Текст книги "Четыре танкиста и собака"

Автор книги: Януш Пшимановский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 55 страниц)

– А где же наши танки? – спросил Елень.

– Пока нет, но ты не бойся, будут, – ответил Вихура.

Хорунжий построил всех и двоим левофланговым в шеренге – Янеку и Густлику – приказал:

– Вы пойдете на кухню. Надо наносить целый котел воды и начистить картошки.

5. Гуляш

Прежде чем приступить к выполнению полученного приказа, они пошли вместе со всеми в землянку, в которой с этого момента должны были жить. Несколько ступенек, вырытых в земле и укрепленных жердочками, вели внутрь. Двери были двойные, сбитые из досок. Сразу у входа, под окошком, стоял столик, а рядом – пустая пирамида для оружия. Дальше, слева и справа, тянулись двухэтажные нары, на них были соломенные тюфяки, шерстяные одеяла и даже простыни. В глубине, напротив, стояла большая железная печка, сделанная из бочки из-под бензина; в ней жарко пылал огонь.

Елень потянул Янека за руку как раз в ту сторону, и они быстро заняли два места рядом.

– К печке поближе, оно теплей будет. Но наверху лучше, а то внизу тебя гонять будут дрова в печку подкладывать, – объяснял он, как опытный солдат. – И Шарику в уголке постель устроим, там ему никто не помешает.

В землянке они оставили все, что им было не нужно: Елень – набитый доверху вещмешок, а Янек – охотничью торбу и рукавицы. Потом быстро вышли, чтобы не заставлять офицера повторять приказание.

Кухню нашли легко. Уже издалека заметили брезентовый верх, натянутый на столбах, и здоровенный котел на автомобильных колесах с дышлом впереди, с короткой трубой, над которой был установлен жестяной грибок. Рядом лежала куча наколотых дров, а под навесом стояли вкопанный в землю стол и шкаф, сделанные из необтесанных досок.

Навстречу им вышел плотный, лысеющий мужчина средних лет, с двумя нашивками на погонах. Янеку показалось, что форма на поваре слишком просторна для его роста и комплекции. Густлик ткнул товарища в бок, встал по стойке «смирно» и доложил:

– Пан капрал, рядовой Елень и рядовой Кос прибыли в ваше распоряжение.

– Хорошо, хорошо, только зачем так громко кричать? Один – зверь, другой – птица, вот у меня уже и зоопарк66
  Елень (польск.) – олень.


[Закрыть], – пошутил он. – Ты давай воду таскай, а ты садись и начинай картошку чистить, – распорядился он, подавая Янеку ножик с деревянной ручкой, у которого был отломан конец.

Елень взял два ведра с коромыслом и, придерживая их кончиками пальцев, направился в лес. Между деревьями виднелся длинный колодезный, журавль, косо торчащий вверх.

Янек осмотрел обломок ножа, отложил его в сторону и вытащил из-за пояса ватника свой, охотничий, с узким и длинным лезвием. Уселся поудобнее и, доставая из мешка по две-три картофелины сразу, стал чистить, как когда-то его учил Ефим Семенович. Нож держал неподвижно, только пальцы снизу быстро поворачивали картофелину. Одна за другой, белые, скользкие от выступающего крахмала, они с бульканьем падали в большой котел, до половины наполненный водой.

Повар стоял сбоку и внимательно наблюдал.

– Ловко. Будешь стараться, возьму тебя поваренком. С капралом Лободзким не пропадешь, хлопче, – сказал он, похлопав Коса по плечу.

Из-под стола донеслось короткое ворчание.

– А это что? Собака на кухне? Не успел оглянуться, а она тут как тут. Пошла вон!

– Оставь, – перебил его Янек, – это моя. Иди сюда, Шарик.

Он отвел Шарика под дерево, выбрал место, где было побольше осыпавшейся хвои, приказал ему лежать, а сам вернулся к своей работе. Очищенные картофелины снова полетели одна за другой в котел.

Изумленный повар молчал с минуту, а потом, перейдя к противоположной стороне стола, повернулся к Янеку и заявил:

– Ты мне не тыкай, мы с тобой свиней вместе не пасли. – Он подождал еще немного, но, не услышав ответа, строго спросил: – Ты что молчишь? Надо отвечать: «Слушаюсь, гражданин капрал!»

