Текст книги "Песнь об огненно-красном цветке"

Автор книги: Йоханнес Линнанкоски

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 12 страниц)

«Сын и есть, – проверещало верхнее оконце. – Молодой Коскела ходил свататься. А мать ведет его домой – ха-ха-ха!»

«Раньше этой матери не приходилось по ночам искать своих сыновей», – проворчало окно.

Голова Олави опустилась еще ниже.

Старая женщина тяжело ступала вверх по горе Сеппяля.

«Чего это они по ночам бродят – мать с сыном? – звякнуло в колодце Сеппяля ведро на железной цепи. – Может, сын что-нибудь натворил?»

Олави казалось, что земля уплывает у него из-под ног.

У калитки, радостно виляя хвостом, их встретил Мусти, но, взглянув на хозяев, прижался к земле и замер.

«Почему хозяйка такая печальная? И куда ты ночью ходил?» – казалось, спрашивал он.

Олави отвернулся от пса и прошел мимо.

«Что?» – скрипнул флюгер, прибитый к высокой жерди у забора. Олави сам смастерил его в мальчишескую пору. И ничего не сказал больше флюгер, только еще раз повторил: «Что?»

Старая женщина молча поднялась на крыльцо. Она даже не оглянулась, но сын шел за ней следом. Ему и в голову не пришло уйти в свою каморку при бане.

Мать прошла через сени в кухню, подошла к окну и бессильно опустилась на стул. Сын стал перед ней, сжимая в руках картуз.

После минутного молчания, которое показалось Олави бесконечным, мать заговорила:

– Не думала я, что мне когда-нибудь придется совершить такую прогулку.

У Олави дрожали колени, ноги его подкашивались.

– Мне было стыдно, когда ты родился, потому что я родила тебя уже немолодой. Видно, мне придется стыдиться тебя и теперь, когда ты вырос. – Ее слова падали как свинцовые гири, и сын упал на колени.

– Мама! – прошептал он и спрятал голову в ее подоле. Плечи его задрожали.

Матери показалось, что под сердцем у нее вспыхнуло и разлилось по всему телу что-то очень теплое.

– Мама! – сказал сын. – Я обещаю тебе, что никогда больше не придется тебе совершать из-за меня таких путешествий. И… я…

Он не договорил.

Мать чувствовала, как тепло поднялось до самых ее глаз и готово было вылиться наружу.

– Что? – спросила она нежно. – Что ты хотел сказать, сынок?

Олави сдвинул брови, потом решительно вскинул голову и добавил:

– Я хочу на ней жениться!

– Жениться!? – Мать почувствовала, как ее пронзило холодом, и дыхание у нее перехватило.

– Олави, – сказала она дрожащим голосом. – Погляди мне прямо в глаза! Разве… разве случилось что-нибудь непоправимое?

Она ждала ответа, не смея перевести дыхание.

– Нет, – ответил сын, открыто глядя в глаза матери, – но я люблю ее!

Руки матери дрогнули, и она глубоко вздохнула. Потом она долго молчала и глядела куда-то вдаль, точно спрашивала там кого-то, что ей ответить.

– Это верно, – сказала она наконец, – жениться надо на той, которую любишь. Только на ней. Но в нашем роду никто не женился на батрачках… а что касается любви, то о ней тебе еще рано судить.

Олави вспыхнул и хотел возразить, но лицо матери показалось ему таким умудренным и гордым, что мысль его застыла, не вылившись в слова.

– Иди, сынок, ложись спать, – ласково сказала мать. – Мы поговорим об этом в другой раз.

Отец и сын

Завтрак кончился, батраки встали из-за стола и отправились на работу.

– Постой-ка, Олави! – донесся с задней скамьи голос старшего Коскела. – Нам надо потолковать.

Олави почувствовал, что у него вспыхнули уши. Он знал, о чем хочет говорить отец, и со страхом ожидал разговора.

Они были втроем, – мать стояла у плиты.

– Садись! – холодно донеслось из заднего угла. Олави сел. Наступило молчание.

– Мне известно, куда твоя мать ходила этой ночью. Неужели тебе не стыдно?

Олави опустил голову.

– Стоило бы дать тебе хорошую затрещину, и ты пока не радуйся, что обошлось без нее.

Олави не смел поднять глаз, но по голосу отца догадался, что буря еще только надвигается.

