Текст книги "Песнь об огненно-красном цветке"

Автор книги: Йоханнес Линнанкоски

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 12 страниц)

Гонщик бросает взгляд на груду бревен у скалы. Взмахнув багром и сделав решительный поворот, он бежит к концу бревна и принимается яростно грести, стараясь направить его поперек течения.

– Он хочет выбраться на тот берег!

– Да разве можно там выбраться! И дозорных-то нет!

– Сейчас его затянет в водоворот Евы!

А внизу идет схватка! Сплавщик гонит бревно к берегу, поток тянет его вниз, еще мгновенье – и конец бревна исчезает в его пенящейся пасти.

Несколько отчаянных усилий, несколько шагов бегом – и гонщик взлетает в воздух. Он летит на сгрудившиеся бревна. Зрители видят, как багор, который он держит в руках, ударяется обо что-то, – потом все скрывается за грудой бревен.

Люди бегут вниз… кричат…

Но уже через мгновение те, что находились у скалы, начинают восторженно размахивать шапками.

– Что такое? Одни остановились, а другие помчались как оглашенные, – недоумевают зрители, оттертые в сторону.

Еще минута – и на бревнах показывается стройная фигура. Повернувшись к мосту, гонщик радостно машет шапкой. Люди на мгновение замирают, потом в воздух взметаются шапки, взвиваются платки и берега оглашаются бурными криками восторга.

Олави выходит на берег. Он шагает быстро, но лицо у него в крови. У мельницы, далеко опередив других, стоит бледная, дрожащая девушка. Гонщик замечает ее раньше всех остальных и не знает, как ему быть – подойти к ней или обойти стороной. Заметив, что он приближается, девушка бросает на него радостный взгляд и, покраснев, опускает глаза.

Олави улыбается ей и весело приподымает шапку.

Потом его встречают приветствия ликующей толпы.

– Победитель порога! Урра! Урра! Король всех сплавщиков! Нет на свете другого такого! – кричат люди и окружают его плотным кольцом.

– Тебя, парень, видно, манной небесной кормили, – говорит Вянтти и хлопает Олави по плечу. От кончиков сапог до цигарки он весь излучает радость.

– Теперь ты уже не просто Олави, теперь ты – Олави – Победитель порогов.

– Ого!

– Нравится тебе такое имя?

– Отчего же не нравится? Хоть в церковные книги записывайте, – смеется Олави.

– А теперь пошли на мельницу пить обещанный кофе, – говорит Фальк. – По такому случаю и вдвойне выпить не грех.

Вечером, когда Олави возвращался домой, у окна в доме Мойсио сидела девушка и кого-то тревожно ждала.

А на самой высокой жердочке забора ярко алела воткнутая в него роза.

Юноша перепрыгнул через канаву – голова девушки спряталась за занавеску.

Прикрепив розу на груди, Олави бросил благодарный взгляд в сторону сада, но никого там не увидал.

Девушка же за окном уронила свою светлую головку на руки и тихо заплакала.

Песнь об огненно-красном цветке

– Почему ты сегодня так печален? – спросила девушка, ласково заглядывая в глаза Олави.

– Почему я печален? – словно про себя повторил юноша, играя кончиком ее косы и задумчиво глядя перед собой. – Если бы я знал!

– Ты запутался в собственных чувствах? – спросила девушка.

– Вот именно. Разговор оборвался…

– Я не хочу выпытывать тебя о твоих горестях, – сказала немного погодя девушка. – Но будь у меня печали и будь при этом друг, я бы ему все рассказала.

– И только опечалила бы своего друга, потому что он все равно не понял бы тебя.

– А если бы ему это удалось?

Но юноша едва услышал ее. Коса выскользнула из его рук, он откинулся назад, облокотился на траву и рассеянно глядел вокруг.

– Жизнь – такая странная штука! – сказал он задумчиво. – Живешь, любишь что-нибудь и вдруг почувствуешь: все, что ты до сих пор любил, потеряло для тебя значение.

Девушка вопросительно поглядела на него.

– Так и моя жизнь. До сих пор она была какой-то волшебной сказкой, а теперь вдруг…

– Вдруг?

– Теперь я не нахожу в ней никакого смысла. Из деревни в деревню, от порога к порогу, от сказки к сказке…

Разговор снова оборвался…

– А почему ты бродишь по свету? – тихо, точно робея, спросила девушка. – Я об этом часто думала.

