Текст книги "Студзянки"

Автор книги: Януш Пшимановский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 26 страниц)

Когда он умолк, наступила тишина. На юге все усиливался грохот орудий, над переправами нарастал вой моторов, все чаще рвались бомбы, а здесь, около землянки, было тихо.

Все трое рассматривали его: он носил другой мундир, отдавал честь двумя пальцами, был новым человеком в их армии. Чуйков, слегка подавшись вперед, уставился в глаза пришельцу, но тот не отвел взгляда. Наконец, командующий армией протянул руку и почувствовал сильное ответное пожатие. «Такие ладони бывают у шахтеров да кузнецов», – подумал Чуйков, представляя Межицана своим генералам.

– Садитесь.

– В составе моей бригады… – начал танкист.

– Знаем, – прервал Чуйков.

– Докладываю, что мой самоходно-артиллерийский полк передан в резерв 1-й армии…

– Знаю и об этом, – кивнул Чуйков. – Будете поддерживать 4-й гвардейский корпус. Генерал Глазунов, ознакомьте товарища с обстановкой, объясните задачи…

Пока те склонились над картой, Чуйков, отойдя на несколько шагов, присел на насыпь и рассматривал Межицана. У командира польской бригады на мундире были ордена Красного Знамени, Красной Звезды, медали «За боевые заслуги» и «За оборону Сталинграда».

– В какой части воевали под Сталинградом? – спросил Чуйков.

– В 8-й гвардейской танковой бригаде в должности заместителя командира бригады, – четко ответил тот и продолжал наносить на карту обстановку.

Когда они закончили, генерал Вайнруб, командующий бронетанковыми и механизированными войсками армии, спросил, готова ли бригада к переправе. Межицан молча подал ему лист бумаги.

Чуйков подошел и заглянул через плечо Вайнруба. Это было боевое распоряжение начальника штаба 1-й танковой бригады, отданное в 8.00. В нем говорилось: «Частям бригады 9 августа 1944 года к 10.00 быть готовыми к переправе через реку Висла». Приказ был подписан начальником штаба подполковником Александром Малютиным.

– Ваш начальник штаба русский? – спросил Чуйков.

– Да.

– Глазунов, угостишь? – обратился Чуйков к командиру корпуса, а потом опять к Межицану: – Пьете?

– Пью. И чай, и водку.

– А вы кто? – вернулся Чуйков к прежней мысли.

– Поляк.

– Советский?

– Мой отец был рабочим в Лодзи. Во время революции 1905 года убил царского жандарма, за это был арестован и сослан. – Межицан говорил мягким, сочным баритоном. – Я родился на Днепре. Офицерское училище окончил в Киеве. Поэтому можете считать меня лодзинским киевлянином или киевским лодзянином, как вам больше нравится, – улыбнулся он, и вместе с ним улыбнулись все остальные.

Слишком недолго он их знал, и слишком мало времени имели они в своем распоряжении, чтобы он мог рассказать им об умерших уже родителях, о матери, которая заботилась, чтобы он овладел родным языком, о том, что он думал, когда до него дошла весть о формировании польской армии, о том, как трудно было ему расставаться со своей 155-й бригадой, которой командовал под Курском.

Как назвать ту силу, что все-таки заставила его после трех месяцев раздумий покинуть часть, людей, вместе с которыми смотрел смерти в глаза? Он попросил перевести его в часть, которой не знал, в армию, которая еще только рождалась.

Припомнил он и первый сбор в лагере на Оке. Межицан был тогда в советском мундире, и солдаты с удивлением слушали его чистую, хотя и несколько архаичную польскую речь. Он сказал им: «Я поляк. Командовал танковой бригадой в Красной Армии. Я научу вас, танкисты, бить фашистов. А бить их мы должны хорошо, умно, чтобы вернуться в Польшу».

Они слышали его в первый раз и не знали, что значит для Яна Межицана возвращение в Польшу.