– Какие у тебя намерения? – снова загремел отцовский голос. – Награждать батрачек потомством – так, что ли?

– Отец! – воскликнула мать, и в лице ее мелькнуло предчувствие беды.

Отец посмотрел на нее холодно и зло.

– А потом ты приведешь этих ублюдков сюда и посадишь их на шею родителям?

Кровь бросилась в лицо Олави. Неужели это его отец? Кажется, какой-то чужой, грубый человек проник в их дом. Олави чувствовал, как что-то в нем сгущается и нарастает. Он поднял голову, хотел ответить, но вместо этого встал и пошел к двери.

– Куда?! – загремел отец.

– В поле!

– Ах, в поле?! – Казалось, этот голос хочет схватить его за шиворот. – Ты никуда не уйдешь, пока не ответишь мне. У тебя такие намерения?

Олави колебался. Еще минуту назад, полный стыда, он был готов принять любые условия. Теперь все изменилось. Он чувствовал, что обязан нанести ответный удар ради всего того, что бурлило и таилось в его крови в течение последних дней. Он круто повернулся, вскинул голову и гордо ответил:

– Нет, не такие! Я хочу на ней жениться!

Отец взглянул на него насмешливо, но, увидев глаза сына, растерялся.

– Жениться?! – крикнул он и подался вперед, будто плохо расслышал.

– Да! – еще увереннее отвечал Олави. Казалось, он мстит за нанесенное себе и девушке оскорбление и потому действует оружием, острым как бритва.

– Я женюсь на ней!

– Щенок! – донесся от стены голос, похожий на рев раненого зверя.

Старик в ярости метнулся к двери, схватил веник, рванул сына за шиворот и бросил его на колени.

– Щенок! – снова проревел он, и веник взвился в воздухе. Но он тотчас же отлетел, и вместе с ним отлетел и сам старик. Словно мяч прокатился он через всю кухню.

Казалось, будто гром грянул. Отец чувствовал себя как разорившийся барин перед батраками. Не было у него больше власти над этим «щенком» – не только отцовской, но даже просто физической. А тот, молодой, стоял у двери, высоко подняв голову, в полном расцвете сил, и в глазах его горела угроза.

– Ах так? – раздался наконец его голос, подавленный, задыхающийся.

– Так! – взволнованно и грозно отвечал сын.

Отец отбросил веник, подошел к скамье и сел.

– Если в твоих жилах течет моя кровь, – сказал он, немного помолчав, – то ты знаешь, что из этого следует.

– Знаю! – подтвердил сын. – И ухожу сейчас же!

Мать горестно стиснула руки, сделала шаг вперед, открыла рот, собираясь что-то сказать, но поглядела в глаза сначала одному, потом другому и замерла, не произнеся ни слова.

– Я многого ждал от тебя, – холодно говорил отец. – Но ты не соизволил стать ни барином, ни ученым человеком, хотя мозгов у тебя на это и хватило бы. Через два года ты забросил свои книги в угол и пожелал стать крестьянином. Но и у крестьянина тоже есть свои книги. Теперь ты швыряешь их в постель батрачки.

Олави выпрямился, и глаза его блеснули.

– Помолчи! – крикнул отец. – Лучше помолчи!

Он встал, постоял немного в задумчивости, потом вышел из кухни в комнату. Там он открыл комод и порылся в нем.

– Сын Коскела не станет просить милостыню! – гордо произнес старик, возвращаясь в кухню и протягивая что-то сыну.

– Спрячьте их на прежнее место! – так же гордо ответил сын и, уклоняясь от отцовского дара, бросил через плечо: – На них далеко не уедешь, если сам себя прокормить не сумеешь!

Отец остановился и поглядел на сына.

– Хорошо, если сумеешь себя прокормить! – сказал он, скорее довольный, чем огорченный.

Сын постоял минутку, над чем-то задумавшись.

– До свиданья, отец! – услышал старик, но ничего не ответил и только поглядел на сына из-под насупленных бровей.

Мать опустилась на скамью у окна. Она сидела боком к сыну, глядела в окно, и на подоконник капали ее слезы.

Олави медленно подошел к ней. Мать повернула голову, посмотрела на сына, и оба вышли из кухни.

Отец заметил, как встретились их взгляды. Что-то кольнуло его в груди, лицо его покраснело, губы дрогнули, но он не произнес ни слова и не двинулся с места.