– Не знаю. Но мне кажется: я должен скитаться.

– Должен? А что тебе мешало остаться дома? – снова нерешительно спросила девушка. – Ведь твои родители живы? Ты о них никогда не рассказываешь.

– Живы-то живы.

– Почему же ты не остался с ними?

– Не мог. Та жизнь, которой они живут, не может меня удержать! – почти холодно ответил он.

– Ты не любишь своих родных? – удивленно спросила девушка.

Юноша задумался, потом сказал:

– Да нет, я их люблю, как и многое другое. Но меня ничто никогда не удерживает.

И в эту минуту Олави почувствовал, как в нем забурлили и запенились чувства, которые он давно уже сдерживал.

– Я хотел бы… – горячо заговорил он, но тут же осекся.

– Чего ты хотел бы?

– Это зависит от тебя, Кюлликки! – сказал он почти с угрозой.

– Я слушаю, – отвечала девушка, предчувствуя недоброе.

– Я хочу, чтобы мы расстались врагами! – произнес он с раздражением.

– Врагами?

– Да. Мы встретились почти враждебно, и лучше было бы расстаться так же.

– Почему?

– Потому что… Ты хочешь правды?

– Конечно.

– Потому что, – сказал юноша, холодно глядя ей в глаза, – ты была не такой, как я хотел! Я счастлив и горд, что заслужил твою дружбу. Но я хотел завоевать и другое чувство – нежное, большое и цельное.

Девушка ответила не сразу. Когда она заговорила, голос ее дрожал:

– А разве сам ты был нежным и цельным?

– Нет! Ты не позволяла мне быть таким. Мы, кажется, стали друг другу чем-то, и все-таки остаемся ничем: я едва осмеливаюсь взять твою руку.

– А чего ты еще хочешь?

– Чего еще? Обладать тобой! Все – или ничего! Девушка молчала, стараясь справиться с волнением.

– Можно и я скажу тебе кое-что? – спросила она тихо.

– Говори.

– Обладать мной? – она запнулась, но продолжала: – Сегодня обладать, а завтра уйти и, быть может, когда-нибудь на досуге вспомнить, что и я тебе тоже принадлежала?

«Я, кажется, возненавижу тебя!» – мелькнуло в глазах юноши, но он промолчал.

– Может быть, и ты был не таким, как я хотела, – с укоризной продолжала девушка. – Будь ты таким, то…

– Что тогда? – запальчиво спросил Олави, готовый отклонить любое обвинение.

– Тогда ты… не заводил бы со мной таких разговоров, – ответила девушка. – И, я думаю, ты сердишься на меня сейчас потому… что получаешь ровно столько, сколько можешь взять.

Юноша взглянул на нее с удивлением.

– А взять ты можешь не больше того, – продолжала она едва слышно, – сколько можешь удержать.

Девушка потупилась. Казалось, она и сама не вполне понимает, что сказала.

Олави долго молчал. То, что он услышал, было для него ново и неожиданно. Ему нужно было подумать над этим.

– Ты ведь, наверно, знаешь, почему я не могу удержать? – сказал он наконец.

– Потому что не хочешь, – ответила девушка.

Олави показалось, что в него вонзили тонкую острую иглу – она сломалась и осталась в нем. Молча, не мигая, они смотрели друг на друга.

– А если бы я захотел, – спросил немного погодя Олави, лихорадочно хватая руку Кюлликки, – могу ли я осмелиться на такое желание?

Кровь отлила от лица девушки, горло перехватило.

– Могу ли я осмелиться? – повторил Олави.

– Меру своей смелости каждый должен знать сам, – ответила наконец девушка.

– Ах, Кюлликки, Кюлликки, если бы ты знала! – с какой-то болью воскликнул юноша.

Потом он опять точно окаменел.

– Будь я так уверен в себе и в тебе – есть ведь еще и третий!

_ Ты его боишься? – строго спросила девушка.

– Нет. Но он может с позором меня прогнать.

– Если это тебя пугает, то лучше не ходи. Видно, ты больше любишь себя, чем ту, которую считаешь любимой.

Олави с трудом выдержал ее взгляд.

– А если я боюсь за тебя? – сказал он почти нежно.

