Текст книги "Человеческая гавань"

Автор книги: Йон Линдквист

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 20 страниц)

Он снова зашел в первую комнату.

Нет, Майи там нет.

Всего полчаса назад он фотографировал ее тут. А сейчас тут нет даже ее следов. Ничего. Андерс закричал:

– Майя! Иди сюда! Это уже не смешно, Майя! Хватит шутить!

Звук гулко разнесся по пустой комнате.

Андерс снова обошел комнату, глядя на лед. Внизу он видел Сесилию, которая бегала по льду, пытаясь отыскать какие – то следы. Особенно внимательно она рассматривала следы, по которым они пришли сюда. Но нет, ничего не было видно. Красная курточка Майи сразу была бы заметна. Андерс перевел дыхание. Как такое может быть? Это же невозможно. Такого просто не может быть. В отчаянии он принялся крутить головой во все стороны, пытаясь увидеть хоть малейший ее след.

Андерсу казалось, что где – то внутри он знает ответ. В душе он понимал, что это должно было случиться.

Около двух часов зазвонил телефон. Последний час Симон сидел и пытался повторять старые трюки и фокусы, которыми он когда – то удивлял публику. Делать это было трудно: пальцы плохо гнулись от ревматизма.

Симон поднял трубку после второго сигнала и едва успел произнести «алло», как услышал взволнованный голос Андерса:

– Симон! Привет, это я! Ты не видел Майю?

– Она же была с вами? Андерс, что случилось?

Андерс помолчал. Симону показалось, что в этом молчании он слышит, как умирает надежда.

– Она исчезла. Я понимаю, что вряд ли она могла дойти до дома, но я подумал… Симон! Я не знаю, что случилось! Она исчезла. Просто исчезла… понимаешь, пропала, нигде ее нет!

– Вы на маяке?

– Да. Она не могла никуда деться. Тут просто некуда деться! Но ее нет. Где же она? Где?

Симон накинул верхнюю одежду и выбежал из дома. Схватив мопед, он помчался на нем к причалу. На льду около причала сидел Элоф и бурил лунку. Услышав шум мотора, он обернулся. Симон остановился около него.

– Ты не видел Майю, дочь Андерса?

– Когда? Сейчас? Здесь?

– Да! За последний час?

– Нет, здесь не было ни души. И рыба не ловится. А что случилось?

– Она исчезла. На маяке.

Элоф посмотрел на маяк и наморщил лоб:

– И они нигде не могут ее найти? Я сейчас соберу народ, пойдем на поиски.

Симон поблагодарил и рванул с места. Через несколько минут он уже был на маяке. Поиски продолжались. Симон вспомнил слова Элофа о том, что лед мог быть непрочен. Он обежал все вокруг, но лед был крепкий, действительно почти полметра толщиной.

Чуть позже к маяку подошли Элоф со своим братом Йоханом, Мате с женой Ингрид и Маргарета Бергвалль. Они обыскали на маяке каждый миллиметр, но ничего не нашли. Через час совсем стемнело. Андерс и Сесилия сидели на пороге маяка, одинаково обхватив головы руками.

Симон почувствовал щемящую боль в сердце. Бедные несчастные родители, каково им сейчас?

Симон осторожно коснулся безжизненной руки Сесилии:

– А следы были? Хоть какие – нибудь?

Она вздрогнула:

– Нет. Только наши. А ее – нет. Вообще. Как будто бы она стояла и взлетела в небо.

Андерс всплеснул руками:

– Ну, такого же не может быть. Ведь такого не может быть? – И он беспомощно взглянул на Симона.

Тот поднялся и снова пошел на лед. Хоть бы какой – нибудь знак, что – нибудь, что показало бы, в каком направлении искать.

Симон сунул руку в карман куртки и достал оттуда маленький спичечный коробок. Затем он положил вторую руку на лед и мысленно попросил его растаять.

Сначала стаял снег, через двадцать секунд появилась большая черная дыра во льду. Симон отложил коробок и осторожно опустил пальцы в ледяную воду.

Нет, лед был очень толстым. Вряд ли существовала вероятность того, что Майя провалилась под воду.