В сенях мать схватила сына за руку:

– Олави!

– Мама! – взволнованно ответил ей юноша. – И, боясь, что не сдержится, торопливо добавил: – Я все понимаю, мама. Не говори ничего.

Но мать крепко держала его за руки, смотрела ему в лицо расширившимися глазами и шептала:

– Мы тогда не договорили, Олави, и я должна тебе сказать. Ты – сын своего отца, и, совершая что-нибудь, вы оба не задумываетесь над тем – строите ли вы или рушите. – Голос ее зазвучал как заклинание. – Никогда никого не обманывай, если что обещал – выполняй, к какому бы сословию ни принадлежал человек.

Сын сжал ее руки, не в силах сказать ни слова.

– Храни тебя бог! – услышал он ее дрогнувший голос. – Не забывай о своем доме, вернись, когда…

Сын еще раз сжал ее руки и быстро повернулся. Он чувствовал, что должен уйти немедленно, если вообще хочет уйти

II

Смуглянка

По ночному небу плыли тучи, берега склонились над темными водами и вглядывались в медленное движение бревен. «Спускай!» – доносился снизу рев порога.

Под обрывом полыхал небольшой костер. Вокруг него улеглись четверо сплавщиков. Шлюзы открыли недавно, и бревна плыли по реке свободно, не цепляясь друг за друга. Заторов не было. Сплавщики беззаботно коротали ночь. Они пели:

Крестьянин на мягкой перине,

Укрыт одеялом, храпит,

А сплавщик на ложе из дерна,

Накрывшись росою, спит.

Навряд ли бы мы поменялись,

Хоть дай нам сто марок вперед,

В сравненье со сплавщиком этим

Крестьянин никак не идет.

Вдруг порог яростно взревел, точно сбросив с себя ночную дрему. Дозорные, сидевшие на прибрежных штабелях, встрепенулись. Те, что были ближе к костру, повторили припев:

В сравненье со сплавщиком этим

Крестьянин никак не идет.

От одного штабеля припев полетел к другому, перекинулся с берега на берег и покатился вдоль потока от дозорных к дозорным, пока не стих где-то далеко за порогом.

Полночь не любит песни, хотя она и мирится с коротким приветствием, летящим от человека к человеку. Полночь охотнее слушает поверья реки о жестоком речном божестве, которое требует человеческих жертв. Каждое лето оно поглощает хотя бы по одной жертве, и ему безразлично – взрослый это или ребенок.

Все стихает вокруг, когда река принимается петь свои суровые руны. Слушатели сидят молча, как в церкви, они не отрываясь смотрят на воду, и даже самым дерзким тогда не до шуток. Каждый вспоминает о том, чему сам был свидетелем: один видом, как ушел под воду взрослый мужчина, точно невидимые руки утянули его в пучину, другой слышал рыданья вдовы или плач сирот, а были и такие, ЧТО замечали на утопленнике следы безжалостных пальцев речного владыки. Кое-кому случалось угадывать и самого владыку, плывущего под водой в летнюю полночь. Одни только пенящиеся волны указывали на его путь. В такую полночь каждый ждал: кому выпадет очередь нынче летом? Но не дано человеку знать о несчастье даже тогда, когда оно стоит уже рядом с ним.

Костер продолжал гореть, шум воды становился тише. Молча сидели сплавщики, глядя на реку и слушая полуночные преданья воды.

Вдруг снизу донесся громкий крик. Сплавщики вскочили на ноги.

– Закрыть шлюз! Закрыть шлюз! – разнеслось над рекой.

– Слава богу, – вздохнули дозорные, которым померещился было крик о помощи, и подняли багры над головами в знак того, что где-то образовался затор.

Крик «Закрыть шлюз!» покатился от дозорных к дозорным вверх по течению – до самого шлюза.

– Закрыть шлюз! – повторили те, что были наверху, и бросились к тросу. Отвязав его от столба, они подтянули конец шлюза к берегу.

– Готово! – послышался чей-то голос. – Теперь можно отдыхать до утра. Коли затор крепкий, не найдется ночью охотников его разбирать. Пойдем поглядим! – И сплавщики отправились вниз по тропинке, вьющейся вдоль реки. По пути к ним присоединялись другие, едва только последние бревна успевали проплыть мимо них.

– Где затор-то? – слышались голоса.

– Где-то в нижнем течении. Не у водоворота ли?

