Текст книги "Где ты теперь?"

Автор книги: Юхан Харстад

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 27 страниц)

Хавстейн замолчал, ожидая, что заговорю я. Но мне нечего было добавить. Он опустил глаза.

– Эта книга значит для меня необыкновенно много, понимаешь? – Его голос зазвучал добрее. Он, скорее всего, перестал на меня сердиться. – Я читаю эту книгу почти полжизни.

– Да, – ответил я, – да.

– Так как же, черт возьми, тебе в голову пришло войти ко мне в спальню? И залезть в ящик?

– Не знаю. Мне просто было некуда себя деть. Со мной такое бывает. И еще было интересно, что ты такое читаешь каждый вечер, когда мы с Эннен сидим у нее. Наверное, поэтому так и вышло.

– Ты же мог спросить.

– У меня как-то не получилось. Тебе нужно повесить замок на дверь.

– Может, и так. Или на тебя нужно надеть наручники.

Мы засмеялись. Мне было приятно, что он опять улыбается, и я, словно впервые за сотню лет, осмелился шевельнуться, просто совсем слегка поменял положение.

– А ты туда ездил? На острова Карибского моря?

Он огляделся. Он будто расстроился из-за моего вопроса, а может, из-за самого себя.

– Нет. Нет еще. Но я собираюсь.

– Все еще собираешься? Уже двадцать лет?

– Я не в отпуск туда поеду. Я уеду навсегда.

– Почему?

– Не знаю, – Хавстейн вздохнул, – поэтому я еще не уехал.

В тот день и после мы больше на эту тему не разговаривали, хотя он, должно быть, понимал, что я об этом думаю.

Мне не удавалось прогнать мысль о том, что я отнял у него то немногое, что принадлежало лишь ему, и что волшебство, рожденное островами, картами и вечерами, проведенными в кабинете, начало исчезать. Наверное, именно поэтому однажды вечером, когда мы с Эннен сидели у меня в комнате и болтали, Хавстейн зашел ко мне с книгой в руках. Он протянул мне книгу, и я молча взял ее.

– Я подумал, может, ты хочешь почитать.

– Спасибо, – сказал я, – спасибо тебе.

Он уже собирался уходить, когда я осмелел и спросил:

– Как ты догадался, что это я?

– Потому что остальные туда уже лазили.

– Все?

– По очереди.

И с того вечера так повелось, что когда я ложился, в комнате у меня тоже наступало лето, светлое и жаркое, и надо мной было синее небо, а уши мои наполнял шум слабых тропических бурь, смех купающихся людей и музыка из транзисторов.

А потом помню тот день в начале декабря, мы с Хавстейном сидели в гостиной, он сначала читал газету, а потом ни с того ни с сего спросил меня:

– У тебя есть какие-нибудь планы на Рождество?

Есть ли у меня какие-нибудь планы на Рождество?

Есть ли у меня какие-нибудь планы?

Нет.

– Нет, – ответил я, я вообще-то думал, что мы будем его праздновать здесь, все вместе, – не знаю, а ты как думаешь?

Хавстейн читал газету. Не отрывая от нее взгляда, он сказал:

– А ты не хотел бы съездить домой?

Домой?

Сейчас?

Сейчас, когда меня только-только починили?

– Я думал, может, ты хочешь отпраздновать Рождество вместе с родителями?

– Ты думаешь, мне можно сейчас ехать домой?

Он взглянул на меня, словно чтобы убедиться в том, что принял правильное решение, или просто потому, что я задал глупый вопрос.

– Да, я думаю, все прекрасно пройдет.

– Я даже не знаю, – сказал я, и Хавстейн наконец оторвался от газеты.

– Ты можешь купить билет в два конца. И вернуться.

– И правда.

Я слегка задумался. Поехать домой. Рождество. Рождество в Ставангере, разговоры за столом и в барах, беседы об одном и том же – что снега выпало мало. С неба будет сыпаться мелкая мокрая крупа, а в Вогене разыграется буря. Пакеты с одеждой под елкой. Представители Армии спасения в теплых пальто и с кружками для пожертвований. Между домами на главных улицах протянут гирлянды с электрическими лампочками. На малый сочельник мы с Хелле покупали елку, не раньше, раньше нельзя, обязательно дожидались малого сочельника, хотя елки быстро раскупали, а цены росли. Елка всегда была какой-то взъерошенной, и мы с Хелле обязательно наряжали ее, хотя елочных украшений у нас было мало. На малый сочельник Йорн вечно пытался вытащить меня пить пиво в «Цемент». Я никогда туда не ходил. Снова и снова «Графиня и дворецкий». Счастливого Рождества и с Новым годом.