– Напрасно. Для меня важно другое: я знаю, что ты ничего не сделаешь, пока не будешь уверен в себе. А если ты уверен в себе, то мне ничего не страшно.

Теперь юноша глядел на нее с восторгом и изумлением.

– Какая ты удивительная девушка, Кюлликки! – воскликнул он. – Только теперь я начинаю тебя узнавать. Ты не такая, как я хотел, ты лучше… Я знаю, чего тебе стоил этот разговор, и никогда не забуду о нем.

Но потом он снова стал угрюм.

_ Тебя я теперь знаю! – сказал он почти жалобно. – А вот себя не знаю.

_ Когда-нибудь узнаешь, – мягко ответила девушка.

– Если бы оставалось еще несколько дней… Он что-то обдумывал, сдвинув брови.

– Мы уходим завтра к вечеру. Если до этого времени я разберусь в себе самом, то до ухода побываю у вас. Но я приду в самую последнюю минуту, потому что если моя опасения оправдаются, я не смогу остаться здесь ни на одно мгновение. Девушка кивнула. Они встали.

– Кюлликки! – взволнованно сказал Олави, держа ее руки в своих. – Может случиться, что я никогда больше не увижу тебя наедине. Не суди меня за то, что я такой.

– Ты не мог бы быть другим, – ласково ответила Кюлликки. – Я тебя понимаю.

– За это я всегда буду тебе благодарен. И может быть… кто знает, – но он осекся, – до свиданья, Кюлликки!

Был воскресный вечер. Сплавщики готовились в путь.

Деревенская молодежь и даже кое-кто постарше собрались на берегу пониже порога Кохисева поглядеть на их уход.

Залив уже очистился от бревен. Несколько сплавщиков тянули по заводи шлюз. Одни шли вдоль берега, сталкивая в воду застрявшие в камышах бревна, другие брели без дела, перебрасываясь прощальными шутками с провожающими.

На берегу, возле группы провожающих, лежало одинокое бревно. Рядом с бревном валялся багор.

– Это Олави – Победитель порогов оставил, – заметил кто-то. – Он по каким-то делам ушел.

Сердце Кюлликки, притаившейся в толпе, дрогнуло.

– Значит, еще разок полюбуемся, как он на бревне гарцует. Это небось для него оставлено.

– Конечно! Зачем ему пешком ходить, когда у него такой конь! А вот и он сам!

Олави несся к реке, словно буря.

Кюлликки побледнела. Дело, видно, кончилось плохо. Почему он в такой ярости? Что там произошло?

Олави был уже совсем близко. Бледное лицо, сжатые губы, глаза мечут молнии.

Поравнявшись с толпой, он приподнял шапку, но ни на кого не взглянул.

Что случилось? Люди недоуменно переглядывались, не смея сказать ни слова.

Кюлликки ухватилась за придорожный куст – она едва держалась на ногах.

Олави поднял багор, столкнул бревно в воду и прыгнул на него. Потом несколько раз с силой оттолкнулся и повернулся к провожающим. Он поискал глазами и нашел лицо Кюлликки.

– До свиданья! – сказал он, взмахнув шапкой.

– До свиданья, до свиданья. Приходи к нам будущим летом, Победитель порогов.

Заколыхались шапки, взвились платки.

Олави отталкивался багром и продолжал стоять лицом к берегу.

Провожающим хотелось крикнуть ему на прощанье что-нибудь дружеское, но необычный вид Олави смущал их. Они смотрели на него молча и удивленно.

Он перестал работать багром, поднял голову и поглядел в толпу. Лицо его было белым как снег.

Деньги медной чеканки чаще

У бедняков в обороте.

Быть моею хотелось милой,

Ее родители – против, —

запел он вдруг. Это было так неожиданно, что люди на берегу вздрогнули. Песня лилась, точно жалоба.

– Что это с ним? Он никогда так не пел.

– Молчи и слушай!

Юноша посмотрел на воду, оттолкнулся несколько раз багром и снова запел, но уже на другой мотив:

Дом родной стоит у стремнины,

Пена венцы покрывает,

А вода из чужих потоков

Ноги мои омывает.

Слушатели удивленно переглядывались: было ясно, что он поет о самом себе.

Вовсе не был тот день весенним,

Когда я на свет явился;

Стояла уже угрюмая осень,

Когда я, бедняк, родился.

Мать моя плакала над цветами,

Как в сад меня выносила.