Но что же в таком случае могло произойти?

Майя просто исчезла.

Про Думаре и время

В течение этого рассказа необходимо время от времени отступать назад во времени, чтобы пояснять кое – что в настоящем. Жаль, конечно, но это неизбежно. По – другому никак не получится.

Думаре не очень большой остров. И все, что там происходило, все еще живо, не выветрилось и влияет на события настоящего. Места и предметы несут какое – то свое знание, которое не забывается. Мы не в силах избежать этого. Никто этого не избежит.

В удаленной перспективе это совсем небольшой рассказ. Он вполне может поместиться в спичечном коробке.

Кот и его добыча (май 1996)

Наступила последняя неделя мая, и пошел окунь. У Симона был очень простой способ рыбачить. После нескольких лет экспериментов с различными приемами он установил, что очень удобно закреплять один конец сети веревкой к причалу и тянуть другой конец лодкой. Сеть растягивается, ее просто закинуть и еще проще осматривать. Он доставал сеть с причала, вынимал рыбу и бросал сеть обратно в море.

Семь утренних окуней, уже вычищенных, лежали в холодильнике. Симон выбирал водоросли из сети, пока чайки заканчивали трапезу рыбьими потрохами. Утро было теплым и ясным, солнце палило так, что он вспотел.

Кот Данте ходил за ним целое утро. Он никак не мог понять, что рыба в сети – совершенно обычное дело. Всякий раз, когда он получал рыбинку, надежда на следующую подачку вспыхивала в его глазах, и он всюду ходил за Симоном – от дома к мосткам и обратно.

Когда Данте обнаруживал, что в это утро больше рыбки получить не удастся, он садился на мостках посмотреть на чаек. Он никогда не осмеливался атаковать чайку, но совершенно явно у него были свои фантазии, как, наверное, у всех живых существ.

Симон достал сеть. По дороге к сараю он заметил кота, который так и сидел на мостках.

Вернее, не сидел, а скорее сражался с кем – то. Данте метался туда и сюда, подпрыгивал в воздухе, яростно бил лапами кого – то невидимого. Казалось, что кот танцует. Симон видел его таким, когда Данте играл с мышью, но сейчас это явно была не игра, как с мышками или лягушками.

Шерсть на спине Данге поднялась, и его поведение можно было истолковать только одним способом: он встретился с кем – то, кто, несомненно, заслуживает уважения и является достойным противником. Хотя, с другой стороны, в это, казалось, трудно поверить: никого не было видно на расстоянии двадцати метров, а уж зрение у Симона сохранилось хорошее, даже слишком хорошее для его возраста.

Он развесил сеть, чтобы она не спуталась, и пошел посмотреть, что там делает кот.

Вернувшись на мостки, Симон по – прежнему не понял, что же так раздражает кота. Хотя нет, там лежал обрезок черной лески, вокруг которого кот ходил кругами. Это было так непохоже на Данте: ему уже одиннадцать лет, и он давно вышел из того возраста, когда забавляются бумажками или мячиками. Но эта леска, по всей видимости, привлекла его внимание.

Данте подпрыгнул и бросился обеими лапами на нее, но тут же отпрыгнул обратно, как будто леска была электрической, и лег на мостках.

Когда Симон подошел, кот лежал тихо. То, с чем он играл, оказалось вовсе не леской, потому что шевелилось. Это было какое – то насекомое, похожее на червя. Симон проигнорировал его и наклонился к коту.

– Данте, старик, ты чего? Что с тобой?

Кот закатил глаза, его тело пару раз дернулось, как от всхлипываний. Что – то вытекло из его рта. Симон поднял его голову и увидел, что это вода. Данте закашлялся, и вода потекла быстрее. Глаза потеряли всякое выражение, он вытянулся и окончательно затих.

Краем глаза Симон уловил какое – то движение. Насекомое ползло по мосткам. Симон нагнулся, чтобы рассмотреть его. Насекомое было совершенно черным, припухлым и длиной с мизинец. Его кожа блестела на солнце. Когти Данте оставили на коже след, и виднелись розоватые царапины.