– Если там, то уж, верно, сам черт постарался, – там и днем-то непросто распутать.

Затор и в самом деле был у водоворота. На берегу черными точками копошились сплавщики.

– Крепко засел, точно гвоздь в стенке, – поясняли те, что пытались растащить затор с левого конца и теперь потные ни с чем возвращались на берег.

Камень, возле которого образовался затор, выступал над водой почти на полметра. Он торчал в нижней части порога, там, где вода вступает в широкое, спокойное течение. Обычно камень не мешал сплаву, потому что стоял близко к правому берегу, а бревна проходили слева. Но на этот раз за камень зацепился какой-то длинный ствол. Он преградил путь другим, и по обе стороны камня, подобно рыбьему хвосту, образовались заторы. Их можно было разобрать, стоя на камне, но добежать потом до берега по вырвавшимся на волю бревнам казалось немыслимым. Обычно к камню подплывали снизу на лодке и, разобрав затор, спешили вернуться на берег прежде, чем ринувшаяся вниз лавина разнесет лодку в щепы.

– Черт меня побери, если я будущим летом не разобью этот камень вдребезги, – послышался голос старшого. – Теперь до самого рассвета только и остается, что кофе пить.

– А не пойти ли мне взглянуть – может, можно помочь беде? – раздался в толпе молодой бодрый голос.

– Поглядеть, конечно, можно, – отвечал старшой, – только ничего из этого не выйдет.

Молодой сплавщик легко вскочил на ближайший ствол и побежал к камню, прыгая с бревна на бревно, подняв багор и склонившись влево. Достигнув камня, он наклонился, занятый чем-то невидимым с берега.

– Э-эй! – послышался потом его голос. – Тут все держится на одном бревне, несколько ударов топором – и готово дело.

– То-то! – отвечали ему с берега. – Кому охота ночью по нему колошматить?

– А цепью его нельзя оттянуть? – спросил старшой.

– Нет, цепь не поможет! – Юноша вернулся на берег.

– Топором можно пожертвовать? – спросил он у старшого.

– Да хоть десятью топорами – и то дешевле обойдется, чем продержать пятьдесят человек всю ночь без работы.

– Ну так я распутаю этот узел! Где топор?

– Со смертью не шутят! – крикнули из толпы. – Не пускайте его, начальник.

– А как ты обратно выберешься? – спросил старшой.

– Пробегу по груде наискосок, вверх по теченью, а потом спущусь на бревне.

– Опасная затея! – закричали сплавщики.

– Запретить я тебе не могу, но и приказывать не стану, – значительно сказал старшой. – Никого другого я на такое дело не пустил бы, а про Олави знаю: если он за что взялся, значит сделает. Ты уверен в себе?

– Уверен! Давайте топор!

С топором в одной руке и с багром в другой, Олави стал пробираться к камню. В сумерках летней ночи он двигался подобно тени, то поднимаясь, то опускаясь, смотря по тому, как лежали сгрудившиеся бревна.

– Ну и сорвиголова, – сказали одни.

– Сумасшедший! – раздраженно буркнули другие.

Тень добралась до камня, опустила багор, обернулась на мгновение и приготовилась. В сумерках блеснуло лезвие топора, послышался звук удара. За ним второй, третий, потом наступила тишина.

Сплавщики стояли на берегу, подавшись к воде, напрягая зрение.

Тень у камня подняла багор, легко зацепила им какое-то бревно и взметнула топором. Лезвие сверкнуло и опустилось – послышался мягкий удар, за ним – слабый треск.

Сплавщики еще больше подались вперед, затаили дыхание.

Тень оглянулась, прикидывая расстояние, правая рука снова подняла и опустила топор. До берега донесся раскатистый, как взрыв ракеты, треск. Бревна затрещали, заскрежетали, и освобожденный порог взревел, как разъяренный бык.

Стволы двинулись, тень метнулась наискось вверх, добежала до середины течения, вскинула багор, молниеносно повернулась и вот уже с бешеной скоростью мчалась на бревнах вниз по течению.

Вдруг тень пошатнулась и исчезла. Сплавщики на обоих берегах ахнули.

– Ведь говорил же я! – крикнул кто-то.

– Господи, зачем я его пустил? – простонал старшой.

Поток ревел, бревна скрежетали, то уходя под воду, то снова поднимаясь. По берегу метались черные тени.