Мать моя красным цветком любовалась.

Как грудью меня кормила.

Бревно скользило по широкой глади залива, певец медленно работал багром, опустив взгляд к воде. Провожающие напряженно слушали.

Тот цветок алел неизменно,

Маня бесконечной далью,

Я прижал его нежно к сердцу,

И он осветился печалью.

Он увел меня прочь из дому,

Отец мой топал ногами,

Об ушедшем сыне горюя,

Мать заливалась слезами.

Какая-то девушка украдкой смахнула слезу. Остальные тоже были взволнованы.

Это все тот цветок багряный,

Цветок тот огненно-красный.

Тот цветок ты, бедняжка, знаешь,

Знаешь его напрасно.

Олави взмахнул шапкой провожающим, повернулся к реке и быстро погнал свое бревно.

Люди на берегу замахали ему в ответ, но юноша уже не оглядывался. Он быстро плыл, вода под бревном с шумом расступалась.

Русалка и водяной

Река спокойно несла свои воды и тихо покачивала камыши. По одну сторону реки простирался хвойный лес, по другую тянулись поля и луга. Среди лугов вдоль берега вилась дорога.

По дороге шла девушка. Она шла как-то неуверенно, то и дело останавливаясь и поглядывая на реку.

На реке виднелся шлюз, на противоположном берегу были сложены белые бревна. У опушки леса, подложив руки под голову, лежал человек.

Девушка стала вглядываться в него. Он не шевельнулся.

С минуту нерешительно потоптавшись, девушка свернула на тропинку, которая вела через луг прямо к реке.

Радость свидания боролась в душе Олави с оскорбленной гордостью. Ему хотелось побежать по воде навстречу Кюлликки и бездумно, беззаботно ее обнять. Но что-то холодное и ясное, как речная вода, стояло между ними.

Кюлликки дошла до берега и остановилась. Молча и неподвижно смотрела она на противоположный берег.

Олави не выдержал – вскочил.

– Ты пришла! – сказал он и подошел к берегу. Его голос звучал почти нежно.

– Пришла… Я не могла не прийти, – ответила Кюлликки. Она говорила так тихо, что Олави едва расслышал ее.

– А я все о тебе думал…

Река смотрела на них: «Если бы мне теперь покрыться льдом!»

– Ты не можешь перебраться сюда на минутку? – неуверенно спросила девушка.

– Я-то могу, но ребята вот-вот явятся туда ужинать.

Он немного подумал.

– А если я за тобой приплыву, ты не согласишься переправиться сюда? Здесь можно укрыться в лесу. Не побоишься переплыть реку на плоту?

– Конечно, нет!

Олави взял багор, отделил от других бревен два скрепленных вместе еловых ствола и быстро переправился на другой берег.

«Точно добрая, долгожданная сестра!» – думал юноша, протягивая Кюлликки руки и помогая ей встать на плот. Девушка крепко уцепилась за его руки, посмотрела ему в глаза, но ничего не сказала.

– Садись на эту перекладину, а то упадешь: плот очень качается.

Кюлликки села, Олави стал грести.

– Я и не думал, что ты такой верный друг, – сказал он, когда они сошли на берег.

– Друг! – повторила Кюлликки, благодарная ему за то, что он так хорошо назвал чувство, которое привело ее сюда, несмотря на все сомнения и мучения.

Когда Олави и Кюлликки, тихо переговариваясь, вернулись к берегу, солнце уже садилось.

Тут их ждала неприятность – плот исчез. Они растерянно поглядели друг на друга.

– Что же делать?

– По этой стороне тебе нельзя возвращаться?

– Нет, нельзя: пришлось бы идти через всю соседнюю деревню и через их мост, а мне на обратном пути надо еще телят домой загнать. Нет ли здесь где-нибудь лодки?

– Нет.

Лес смотрел на них сочувственно, одуванчики на том берегу закрылись, погруженные в размышления. «Я очень хотела бы вам помочь», – сказала река. Олави, как видно, на что-то решился.

– Ты умеешь плавать? – обернулся он к Кюлликки.

– Плавать? – растерялась она, но тут же повеселела. – Конечно, умею!

– Не побоишься переплыть со мной реку, если я переправлю твое платье?

Предложение было безрассудно и дерзко. Кюлликки смутилась, но смело ответила:

– С тобой не побоюсь!