Он тоже впервые обращался к солдатам, еще не зная их. Он мог только догадываться, что Польша – это одно Дня командира танка хорунжего Рудольфа Щепаника. сына нефтяника-коммуниста из Дрогобыча; другое – для хорунжего Флориана Гугнацкого, кадрового с довоенных времен подофицера: третье – для рядового Яна Ходоня, сына гминного[2]2
  Гминный – волостной (польск.).


[Закрыть] писца с Люблинщины; и совсем другое – для капрала Барылова, русского механика-водителя, которому по линии польско-советской дружбы было доверено вести Т-34 с белым орлом на броне, а не со звездой. Межицан должен был воспитать солдат, научить их сражаться, сформировав из наполовину гражданской толпы танковую бригаду, первую в армии народной Польши, той Польши, которой еще не было, которая еще только должна была родиться.

Сегодня начинается экзамен. Сегодня станет ясно, хорошо ли он подготовил бригаду. Начинается этот экзамен под командованием опытного солдата, но экзаменовать будут суровые профессора – танковая дивизия «Герман Геринг» и смерть.

Усатый сержант принес мелко нарезанное мясо, черный хлеб и стаканы.

– Разбавлять? – спросил он Межицана, налив спирта на одну треть.

– Не надо.

– За союзников, за братьев-поляков,—сказал Чуйков.

Выпили, закусили.

– Какой у вас солдат? – спросил командующий армией.

– Молодой. Для большинства это первое сражение. Среди тех поляков, кто уже понюхал пороху, мало кто сражался с немцами в сентябре 1939 года или служил потом в Красной Армии. Многие дрались под Ленино. Есть немного советских офицеров и механиков-водителей – русских, украинцев и белорусов, даже татарин найдется. А для остальных, для большинства, это первое сражение.

– Советских солдат много?

– Нет. В 1-м танковом полку —12 процентов, а во 2-м и мотопехотном батальоне – меньше.

Из землянки командира корпуса выбежал маленький лисенок и, встав на задние лапки, передними оперся о голенище сапога Глазунова. Генерал дал ему кусочек мяса, а потом, взяв его, как котенка за загривок, отдал сержанту, приказав жестом убрать его.

– Зоопарк? Кошечки-талисманчики? – нахмурил брови Чуйков.

– Получил в подарок от тех двух поляков, что покавали мне тогда орудие на Висле.

– Молодой, вот и глупый, – улыбнулся Межицан. – Поумнеет, так не будет лезть на глаза начальству…

Глазунов помимо воли подумал, что предпочел бы этой бригаде один полк, но старый, опытный, проверенный в боях.

– Выдержат ваши танкисты под огнем? – спросил он и тут же понял, что поступает нетактично, что, возможно, слишком груб. И уже мягче добавил: – Приближаются тяжелые бои. Моим ветеранам тоже нелегко. – Он показал рукой на юг, в сторону фронта, как бы призывая в свидетели грохот рвущихся снарядов.

Межицан нахмурил брови:

– Я забыл добавить, что есть у меня и такие, которые были насильно взяты в армию и служили у немцев. Другие только после сорок первого вышли из лагерей, но равняться будем на гвардию. Солдат молодой, но упорный, имеет свои счеты с гитлеровцами. – Он замолчал на минуту и затем спросил: – Разрешите идти, товарищ командующий армией?

– Возвращаетесь на ту сторону? – спросил Чуйков, подавая ему руку.

– Нет, времени мало. Командиры полков ждут на этом берегу.

В 12.00 должна начаться переправа 1-й танковой бригады имени Героев Вестерплятте. Однако пока солнце дойдет до зенита, противник не бездельничает: 45-я дивизия вводит в прорыв, в лес Липна Гура, все силы, стянутые из окопов на левом крыле, и остатки резервов. Она все сильнее укрепляется вокруг захваченного Разъезда. Несмотря на огонь советской артиллерии, все новые группы гренадеров просачиваются на север, в глубь леса. 170-й гвардейский стрелковый полк потерял связь со своим соседом справа. Гитлеровцы проникают все глубже, начинают угрожать ударом в тыл.

Командир 170-го полка подполковник Никита Дронов, вводя в бой свой резерв, наносит удар в направлении Разъезда.