Янек отложил в сторону нож и картофелину, встал и произнес:

– Слушаюсь, гражданин капрал.

Лободзкий пожал плечами и пошел к котлу. Увидев, что Елень уже выливает из ведер воду, сказал:

– Осторожно, не разлей, а то лужа будет.

Янек продолжал чистить картошку. Руки у него замерзли от влажных очистков и прикосновения к холодному металлу, а в глубине души поднимался протест. Совсем иначе представлял он себе армию: подогнанный мундир, оружие, стрельба, танки… А вместо этого все началось с картошки, глупых замечаний и бессмысленного повторения «Слушаюсь, гражданин капрал». От холода и злости он еще быстрее заработал пальцами, ожесточенно снимал кожуру, швырял картофелины в воду. Каждые десять минут он слышал, как Елень, бренча пустыми ведрами, быстрым шагом направляется к колодцу, а затем возвращается, что-то насвистывая, и выливает воду из ведер в котел.

Повар достал из шкафа банки с консервами, расставил их на столе по четыре в ряд, пересчитал. Елень повесил ведра и коромысло на гвозди.

– Готово, пан капрал. Могу помочь чистить картошку.

– Ты свое дело сделал. Хочешь, помогай, а не хочешь, не надо.

Повар отвернулся, опять стал рыться в шкафу и достал с нижней полки большую кость с остатками мяса на ней. Елень присел рядом с Косом и принялся чистить картошку. Оба, не прерывая работы, наблюдали, как повар отошел от стола и свистнул, показав кость Шарику. Тот не двинулся с места и даже не повернул головы.

– Ого, какой гордый, – произнес озадаченно Лободзкий.

Он направился к дереву, под которым лежал Шарик, и сунул ему кость под нос, но тот не взял ее.

– Слушай, ты, Скворец или Дрозд, или как там тебя звать!.. – крикнул он Косу. – Что это твой пес такой гордый? Под нос ему сую, а он не берет. Может, он уже чего стащил и насытился? – проворчал повар, вернувшись на кухню. – На, отнеси ему сам.

Янек взял кость, отнес, и Шарик с аппетитом стал рвать остатки мяса, дробить мосол крепкими коренными зубами.

– Ишь, бестия, как челюстями работает. – Повар присел на край скамейки, продолжая наблюдать за Шариком. – Живи, Кос, со мной в согласии, оба не пропадете: и ты, и собака твоя. Только помните, кто вас кормит.

Кос ничего не ответил. Лободзкий взял банку с солью и отошел к котлу.

– Ты чего, Янек, нос повесил, повар тебе не по душе пришелся? – спросил Елень.

– Повар и вообще…

– В армии так уж заведено: нет мамы, кругом сами.

– Эй вы, скоро там закончите? – крикнул Лободзкий.

– Еще немного осталось, – ответил Елень.

– Наруби еще дров. Сейчас будем растапливать.

– Слушаюсь, пан капрал.

Елень отошел за брезентовый навес, откуда вскоре раздались удары топора. Повар вернулся от котла, отрезал краюху хлеба и, открыв банку с консервами, пальцем намазал на кусок толстый слой. Опершись на стол, он ел, оглядываясь по сторонам. Янек бросил последние картофелины, потрогал их рукой – котел был полон. Вытерев нож о ватник, он вложил его в чехол и посмотрел на повара.

– Чего глазеешь? Голодный? Ты не собака, голову на плечах имеешь, так соображай. Вот бери кусок… Что, не хочется? Ну смотри, как знаешь.

Кос встал и твердым голосом произнес:

– Консервы для всех…

– Не обеднеют. Где едят сто, там двое наедятся. – Капрал выскреб ножом остатки жира и мяса, пальцем вытер края банки и аккуратно поставил ее посреди других выстроенных в ряд банок вверх дном, так что она казалась целой, как и остальные.

– Ты же человек, у тебя голова на плечах. Значит, соображать должен: придут проверять закладку продуктов в котел, смотри не заикнись, а то тебе это боком выйдет. – Говоря так, капрал намазал остатки мяса на надрезанную буханку и примерялся ножом отрезать кусок потолще.