Симон огляделся. Забытая чашка кофе стояла на мостках. Симон схватил чашку и накрыл ею насекомое. Затем он пару раз моргнул и закрыл лицо руками.

Это невозможно. Этого просто не может быть…

Такого насекомого не было ни в одной книге, и, скорее всего, Симон был единственными человеком на много миль вокруг, который знал, что это такое. Он видел его прежде, в Калифорнии, сорок лет назад. Но тогда оно было мертвым. Высушенным. И если бы не было того, что случилось с котом, он бы никогда об этом и не вспомнил.

Данте.

Тот самый Данте, в честь которого все коты Симона получали свое имя. Тот самый Данте, который после годов турне и съемок в фильмах удалился на покой на ранчо в Калифорнии. Там – то Симон и получил у него аудиенцию. Симону было тогда всего двадцать четыре.

Данте показывал ему свой музей – сделанные собственными руками реквизиты разных эпох: китайские фонтаны, которые были его популярнейшим номером, сундуки и шкафы, в которых Данте сжигал себя во время представлений, и многое другое.

Когда экскурсия была закончена, Симон показал на маленькую стеклянную витрину, стоявшую в углу. В середине находилась небольшая подставка, на которой лежало что – то, похожее на кожаный шнурок. Симон спросил, что это такое. Данте драматически изогнул бровь хорошо отрепетированным жестом и задумался. Затем на своем ломаном датском спросил Симона, что тот думает про магию.

– Ты имеешь в виду… настоящую магию?

Данте нетерпеливо кивнул.

– Ну, я бы сказал, что я… агностик, наверное. Я не видел никаких доказательств магических воздействий, но я не исключаю возможности существования магии. Это достаточно разумно звучит?

Данте, казалось, удовлетворился ответом и поднял стекло. Симон понял, что ему надо посмотреть внимательнее. Он увидел, что этот шнурок – не что иное, как высушенное насекомое, которое походило на сороконожку, хотя ног у него явно меньше.

– Что это такое?

Данте долго смотрел на Симона изучающим взглядом. Затем он кивнул, поставил обратно стекло и начал листать книгу в кожаном переплете. Цветные картинки мелькали перед глазами Симона, пока Данте не остановился на одной странице и не протянул книгу вперед.

Картинка, занимавшая всю страницу, была раскрашена от руки. Она представляла собой червеобразное насекомое, которое было расположено так, что свет освещал его блестящую черную кожу. Симон покачал головой. Данте вздохнул и закрыл книгу.

– Это Спиритус,[2]2
  Спиритус – согласно народным поверьям, маленькое насекомое или червячок, который может дать своему владельцу сверхъестественные силы или материальные блага.


[Закрыть] – сказал он.

Симон посмотрел на витрину, на фокусника, снова на витрину. Затем он сказал:

– Он настоящий?

– Да.

Симон недоверчиво приблизился к стеклу. Высушенное создание в витрине вовсе не выглядело так, словно обладало какими – то особенными силами. Симон продолжал смотреть на него:

– Как же тогда это насекомое может быть мертвым? Оно ведь мертвое?

– Я не знаю. Я получил его уже в таком виде.

– Как? Откуда?

– Не хочу вдаваться в подробности.

Данте сделал жест, показывающий Симону, что аудиенция в музее окончена. Симон успел задать лишь один вопрос:

– Какая у него стихия? Я имею в виду – чему он принадлежит?

Фокусник улыбнулся кривой улыбкой:

– Стихия? Вода, конечно же.

Кофе был выпит, все разговоры договорены. И Симон покинул дом иллюзиониста. Через два года Данте умер, и Симон прочел в газете, что все его имущество будет выставлено на аукцион. Симон хотел было поехать и еще раз посмотреть на ту вещицу в витрине, но, во – первых, он был в это время на гастролях, а во – вторых, поездка выходила довольно накладной. И он оставил эту мысль.

В последующие годы он иногда думал про эту встречу. Коллеги, которые слышали, что он встречался с Данте, хотели знать все до малейших подробностей. Симон рассказывал обо всем, кроме того, о чем он помнил лучше всего, – о Спиритусе. Об этом он предпочитал молчать.