– Может быть, – сказал я.

– Ты подумай об этом, – ответил Хавстейн.

Прежде чем окончательно что-то решить, я прозондировал почву: Хавстейн собирался на Рождество в Орхус, все его родственники каждые два года приезжали в Торсхавн, Эннен поедет к матери в Торсхавн, Анна уедет домой в Мидвагур, а Палли всегда празднует Рождество с семейством в Коллафьордуре. Если я останусь, то буду здесь совсем один. Не знаю, хотелось ли мне оставаться в одиночестве. Я не самая подходящая для себя самого компания.

Я сделал два телефонных звонка. Один – в Ваугар, в «Атлантик Эйруэйз». Да, у них еще осталось несколько билетов на рейс до Ставангера на малый сочельник, самолет в пятнадцать минут четвертого. В моей комнате лежал конверт с двенадцатью тысячами крон. Я сказал, что за билеты расплачусь наличными. Девушка поздравила меня по телефону с Рождеством. Голос у нее был мягким, словно свертки под елкой. Потом я позвонил отцу. Мне не хотелось звонить с Фабрики, чтобы остальные слышали, поэтому я оделся, поднял воротник, вышел на улицу, и, сгибаясь от ветра и мокрого снега, дошел до старой телефонной будки рядом с закрытым магазином.

– Алло.

– Привет.

– Матиас?

– Да.

– Матиас? Матиас, это ты?

– Да, это я.

– Ох, господи, как ты, Матиас?

– Хорошо. У меня все в порядке. Ты получил мою открытку?

– Да, получил. Спасибо. Красиво там у тебя. Места много.

– Здесь замечательно. Хорошо бы, если бы ты приехал.

– Я так переживал из-за тебя. Мы так из-за тебя переживали.

– Вы не волнуйтесь. Поводов для переживаний хватает.

– Каких, например?

– Ну, например, события на Балканах.

– Ты о чем это, Матиас?

– Я, наверное, приеду домой.

– Вернешься насовсем?

– Приеду на Рождество. Можно?

– О господи, Матиас, ну разумеется, приезжай. Когда хочешь. Мы по тебе так скучали! И про тебя все спрашивают!

– Все?

– Ну да, твои тетки, дядя, бабушка. Йорн. Хелле.

Он произнес последнее слово и сразу же пожалел, попытался заглушить его, но имя ее уже отправилось в свободное плавание.

– Хелле? Ты с ней разговаривал?

Отец задумался.

Пан или пропал.

Вопрос на сорок восемь тысяч крон.

К сожалению, ваше время на размышления истекло.

– Ну да, я… – Бормотание по другую сторону Атлантики. Серебряное блюдо в качестве утешительного приза.

– Она к нам заходила несколько раз. Мы немного поговорили. Ну, ты тогда уже уехал. И не вернулся.

– Ну и о чем же вы говорили?

– О тебе.

– Надеюсь, только хорошее, – попытался я пошутить. Он не засмеялся.

– Матиас, ей тоже пришлось нелегко.

– Неужели?

– Да, нелегко.

– И чем я могу помочь?

– Ты же просто взял и уехал. Она не могла понять, что происходит. Ты просто взял и исчез.

– Вообще-то это она исчезла.

– Знаю, Матиас. Я знаю. Но…

Телефон запищал. Деньги заканчивались. Я порылся в карманах, выискивая монетки.

– Подожди…

Я бросил две десятикроновых монетки, и писк прекратился. Наше дыхание летело по проводам, пробиралось по трубке и согревало руки по другую сторону Атлантики.

– Я приеду на малый сочельник. Самолет приземлится в Соле в четыре часа.

– Я тебя встречу, хочешь?

– А тебе не трудно будет?

– Конечно нет.

– Тогда ладно.

– Я так рад, Матиас.

– Это хорошо, – сказал я.

– Ты не хочешь с мамой поговорить?

– А ты можешь ей просто привет передать? Мы же на следующей неделе увидимся…

– Хорошо, передам.

– Ладно. Тогда до встречи.

– До встречи, Матиас. Береги себя.

– Хорошо.

Молчание.

Щелчок.

Я вышел из кабинки и пошел домой. Никто не заметил, что я выходил.

