Текст книги "Студзянки"

Автор книги: Януш Пшимановский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 22 (всего у книги 26 страниц)

– У тебя меньше всех потерь, рота почти целая, – возразил Василевский.

– Так кажется, потому что вчера был спокойный день. – Капитан вытащил из планшетки карточку с записями: – Рота потеряла четырнадцать человек.

– В общем, осталась целая сотня, не считая взвода станковых пулеметов. – Помощник начальника штаба посмотрел список и отдал командиру роты.

– Даже на одного больше.

– Если один лишний, – показывая в улыбке зубы, шутливо предложил плютоновый Гячиньский, – то я могу вернуться. Я – сапожник, подамся в интендантство, буду сапоги тачать…

– А я с плютоновым, как связной, – подхватил шутку солдат Славек Рохманковский, радист.

Смеяться вроде бы было не с чего, но так уж, видно, бывает, что перед атакой сидящих в окопах солдат охватывает нервная дрожь, которую легче скрыть шуткой.

Командир посмотрел на часы и сказал:

– Ну, ребята, по местам. Помните, мы не дожидаемся конца бала, а выскакиваем, как только взлетят желтые ракеты.

Телефонист Фелек Ласкажевский выглянул из своей норы в окопе и доложил:

– Вызывают «Ворона». «Ворона» вызывают, гражданин капитан.

В двух местах в небо взвились одновременно пучки ракет, но пока это были не желтые.

Подготовка

«Ч» минус 20». Серия звездных ракет. Телефон – «Ворон». Радио – 44.

– «Луг», «Луг», я «Береза». «Наковальня» готова, черт побери, готова…

От «Ч» минус 20» до «Ч» минус 17» – первый огневой налет.

Дорога от Ленкавицы петляла среди садов и небольших рощиц. Слева поблескивали пруды, заросшие у берегов камышом. Франек поддерживал раненую руку (всего третий день, как в нее попал осколок), и, когда на выбоинах подбрасывало, ее пронизывала острая боль. Михал успокаивал своего спутника, что дорогу он знает как свои пять пальцев – как-никак, а два раза в сутки ему приходилось здесь проезжать, отвозя еду, – и что до 1-й роты уже недалеко.

Но когда въехали на небольшую плотину на лесном озерке, со всех сторон неожиданно загремела артиллерия. Два снаряда, как вспугнутые куропатки, пронеслись почти над самой кабиной.

Подборожный вздрогнул. Это напомнило ему обстрел батальона, рассыпавшегося на открытом лугу.

– Наши бьют,—сказал он, чтобы успокоить самого себя.

– Наши. – Перельман кивнул головой. – Хорошо бьют, можешь мне поверить. Я – артиллерист еще довоенный. Действительную оттрубил в 30-м легком артиллерийском полку, а сентябрьскую кампанию – в 9-м. Ну а потом кое-что еще повидал. А когда однажды радио угольной шахты на Урале передало: «Гей, кто поляк, в штыки»… – Он говорил громко, почти кричал, стараясь перекрыть грохот и свист, поднявшийся вокруг. Рева мотора уже не было слышно.

Неожиданно затормозив, Перельман показал рукой:

– Готово. Узнаешь?

Несколько солдат с такой жадностью опорожняли ящик с гранатами, будто воровали груши в чужом саду.

– Привет! – Старший сержант Бартманович, командовавший взводом после гибели хорунжего Бойко, протянул руку. – Удрал?

– Удрал. Уже могу отделением командовать и из автомата стрелять…

«Ч» минус 17». Серия зеленых ракет. Телефон – «Сорока». Радио – 55.

От «Ч» минус 17» до «Ч» минус 13» – непрерывный огонь.

Когда после первого артиллерийского шквала грохот канонады немного утих, плютоновый Шпихлер выбрался из своего танка, который после купания в Висле все прозвали утопленником, отошел на несколько шагов в сторону и, остановившись между могилами деревенского кладбища, закурил. С минуту он смотрел на деревню и кирпичный завод, методично обрабатываемые гаубицами и минометами.

С могильного холмика, поросшего травой, поднялся советский солдат – невысокий, с мягкими чертами лица – и попросил:

– Дайте прикурить.

Солдат снял каску, чтобы достать свернутую заранее цигарку, и по плечам его рассыпались волосы.

– Что удивляешься? – недружелюбно спросила девушка. – Солдата не видал? Мы из дивизионной разведки.

Она прикурила и, по-мальчишески подтянув брюки, поправила ремень с висящими на нем гранатами и ножом. И вдруг рассмеялась, хлопнув заряжающего по плечу:

– Ну что ты глазеешь? Война кончится, брошу. И курение, и разведку. Честное комсомольское… – заверила она искренне и совсем по-детски.

«Ч» минус 13». Серия голубых ракет. Телефон – «Сова». Радио – 66.

От «Ч» минус 13» до «Ч» минус 10» – второй огневой налет.