Конечно, все это могло быть просто шуткой. Фокусник был известен не только своими фокусами, но и тем, что он создал некую ауру таинственности вокруг своей персоны. Его внешность, борода и темные глаза очень подходили к образу мага. Так что это вполне могла быть шутка.

Но все – таки? Данте никогда не заявлял, что он владелец Спиритуса; Симон никогда не слышал, чтобы кто – то об этом упоминал. Данте охотно делился с газетчиками тем, что он заключил союз с дьяволом, что он во власти темных сил. Разумеется, это был просто хороший пиар, и ничего больше, другими словами, просто нонсенс.

Но тогда в музее Данте сказал, что получил своего Спиритуса уже мертвым. Это была ложь. Или шутка.

Вода. Разумеется.

Данте больше всего увлекался водной магией. По длительности пребывания в наполненном водой сосуде его не смог переплюнуть даже Гудини. Говорили, что он может задерживать дыхание самое меньшее на пять минут. Он умел перемещать воду: коронным номером было, когда в пустом сосуде внезапно появлялась вода.

Вода. Разумеется, вода…

Если Данте был владельцем Спиритуса как элемента воды, это было легко объяснить: это была настоящая магия, и Данте старательно так выстраивал свои фокусы, чтобы люди ничего не заподозрили, не догадались, что тут что – то неладно.

Или силы Спиритуса были ограниченны?

Симон по – настоящему увлекся, он внимательно прочел все, что смог найти по этой теме.

Хоть он и считал себя агностиком, но все больше начинал верить в фантастическое, по крайней мере тогда, когда дело касалось Спиритуса. Казалось, что лишь несколько людей на протяжении всей истории человечества были владельцами настоящего чуда. Во всех книгах, легендах и преданиях говорилось о черном насекомом, примерно таком, какое Симон видел в музее Данте, и эти существа были элементами земли, огня, воздуха или воды.

Он пытался узнать, что случилось со Спиритусом, которого он видел, но из этого ничего не вышло. Он никогда больше не увидит его снова.

Так он думал.

Он глянул на мертвого кота и кофейную чашку. Какая ирония судьбы, что именно Данте нашел ему Спиритуса и умер.

Через несколько часов Симон выстругал ящик, положил туда Данте и закопал под ореховым деревом, где кот так любил сидеть, охотясь на маленьких птичек. Симон не был сентиментальным, у него было четверо разных котов с таким же именем, но все же вместе с этим, четвертым котом прошла целая эпоха его жизни. Маленький свидетель, который крутился около его ног в течение одиннадцати лет, теперь лежал в ящике.

– Прощай, приятель. Спасибо за это время. Ты был прекрасным котом. Надеюсь, тебе теперь хорошо. Надеюсь, что там есть рыба, которую ты сам сможешь наловить. И что там есть кто – то… кто будет тебя любить. Прощай.

В горле собрался комок, и Симон почувствовал подступающие слезы. Он кивнул, произнес «аминь», повернулся и пошел в дом.

На кухонном столе лежал пустой спичечный коробок.

Не касаясь насекомого, Симон переложил его в спичечный коробок и плотно закрыл крышку, затем осторожно приблизил коробок к уху, но ничего не услышал.

Он много читал об этом, и он знал, что его ждет. Вопрос в том, как ему это сделать. Нелегко выяснить из прочитанных книг, что там правда, а что нет. Но он твердо знал одно: связать себя со Спиритусом означало принять на себя долг перед некой могущественной силой. И это уже навсегда.

Стоит ли оно того?

Нет, совершенно нет.

В молодости он сошел бы с ума от одной такой возможности, но сейчас ему было семьдесят три, и свой реквизит фокусника он сложил в шкаф еще два года назад. Он показывал фокусы только для домашних или когда об этом просили знакомые. Простенькие фокусы. Сигарета в кулаке, солонка, исчезающая сквозь столешницу. Ничего особенного. У него не было нужды в настоящей магии.

Симон мог рассуждать сколько угодно, он все равно знал, что он это сделает. Он посвятил жизнь магии. Неужели он снова вернется к своим простеньким фокусам?

Идиот. Идиот. Ты же все равно сделаешь это. Не так ли?