Янек шагнул вперед:

– Оставь!

– Ты, сопляк! – Повар даже покраснел от злости. – Хватит умничать! Сам собаке носил кость с мясом.

– Это вы мне дали.

– Посмотрите на него! А собаке кто давал: я или ты? – Капрал поднес ко рту кусок хлеба с мясом.

– Оставь, – повторил Кос.

– Сейчас вот как огрею! – Отложив хлеб, повар схватил здоровенный, как миска, черпак, насаженный на метровой длины ручку.

Елень, привлеченный криком, выглянул из-за навеса.

– Вы меня звали, пан капрал?

Янек взял со стола порожнюю банку и, повернувшись к Густлику, показал ему на вырезанное дно.

Лободзкий поднял руку, хотел схватить Коса, но Елень в два прыжка очутился между ними.

– Убери руку, дурень, – угрожающе произнес он.

Повар, увидев в руках Густлика топор, отскочил как ошпаренный, а в следующее же мгновение споткнулся, вцепившись ногой за край скамейки, и с размаху сел в котел с картошкой.

– А, холера, я вас… – Он не докончил своей угрозы и остолбенело уставился в сторону навеса.

Они проследили за его взглядом и увидели плотного мужчину в зеленой полевой конфедератке, из-под которой выбивались черные вьющиеся волосы. Со страхом заметили на погонах серебряную генеральскую змейку и вышитую звезду.

– Вылезайте из этого котла. Что здесь происходит? Кто посадил повара в воду? А почему у вас, рядовой, в руках топор?

Только сейчас Елень заметил, что все еще продолжает сжимать в руке топорище, и понял, почему повар так испугался его. Не смутившись, однако, он положил топор на стол и, сделав шаг вперед, отрапортовал:

– Пан генерал, рядовой Елень докладывает, что повар сам влетел в картошку. Он сам виноват, пан генерал.

Капрал выбрался наконец из котла и, стряхнув рукой воду с брюк, пожаловался:

– Они напали на меня, гражданин генерал.

– Не успели солдатами стать, а уже в нарушители записались? Как же вы посмели поднять руку на капрала?

– Капрал, а мясо жрал, – возразил Елень.

– Какое мясо?

– Да консервы, пан генерал. Вместо того чтобы в котел положить, сам сожрал, – показал Елень на перевернутую пустую банку.

– Как это было? – повернулся генерал к повару.

– Этот малый кости собаке вынес…

– Я спрашиваю, кто ел консервы? – Подождав с минуту ответа, генерал крикнул: – Дежурный!

Из ближайшей землянки выбежал солдат с автоматом.

– Заберите его. Доложите начальнику, чтобы он посадил его на десять суток.

Повар хотел что-то сказать, но, видно, передумал и пошел впереди дежурного, снимая на ходу ремень.

– А с вами я тоже еще поговорю, – грозно пообещал командир бригады.

– Повара нет, а людям есть надо. Приготовите сами?

– Приготовим, – ответил Елень.

Генерал ушел. Янек и Густлик принялись за дело. Ничего тут трудного не было: вымыли картошку, потом еще раз вымыли в чистой воде, ссыпали в котел, развели огонь и стали подкладывать дрова.

Они видели, как около землянок снуют солдаты, как сменяются часовые, слышали приглушенную, словно идущую из-под земли, песню. Их кухня стояла в стороне, и к ним поэтому никто не заглядывал. Только под вечер, когда уже стало смеркаться, к ним так же неожиданно, как и в первый раз, пришел генерал.

– Будет что поесть?

– Будет, – ответил Елень, а Янек молча кивнул головой.

– Так что у вас тут было с этой собакой? И какие кости ей носили?

Янек рассказал.

– Посадил бы я эту дворняжку вместе с капралом… – Генерал говорил мягким низким голосом. – Где этот злоумышленник? Убежал, наверное?

– Шарик, ко мне! – позвал Янек.

Из-за деревьев прыжками выскочила пепельно-серая овчарка, счастливая, что ей разрешили покинуть место под сосной, что она может быть рядом со своим хозяином и поближе к сытному запаху мяса.

– Шариком зовут? Ничего себе шарик, вон какой вымахал. Ну иди ко мне, иди. Ты уж извини меня, что я тебя за дворняжку принял.