– Вниз, ребята! Скорее вниз! – послышался голос старшого.

– Надо перехватить, если его к берегу понесет! Скорей спускайте лодку!

Черные тени помчались вниз.

– Он поднялся! – донеслось вдруг с другого берега. Все мгновенно остановились.

Юноша и в самом деле был на ногах и прыгал по бешено мчавшимся бревнам. Бревна неслись кружась, подымаясь и опускаясь, но юноша уже летел вниз, подняв багор, чуть склонившись влево, в уверенной позе сплавщика.

– Что за парень?!

– У него и на ногах-то, наверно, глаза! Сплавщики толпились вокруг героя, только что выбравшегося на берег.

– Как же ты выскочил?!

– Упал я просто потому, что на коре поскользнулся, а выскочил раньше, чем бревна успели рассыпаться. Зато остаток пути меня за все вознаградил – так здорово я прокатился, – улыбаясь рассказывал юноша.

– Ты поступил как мужчина, – похвалил старшой. – Только второго такого путешествия я тебе не желаю. Теперь ступай спать и спи хоть до завтрашнего вечера.

– Спасибо! – улыбнулся юноша, взглянул на часы и отбросил багор.

*

В маленькой пристроенной к бане каморке с белыми занавесками на окнах лежала девушка. Время перевалило за полночь, но девушке не спалось. События минувшего дня были так чудесны, что стоило закрыть глаза, как они снова проходили перед ней. Видение повторялось вновь и вновь и наконец стало похоже на сказку. Сама девушка превратилась в некое третье лицо, со стороны наблюдающее за происходящим.

*

Она стояла над большим ушатом в сенях – эта девушка из сказки – и цедила парное молоко. «Ну и раздоились же коровушки», – думала девушка и улыбалась.

Вдруг дверь избы за ее спиной распахивается и группа сплавщиков пробегает через сени, торопясь на ночную работу. Мимоходом парни шутят с девушкой, и она отвечает им, не оборачиваясь.

Но тот, который появляется в сенях последним, с изумлением глядит на девушку и не уходит вслед за другими. Это высокий, стройный юноша в расстегнутой куртке, в шапке набекрень, с загорелым, чуть лукавым лицом.

А девушка думает, что сплавщики ушли и она осталась одна. (Такое заблуждение девушки смешит ту, третью, которая наблюдает теперь за происходящим, лежа в постели. «Что-то из этого выйдет?» – гадает она.)

Юноша между тем улыбается и на цыпочках крадется к девушке. (Наблюдающая смеется еще больше и хочет предостеречь ее.)

Вот юноша поднимает руки и осторожно закрывает девушке глаза.

– Ой! – вскрикивает она. – Кто это? – И, обернувшись, видит перед собой юношу.

– Добрый вечер! – говорит юноша и с улыбкой приподнимает шапку.

(Наблюдающая видит, как краснеет смущенная девушка и не может вымолвить ни слова.)

– Я, кажется, сглупил, – говорит юноша. – Но я не хотел тебя обидеть.

– Ничего, просто я испугалась.

– Ты не сердишься? – спрашивает юноша.

– Ну зачем же? Ведь это шутка.

– Конечно, шутка, – кивает юноша. – Едва я увидел тебя, как мне показалось, что мы уже давно знакомы, но имя твое я не мог припомнить – вот и остановился узнать.

(«Как хорошо он улыбается», – думает наблюдающая.)

– Меня здесь зовут Смуглянкой, – говорит девушка, – но…

– Нет, нет, – прерывает ее юноша. – Ты и в самом деле Смуглянка, и я не хочу знать другого имени.

(«Хорошее, видать, имя, – думает наблюдающая, – раз оно так понравилось этому незнакомцу».)

– А вы… – спрашивает девушка.

– Вы? – смеется юноша, и смех его звонко разносится по дому. – Разве ты не догадалась, почувствовав на своих глазах мои руки, что за спиной у тебя стоит «ты», а не «вы»? – Юноша говорит это так весело, что заражает своим весельем и девушку, и наблюдающую. Они все смеются.

– Я – Олави. Олави – и «ты».

Юноша на минуту задумывается и спрашивает:

– Ты любишь цветы, Смуглянка?

– Конечно, люблю, – отвечает девушка. – У меня есть фуксия и бальзамин.

– Всё красные цветы, – смеется юноша. – Они стоят на твоем окне?