Он осторожно приоткрыл коробок и посмотрел на насекомое. Ничего не говорило о том, что это существо – звено между миром людей и магией. Просто мерзкая, отвратительная на вид тварь.

Симон кашлянул и собрал слюну во рту.

И затем он сделал это.

Сплюнув в коробку, он наклонил голову над коробком. Слюна достигла цели и растеклась по глянцевой коже насекомого.

Струйка слюны как тонкая нить соединила Симона и насекомое, и он почувствовал вкус. Он немедленно проник в тело, странный, ни на что не похожий вкус. Хотя нет, скорее, он напоминал вкус ореха, который долго пролежал и испортился в своей скорлупе. Горький и сладкий одновременно. Отвратительный вкус.

Симон проглотил слюну и коснулся языком нёба. Вкус остался. Насекомое дернулось, рана на его коже стала затягиваться. Симон поднялся, чувствуя подступающую тошноту.

Это было ошибка. Ужасная ошибка.

Симон пошел к холодильнику, достал оттуда пиво и прополоскал рот. Стало немного лучше, но тошнота все еще осталась, и в горле щипало, тело ломило, как будто у него поднималась температура.

Насекомое явно чувствовало себя лучше, оно стало выползать из коробки на кухонный стол в направлении Симона. Тот отпрянул к мойке и смотрел на существо, которое уверенно двигалось к краю стола, а затем упало на пол с мягким звуком.

Симон отодвинулся в сторону, к печке. Насекомое изменило направление и последовало за ним. Симон почувствовал, что его сейчас стошнит. Он глубоко вздохнул пару раз и закрыл глаза руками.

Надо успокоиться. Ты же знаешь это. Просто успокоиться.

Все – таки он был не в силах стоять спокойно, пока насекомое находилось прямо около его ног. Он вышел в холл и сел на сундук, в котором хранилась одежда на случай дождя, сжал руками виски и попытался оценить ситуацию. Вкус во рту стал слабее и почти не чувствовался.

Насекомое выползло через порог из кухни и двинулось к Симону. Оно оставляло за собой след слизи. Теперь Симон понял то, чего еще не знал пять минут назад. Это знание появилось откуда – то изнутри.

То, что он чувствовал как вкус, насекомое чувствовало как запах. Это его и направляло. Быть около него —

пока смерть не разлучит нас, —

делиться с ним своей силой. Симон знал теперь, что слюной он закрепил союз, который уже никогда не разорвать.

Никогда…

Теперь насекомое стало его. Навсегда.

Симон быстро сделал шаг в сторону, и насекомое немедленно изменило направление. Симон схватил коробок с кухонного стола, накрыл им насекомое, задвинул крышку и перевернул коробку.

Симон крепко сжал губы, борясь с дурнотой, когда насекомое шевелилось в своем коробке, и он чувствовал на ладони его тепло. Да, оно было теплым. Теперь Симон явно ощущал это тепло, ведь отныне он был его хозяином.

Симон положил коробок в карман.

ВОКРУГ ДОМА

Ибо много трудностей ожидает в жизни молодых коней, которые не знают ни шпор, ни хлыста. Впервые почувствовав боль, они несутся вскачь по диким тропам прямо к зияющей пропасти.

Селъма Лагерлёф. Сага о Йесте Берлинге

Папоротник (октябрь 2006)

Андерс сидел и смотрел на высохший кустик папоротника целых двадцать минут, выкурив уже две сигареты. Он смотрел на папоротник через легкий дым и частицы пыли, которые медленно спускались вниз в луче солнечного света. Стекло не мыли давным – давно, и на нем явственно выступали пятна и подтеки – память от тех вечеров, когда Андерс стоял, прислонившись к окну лбом, ожидая чего – нибудь, что сможет все изменить. Чего – нибудь. Чего угодно, какого – то чуда. Все равно чего.

Папоротник стоял на подоконнике над батареей. Листы были маленькие и коричневые, явно пересушенные и совсем увядшие.

Андерс зажег еще одну сигарету, чтобы помочь мыслям двигаться в правильном направлении. Дым ел глаза, он закашлялся и продолжил смотреть на папоротник.