Шарик, посмотрев на протянутую руку чужого человека, заворчал было, но тут же умолк, почувствовав успокаивающее прикосновение руки Янека.

– Я вижу, песик, ты неглуп. Умеешь чужого от своих отличить. А что ты еще умеешь?

Янек отвел собаку подальше от котла и стал демонстрировать то, чему терпеливо учил сына Муры еще тогда, на склонах Кедровой. Шарик ходил, замирал на месте по приказу, ложился и полз, бегал за брошенной палкой, подавал голос.

– Недурно, недурно, – похвалил генерал. – Это все или он еще что-нибудь может?

Янек, не совсем уверенный в том, что полностью Шарик освоился в новой для него обстановке, в окружении многих незнакомых людей, решил все же попробовать показать самое трудное. Он присел рядом с Шариком и, положив руку на его голову, стал объяснять ему:

– Я потерял… Нет у меня… Видишь, нет. След, Шарик, след…

Шарик внимательно посмотрел на своего хозяина, обнюхал его, сделал вокруг него несколько кругов, каждый раз все большего размера, и, учуяв наконец нужный запах, остановился и посмотрел на Янека.

– Хорошо, хорошо. След!

Шарик коротко тявкнул и бросился в лес. Генерал достал из кармана трубку, старательно набил ее табаком. Елень, перекидывая с ладони на ладонь, принес ему из топки маленькую головешку, светившуюся в темноте, как красный фонарик. Генерал молча взял ее и прикурил.

Этого времени Шарику хватило, чтобы выполнить задание. Большими прыжками выскочил он из-за кустов с весело поднятым хвостом, перемахнул через лавку, прислонился передними лапами к Янеку и вытянул морду. В зубах он держал теплые рукавицы, сшитые из шкуры енота.

– Умный пес, – подтвердил генерал. – Я прикажу, чтобы его зачислили в штат бригады. Будет иметь полное право на порцию из котла.

Но больше других радовался успехам Шарика Елень. Забыв об осторожности, он расхвастался:

– О, это такой пес! Это такой пес, что автомашины умеет…

В то же мгновение Янек изо всей силы ткнул его в бок, и Густлик замолчал.

Генерал, однако, не стал допытываться, что Шарик умеет делать с автомашинами, а попросил обоих рассказать, откуда они родом и как попали в армию. Начал Елень. Сперва он описал, как выглядит домик его родителей, стоящий у самого леса на склоне Рувницы, как его отец ходил на работу в Кузню.

– Только в этой Кузне нет кузницы, там завод, и это его Кузней назвали, потому что давно, когда еще дед был живой, там в самом деле была кузница, – объяснил Елень.

Потом он рассказал, как в семнадцать лет встал у парового молота, как отец приучал его к работе, как началась война и пришли немцы. Они объявили, что силезцы не поляки, и взяли его в вермахт, в танковые войска.

– Я тогда еще решил: покажу вам, проклятые, кто такие силезцы. И как только прибыли на фронт…

Может быть, потому, что совсем стемнело и на погонах уже не было видно серебряной змейки и только время от времени показывалось спокойное лицо их собеседника, освещаемое горящей трубкой, Янек тоже осмелел. Он начал свой рассказ с того, как выглядела улочка, на которой он жил в Гданьске, неподалеку от Длинного рынка, рассказал, как пошел в школу, как они с матерью в один из последних дней сентября проводили отца в армию. Затем коротко, чтобы слезы не успели навернуться на глаза, рассказал о том, как погибла его мать под развалинами сожженного дома, как он на грузовике выбрался из Гданьска и потом ехал все дальше и дальше на восток. Он пробирался к тетке, которая жила во Львове, а когда повстречавшиеся ему солдаты сказали, что знали одного поручника Коса, решил разыскать отца. Так и оказался у самого Тихого океана. Был ли то его отец или другой человек с такой же фамилией, Янек так и не узнал. Голодный и разутый, набрел он на старика охотника, которого звали Ефимом Семеновичем. У него и остался Янек, потому что дальше уже негде было искать.

– А ты знаешь, где сражался отец?