– Раздевайся здесь, – скомандовал Олави, – заверни все вещи в кофточку и завяжи рукава узлом. Я разденусь вон там, пониже. – И он побежал вниз по течению.

А Кюлликки вдруг растерялась, точно пообещала что-то невозможное, и беспомощно поглядела вслед Олави. Но тот сидел уже на берегу, спиной к ней, и быстро раздевался.

«Что я за ребенок!» – решила девушка, подошла к берегу и тоже принялась раздеваться.

Вода всплеснула – Олави почти исчез в прибрежных камышах. Он взял сапоги, связал их и повесил на шею, потом положил на них узелок с вещами и закрепил его ремнем.

– Я готов! – крикнул он, не оборачиваясь. Кюлликки торопливо засовывала вещи в кофту. Ее трясло от смущения и восторга. Еще всплеск – и прекрасное тело Кюлликки исчезло в воде. Она проплыла вверх по течению и спряталась в камышах.

Олави побрел по воде к тому месту, где на берегу лежал узелок. Он поглядел на него, улыбнулся, водрузил на собственные вещи и все это вместе привязал ремнем к голове. Получился целый ворох.

– Если я поплыву не торопясь, они не промокнут, – заверил он девушку.

Делая сильные неторопливые взмахи, он направился к другому берегу.

Кюлликки пряталась в камышах и смотрела, как он плывет.

«Какой он сильный и бесстрашный! – думала она. – Река для него не препятствие, вода – не разлучница, все ему нипочем. С таким ничего не испугаешься».

«Это ее вещи, – думал Олави, – и я их несу. Мне кажется, в них наше знакомство, которое началось с ссоры, наша дружба, ради которой я рисковал жизнью, из-за которой пережил унижение и страдание, а я их несу с удовольствием».

Олави доплыл до берега, отвязал вещи Кюлликки и положил их на траву. Потом спустился ниже по течению и бросил на берег свой узелок вместе с сапогами.

– Ты еще там? – крикнул он, оборачиваясь к зарослям на другом берегу.

– Здесь. Я и забыла, что надо плыть, – на тебя загляделась.

– Хочешь, я тебя встречу?

– Хорошо, – ответила Кюлликки.

Она уже перестала смущаться, хотя Олави смотрел прямо на нее. Словно человек, переступающий из будничной жизни в мир сказки и приключений, она чувствовала восторг. В этом волшебном мире все дозволено и свято. Сознание того, что они вдвоем идут по тайным дорогам, действует очищающе и сближает еще больше.

Олави быстро плыл к девушке.

– Ты как русалка в камышах, – сказал он, заглядевшись на нее.

– А ты как водяной! – ответила Кюлликки и поплыла. Ее глаза блестели.

– А русалка хорошо плавает! – заметил Олави. Они поплыли рядом.

Время от времени раздавался тихий всплеск, плечи девушки мелькали над водой, а длинная коса плыла по воде и отливала золотом в лучах заходящего солнца.

– До чего красиво! – воскликнул Олави. – Я, кажется, никогда в жизни не видел ничего прекраснее!

– И я тоже, – взволнованно подтвердила Кюлликки.

«И мы тоже», – качнулись прибрежные деревья. «И мы», – кивнули одуванчики.

– Мне кажется, мы плывем по реке забвения, – продолжал Олави. – Все прежнее исчезает, все плохое и горькое смывается, и мы становимся частью той самой природы, которая окружает нас.

– У меня тоже такое же чувство, – удивленно и радостно подхватила Кюлликки.

Они подплыли к берегу.

– Она, оказывается, совсем узкая! – вздохнул Олави и с сожалением направился к собственным вещам.

Потом он быстро оделся и подбежал к девушке.

– Можно, я отожму твою косу? – спросил он ее. Кюлликки ответила одними глазами. Серебряной струйкой потекла вода из-под пальцев Олави.

– Неужели нам пора расставаться? – спросил он почти испуганно. – Я провожу тебя до дороги.

Он еще раз тоскливо взглянул на реку, будто желая навсегда ее запомнить.

Они молча пошли по тропинке, дошли до дороги и остановились.

– Господи, – воскликнул Олави и взял руки Кюлликки, – до чего же мне трудно с тобой расстаться!

– А мне еще труднее! – с усилием вымолвила она.

– Как мне забыть тебя теперь?