Было начало двенадцатого, когда он овладел Разъездом. В этой атаке полк потерял 13 человек убитыми и 75 ранеными. Уничтожили транспортер, самоходное орудие и два танка. Немецкие трупы не считали.

Наступать дальше не могли: вдоль Гробли низкие автоматные очереди косили траву. Поспешно окопавшись, укрылись от огня минометов, которые уже через четверть часа начали обстреливать захваченные гвардейцами позиции.

Связи с правым соседом все еще не было. Немцы по-прежнему были перед ними, сбоку и сзади в лесу, хотя и несколько притихли. Где же 100-й полк их 35-й дивизии? Если бы он атаковал с запада и дошел до Разъезда, то линия фронта была бы восстановлена такой, какой она была перед рассветом…

100-й полк майора Воинкова не контратаковал. Только одно это бесспорно. К сожалению, ничего больше нельзя о нем сказать. В архивных документах пробел. Может, погиб связной, спешивший с донесением в штаб, возможно, была прервана всякая иная связь. За несколько минут до одиннадцати разведчики артиллерии, сражавшиеся в рядах 100-го волка, обнаружили, что противник сосредоточил в лесу Рогозин значительные силы: около двух батальонов пехоты и не менее 35 танков.

Тревожное донесение было тотчас же передано в штаб дивизии, а оттуда – в корпус. Был ли смысл бросать против такой сильной группы обескровленный батальон? Окопавшись, он имел возможность обороняться, а при контратаке на открытом пространстве тотчас был бы разбит превосходящими силами противника.

Однако вернемся от предположений к фактам.

142-й гвардейский стрелковый полк под командованием майора Горшанова, вторым из 47-й дивизии закончив переправу на западный берег Вислы через час после восхода солнца, сосредоточился в лесу Бурачиска. Он был выделен, как мы знаем, в резерв командира 4-го корпуса, но в течение двух часов обстановка стала намного хуже, чем это можно было предвидеть ранее.

Когда немцы разорвали стык между 170-м и 100-м полками, когда стало ясным направление главного удара противника, генерал Глазунов отдал приказ Гортанову направить один батальон в лес Завада напротив немецкого плацдарма у Радомки, а два остальных – продвинуть в район высоты 112,2, южнее Выгоды.

В 11.30, через полчаса после повторного захвата 170-м полком перекрестка дорог на восточном конце Гробли, Дронов сообщил, что не может наладить связь с правым соседом. Тогда были брошены в бой два батальона из полка майора Горшанова.

Батальоны развернулись в плотную цепь: слева – 3-й батальон старшего лейтенанта Илларионова, справа – 2-й батальон старшего лейтенанта Ишкова. Левый фланг цепи, восточный, проходил вдоль дороги, ведущей от высоты 106,8 к Разъезду, правый – вытянулся по лесу до самой лесной сторожки Остшень.

80 минут длился ожесточенный бой в лесных квадратах 111 и 112, пока к 14.20 батальоны сумели выполнить поставленную задачу: захватили Гроблю западнее Разъезда, установив левым флангом непосредственную связь с 170-м полком. Окопались правее высоты 119,0 до второй просеки, но и там не обнаружили соседа. Разведка, посланная по лесу на запад, вернулась, наткнувшись в двухстах метрах от собственных позиций на сильные группы немцев с танками.

«Герман» и Форман

Бывают в сражениях минуты, когда на какое-то время все исчезает в дыму, в огне разрывов и реве танков, когда порваны телефонные провода, разбиты или засыпаны землей радиостанции, когда долгое время нельзя ничего установить, а донесения, которые, несмотря ни на что, все же доходят до штаба, подобны лохмотьям, крику ослепших в хаосе, стону заживо погребенных.

В половине первого начальник штаба 4-го корпуса получил донесение из 57-й дивизии о сильных атаках, предпринятых немцами с плацдарма на северном берегу Радомки.

35-я дивизия доносила об атаках по всей линии своей обороны и тоже сообщала о сосредоточении больших сил пехоты и танков противника в лесу Рогозик.