На следующей неделе, в среду, все остальные разъехались. Рано утром, я еще не вставал, поэтому все стучались в дверь, заходили, обнимали меня, поздравляли с Рождеством, а Эннен принесла какао, и мы сидели на моей кровати с дымящимися кружками в руках, словно в походе, только бутербродов не хватало. Хавстейн заходил три раза, чтобы убедиться, что он правильно запомнил, когда я возвращаюсь. Еще он надавал мне целую кучу всяких ценных указаний – что нужно выключить, что включить, на какие кнопки нажать, как запереть дверь, какие автобусы идут до Торсхавна, сказал, что автобус в аэропорт отходит от причала за два часа до самолета, то есть в четверть второго, верно? – Да-да, хорошо, ладно.Опять объятия и поздравления, а потом все уехали, и я остался лежать в кровати один, последний человек на Луне.

Однако на следующий день автобус не пришел. То есть пришел не вовремя. Автобус опоздал, а я встал слишком рано, или наоборот. Я собрал вещи и сел в прихожей, глядя, как медленно двигаются стрелки на часах. Автобус опоздал почти на час, и в двадцать минут третьего я вышел в Ойрабакки, чтобы пересесть на автобус до Торсхавна, а еще через сорок минут я уже сидел в такси, которое промчалось через тоннель под проливом Вестманна, оставляя позади Сандаваугур, куда мы в конце лета ездили в праздник смотреть состязания по гребле, потом слева промелькнул Мидваугур, я смотрел на часы, потом высматривал в окно самолет, но не мог ничего разглядеть. Потом мы промчались мимо Ватнсойрар и подъехали к аэропорту, я выскочил из такси, которое тут же исчезло в облаках, и бросился ко входу.

Стоя в зале вылетов в Ваугаре, я смотрел, как самолет до Ставангера едет по взлетной полосе № 18, и сумки с подарками отцу, маме, Йорну, с вещами, купленными в Торсхавне за последние месяцы, становились все тяжелее и тяжелее. Поделать я ничего не мог. Я побрел к выходу, надеясь, что вот сейчас я что-нибудь придумаю, что решение возникнет само собой, ниоткуда. Я зашел в сувенирный магазинчик и увидел на полках наших овец, расставленных в ряд. Там еще продавались лошади. И коровы. Прямо настоящая ферма. Но нашими были только овцы. В кафе напротив я взял чашку кофе. Подождал. Мыслей в голову не приходило. Повалил снег с дождем, и рейс в Англию отложили на четыре часа. Чашку мне дали большую, а кофе мне не очень хотелось.

Рядом сидели муж с женой, примерно моего возраста. Они выглядели опечаленно. Кожа у них была того зеленоватого оттенка, который сразу же выдает англичан, он возникает из-за кислотных дождей и постоянных шахтерских забастовок. Сидя в зале вылетов международного аэропорта, где нет ни магазинов, ни баров, они ссорились. Надо же случиться такому. Он, очевидно, что-то забыл. Что именно, я не понял: они разговаривали быстро, тихо, и диалект их отличался от речи дикторов Би-би-си. Он пытался взять ее за руку, но она все время вырывала ее. «I’m sorry, – повторял он. – I’m sorry. So sorry». [60]60
  «Прости… Прости. Прости, пожалуйста» (англ.).


[Закрыть]Я пил кофе. Мне было обидно за него. Я пытался отгадать, откуда они родом. Откуда-нибудь из Англии или, может, из Шотландии. Может, из Эдинбурга. Или Сванси, Уэльс. Я представил, что они так и не помирились, и вот завтра вечером он останется в гостиной один, а она уйдет спать. Уйдет спать вместе с детьми, потому что «папа-папа-папа плохо поступил, и, если бы не вы, мы бы давно уже развелись», а «папа-папа-папа» останется в гостиной и будет заворачивать подарки, возиться с оберточной бумагой, измучится вконец, но будет стараться изо всех сил, он нарядит елку и повесит на нее лампочки. Он всю ночь просидит в гостиной, выпьет чаю, потом попытается включить лампочки, но одна не работает, в одной из трехсот двадцати пяти лампочек будет отходить контакт, поэтому ему придется еще раз, до ломоты в суставах, закручивать их, и когда он прикрутит последнюю, гостиная наполнится светом. И тогда, прямо как в американских фильмах, он обернется и увидит, что она стоит позади, скрестив на груди руки, его жена, Дорис, с которой они вместе прожили столько лет, с которой познакомились еще в начальной школе, когда обоим было по двенадцать лет, и которая была единственной девочкой в классе, носившей школьную форму. Он столько лет ее добивался, он четыре года занимался греблей, потому что думал, что ей нравятся такие мальчики, а ей это вовсе не нравилось, она просто ждала его, только и всего. И вот однажды вечером это произошло, неуверенные движения, его неловкая рука у нее под блузкой, тогда, на празднике. И их дети, которых он обожает и которые наполовину его, а наполовину – ее. Они вдвоем. И теперь она стоит в дверях в цветастом фартуке, стоит там уже полчаса, наблюдая, как он спасает их семью. Поворачиваясь, он смотрит на нее, играет радио, какая-нибудь подобающая моменту песня, Бинг Кросби, скорее всего, они начинают танцевать, она так много лет не танцевала и стала такой неуклюжей, но он двигается легко, он кружит ее, и тут к ним спускаются дети в пижамах и останавливаются в дверях.