– А как же, знаю, недалеко от нашего дома, на Вестерплятте. Там немцы наших солдат окружили и в плен захватили. Но люди рассказывали, что они убежали.

– На Вестерплятте? – повторил генерал. – Ты был там когда-нибудь?

– Был. Вместе с мамой. Через три дня после того, как пришла повестка. Отец был учителем, но он больше не пошел в школу, достал из шкафа свой старый мундир, положил в портфель и распрощался с нами. Он забыл шарф, и мы с мамой отнесли ему: осень была, холодно становилось.

– Ты помнишь, как там все выглядело, на Вестерплятте?

– Давно это было, но я помню. Дом из бревен стоял, а между бревнами кирпич красный проложен. Обыкновенный дом с окнами, одноэтажный, а посредине еще этаж надстроен, только внизу маленькие оконца, как подвальные. Это была бетонная стена с железным перекрытием. Отец вышел к нам, и мы втроем пошли за проволочное заграждение, за ворога, к морю. Там уже только кусты росли на песчаных взгорках, а дальше виднелся мол, длинный, с маяком на мысе.

Янек умолк. Ему казалось, что он еще помнит голубизну неба и яркое солнце того дня. Он зажмурил глаза, чтобы подольше видеть всплывшую в памяти картину, но в этот момент Елень спросил:

– А вы, пан генерал, не были в Тешинской Силезии, в Бескидах?

– Нет, не был. Вообще в Польше не был, но скоро буду там. Вместе с вами. – Он задумался на минуту, потом вдруг спросил: – А как там наш ужин?

– Ой! – спохватился Елень.

Они с Янеком сорвались с места, подхватили ведра, наполненные мясом из консервных банок, и побежали к котлу.

Картошка была уже готова, и Густлик с Янеком стали разминать ее черпаком, перемешивая с мясом.

– Еще немного, и было бы поздно, – облегченно произнес Елень.

– Ну-ка дайте попробовать… Недурно. Теперь выгребайте из топки жар. О Польше говорить нужно, только и о картошке забывать нельзя. Тем более сейчас, когда повар на гауптвахте сидит.

Янек хотел было спросить, что с поваром и что с ним будет дальше, но не отважился. Генерал ушел, а в это время со стороны землянок хорунжий Зенек, который сегодня их набирал в танковую бригаду, отправлял парами новичков к кухне. Елень сбегал к шкафу и вернулся с зажженной лампой.

– Готов ужин? Тогда начинайте раздачу, – распорядился хорунжий.

Янек встал с черпаком на подножке походной кухни, приготовившись накладывать порции в котелки, и сразу чуть ли не первой подошла Лидка. Он не очень-то представлял себе свои обязанности и сейчас зачерпнул сверху – выбирая, где больше жира и мяса. Затем осторожно переложил содержимое черпака в котелок, и тут ему пришло в голову, что он похож на повара, не вообще на повара, а именно на капрала Лободзкого, которого посадили на гауптвахту. Правда, капрал брал для себя, а Янек для кого-то, но разница небольшая.

«Ладно, – решил Янек, – зато себе положу меньше, и одну только картошку, без мяса».

Но ему не удалось выполнить это благородное намерение, потому что Елень схватил его за пояс и опустил на землю:

– Иди отсюда!

Елень стал на подножку и быстро начал, захватывая черпаком равные порции, наполнять котелки: первый – Янеку, а потом – и остальным по очереди.

Кос отошел в сторону, посмотрел, где бы присесть, в увидел сидящую под деревом Лидку. Он подошел к ней, и оба начали молча есть. Но через минуту девушка отложила ложку и стала греть свои ладони о котелок.

– Что, руки замерзли?

– Немного.

– Дай я погрею, – предложил Янек и взял ее руки в свои. Он стал растирать их, слегка массируя.

Девушка отняла руки:

– Спасибо, уже тепло, но они сейчас опять замерзнут.

– А я еще погрею, – весело сказал Янек.

Он вдруг вспомнил о принесенных Шариком из землянки рукавицах, теплых, самых теплых на свете рукавицах из шкуры енота. Янек достал их из-за пазухи и подарил девушке.

6. Три десятки

С самого утра друзья отправились получать винтовки. Они были новенькие, с темными поблескивающими стволами и гладкими прикладами, покрытыми коричневым лаком, сквозь который были видны кольца – жилы деревьев, пошедших на производство оружия.