Он засох.

Большинство веток лежали по бокам горшка, светло – коричневые или красные. Земля в горшке была такая сухая, что казалась белой. Андерс вздохнул и попытался вспомнить: как выглядел папоротник раньше?

Он порылся в памяти и вспомнил, что когда он сидел на диване, или бродил по квартире, или стоял у окна, то не замечал на окне никаких растений. Когда он стал думать еще, то никак не мог вспомнить, как он достал папоротник, – вообще, откуда у него дома живые цветы.

Может, ему его кто – то подарил?

Возможно.

Андерс встал с дивана, ноги его не слушались. Он решил взять бутылку, чтобы полить папоротник, но вспомнил, что в мойке столько посуды, что он не сможет наполнить бутылку из – под крана. Может, попробовать набрать воды в душе?

Да он все равно засох.

Кроме того, Андерс просто был не в силах подняться и совершать какие – то действия.

В горшке он нашел восемь окурков, вдавленных в твердую землю. Должно быть, он все – таки вставал и курил. Когда он коснулся пальцами сухих веток, несколько листков упали на пол.

Откуда ты?

К нему пришла мысль, что растение появилось точно так же, как исчезла Майя. Просто взяло и появилось, а его дочь пропала. Взяла и пропала.

Что там говорил Симон, показывая им фокусы?

Ничего здесь, ничего там… затем показывал на свою голову… и абсолютно ничего там.

Андерс вспомнил выражение лица Майи, когда Симон в первый раз показывал ей фокусы. Это было примерно за пару месяцев до ее исчезновения. Резиновый мячик в одной руке превратился в дым, а другой мячик превратился в два. Майя продолжала смотреть все так же удивленно на Симона: ну? А сейчас?

Для пятилетнего ребенка магия совсем не является чудом. Скорее, это что – то естественное и обыденное, то, что так и должно быть.

Андерс затушил сигарету в горшке, добавив к девяти окуркам еще десятый, и в то же самое мгновение вспомнил: мама.

Точно, это же его мать принесла с собой растение, когда навещала его тут в последний раз. Она приезжала примерно четыре месяца назад. У него в тот момент была полная апатия, он просто лежал на кровати и смотрел на нее. Она убрала квартиру и поставила сюда папоротник. Затем она ушла, чтобы вернуться к своей обычной жизни в Гетеборге.

Папоротник не входил в число необходимых вещей, и поэтому он просто забыл про него, обращая на растение внимания не больше, чем на узор на ковре.

Но сейчас он его увидел. И посмотрел на него. И появилась мысль, которая не давала ему покоя.

Да это же самое худшее из всего, что я видел. Самое отвратительное, ужасное, противное.

Да. Мысль засела у него в голове. Сухой папоротник на пыльном подоконнике, на фоне немытого окна. Да, это самое страшное из всего, что он видел когда – либо.

Эта мысль привела к другой: вот что является результатом всей его жизни, это его жизнь такая страшная и безнадежная, пыльная, никому не нужная.

Он мог терпеть, что его жизнь такая страшная. Он знал, он принял это, и он был готов умереть через несколько лет такой жизни.

Но папоротник – Папоротник – это было уже слишком. Просто ужасно. Почти невыносимо.

Андерс закашлялся и пошел в спальню. Ему казалось, что его легкие просто разрываются, точно завязанные в большой узел. С ночного столика он взял фотографию Майи и подошел с ней к окну.

Фотография была сделана на ее шестом дне рождения, за две недели до исчезновения. На лбу у нее была маска, которую она сделала сама в детском саду и называла Жутким Троллем. Он поймал ее в объектив как раз в тот момент, когда она подняла маску и смотрела на него любопытными глазами, чтобы увидеть, какой эффект произвело ее «пугание», как она говорила.

Майя улыбалась, ее тонкие каштановые волосы были так затянуты маской, что торчали уши. Глаза напряженно смотрели прямо на него.

Он знал эту фотографию наизусть. Он представлял ее себе постоянно.

– Майя, – сказал он, – я не могу больше. Посмотри, – он повернул фотографию так, чтобы глаза Майи смотрели на папоротник, – так ведь нельзя. Так нельзя, правда?