Их глаза сверкают. В волосах снег.

Момент для снимка на пленку «Кодак».

Но тогда они ссорились. Допив оставшуюся на дне чашки кофейную гущу, я встал и подошел к ним. Я положил перед ним свертки с подарками для мамы, отца и Йорна.

– There you go, – сказал я.

– Sorry, sir?

– Lighten up, squirt, [61]61
  – Вот, держите.
  – Простите?
  – Не унывай, дружище (англ.).


[Закрыть]– произнес я и вышел на улицу.

Снег перестал, а может – я был не в силах понять – только собирался.

Потерянно постояв с минуту, я направился к окошку для справок, где рассказал, что не успел на самолет, потому что автобус пришел с опозданием. Что я застрял здесь. Спросил, возместят ли мне деньги за билет. Это же не по моей вине произошло.

– До следующей среды рейсов не будет, – сказала женщина в окошке.

– Я знаю, – ответил я, – я опоздал на Рождество. А вам не кажется, что Рождество наступает как-то внезапно? – Она посмотрела на меня. Она не поняла, о чем я. Но улыбнулась, зубы у нее были белые. Наверное, у нее хобби такое: каждый вечер до слез сдирать с зубов эмаль какой-нибудь железякой.

– У вас есть, где переночевать? На Рождество? – спросила женщина. Она действительно выглядела встревоженно, может, это по доброте, а может, просто боялась, что когда она поедет домой, то на автостоянке наткнется на меня, полузамерзшего, и тогда ей придется приводить меня в чувства.

– Я могу пожить на Фабрике, – ответил я, не задумываясь над тем, как это прозвучало, – в Гьогве. – Должно быть, мои слова прозвучали странно. Она грустно посмотрела на меня.

– Знаете, к сожалению, такие проблемы не только у вас. Рейс в Англию, скорее всего, отменят из-за погоды. Так что… – женщина замолчала, словно смутившись, – вы можете с кем-нибудь из пассажиров поговорить, может, они помогут вам с ночевкой. Хороших людей здесь много.

– Да, и еще много дружелюбных англичан, – ответил я, – я разберусь, спасибо. Все будет хорошо. Намного лучше, чем раньше.

– Вот как? Подождите, пожалуйста. – Она исчезла за перегородкой, и я слышал, как она обсуждает что-то с другими сотрудниками. Она вернулась. Та же улыбка, те же белые зубы.

– Во всяком случае, мы вам возместим стоимость билетов. Это же не по вашей вине произошло. Знаете, сейчас в Гьогве живет очень мало народу.

– Почти никого, – подтвердил я.

Женщина застучала по клавишам, с интересом глядя на монитор, а потом открыла кассу и вернула мне деньги.

– Спасибо.

– Пожалуйста. Gleðilig jól. [62]62
  Счастливого Рождества (фарерск.).


[Закрыть]

– Да уж, – ответил я, – счастливого Рождества.

Я вернулся в сувенирный магазинчик в другом конце зала вылетов и купил открытку с видом Торсхавна, чтобы они не подумали, будто там, где я живу, нет магазинов. Написал на обратной стороне адрес родителей и пару коротких предложений, что я не смогу приехать на Рождество домой. Написал, что у меня все хорошо. Что беспокоиться не надо. Написал – с Рождеством. Написал – с Новым годом. С приветом, Матиас. По-прежнему с острова, который никогда не затонет. Не знаю, зачем я приписал вот это, последнее, может, потому что место оставалось.

Вернувшись на автобусе в порт, я зашел в «Бургер Кинг» в супермаркете, взял там рождественский гамбургер – вау, по случаю праздника на два грамма больше по той же цене! Только вот рождественской газировки у них не было.