– Где же им еще стоять?

– И со двора их видно?

– Видно, конечно. Особенно теперь, когда они расцвели.

– А где твое окошко? – спрашивает юноша и лукаво щурится. – Мне тоже хочется мимоходом полюбоваться цветами.

– Не скажу! – едва успевает спохватиться девушка.

(«Вот какой милый, – думает наблюдающая. – Никогда таких не видала. Любой другой бухнул бы прямо „где ты спишь?“ и рассердил бы девушку. А он о цветах говорит».)

– В избе? – смеется юноша.

– Нет!

– В амбаре?

– Тоже нет.

– Значит, в каморке при бане.

– Нет, нет, нет! – пугается девушка. – Только не там.

– Видно, мне не угадать, – улыбается юноша.

(«Удивительно милый, – думает наблюдающая. – Всякий другой расхохотался бы на его месте – знаю, мол, теперь – и заставил бы девушку краснеть».)

– Значит, мы – друзья? – снова спрашивает юноша.

– Пока еще нет, – отвечает девушка, но тут же добавляет: – А что?

– Будь мы друзьями, я спросил бы… впрочем, мы ведь не друзья…

– А ты спроси все-таки, – говорит девушка, и в глазах ее любопытство.

– Я спросил бы тебя тогда… жал ли кто-нибудь тебе руку?

– Нет! – отвечает девушка и вспыхивает, как маков цвет. – Я никому не даю своей руки.

(«До чего же славный, – думает наблюдающая. – И какой у него хороший взгляд».)

– Это правда? – спрашивает юноша. – Впрочем, я и сам угадаю. Дай-ка руку.

– Зачем?

– Я по руке прочту.

– Ты?

– Я. А ты боишься?

– Нет, не боюсь, – говорит ему девушка и протягивает руку.

(«Что же это будет?» – думает наблюдающая.)

– Видно, ты сказала правду, – говорит юноша, разглядывая девичью ладошку. – Никто не брал тебя за руку. А под окнами ходит немало желающих полюбоваться твоими цветами.

– Откуда ты… Ах нет, ничего ты не знаешь, просто выдумываешь.

– Молчи. Говорит прорицатель. Я предскажу тебе будущее. – Господи, что я вижу? Быть не может…

– Что? Что ты видишь? – испуганно спрашивает девушка.

– И сказать боюсь.

– Просто нечего тебе сказать-то.

– Ты хочешь, чтобы я сказал? – спрашивает юноша и смотрит ей прямо в глаза.

– Скажи, коли умеешь.

– Только, чур, не сердиться. – И голос юноши понижается почти до шепота. – Взгляни-ка на эту линию. Ты видишь? Он придет сегодня в полночь.

– Кто это – он? – тревожно спрашивает девушка.

– Тот, кто должен прийти, тот, кто возьмет тебя за руку!

– Неправда! – восклицает девушка. – Никогда этого не будет!

– Тише! Я ведь говорю только то, что вижу, – оправдывается юноша. – Он обязательно придет. И не станет молить, как другие. Тихо, но уверенно стукнет он трижды в твое окошко – и ты догадаешься, что это он, настоящий… А теперь мне пора. Спокойной ночи, Смуглянка.

Юноша машет шапкой и сбегает с крыльца.

(И наблюдающая видит, как растеряна девушка, как идет она тихонько к дверям и, прислонившись к косяку, долго смотрит вслед юноше.)

Сказка кончилась. Девушка открыла глаза. Вместе со сказкой кончилось и то сказочное ощущение, которое целый день пронизывало все ее существо, разливаясь по ней, как парное молоко. Зашевелились мучительные сомнения.

«Что делать, если он придет? Что же тогда делать?»

Ей уже почудились шаги, и сердце забилось так бешено, что пришлось зажать его руками. Когда стало ясно, что никого нет, она обрадовалась и даже пожелала, чтобы юноша вовсе не приходил и не разрушал ее чудесной сказки.

«А вдруг он и в самом деле не придет? – тут же спохватилась она. – Что если это была просто шутка?» И ей стало еще страшнее.

«Пусть бы он все-таки пришел, – решила она наконец. – Пришел бы просто к окну и полюбовался моими цветами, а стучать не стал бы».

И она снова вернулась к началу сказки – к девушке, процеживающей в сенях молоко.