Без десяти час противник стремительно ударил на Ходкув. Полк Дронова, перебросивший перед этим большую часть своих сил на правое крыло, чтобы овладеть Разъездом, не выдержал удара противника и отступил своим левым флангом. Гренадеры вторглись на ходкувскую поляну, захватив почти 500 метров пространства. В Ходкуве еще оборонялись пехотинцы, правофланговые роты 174-го полка майора Колмогорова, но теперь они сражались почти в окружении, обстреливаемые и со стороны поляны, и из-за Радомки.

Почти одновременно бойцы полка Дронова с трудом отбили атаку пехотной роты и трех танков противника на Разъезд. Донесение об этом штаб корпуса получил днем в среду 9 августа, в 12.59.

Потом в течение долгого времени карту сражения нельзя было прочесть.

На южном участке обороны плацдарма, на фронте от Мариамполя до Михалува, по советским позициям ударили 320 орудий, 130 минометов, 310 пушек с бронированных машин – более 700 стволов дивизии «Герман Геринг» и нижнесаксонской танковой группы, способных выпускать каждую минуту более трех с половиной тысяч снарядов. К ним присоединилась артиллерия 45-й гренадерской и 19-й танковой дивизий. Вся линия фронта оказалась вдруг под ураганным огнем, в дыму, над ней выросла в два этажа стена из песка, травы и дыма.

Тяжелые снаряды ложились дальше, рвались на всех перекрестках дорог, во всех деревнях близкого тыла до Ленкавицы и Дембоволи, делая невозможным маневрирование резервами, эвакуацию раненых и подвоз боеприпасов.

В воздухе на разной высоте, выстроившись в несколько этажей, чтобы избежать столкновения, шли самолеты 6-го воздушного флота генерала Риттера фон Грейма. Немецкие штурмовики, бомбардировщики бомбами и огнем из бортового оружия обрабатывали вторую линию советской обороны, огневые позиции артиллерии, все, что находилось в движении на дорогах. Самолеты сбрасывали бомбы на деревни. Даже переправы на Висле, которые и до этого беспрерывно находились под огнем, впервые получили такую огромную порцию тротила.

В штабе 4-го корпуса замолкли телефоны, затихла радиостанция. Время от времени удавалось поймать какой-нибудь обрывок донесения, но и его трудно было расшифровать и понять. Через 55 минут артиллерийской подготовки непрерывный рев орудий несколько ослаб, и тотчас же радио принесло невеселую, но впервые за целый час ясную весть: 102-й полк майора Эйхмана, атакованный десятками бронированных машин, просил разрешения оставить позиции у Михалувека и отойти к Грабноволе, так как из леса Рогозин на его тылы вышло 30 танков с пехотой.

Ответ передать не удалось. В 14.10 рация Эйхмана замолчала и больше не отвечала на вызов.

За полчаса до начала артиллерийской подготовки на южном участке плацдарма «Висла—устье Пилицы», в 12.30, командующий 9-й армией генерал Николаус фон Форман из штаба в Скерневице соединился по телефону со своим начальником и большим другом генералом Гансом Кребсом, уже четыре дня исполняющим обязанности начальника штаба группы армий «Центр».

– Не могу справиться с Варшавой. Не хватает сил. Здесь полтора миллиона людей. Фон дем Бах беспомощен, как скорлупа ореха в море. Он тоже докладывает, что задание невыполнимо.

– Еще раз доложи об этом письменно, – ответил Кребс.

– Три-четыре тысячи солдат против полутора миллионов. Пока не будем иметь больше десяти тысяч человек, не о чем и говорить.

– Рейхсфюрер СС взял это дело на себя, – объяснил Кребс. – Он выделит фон дем Баху средства…

Форман с улыбкой положил трубку. Его больше ничто не интересовало, кроме подтверждения, что не 9-я армия должна выделить части для борьбы с варшавским восстанием, а рейхсфюрер СС Генрих Гиммлер.

Генерал был уверен, что одной полноценной дивизией, брошенной на город, он подавил бы восстание в течение двух дней. Но тогда он не мог бы и мечтать о ликвидации большевистского плацдарма на западном берегу Вислы, между Пилицей и Радомкой, потому что не мог бы выставить против русских дивизию «Герман Геринг».