Андерс поставил фотографию около папоротника и открыл окно. Его квартира была на четвертом этаже, и когда он высовывался из окна, то видел площадь Ханинге и железнодорожную станцию. Он посмотрел вниз. Примерно десять метров до асфальта, и поблизости никого нет. Очень хорошо.

Он снова взял фотографию и прижал ее к сердцу:

– Я так больше не могу!

Андерс решительно схватил горшок за край и швырнул папоротник в окно, затем отпрянул вглубь квартиры. Через секунду послышался звук удара об асфальт. Андерс повернул лицо к солнцу и зажмурился:

– Должен же этому быть какой – то конец.

Якорь

Недалеко от берега, на церковном дворе в Нотене, лежит якорь. Гигантский якорь с перекладиной из просмоленного дерева. Он куда больше любого надгробного камня, больше, чем вообще что – либо на церковном дворе. Почти каждый, кто оказывается рядом, рано или поздно подходит к якорю, останавливается и внимательно изучает надпись на нем: «В память об исчезнувших в море» – вот что там написано. Этот якорь лежит здесь в память о тех, чьи тела не преданы земле. Он лежит, как память о тех, кто ушел и больше никогда не вернулся домой.

Якорь четыре с половиной метра в длину, весит он примерно девятьсот килограммов.

Разве можно представить себе корабль, которому потребовался бы такой якорь!

Быть может, существует невидимая цепь от якоря, что лежит на церковном дворе в Нотене. Она поднимается к небу, затем опускается к земле и уходит в море. И тут, на другом конце цепи, мы найдем корабль. Команда и пассажиры – исчезли. Невидимые, они бродят по палубам и смотрят на пустой горизонт.

Они ждут того, кто найдет их. Они ждут звука мотора или хоть чего – нибудь. Может, где – то вдали на них смотрят чьи – то глаза и их найдут?

Они не хотят продолжать больше свое путешествие, они хотят прийти куда – то, хоть на кладбище, они хотят лечь в могилу. Но они привязаны к земле неведомой цепью и могут только смотреть на бескрайнее пустынное море.

Дорога домой

Когда пассажирский паром пристал к причалу, Андерс поднял руку, приветствуя Рогера. Они были примерно одних лет, но никогда тесно не общались, хотя всегда здоровались. Впрочем, тут, на острове, было принято приветствовать всех, кто встречался по пути. Кроме, может быть, тех, кто приезжал только на лето.

Андерс сел на сумку и проводил паром взглядом. Паром развернулся и взял курс на южный мыс, обратно в сторону Нотена. Андерс снял куртку. На острове температура была на пару градусов выше, чем в городе, морская вода еще держала летнее тепло.

Для Андерса посещение Думаре всегда было связано с запахом, в котором чувствовалась смесь соленой воды, водорослей, сухого дерева и дизеля из цистерн на причале. Он глубоко задышал через нос. Ничего. Еще бы, два года постоянного курения сделали свое дело. Он достал из кармана пачку «Мальборо», зажег сигарету, продолжая рассматривать паром, который как раз огибал мыс в опасной близости от берега, как могло бы показаться новичку.

Андерс не был здесь с тех самых пор, как исчезла Майя. Он по – прежнему сомневался – не ошибка ли то, что он сюда приехал. Пока он чувствовал меланхолическую радость от возвращения домой, туда, где он знал каждый камень.

Куст шиповника перед причалом выглядел как обычно. Как и все остальное на острове, он был вечным. Тут они играли в прятки, а позже пробовали выпивать. Прятались, чтобы отец не заметил.

Андерс взял свою сумку и пошел по южной дороге. Застройка тут состояла в основном из старых вилл, которые в большинстве своем были обновлены или перестроены. Благосостояние Думаре держалось в основном на лоцманской деятельности. Так было в течение девятнадцатого и в начале двадцатого столетий.

Андерс ни с кем не хотел встречаться, так что он пошел окольной дорожкой мимо маленькой гостиницы, которая была закрыта – не сезон. Дорога сузилась и поделилась на две тропинки. Он поставил сумку и заколебался. Левая вела к дому бабушки, правая – к его дому, который носил название Смекет.