На глазах у Кюлликки сверкнули слезы, она опустила голову.

– Кюлликки! – это прозвучало почти безнадежно… – Не прячь от меня глаза… Кюлликки… – На этот раз в голосе Олави были и надежда, и сомнение. Он высвободил руки и робко притянул ее к себе.

Кюлликки вздрогнула, вскинула руки ему на плечи и обняла.

Олави охватил восторг. Он страстно обнял девушку, даже поднял ее от земли, а она прижималась к нему все крепче.

Он видел, как темнеет ее взгляд, и от этого у него едва не закружилась голова. Он опустил девушку на землю.

«Можно?..» – спросил он одними глазами. «Можно!» – так же ответила Кюлликки, и их губы слились.

Когда он разжал объятия, лицо девушки так изменилось, что показалось ему совсем другим, а на нижней губе мелькнула малюсенькая капля крови. Заметив ее, Олави чуть не вскрикнул от испуга, но тут же почувствовал неизъяснимый восторг: эта капелька крови была тайной печатью их дружбы. Он страстно прижался к этой капельке, стараясь выпить ее и забыться в поцелуе, желая только одного – чтобы мир в этот миг перестал существовать.

Он не знал, сколько прошло времени, не мог сказать ни слова, не понимал – следует ли ему остаться или уходить. В глазах у него было темно, и, когда он пошел, не смея даже оглянуться, шаги его были нетверды.

Костер у девичьей скалы

На протяжении целой мили река течет стремительно и почти прямо. На обоих ее берегах – ровные, окаймленные лесом луга.

Такой пейзаж пленяет душу в любое время года. Осенью, под струями осенних дождей, поток кажется пенящимся рогом изобилия; зимой по его льду наперегонки мчатся сани – так люди возвращаются из города; весной река разливается, как Нил, и невольно приводит на память землю фараонов; летом косари отдыхают на берегу, слушая песни кузнечиков и вдыхая аромат трав, – и нет в году более райских дней, чем эти.

Ровные луга протянулись вдоль реки на целую милю, и только две скалы, как два стража, возвышаются у берега.

Одна из них встала у самой воды и мечтательно смотрит на своего соседа по ту сторону реки. Эту мечтательницу называют Девичьей скалой.

Второй утес – холодный и гордый – отступил немного от берега, надменно вскинул голову и поверх высоких сосен смотрит на равнину. Его называют Вялимяки.

Теперь на склоне Вялимяки полыхал красноватый костер. Вокруг него расположились сплавщики, коротая недолгую ночь, – кто лег на землю и облокотился на руки, кто подложил под голову узелок с припасами, кто прислонился к соседу. Десятки трубок попыхивали синеватыми облачками.

Красное пламя костра освещало стоящие на скале стволы старых сосен и бросало таинственные отблески на темную гладь воды. Сплавщики молчали, посасывая трубки.

– Глядите, братцы, на скалу! – крикнул вдруг кто-то и? них. – Точно эта барышня опять там сидит и в воду смотрит.

Несколько голов одновременно поднялось.

– Да это куст можжевельника. Но на том же самом месте сидела, говорят, и барышня.

– Это что, сказка такая? – спросил какой-то новичок, он впервые попал на реку Нуоли.

– Сказка? Ты что – как тот иноверец в Иерусалиме? – возмутился какой-то пожилой сплавщик. – Антти вот может подтвердить, что никакая это не сказка. Да и не так давно было дело.

– Ровно четырнадцать лет назад, – отозвался Антти, выколачивая пепел из трубки. – Я так ясно все помню, точно это вчера случилось. Да-а, чего только не бывает на свете.

– Вы что – сами видели?

– Конечно, видел. По сей день не могу забыть ее лицо, да так уж, наверно, и не забуду теперь никогда. В первый раз я ее на той скале увидел… рядом с ней сидел тогда молодой человек, одетый по-господски.

Кое-кто из сплавщиков сел и стал снова набивать трубки.

– Это что – ее жених был?

– Жених или что-то в этом роде, я тогда не знал. Я на этом берегу с бревнами возился и видел, что они сидят рядышком. Присел я отдохнуть, закурил трубку и думаю: «Вода как вода, чего они на нее уставились?» А потом думаю: «Но и им ведь тоже надо на что-то поглазеть, а то куда им время-то девать».