– Янек, запомни номер своей винтовки. Чтоб ночью, если разбудят, мог его назвать. Ты, к примеру, можешь забыть, как твою дивчину зовут, а этот номер обязан помнить.

Елень посмотрел на своего младшего товарища и тут же замолчал; он вспомнил, что уже три недели, как Лидка уехала из бригады на курсы радиотелеграфисток. Прощаясь, она обещала Янеку писать. Елень знал, что она не пишет. Он бы сразу заметил, если бы письмо пришло. Везде: на учениях, в очереди у кухни, на нарах в землянке – они с Янеком были вместе с рассвета до ночи и с ночи до следующего утра. Спали, укрываясь двумя одеялами. В общем, Елень не мог не знать, что Лидка не пишет и что Янек не забывает о ней и все чаще задумывается по вечерам.

Неделю назад они получили форму. Сначала пошли в баню, там оставили свою старую гражданскую одежду. Затем их выпускали через другие двери по одному в чем мать родила, а там начальник вещевого склада выдавал новое обмундирование. Янеку посчастливилось: в кармане гимнастерки он нашел небольшой, в полстраницы, листок, вырванный из тетради. Неизвестная женщина, которая шила форму, написала на нем четыре слова: «Польскому солдату на счастье». И больше ничего, только эти четыре слова.

Они пытались представить, какие у нее волосы, темные или светлые; какая она, молодая или, может быть, в матери им годится. Ни подписи, ни адреса на листке не было. Янек опечалился: получил письмо, но без обратного адреса, а на адрес, который он специально записал Лидке в ее записную книжку, письмо все не приходило.

Ему, конечно, больше хотелось получить Лидкино письмо, но он устыдился сказать об этом вслух: ведь он бы обидел ту, которая, работая на фабрике по десяти, а то и по двенадцати часов, проводив брата или сына на фронт, нашла время послать листок с пожеланием счастья не известному ей польскому солдату.

Начальник склада подобрал им обмундирование как раз такое, какое нужно: для Еленя – попросторнее в плечах, а для Коса – поуже. Правда, голенища у сапог, которые получил Янек, были довольно широкими. За три пачки махорки сапожник сделал их по ноге.

В тот день, когда получали оружие, после завтрака не было никаких занятий. Около десяти часов было объявлено построение, затем все промаршировали к поляне. На ней лежал снег, пушистый, белый, какой выпадает только ночью. День выдался на диво теплый. Офицеры выстраивали подходившие подразделения, так что получался один общий строй в форме подковы. Солдаты впервые увидели, как их много прибыло за это время. В двух шеренгах собралось более пятисот парней – целый танковый полк. Тихо переговариваясь друг с другом, все ждали.

И вдруг оказалось, что капрал Лободзкий, повар, с которым Елень и Кос столкнулись в первый же день, стоит тут же, впереди них.

– Выпустили вас, пан капрал?

Лободзкий бросил на них взгляд и ничего не ответил. Тогда Елень опустил на его плечо свою тяжелую руку, и тот обернулся, заморгал.

– Чего еще?

– Как же это вас отпустили? – переспросил Густлик, не снимая руки с плеча капрала.

Повар покраснел, но тут же овладел собой и спокойно ответил:

– Я обещал генералу…

– А не обманешь?

– Не тебе слово давал.

– Но, капрал! – сказал Густлик, снимая с плеча капрала руку. По тону, каким произнес эти два слова Елень, трудно было понять, что в них звучало: предостережение или доверие.

– Я бы не выпустил его, – шепнул Янек.

Елень наклонился к нему и так же тихо сказал:

– Нужно верить. С человеком всякое в жизни случается. Может, его кто обкрадывал, и он теперь… А если бы и мне не поверили? А ведь верят.

Офицеры выступили перед шеренгой и, стоя вполоборота к строю подразделений, подали команду:

– Смирно! На пле-чо! На кра-ул!

С той стороны, куда подкова строя была обращена вогнутой стороной, подошел генерал. Он спокойным шагом двигался вдоль зеленых, неподвижно застывших рот, внимательно вглядываясь в лица. Затем останавливался, брал под козырек и здоровался:

– Здравствуйте, ребята!