Стекло зазвенело – по нему трижды тихонько стукнули.

Девушка приподняла голову. Дыхание у нее перехватило, кровь в жилах, казалось, остановилась. Она повернулась к окну и испуганно прислушалась. Фуксия и бальзамин вопросительно глядели на нее с подоконника: «Что ты делаешь, Смуглянка?»

А за ними сквозь занавески виднелась чья-то тень. Девушка почувствовала, что кто-то смотрит прямо на нее.

Казалось, этот взгляд требует, чтобы она выполнила какое-то обещание. Она спрятала лицо в подушке и натянула на себя одеяло. Сердце бешено колотилось.

«И не станет молить, как другие…» Девушка медленно приподнялась, села, сложила руки на коленях и спустила ноги.

«Если бы он стукнул еще хоть разок, можно было бы оттянуть решение, подумать…»

Тень не шелохнулась, фуксия и бальзамин будто замерли.

Девушка тихонько скользнула на пол и сделала несколько робких шагов. Тень качнулась, девушка вздрогнула и испуганно схватилась за спинку кровати.

Тень остановилась. Казалось, ока призывает к ответу.

Девушка потупила глаза и пошла к двери – медленно и неуверенно, будто ноги противились тому, чего желало сердце.

Она услышала, как тень зашла за угол и приблизилась к двери. Сердце колотилось так, что казалось, вот-вот разорвется. Рука лихорадочно коснулась крючка.

Крючок тихо, беззвучно поднялся, девушка метнулась в угол, забилась между стеной и печкой, закрыла лицо руками.

Дверь открылась и снова закрылась. Щелкнул крючок.

– Где ты, моя Смугляночка? В углу за печкой? – услышала она и почувствовала, как он подошел к ней и взял ее за руки.

– Спрятала лицо и дрожишь?..

Он посмотрел на нее внимательно и ласково.

– Я сейчас уйду, – сказал он, точно просил прощения. – Я не думал, что это будет для тебя так трудно.

– Нет, нет, – испуганно сказала девушка. – Я не хочу.

– Тогда ложись в постель и хорошенько закутайся, чтобы не простудиться. Я только чуточку посижу у тебя и уйду.

Девушка, смущенная, побежала к кровати, легла и плотно закуталась.

Юноша поглядел на нее, взял стул, поставил его рядом с кроватью и сел, опершись на подушку.

– Зачем же ты прячешь глаза и смущаешься, моя Смугляночка? Потому, что я рядом с тобой? Дай мне руку, ведь я и есть тот, кто возьмет тебя за руку… Разве ты не знала, что я приду? Разве не накуковала тебе этого весной кукушка, разве не напророчила ромашка, что «он» придет этим летом, и разве не предупредили тебя колокольчики? А теперь, когда я пришел, ты смотришь на меня, точно я чужой. Может быть, потому, что это все так вдруг исполнилось?

Девушка сжала руку юноши.

– Ты так не похож на всех остальных!

– А разве это плохо? Ведь никого другого ты к себе не пускала, кого же ты тогда ждала? Похожего на всех других? Отвечай, моя Смуглянка.

Девушка крепко обхватила его руку и подтянулась поближе.

– А я кого ждал? – ласково продолжал юноша. – Думаешь, похожих на всех? Я видел десятки девушек, но ни на кого из них не загляделся. А как только увидел тебя, так сразу понял, кого ты ждешь и кого я ищу…

Девушка в испуге приподнялась. За стеной послышались шаги, и несколько теней легло на окна.

– Ой! – вскрикнула она.

– Это, наверно, те, которые похожи на остальных? – спокойно спросил юноша.

– Да. Спрячься, скорее спрячься, они иногда зажигают спички и смотрят в окно.

– Ради таких господ я не стану прятаться, – решительно сказал юноша и вызывающе скрестил руки на груди. – А ты ничего не бойся.

К окну кто-то прижался, чиркнула спичка, и комната осветилась.

– Вон он там, сидит как хозяин.

Спичка погасла, тени исчезли, послышались шепот и удаляющиеся шаги. Несколько мгновений все было тихо, потом шепот и шаги снова послышались – на этот раз они приближались. Вдруг что-то тяжелое ударило в дверь и заскрипело.

– Сладких сновидений! – донесся снаружи насмешливый голос. Раздался дружный хохот, шум удаляющихся шагов – и все стихло.