– А потом что? Что потом-то было?

– Да что потом? Они посидели-посидели, да и ушли. А на другой день я тут опять бревна ворочал. Поднял голову, гляжу: барышня сидит на том же самом месте, а молодого господина-то нет.

Олави, который до этой минуты лежал, подложив руки под голову, и глядел на плывущие по небу тучи, вдруг перевернулся и уставился на рассказчика.

– Ну и чудачка, думаю, не лень ей из города сюда целых пять верст топать, будто ближе скалы не найдется! А потом думаю: какое мне до нее дело. Так и приходила она каждый день – всегда около полудня, и сидела всегда на одном и том же месте.

– Что же она делала?

– Да ничего не делала, просто сидела и глядела.

– Видно, наш Антти ей полюбился, – сострил какой-то парень. – Вы ведь небось тогда молодым были?

– Попридержи-ка, парень, язык за зубами – тут твоим шуткам не место.

Сплавщики одобрительно переглянулись. Старые сосны на вершине скалы тихо вздохнули под налетевшим ветерком, две молоденькие сосенки, что стояли рядом, коснулись друг о дружку ветками. Тихий жалобный шум от этого прикосновения, подобно белке, скользнул вниз по стволам. Трубки в зубах у сплавщиков дрогнули.

– Так она и сидела там. Молчит себе, бывало, песни никогда не затянет – все о чем-то думает, а о чем – бог весть. Однажды собрался я в Метсямаантила, масла себе купить. Перешел реку, иду вон по той дорожке, а она – мне навстречу, и одета во все черное.

– Ну?..

– Ну, я сначала растерялся – даже на лице у нее черная вуаль была. А потом гляжу: до чего хороша – точно ангел господен. Я снял шапку, она взглянула на меня и кивнула. И так мне это странно показалось, что я обернулся и гляжу ей вслед.

– А она молодая была?

– Совсем молодая, и двадцати, верно, не было. Так я ей вслед и смотрел, пока она за деревьями не скрылась. Ну, думаю, теперь все ясно: у нее, видно, отец или мать померли, вот она и одета в черное и сюда она приходит, чтобы горе свое скоротать. И пошел своей дорогой. Но только я мимо скалы прошел, слышу, сплавщик с этого берега – он ниже по течению работал – как закричит: «Помогите!»

У меня сердце так и оборвалось. Я – к берегу. «Что случилось?» – кричу.

«Со скалы бросилась!» – кричит он мне, а сам бегает как полоумный.

Подбежали мы оба к реке – ничего не видно. Подождали немного – не всплывает. Я тогда в деревню побежал, а товарищ мой – в город.

Вытащили ее с первого же раза. Она в том самом месте, где бросилась, так камнем и пошла на дно. Откачивали и так и сяк – ничего не вышло. Но до чего она была хороша – даже мертвая, чудо как хороша! Когда мы ее откачивали, пришлось ее немножко раздеть, так кожа у нее была – что белый шелк, такими лапищами и трогать-то, думалось, грешно.

Рассказчик умолк, слушатели тоже молчали.

– Что же она, с горя себя жизни лишила? – спросил наконец кто-то.

– С горя. Из-за любви.

– Вон как. Что же – беда, видно, с ней стряслась?

– Нет, ничего худого не было. Просто очень она любила того парня – молодого-то господина, с которым тогда сидела, а парень ее оставил.

Сплавщики сидели молча. У Олави так колотилось сердце, что он опасался, как бы другие не услыхали. Он уставился на огонь, сдвинул брови и плотно сжал губы.

– Вот она, господская-то любовь! – усмехнулся кто-то.

– А девичья? – подхватил другой нарочито весело, чтобы рассеять общую подавленность. – У девушек сердечки как карманные часики: чуть тряхнешь, все колесики и рассыплются.

– Это только у барышень так, у крестьянских-то девушек сердца покрепче. Крестьянская любовь – что стенные часы. Стоит им зашалить, скажешь «стоп» и остановишь часа на два, потом смажешь немножко, прикрикнешь и пустишь снова – пойдут как миленькие.

Это всем понравилось. Одни откровенно смеялись, другие про себя ухмыльнулись.