Когда я вышел, дул пронизывающий ветер, стемнело и наступил малый сочельник. Магазины уже закрылись, поэтому я купил продукты на автозаправке, а потом опять вернулся в центр и послушно, как собака, сел на остановке, дожидаясь автобуса до Гьогва. Порывшись в пакете, я достал бутылку газировки и шоколадку. Счастливого Рождества! Было холодно, а на мне были легкие кроссовки и слишком тонкая куртка, однако автобус подошел точно по расписанию, а когда я вошел в него, водитель почему-то обрадовался. Сев прямо позади водителя, я пил газировку и раздумывал, не спросить ли мне его об Эннен – может, он знает ее, но я так и не спросил. Табличка гласила: «Не отвлекайте водителя». И я эту просьбу выполнил.

В Гьогве я вышел. Автобус развернулся, переполз через холм и, набирая скорость между поворотами, отправился в обратный путь. Я даже не успел завернуть за угол, откуда было видно Фабрику, как уже промок. Ветер дул мне прямо в лицо, и в рот набивался мокрый снег с дождем, hard rain, [63]63
  Проливной дождь (англ.).


[Закрыть]а на Фабрике было темно, горел только уличный фонарь. Я машинально ускорил шаг и покрепче вцепился в пакет, хотя знал, что меня там никто не ждет, что все остальные разъехались уже почти сутки назад и что эта неделя покажется мне долгой.

Один.

Без еды.

Без людей.

Рождество. Дождь. Снег.

Я остановился посреди кухни. Здесь было тихо. Пусто. Подходящий денек для того, чтобы спеть. Без слушателей. Казалось, за прошедший день стол покрылся толстым слоем пыли. Постояв в темноте, я нажал на выключатель, и кухню залило светом. Я хотел бы проснуться сейчас у себя в комнате на втором этаже. Услышать звуки снизу. Человеческие голоса. Даже крысы покинули мой корабль.

2

Вторая половина дня. Вечер. Темнота. Я сидел в нашей огромной гостиной перед телевизором и бездумно смотрел новости. На втором этаже зазвонил телефон. Я знал, кто это.

Отец.

В Ставангере отец поднялся со стула, подошел к телефону в коридоре и, глядя на бумажку, приклеенную к зеркалу, набрал номер. В Гьогве зазвонил телефон.

Встав с дивана, я вышел в коридор, поднялся по лестнице, вошел в кабинет Хавстейна и не успел подойти к телефону, как тот умолк.

Я представил, как отец в Ставангере стоит рядом с телефоном, а рядом стоит мама, наклонившись к трубке, будто надеясь услышать мой голос, хотя я и не ответил. Телефон зазвонил вновь, и я взял трубку.

– Алло.

– Матиас?

– Да, это я.

– Матиас, что случилось? Я ждал тебя в аэропорту.

– Я опоздал на самолет.

– Как это? Опоздал?

– Автобусы здесь не всегда ходят по расписанию.

Я чувствовал, что рядом стоит мама. Она молчала, но я все равно знал, что она там.

– Матиас, я так долго тебя ждал, все уже забрали багаж, а я все стоял и ждал. А потом я пошел в справочную и попросил проверить по списку пассажиров. И тебя там не было.

– Я опоздал на десять минут. И на старуху бывает проруха, – сказал я.

– Но, Матиас, почему же ты не выехал пораньше?

– Это не я опоздал. Это мой автобус уехал слишком рано.

– Но… – отец замолчал, – когда же ты теперь приедешь?

Я собрался с силами.

– Не знаю. Но наверное, не скоро еще.

– Но, Матиас…

И я перебил его, сказав:

– Папа, ты должен как-нибудь приехать сюда, приехать и посмотреть на море, оно тебя ждет. – Я сказал так, чтобы отвлечь его, и он отвечает, что и впрямь хотел бы приехать, и мы начинаем обсуждать время поездки, хотя оба знаем, что он никогда не приедет, не потому, что не хочет, а потому, что такого просто не бывает, у него работа, без мамы он уже больше двадцати лет никуда не ездил, он не очень легок на подъем, он домосед. А я много раз повторяю, что он должен приехать, и отец обещает приехать, мы планируем то, чего никогда не случится, и мы оба это осознаем, потому что я его сын, а жизнь моя сейчас так далека от его жизни, что если он приедет, то окажется в ней чужим и лишним и я, представляя его людям, с которыми провожу тут время, буду смущаться. Хотя это совсем не так, я не знаю, как мне объяснить отцу, чтобы он понял, насколько я действительно хочу, чтобы он приехал, больше всего на свете хочу, чтобы он приехал сюда, посмотрел, как я живу. А потом голос отца исчезает, и трубку берет мама.