Симон был единственным, с кем Андерс поддерживал контакт последние годы, единственный, кому можно было позвонить, даже если нечего сказать. Бабушка иногда звонила сама, мать реже, но Симон был первым, чей номер он сам набирал, когда хотел услышать человеческий голос.

Симон сгребал листья. Он, казалось, не изменился с той самой зимы, как исчезла Майя. В таком уж он был возрасте. Кроме того, Андерс всегда считал его старым, даже слишком старым. Только если он смотрел на фотографии из своего детства, где Симону было шестьдесят, то мог заметить, что двадцать лет все – таки оставили свой след на лице старика.

Симон увидел его и радостно заспешил навстречу. Он обнял его и похлопал по спине:

– Добро пожаловать домой, дорогой.

Длинные белые волосы – гордость Симона – спустились на лоб Андерса, когда он прижался щекой к плечу Симона и закрыл глаза. Какое сладкое мгновение, когда не надо чувствовать себя взрослым, не надо ни о чем думать и брать на себя ответственность.

Они вошли в дом, и Симон поставил кофе. На кухне почти ничего не изменилось с тех пор, как Андерс приезжал сюда маленьким. Только бойлер появился над мойкой, да еще микроволновка. Но огонь в печи трещал так же и распространял тепло по той же самой комнате. Андерс почувствовал себя лучше. У него была история, был дом, который никуда не исчез, теперь, когда все остальное провалилось в ад. У него есть возможность существовать, потому что у него есть память.

Симон накрыл на стол все для кофе, Андерс взял свою чашку:

– Я помню, когда ты… что это такое ты делал? У тебя были такие три чашки и был такой клочок бумаги, который перемещался туда и сюда. А затем в конце была тянучка под каждой чашкой. Как у меня сейчас. Как ты это делал?

Симон покачал головой и отбросил волосы назад:

– Тренировка, тренировка и еще раз тренировка.

И тут тоже ничего не изменилось. Симон никогда не раскрывал никаких тайн. Правда, он как – то порекомендовал книгу, которая называлась «Увлекательная магия». Андерс прочитал ее в десятилетнем возрасте и абсолютно ничего не понял. Конечно, там описывалось, как делать разные фокусы, и Андерс попробовал сам сделать парочку, но все равно это было не то же самое, что вытворял Симон. То, что делал он, казалось подлинным волшебством.

Симон грустно вздохнул:

– Так я сегодня показать уже не смогу. – Он посмотрел на свои искривленные пальцы и взял кофейную ложку. – Сейчас мне остались только самые простые фокусы.

Он дунул и потер руки друг о друга, а затем открыл ладони. Ложка исчезла.

Андерс улыбнулся, а Симон, который в свое время выступал на больших сценах, выступал перед королями и королевами, довольно откинулся назад на стуле и тоже заулыбался. Андерс посмотрел на руки Симона и стол, затем нагнулся и стал осматривать пол:

– И где она?

Когда он поднял голову, Симон уже помешивал кофе своей ложкой. Андерс фыркнул:

– Обман зрения, да?

– Ага.

Это было, кажется, единственное, что Андерс уяснил из той книги про волшебство – что всякий фокус построен на обмане зрения. Надо просто указать неверное направление. Заставить зрителя смотреть не туда, где что – то происходит, и позволить ему обернуться только тогда, когда фокус уже завершен. Как с кофейной ложкой. Но все это было теоретическим знанием. Умнее от него Андерс не стал. Он отхлебнул кофе и прислушался к треску в печи. Симон положил руки на стол:

– Как у тебя дела?

– На самом деле?

– Да.

Андерс опустил взгляд на свой кофе. Свет из окна оставлял на полу колеблющийся прямоугольник. Андерс глядел на него и ждал, когда тот остановится. Когда прямоугольник остановился, сказал:

– Я решил, что буду жить. Несмотря ни на что. Сначала я тоже хотел исчезнуть. Но… теперь мне кажется, что это неверно. Да, это неверно. Теперь я хочу попытаться снова. Я опустился на самое дно, а теперь мне надо наверх. Хотя бы попытаться.