– Мерзавцы! – Юноша дрожал от возмущения. Он подскочил к двери, сбросил крючок и с силой налег на дверь. Дверь даже не дрогнула.

Взбешенный, он налег на нее снова. Она скрипнула, но не подалась: ее держало что-то крепкое, как скала.

– Хорошо, что я знаю их голоса, – сказал он с угрозой. – Я им пожелаю доброго утра!

Девушка была совсем расстроена:

– Теперь все узнают, а мы и выйти не сможем.

– Не беспокойся! Если они сумели подпереть дверь, так я и сквозь стену выйти сумею.

Он подошел к окну и с силой толкнул створку. Гвозди, которыми была прибита рама, подались, и створка вылетела.

– Ну вот, путь свободен. Я открою дверь снаружи. А о том, чтобы они держали язык за зубами, я позабочусь – в этом можешь быть уверена.

Спокойный и улыбающийся, он подошел к девушке.

– Ах ты моя Смугляночка, как ты легко пугаешься… Успокойся же… Успокоилась?

– Раз ты опять со мной – я спокойна.

– А знаешь что? – почти озорно спросил юноша. – Именно так и должно было все случиться, иначе получилось бы… как у других.

Они рассмеялись, хотя на глазах у девушки блестели слезы. В окне алела заря.

– А ты ведь еще ничего не знаешь. Дай-ка я расскажу тебе все по порядку, – у нас с тобой все необыкновенно – от начала до конца. Ты думаешь, я пришел сюда обычной дорогой? Нет, меня примчал бешеный поток и по пути стерегла смерть.

– Как так?

– Незадолго до того как я пришел к тебе, на сплаве у нас образовался затор. Никто не решился его разобрать, да и я тоже, наверное, не отважился бы, если бы не вспомнил тебя и не услышал твой голос. «Ты должен прийти ко мне не так, как другие, – говорила ты, – ты должен быть не таким, как все». И вот я пошел и разобрал затор, а когда бежал обратно – упал, и все подумали, что я утонул. Но я опять вскочил и помчался через порог, так что волны хлестали, по ногам. А когда я выбрался на берег, старшой сказал: «Молодец, теперь можешь идти к той, которая ждет тебя».

– Вот и неправда! – воскликнула девушка.

– Ну последних слов он, действительно, не сказал, их я сам прибавил. А потом нас заперли здесь, чтобы все у нас было не как у других… Вот такую я тебя и люблю, моя Смугляночка, такую, которую приходится искать, вступая в борьбу со стихиями… Но я говорю – моя Смугляночка, а моя ли ты? Ведь сама ты мне этого еще не сказала.

– Твоя ли я, Олави?! – И девушка обвила его шею обеими руками.

Восходящее солнце заглянуло в окошко и бросило красноватый отблеск на руки девушки.

«Все прекрасное – красного цвета!» – шепнула фуксия бальзамину.

Солнце приветственно встало над пологим берегом, вдохнуло ночной сырости и испило утренней росы – внизу, над рекой, плавал еще туман.

Олави, счастливый и бодрый, спускался по косогору.

На берегу, ниже порога, стояла группа деревенских парней. В короткие летние ночи они дежурили иногда на сплаве, зарабатывая себе на табачок.

Когда Олави их заметил, счастье его словно испарилось.

Ему показалось, что на плечи его снова легло тяжелое бревно. Несколько часов назад, освобождая дверь, он поднял его на плечо и понес обратно к риге. Он был тогда так счастлив, что тяжесть показалась ему шуточной, а сейчас… Сейчас ему очень хотелось, чтобы они сказали что-нибудь насмешливое или бросили на него многозначительный взгляд. «А вдруг они притворятся, что ничего не случилось, – волновался он, – тогда я не смогу их достойно приветствовать».

Щеки юноши вспыхнули, когда он подошел к своим недругам. Он настороженно посмотрел на них.

Парни держались как ни в чем не бывало.

Олави нашел в траве свой багор и, продолжая зорко следить за ними, обтер с него росу.

Парни стояли с каменными лицами. Олави прикусил губу. «Неужели я так и уйду ни с чем?»

Он прошел мимо группы, глаза его горели.

Вдруг за его спиной послышался тихий смешок. Но не успел он еще смолкнуть, как раздался звук пощечины и насмешник растянулся на мокрой траве.

Назад к карточке книги "Песнь об огненно-красном цветке"