Около половины третьего через штаб 8-го корпуса поступили первые донесения из Воли-Горыньской. Командир танковой дивизии докладывал, что после 55-минутной артиллерийской подготовки дивизия перешла в наступление. Сопротивление противника ослабевает, ему не хватает танков для нанесения решительного контрудара. Дивизия скоро выйдет к северной опушке леса между Студзянками и Выгодой, откуда, введя в бой второй эшелон, разовьет наступление дальше, в северо-восточном направлении.

Генерал Форман, ознакомившись с донесением, окончательно уверился в своем: ведь не прикажут же ему отвести часть, которая вступила в бой и добивается успехов, что имеет решающее значение для судьбы всего фронта на Висле. Теперь даже всесильный Гиммлер не сможет отобрать у 9-й армии ее резервы. Никто не перечеркнет планов восстановления линии обороны вдоль реки и стабилизации центрального фронта.

Форман взял в руки донесение, подготовленное еще утром, отправку которого он задерживал до сих пор. Бросил взгляд на первые строки:

«Секретно по телетайпу срочно Командованию группы армий «Центр».

Сопротивление в Варшаве усиливается. Восстание, вначале стихийное, в настоящее время направляется централизованно армейским штабом. Силами, которыми мы располагаем, невозможно подавить бунт за какое-то определенное время…»

Форман знал весь текст на память, он уже не раз перечитывал его, но все же еще раз проверил, как звучит конец:

«…Обергруппенфюрер СС фон дем Бах доложил об этом же рейхсфюреру СС. Чтобы стать хозяином положения, необходима полноценная дивизия, хорошо вооруженная тяжелым оружием».

Донесение с подписью генерала Формана, помеченное номером 3861/44, было получено отделом связи «Тироль» в 15.00.

На высоте 132,1

Война часто перечеркивает планы. В три часа дня, через час после окончания артиллерийской подготовки и начала наступления танковой группы Кельнера и дивизии «Герман Геринг», линия фронта, перепаханная тысячами артиллерийских снарядов и мин, стала передвигаться на север. На правом фланге 35-й гвардейской дивизии фронт, как за петлю, зацепился за мостик у дороги на Мариамполь, однако дальше, левее, он прижался к домам Грабноволи. Севернее и северо-западнее Эвинува немцы захватили песчаные высотки, поросшие редким кустарником да карликовой сосной. Линия, где на следующий день утром должен был развернуться польский 1-й танковый полк, уже теперь находилась в руках врага.

Этот успех не легко дался гитлеровцам. 45-я гренадерская дивизия, которая первой прорвала советскую оборону и сумела расширить брешь, теперь годна была только лишь для того, чтобы ее срочно отвели с фронта в тыл.

Бывший капеллан этой дивизии, после войны, уже как историк, писал, что «… во время тех боев в лесу дело кончилось кошмарной паникой и большими потерями. Самое неприятное, что 130-му полку был нанесен тяжелый удар. Из остатков полка и уцелевшей части роты автоматчиков удалось сформировать 45-й батальон автоматчиков. Для пополнения дивизия специально получила 1032-ю гренадерскую бригаду…»

К этому следует добавить, что был полностью разбит также 2-й батальон 133-го полка, а 45-я дивизия в течение двух дней потеряла двух командиров полка, двух командиров батальонов, шесть командиров рот и триста солдат убитыми. Общие потери этой дивизии убитыми, ранеными и взятыми в плен составили около 1200 человек. Но дивизия, несмотря на потери, прорвалась к лесу Рогозин и дошла даже до Выгоды. С захваченных позиций в тылу Михалува гитлеровцы нанесли удар по тылам 102-го полка и вынудили его отступить.