Мамин голос:

– Матиас?

– Привет. Что?

– Когда ты приедешь домой? Когда следующий самолет?

– Ну, где-то на рождественской неделе.

– Хорошо, то есть ну да – так ты приедешь? Домой? На рождественской неделе?

– Нет. – Не знаю, почему я так решительно ответил, просто так уж получилось.

– Матиас, мы так по тебе скучаем. Мы так хотим, чтобы ты приехал.

По мне скучали.

Меня ждали.

Я был в другом месте.

Я напоминал телефакс, который забыли отправить как-то в пятницу. Несостоявшиеся переговоры.

– А дома сейчас идет снег?

– Снег? Здесь, в Ставангере? Не-ет…

– Я так и думал.

– Почему?

– В Ставангере почти и не бывает снега. Совсем не удивительно.

– Ты о чем это?

– А кто в гости придет? На Рождество?

– Ну-у, как обычно. Твои тетки, дядя Эйнар, бабушка.

– Слушай, а сколько бабушке лет?

– Сколько ей лет… Хм, не знаю. Много.

– А ведь она же до самой пенсии работала в фотоателье Эллингсена, верно?

– Да.

– Она была фотографом и проявляла снимки, так ведь?

– Да, верно. Твоя бабушка очень талантливым фотографом была.

– Но ведь ее собственных фотографий у нас очень мало. Может, только парочка найдется.

– Да, ты, наверное, прав. А ты к чему это?

– Да нет, так просто спросил. Странные вещи порой случаются.

– Почему ты об этом спросил, Матиас?

– Не знаю. Просто в голову пришло.

– Так ты когда домой приедешь? Приедешь на рождественской неделе?

– Нет. Наверное, не приеду. Я, наверное, останусь здесь еще на какое-то время.

– Но… у тебя хоть деньги есть? И что нам делать теперь с твоей квартирой? Она сейчас свободна, отец каждый месяц за нее платит, но так же не может вечно продолжаться. Ты мог бы у нас пожить…

– Все в порядке. Не волнуйтесь. У меня есть деньги. Я тут устроился на работу. Кстати, мне, скорее всего, больше не нужна будет та квартира. Можно отказаться от аренды.

– Ты сказал – ты на работу устроился. Что за работа?

– Ну, сначала я делал овец. Из дерева. Сувениры для туристов. А теперь снова стал садовником.

– Деревянных овец?

– Очень красивых. Хочешь, могу прислать тебе парочку.

– Мне больше хочется, чтобы ты почаще звонил.

– Я послал вам открытку.

– Что?

– Я вам открытку отправил. Рождественскую. Картинка на ней, правда, не совсем в рождественском духе. Но все равно.

– Ладно, – сказала мама, и по голосу я слышал, что она сдалась, – Матиас, я побегу, мне еще надо успеть стол накрыть, и по телевизору скоро Видар Ленн-Арнесен, [64]64
  Видар Ленн-Арнесен (р. 1940) – популярный норвежский певец, ведущий многих музыкальных телепрограмм.


[Закрыть]ты же знаешь, мы обычно смотрим его на малый сочельник, так что…

– Ну, с Рождеством, – поздравил я. Я не рассказал, что все остальные разъехались и я остался тут один.

– С Рождеством, Матиас, – смущенно ответила она, – береги себя.

Уже опустив трубку, я услышал, что отец тоже желает мне счастливого Рождества, но не успел я ему ответить, как связь прервалась. Перезванивать только ради этого мне не хотелось.

Я стоял в комнате Хавстейна. На ногах ботинки. Никаких планов. Малый сочельник 1999-го.

И чем же заняться? Посмотреть телевизор? Приготовить вкусный ужин? Найти комнату, где сильное эхо, и петь рождественские песенки? Инструкций для тех, кто проводит Рождество в одиночестве, еще не выпустили. Зато выпустили телегиды. И ужины быстрого приготовления.