– Хорошо сказано! – вступил в разговор полноватый громкоголосый сплавщик. – Моя баба тоже в молодости в одного молокососа влопалась, так и сохла по нему. Ну, думаю, милая, с этим сосунком ты далеко не уедешь. Взял я его за шкирку, отставил в сторонку и женился на девке. И хорошо сделал: она с тех пор своего сосунка ни разу и не вспомнила.

Слушатели расхохотались.

– Над собственной грубостью смеетесь, – заговорил старый сплавщик, выколачивая золу из покривившейся от времени трубки. – В крестьянстве тоже такие часы встречаются, которые не терпят, чтобы им стрелки пальцами переводили. И не всякий станет утешаться у первого попавшегося корыта.

В его голосе было столько выстраданной боли, что смех оборвался. Олави растерянно повернулся и внимательно посмотрел на говорившего: кто-то за спиной старика делал знаки, указывая на него пальцем.

– Я, во всяком случае, знаю одного крестьянина, – продолжал старик, – который не мог жениться в молодости на любимой девушке. Рук он, правда, на себя не наложил, но жизнь его пошла прахом: дом продал, деньги пропил и всю свою жизнь промытарился, как сапожник из Иерусалима, а забыть ту девушку так и не смог.

Старик умолк.

– Кажется, по сей день ее вспоминает, хоть и стал уже стариком, – заметил тот, который только что делал знаки.

Старик опустил голову и так натянул на глаза шапку, что козырек совсем скрыл его лицо; видно было только, как подергивается обросший щетиной подбородок и дрожит в руке оправленная латунью трубка.

Сплавщики многозначительно переглянулись и ничего не сказали.

– Видно, каждый по себе судит, – заключил наконец почтенного вида сплавщик средних лет.

Сосны на вершине скалы вздохнули, и тихая жалоба снова белкой сбежала по их стволам. Слабый отсвет зари окрасил Девичью скалу. Далеко с луга доносился крик коростели.

– Пора идти! – молвил Олави и поднялся. Сплавщики обернулись к нему, пораженные: «Что это с ним – ведь он говорит таким же дрожащим, глухим голосом, как старик?»

– Ну, ребята! – раздраженно повторил Олави, быстро повернулся и пошел к берегу.

Сплавщики еще раз поглядели ему вслед, погасили костер и побежали его догонять.

Черемуха

– Пока я молод, я хочу жить, пока у меня есть легкие – хочу дышать. Но знаешь ли ты, Черемуха, что такое жизнь?

– Знаю! – ответила девушка, и глаза ее засияли. – Жизнь – это любовь!

– Да, это любовь, молодость, весна, смелость, это судьба, которая сводит одного человека с другим.

– Верно! Как это я сама не додумалась?!

– Думать тут бесполезно. Мы блуждаем, как ветры или звезды небесные, не ведая друг о друге. Мы проходим мимо сотен других, не оглядываясь, пока судьба не столкнет нас лицом к лицу с нашим избранником. И в то же мгновение мы чувствуем, что принадлежим друг другу. Нас тянет друг к другу как магнитом, что бы это ни предвещало – счастье или несчастье.

– У меня было точно такое чувство, а теперь я понимаю это еще отчетливее, – сказала девушка, горячо прижимаясь к юноше. Одно мгновение в твоих объятиях лучше всей моей прежней жизни.

– Ты для меня как весна, как пенящаяся чаша, которая пьянит и заставляет забыть все прошлое. Я хочу опьяняться, хочу забыть в радостях весны свое мучительное лето, мрачную осень и печальную зиму. Я благодарю судьбу, которая свела меня с тобой, потому что нет другой такой, как ты.

– Никого? – радостно и недоверчиво спросила девушка. – Если бы это было так…

– Это так. Каждая капля твоей крови – огонь и любовь! Случайное прикосновение твоего башмачка для меня больше, чем страстные объятия других, твое дыхание – как тайная ласка, и благоухание черемухи, которое исходит от тебя, сводит меня с ума.

– Не говори так… я – ничто, ты – все! Но скажи мне, Олави, все ли люди так счастливы, как мы?

– Нет.

– Почему? Они не умеют?

– Нет, они боятся быть счастливыми. Люди безумны. В те дни, когда их манят любовь и юность, они не расстаются с катехизисом и псалмами. А когда они становятся старыми и кровь у них в жилах холодеет, они, как нищие, оглядываются на свою попусту истраченную молодость и, сознавая, что не могут ее вернуть, навязывают нам катехизис и псалмы.