– Здравия желаем, гражданин генерал! – хором отвечала рота.

Когда генерал проходил мимо Еленя и Коса, обоим показалось, что он узнал их и словно тень улыбки пробежала по его лицу. Слова приветствия звучали глуше, удалялись вместе с командиром бригады к другому флангу подковы. Густлик и Янек видели, как генерал возвращается с фланга. Вот он вышел на середину, встал перед строем по стойке «смирно» и низким, сильным голосом подал команду:

– Оружие… к но-ге!.. К присяге!

Глухо стукнули сброшенные с плеча винтовки. Солдаты сняли шапки, подняли вверх два пальца правой руки.

– Присягаю земле польской и народу польскому… – выделяя каждое слово, отчетливо произнес генерал и сделал паузу.

Все повторили хором:

– Присягаю земле польской и народу польскому…

Подождали, когда командир произнесет следующие слова присяги, и повторяли дальше:

– …честно выполнять обязанности солдата в лагере, в походе, в бою, всегда и везде… строго хранить военную тайну, беспрекословно выполнять приказы командиров…

Над шеренгами в ноябрьском небе клубился легкий пар.

– Присягаю на верность своему союзнику, Советскому Союзу, который дал мне в руки оружие для борьбы с общим врагом, присягаю на верность братской Красной Армии…

Высоко в небе, с южной стороны, появился едва заметный, похожий на серебряное коромысло, самолет. До слуха долетело ровное, высокое, похожее на осиное, гудение мотора. На таком удалении нельзя было увидеть, чей это самолет, но все знали, что на крыльях у него красные звезды, что он патрулирует в морозной голубизне над землей, на которой они стояли.

– Клянусь быть преданным Знамени моей бригады и лозунгу отцов наших, на нем начертанном: «За Вашу свободу и нашу!»77
  Патриотический и интернациональный лозунг, выдвинутый польскими демократами в 1831 году в знак союза с передовыми представителями русского народа в совместной борьбе против царизма, польских и русских помещиков и капиталистов.


[Закрыть] Церемония принятия присяги окончилась, но командир не подавал команды расходиться, и все стояли, словно прислушиваясь к наступившей тишине и надеясь, что издалека, быть может, от самой Вислы, придет эхо. С Оки дул ветер, срывая снежную пыль с веток сосен.

Никто их не спрашивал, сдержат ли они клятву. Может быть, потому, что ответ предстояло держать не словом, а ратным делом.

День проходил торжественно, празднично. Занятий никаких не было. Перед обедом всем выдали в жестяных кружках по сто граммов водки. Янек хотел попробовать, какой у нее вкус, но Елень придержал его за руку:

– Погоди, парень. Когда будут давать молоко, я тебе свое отдам, а это тебе ни к чему. Я за твое здоровье выпью.

После обеда почти все отправились на футбольный матч, который, как гласила афиша, должен был состояться на спортивной площадке корпуса между командами пехотной дивизии имени Генрика Домбровското и артиллерийской бригады имени Юзефа Бема. А некоторые, пользуясь затишьем, писали в землянках письма.

Янек и Густлик, которым писать было некому, а вместе с ними и Шарик отправились прогуляться к Оке. Шарику тоже нужно было отдохнуть, потому что он все утро сидел в землянке, привязанный на шнурке за ошейник. Ошейник был новый, из белой кожи, украшенный металлическими заклепками из гвоздей. Его сшил тот же сапожник, который суживал Янеку голенища сапог. За эту работу Янек и Густлик отдали ему еще три пачки махорки, которой им совсем не было жалко, потому что оба не курили, однако получали ее наравне со всеми.

Они вышли на пологий заснеженный берег. Шарик ошалело носился по берегу, кувыркался в снегу, а они смотрели на серую воду, еще свободную ото льда, но уже схваченную тонкой коркой у берегов. Об этой реке в одной песенке пелось: «Течет, течет Ока, как Висла, широка, как Висла, глубока».

Наверное, обоим одновременно пришли на память эти слова, потому что Янек произнес вслух:

– Висла шире, намного шире. Разве что только один рукав считать.