Комната Хавстейна. Его кабинет. Прямо в центре большой стол. Естественно, из массивного дерева. На нем и стоял телефон. Возле стола два стула. У одной стены – двенадцать ящиков для архива. Позади стола книжная полка. На противоположной стене, рядом с дверью в спальню – еще одна. Хавстейн обставлял кабинет, явно насмотревшись фильмов: все вокруг напоминало декорации. «Кабинет врача-психиатра». Скорее всего, именно поэтому я развернулся, подошел к ближайшему архивному шкафчику и выдвинул ящик. Потому что думал, там будет пусто. Что все ящики окажутся пустыми. Или набитыми простой белой бумагой. Но я ошибся. Ящики были набиты исписанной бумагой: набросанные изящным почерком заметки, неразборчивые записи, сделанные шариковой ручкой, и бесконечные страницы печатного текста. Большой архив. Без конца и края. Личные дела на всех, с кем Хавстейн сталкивался на протяжении многих лет. Не знаю – может, только на тех, кто побывал на Фабрике, а может, и на всех остальных его пациентов. Где-то там Эннен, Анна и Палли, с присвоенным личным номером и расшифровкой характера. Мне следовало закрыть шкафчик, спуститься на первый этаж, усесться перед телевизором, проникнуться рождественским настроением, взять бутылочку пива и орешки. Завернуть подарки, которых у меня не было. Позвонить другу. Однако я решил стать вором с самым длинным на свете носом. И я буду совать его в чужие ящики и шкафчики, откуда один за другим будут вываливаться скелеты и укладываться в штабеля.

Я снова это сделал. Мне не стоило доверять.

Вытащил несколько стопок бумаги.

Начал рыться в записях, просматривая сотни личных дел. Смотри приложение 1–9, смотри фотографию 2F, смотри прилагающуюся выписку СТ. Смотри все. И я смотрел.

Сидя на стуле Хавстейна и обложившись записями, я просматривал и читал заключения о госпитализации, заключения о выписке, а потом вновь заключения о госпитализации. Вечные пациенты и просто находящиеся под наблюдением больные, которые однажды навсегда покинули больницу и не вернулись, которые стали работать, стали частью мира и перестали отличаться от всех остальных. Пилот самолета. Капитан корабля. Горничная в гостинице, которая застилает вашу кровать. Почтальон, который приносит вам письма и даже не пытается заглянуть в них. Те, благодаря кому корабль ваш не пойдет ко дну. Одним из них может быть кто угодно.

И вот наконец среди залежей бумаг я нашел то, что искал.

№ 12 ВМФ. 82/05/32914/1–15.04.1980

Поулсен, Палли Йоуаннес. Личн. номер: ХХХХХХХХХХ. [65]65
  В печатном тексте зачеркнутые слова выглядят так:
  (прим. верстальщика).


[Закрыть]Дата рождения: 12 марта 1962 г. Место рождения: Сигнабеур, Коллафьордур. Госпитализирован в первый раз по просьбе родителей,  ХХХХХХХХХХи ХХХХХХХХХХ, 15 апреля 1980 г. в возрасте 18 лет. На момент госпитализации пациент в браке не состоял, ранее госпитализирован не был. У брата отца, ХХХХХХХХХХ, отмечена шизофрения. Отношения в семье пациента нормальные. Отец пациента – рыбак, часто отсутствовал по прич. работы, мать – домохозяйка. Подробная биография – см. прил. 1. В возрасте 17 лет пациент начал работать моряком на иностранных судах. При работе на некоторых судах проявлялись признаки повышенной нервозности, утомляемость. На протяжении всего периода пациент работал на шести судах. Беспорядочные нерегулярные сексуальные контакты. В возрасте 18 лет закончил работу на судах и вернулся домой. Родители отмечают отдельные признаки психического расстройства: бессонница, беспричинная тревога, отсутствие целеутремл. (прогрессирует), жалуется на то, что соседи следят за ним, читают его мысли и передают их на корабли, где он работал. В неопределенный момент данные симптомы прекращаются. По истечении какого-то времени пациент начинает отказываться от еды, жалуясь, что пища отравлена соседями и членами семьи. В беседе сообщает о том, что слышит угрожающие голоса. При первом разговоре с врачом пациент ведет себя спокойно, выглядит ухоженным, расположен к взаимодействию, охотно отвечает на большинство заданных напрямую вопросов, хотя иногда слишком подробно или, наоборот, недостаточно подробно. Реагирует на изменение обстановки. Пациент прошел курс лечения в клиническом отделении, Торсхавн, 8 недель, лечение нейролептическими препаратами клорпромазин (хибанил). (…) Пациент самовольно прервал лечение, вернувшись к родителям, которым сообщил об окончании лечения. Госпитализирован второй раз 2 июля 1980 года. Продолжение курса терапии и лечения клопромазином на протяжении 11 месяцев. Результаты положительные, частичное исчезновение симптомов (смотри приложение 2). (…) Пациент госпитализирован в шестой раз 12/6–1989 на более длительный период при частичной ремиссии. К моменту госпитализации пациент на протяжении длительного периода (четыре года) вел самостоятельную жизнь под еженедельным наблюдением. Выполняет несложную работу в порту, охарактеризован как человек, приятный в общении. Госпитализирован по причине легкого ухудшения, курс лечения малыми дозами препарата галоперидол (2 мг, 12 недель). Переведен в реабилит. центр, Гьогв, под набл. доктора Хавстейна Гардалида 13/8–1989, полная ремиссия, продолж. курс лечения малыми дозами нейролептиков или соотв. преп. при осложнении. ICD-10 F20.x3. (подпись)