Танки дивизии «Герман Геринг» шли лавиной на большой скорости, стремясь еще глубже вклиниться в оборону 35-й гвардейской стрелковой дивизии и окончательно сломить сопротивление. Они двигались, как говорилось в донесении на имя командующего 9-й армией, через высоту 132,1. «Высотой» мы называли видневшуюся вдали возвышенность. Однако не всегда топографические данные местности соответствуют нашему воображению. Высоту 132,1, неоднократно упоминаемую в боевых донесениях, легче было найти на карте, чем на местности. Если теперь проехать по шоссе из Грабноволи в Студзянки (в то время здесь проходила обыкновенная пыльная дорога, извиваясь меж полями ржи и картофеля), можно и не заметить этой высоты. Но если сразу за жнивьем, недалеко от леса, вы присядете в придорожной канаве, на восток перед вами откроется вид на плоскую, слегка наклонную равнину, заросшую короткой щетиной стерни. Равнина совершенно открытая, и лишь в шестистах метрах видна лесная опушка и роща.

Вот здесь и остановился сразу же после боя запыленный и израненный 2-й батальон 100-го полка. У бойцов осталось только пять станковых и три ручных пулемета и две противотанковые «сорокапятки». Люди валились с ног от усталости, с трудом открывали покрасневшие от бессонницы глаза. Больше полутора суток бойцы не ели горячей пищи. Кончились сухари и консервы. Вытряхивая из карманов остатки махорки, солдаты крутили козью ножку и по очереди затягивались, чтобы хоть как-то приглушить голод.

У них был приказ – удержать позиции до рассвета, до подхода подкреплений – целой танковой бригады. Телефонисты, как всегда информированные лучше всех, потихоньку сообщали, что это должны быть польские танки.

Но едва солдаты 2-го батальона докурили свои самокрутки, как появились танки. Они шли не на помощь, и на их броне не было видно польских орлов. Они выехали из рощи, с восточной стороны, и сразу же выплюнули на ходу несколько осколочных снарядов в сторону закрывавших им горизонт окопов.

Левофланговой ротой, занимающей позиции прямо по ходу танков, а вернее, всего лишь несколькими бойцами, что остались от роты, командовал сержант Снегирь.

На высоту 132,1 двигались танки, самоходные орудия, а между ними цепью шли гренадеры.

Враги буквально неслись на крыльях, подгоняемые численным преимуществом и уверенностью в победе.

Но когда они были на расстоянии двух бросков гранаты, застучали пулеметные очереди, зарявкали противотанковые орудия. И через минуту два вражеских танка уже были охвачены пламенем, затем еще один потерял гусеницу и экипаж. Гренадеры задохнулись от горького дыма. Оказавшись в густой сети трассирующих пуль, они прижались к земле. Пулеметные очереди заметно потрепали стрелковые цепи. Не выдержав неожиданного удара, гитлеровцы и уцелевшие их танки повернули назад, в рощу.

Сержант Снегирь почувствовал, как у него деревенеет левое плечо. Рукав наполнился кровью. Но, слившись со своим раскаленным «максимом», Снегирь поливал гитлеровцев короткими очередями. Только когда враги скрылись за густым сосняком, он сел на дно окопа и, придерживая зубами конец бинта, перевязал себе рану. К сержанту подбежал подносчик патронов. Вынув из-за голенища перочинный нож, он разрезал сержанту рукав и поправил повязку.

– Кость? – спросил он.

– Нет, – покачал головой Снегирь и вдруг улыбнулся, сверкнув белыми зубами: – Чего говорить, хорошая работа!

Если б он знал, что полчаса назад в штаб немецкой 9-й армии к самому генералу Форману уже поступило донесение о взятии танками этой высоты, то обрадовался бы еще больше.

До наступления сумерек немецкие гренадеры, поддержанные танками, еще несколько раз бросались в атаку на высоту 132,1, но каждый раз откатывались назад.

До 15.00 немцам на правом фланге не удалось ударом с юга захватить Выгоду: лесной перекресток дорог, называемый Разъездом, удерживал 170-й полк подполковника Дронова, а на Гробле вдоль квадратов 111 и 112 оборонялись два батальона 142-го полка майора Горшанова.

Танковая группа генерала Кельнера также не сумела до 15.00 оттеснить гвардейцев генерала Кулагина в лес: 101-й полк оборонялся еще в Мариамполе; 102-й – в Грабноволе; 2-й батальон 100-го полка – на высоте 132,1. На левом фланге гитлеровцы были скованы тяжелыми фронтальными боями, которые отнимали время, танки и людей.