– Э, не скажи, – возразил Елень. – От моего дома до Вислы будет не дальше, чем вон до той дороги. Я целое лето ходил в Кузню и всегда перебирался на другой берег но камням, потому что через мост было дальше. Конечно, весной или после дождей она разливается, но и то такая широкая не бывает.

Каждый помнил свою Вислу: один – широкую, другой – узкую, но все же правда была в этой песенке. Может быть, эта правда – сосны, может, песок, скрытый теперь снегом, или высокий берег, размытый течением на той стороне. А может, для прибывших сюда солдат в шапках с орлом сама земля постаралась походить на польскую и напомнить им родину.

– Вот мы и стали танкистами после присяги.

– Солдатами – да, а танкистами… Когда же нам дадут эти танки?

Шарик, резвившийся в снегу, вдруг замер неподвижно, взъерошил шерсть и навострил уши.

– Кого ты там учуял?

Пес тявкнул коротко, но с места не двинулся.

– Да погоди ты, тише. – Елень пригнулся, прислонив к уху ладонь.

Сначала они ощутили докатившееся издалека легкое дрожание земли, которое не исчезало, а все приближалось, усиливалось. И вот уже хорошо слышен гул, сопровождаемый отчетливым звонким лязгом металла. Оба зашагали от реки, поднялись на пригорок. Шарик шел позади настороженный, медленно переставляя лапы.

Грохот становился все сильнее, приближаясь со стороны леса, через который шла дорога к лагерю. Янек и Густлик вдруг заметили, как между деревьями промелькнул овальной формы, подавшийся вперед какой-то непонятный силуэт, и тут же на поле выскочил танк, скрытый с боков фонтанами грязи и снега. За ним – второй, третий, пятый. Они шли с короткими интервалами друг за другом, ревя моторами, похожие на слонов, устремившихся в атаку с вытянутыми вперед хоботами.

– Танки…

– Танки!

Янек и Густлик, высказав вслух эту «оригинальную» мысль, сорвались с места и побежали напрямик, обгоняемые Шариком, в сторону лагеря. Мокрый снег прилипал к сапогам, сдерживая бег, так что они сильно запыхались, прежде чем пересекли поле. Остановились, перевели дух и быстро зашагали, увидев издалека, как от застывшей в неподвижности колонны отделился человек, подошел к генералу и отдал ему рапорт, а затем повернулся и флажками подал сигнал стоящим на дороге машинам.

Танки снова взревели моторами и двинулись теперь уже медленно; как послушные животные, ползли они между деревьями, разворачивались на месте и останавливались в ровной шеренге, один возле другого.

Когда Янек и Густлик подошли поближе, последний танк пристроился к остальным и выключил мотор. Запахло металлом, маслом, гарью и землей, перемешанной со снегом и превратившейся в грязь. Везде у машин стояли люди в темно-синих комбинезонах, надетых поверх ватников и перетянутых кожаными ремнями.

– Вот это да! – восхищенно произнес Янек.

– Сила! – ответил ему Густлик.

Шарик, который в жизни ничего подобного не видел, стоял в нескольких шагах позади них, спрятавшись на всякий случай за сосну. Вздыбив шерсть на спине, он нюхал воздух своим чутким черным носом. Кос и Елень подошли к ближайшей машине, внимательно стали осматривать ее, дотрагиваясь руками до брони.

– Осторожно, а то сломаешь.

Из-за танка вышел стройный смуглолицый мужчина с непокрытой светловолосой кудрявой головой. В руке он держал черный шлем танкиста. Под комбинезоном, расстегнутым сверху, они увидели советскую офицерскую форму.

– Вместе будем служить, товарищ? – спросил Густлик. – Или вы только танки пригнали?

– Пригнали. Если удастся, доведем до самого Берлина. Такой приказ. Я, когда вышел из госпиталя, хотел вернуться в свою часть, а мне приказывают: «Вы, лейтенант Василий Семенов, будете союзников учить».

Лейтенант неожиданно весело и звонко рассмеялся. Потом протянул руку, предлагая знакомиться.

Называя свои имена, они с удивлением заметили, что у лейтенанта один глаз голубого цвета, а другой черный как смола.

– Ну что ж, буду вас учить, пока не научитесь лучше меня с ними обращаться.