№ 33. ФХТИЕ. 82/530/1929/7–22.01.1989

Анна Камбскард. Личн. номер ХХХХХХХХХХ. Дата рождения: 17 июня 1965 г. Месторождения: Мидвагур. Госпитализирована в первый раз 22 января 1989, по просьбе отца, ХХХХХХХХХХ, в возрасте 24 лет. В момент первой госпитализации пациентка в браке не состояла. Способность ориентироваться в пространстве, времени и ситуации. Во время беседы с врачом проявление отчаяния, гнева, апатии и подозрительности. В достаточной степени отвечает на заданные психиатром вопросы. Прежде не госпитализировалась, но, по словам родителей, схожие симптомы наблюдались у некоторых непрямых родственников. Отношения в семье частично конфликтные. Окружающие отмечают неадекватность действий пациентки, но характеризуют ее как отзывчивую (смотри приложение 1). Период формирования организма 0–16. В период с 18 до 22 лет пациентка работала в почтовом отделении, Эйди, сообщает о том, что ей нравились работа и коллеги. В возрасте 23 лет была уволена без предупреждения по причине реорганизации отделений, после чего переехала в Торсхавн. Сложности при смене места и установлении контактов с людьми. Единственный друг – школьный одноклассник. Описание жизни пациентки записано частично с ее слов и частично со слов родных и близких. Проявление первых симптомов отмеч. в ноябре 1988 г. и заключ. в постоянно растущем беспокойстве, тревоге. Пациентка сообщает, что «кто-то» (неопред.) следит за ней, она слышит разговоры о себе, которые она якобы случайно «перехватывает». По ее убеждению, голоса принадлежат неким морякам, которые планируют ее убийство. Друг пациентки также сообщает, что она страдала галлюцинациями, в которых она видела в основном «мертвых моряков, которые днем ходят по кухне, а ночью встают вокруг кровати и перешептываются, а с них капает вода» (записано со слов пациентки). В связи с постоянным воображаемым присутствием этих существ у пациентки появляется страх открытого пространства, она боится выходить из дома, принимать пищу, спать и т. п. Конкретной причиной госпитализации стала попытка самоубийства 21 января 1989 г., когда пациентку обнаружил ее друг, ХХХХХХХХХХ, пришедший ее навестить. Пациентка была доставлена в больницу Торсхавна, а на следующее утро переведена в клиническое отделение, где ей было назначено лечение антидепрессантами и курс психотерапии, 4 недели. (…) 19/2/89: Первичный диагноз: синдром Гансера (ICD-09 F44.80), к настоящему моменту изменен на продолжительную психопатию с симптомами, схожими с шизофренией. Причины данного заболевания слабо изучены, но многое указывает на значительную роль биологических факторов (в частности, церебральные биохимические реакции). В разговоре с пациенткой и ее близкими выяснилось, что за день до суицидальной попытки пациентка вместе с ХХХХХХХХХХпосетила выставку картин фарерского художника Самуэла Микинеса. По словам ХХХХХХХХХХ, картина «Домой с похорон» произвела на пациентку очень сильное впечатление. Можно считать, что данное происшествие инициировало обострение, хотя неизвестно, было ли оно единственной причиной. Подобные случаи подробно исследованы французским профессором психиатрии Эрве Мюллером (смотри его работу «Séance de rêve évellé», [66]66
  «Сон наяву» (фр.).


[Закрыть]1984 г.). Пациентке назначен курс лечения нейролептиками (хлорпротиксен), 8 месяцев. 03/09/1989: пациентка выписана с условием еженедельного наблюдения. Значительная ремиссия. Смотри прил. А. 7/3/1990: ухудшение/возобновление заболевания, госпитализация на 3 месяца (прил. В). 16/9/1990: госпитализация на 5 месяцев (прил. С). 29/11/1991: госпитализация, невр./псих., 7 месяцев. 08/02/1993: пациентка переведена в реабилитационный центр, Гьогв, под набл. доктора Хавстейна Гардалида. Внешние признаки полной ремиссии. ICD-10 F23.1.F23.2.