Однако это был только первый день борьбы, первые часы наступления, когда огромную роль играли внезапность и натиск батальонов, которые ударили с исходных позиций, как стрела, выпущенная из лука. Между высотами 132.1 и 119,0 на всем полуторакилометровом участке большие группировки танков и пехоты миновали Гроблю и двинулись на север, в глубь леса.

На высоте 143,3, маскируясь в густом сосняке, стояло несколько танков. Открыв люк, генерал Вильгельм Шмальц наблюдал за боем, обозревая местность от Радомки до Мариамполя. Сразу же за лесом ему видны были зеленые верхушки могучих тополей студзянковского фольварка. Приказы уже отданы, и теперь с минуты на минуту генерал ждал, что нижнесаксонцы захватят Грабноволю и высоту 132,1. Особенно же он ждал радиограмму о выходе своих танков на дорогу Студзянки – Выгода.

В 14.20 два батальона 142-го полка заняли оборону на Гробле вдоль южной границы квадратов 111 и 112. Разведка, вернувшаяся из леса, доложила, что там находятся группы немецких автоматчиков и танки. Старший лейтенант Ишков отправил донесение командиру полка.

На высоту 112,2 это донесение попало около трех часов. Майор Горшанов теперь знал, что в любой момент у каждого его батальона за спиной может оказаться враг. Чтобы это предотвратить, нужно занять просеку от высоты 119,0 до лесной сторожки – около 1300 метров. Горшанов должен был сделать это только теми силами, что остались в его распоряжении. Майор приказал сколотить несколько групп из автоматчиков, саперов и разведчиков, которые он сразу же послал в западном направлении, распорядившись взять с собой как можно больше патронов и гранат. Действуя по другую сторону просеки, ведущей от высоты 119,0 до лесной сторожки, эти группы должны были атаковать противника и при этом так шуметь, чтобы создавалось впечатление, что их гораздо больше, чем на самом деле. Если немцы, ввязавшись в бой сразу в нескольких местах, будут подтягивать свежие силы и готовить наступление – они потеряют время. И тогда, возможно, удастся дождаться ночи и подкрепления.

Мелкие группы проникли в лес. Впереди был слышен бой. В небе гудели самолеты. Артиллерийские снаряды рвались на дорогах и просеках. Ветерок с севера доносил дым горящих деревень.

Майор прислушивался и ждал момента, как опытный музыкант ждет, когда в оркестре зазвучат знакомые звуки флейты. Спустя двадцать минут майору послышалось, как на западе через весь лес прокатился резкий стрекот пулеметной очереди. А может, ему просто показалось? Надо было подождать.

Было четверть пятого, когда с донесением вбежал запыхавшийся солдат. Лицо его почернело от пыли и покрылось капельками пота. Гимнастерку хоть выжимай. На левой ладони ржавый от крови бинт. Связной тяжело дышал и не мог сразу выговорить ни слова. Горшанов приказал ему сесть, дал полстакана водки.

Через минуту связной рассказал о схватке около горящей лесной сторожки, о двух немецких танках, сожженных батареей 76-мм орудий, стоящей в лесочке под Басинувом, об отходе одного танка и о том, как автоматчики, ударив в одном месте, прогнали гренадеров до следующей просеки.

– Разрешите идти, товарищ майор?

– Идите.

Солдат отдал честь и большими шагами пошел между деревьями. Горшанов с грустью подумал, что у него нет даже пачки папирос, чтобы дать связному.

Майор по телефону связался с командиром 47-й дивизии полковником Василием Шугаевым, доложил ему о положении и уже неофициально добавил:

– Пугаю фрицев, но как пронюхают чем, не удержу. Мне бы парочку «коробок». Как они там?

– Подумаем. Пришли связного на переправу, чтобы дорогу показал, если понадобится.

Откровенно говоря, хотя Горшанов и просил танки, но не верил, что их получит: поляки будут готовы только завтра утром. На ускорение переправы нет никакой надежды. Он слышал, что делается в той стороне: вой бомбардировщиков не смолкал, взрывы не прекращались. Только бы к утру поляки успели!…