Голубые ракеты предупредили батальонную минометную роту: быть в готовности, но пока не открывать огонь. Минометчики должны были переждать первые две минуты налета, а потом усилить его, выпустив за шестьдесят секунд сто пятьдесят мин на окопы высоты Безымянной, и так шпарить до тех пор, пока 3-я рота не достигнет рубежа для решительного броска и но подаст сигнала о прекращении обстрела.

Командиры отделений смотрели на старшего на огневой позиции – подпоручника Яворского. Заряжающие не сводили глаз с командиров отделений, натруженными крестьянскими руками держа у груди мины, словно купленных на базаре поросят. Подносчики поглядывали по сторонам и вперед, где град снарядов сыпался па позиции врага, и еще нет-нет да и бросали взгляд на того солдата, который удрал, но вернулся. Командир на этот раз простил его, по предупредил, что больше не помилует, если что. Так вот подносчики украдкой и поглядывали, не сдрейфит ли этот солдат снова. Андрейчак даже подумал: «У меня в халупе дочка осталась шестимесячная – я не удираю, а он же – холостяк!»

– Слушай, кавалер, – обратился Андрейчак к Генеку Таляреку, наводчику, и кивнул головой па того, «дезертира», но так, чтобы заметил офицер-политработник, к которому обычно обращались «гражданин поручник», хотя погоны он носил без единой звездочки.

– Рядовой, протрите мины ветошью и не крутите носом в ту сторону, откуда ветер не дует, – приказал ему Анфорович.

Андрейчак не успел вытереть уже давно чистые мины, потому что подпоручник Яворский поднял руку и, резко рубанув ладонью воздух, что было силы крикнул:

– Рота!… Огонь!

– Огонь! – повторили пять командиров расчетов, и каждый энергично махнул рукой, словно держал в ней топор.

Стволы с тихим вздохом приняли мины и тут же выплюнули их вверх.

– Залп! – крикнул в телефонную трубку Ежи Жук.

– Залп! – топорща усы, повторил капрал Косьцёлек на наблюдательном пункте.

Поручник Метлицкий внимательно смотрел на секундную стрелку. В грохоте артиллерийской подготовки он различил разрывы своих пяти мин. Ему даже показалось, что он уловил их вспышки в грязно-желтом облаке глиняной пыли.

– Сейчас будет в самый раз, – проговорил Метлицкий, обращаясь к Доманьскому.

– Наших не покалечь. Перенесешь вовремя? – спросил капитан.

– Перенесу. Впрочем, я пойду с тобой, а телефонисты потянут провод.

Доманьский поправил каску, приподнялся на носки, чтобы хоть чуточку быть повыше, и скорее пропел, чем крикнул:

– Штыки-и-и!…

– Штыки-и-и!… Штыки-и-и!… Штыки-и-и! – повторили командиры взводов и отделений, не дожидаясь конца команды.

– Примкнуть!

– Примкнуть… нуть… уть… – пронеслось по окопам, словно несколько раз щелкнул затвор, и вдруг все изумленно прошептали: – Генерал…

– Елки-палки! Верно, генерал, – повторил сержант Чайковский.

– Что, генерал?

– У ветряной мельницы стоит.

От ветряной мельницы остался лишь черный остов, и вот около него вырисовывался «виллис», а в нем стоял человек, рослая крупная фигура которого всем была хорошо знакома, и смотрел в бинокль.

Над лесом засвистало, завыло… Все невольно повернули головы в ту сторону. Над самыми вершинами деревьев пронеслись штурмовики. Они открыли огонь из пушек, выпустили реактивные снаряды, сбросили бомбы.

Тройной удар был неожиданный и мощный, словно гром в горах, усиленный многократным эхом. От этой картины захватывало дыхание. На высоте Безымянной земля горела белым термитным пламенем. Бомбы расшвыривали высоко в воздух глыбы горящей глины.

«Еще одна такая атака, и от моей роты ничего не останется, – подумал Доманьскнй. – Я туда аккурат на похороны поспею».

Нельзя было медлить ни минуты, и Доманьский, приподнявшись на носки, скомандовал:

– Рота…

«Ч» минус 10». Серия желтых ракет. Телефон – «Ястреб». Радио – 77.

– …вперед! – И прежде чем ракеты достигли высшей точки полета, Доманьский выпрямился над бруствером с поднятым вверх автоматом: каждый командир, поднимающий в атаку необстрелянную роту, какую-то долю секунды чувствует себя одиноким.

Нет, он был не один. Краем глаза Доманьский видел, как поднялись сержант Спруж, хорунжий Ласак (откуда-то из Келецкого воеводства), капрал Гарбяк и Патер (гураль[4]4
  Гураль – горец (польск.).


[Закрыть] из-под Сонча), Рохманковский с рацией на спине.

Ракеты на мгновение задержались вверху и затем рассыпались. Рота перевалила за насыпь, зашуршала сапожищами по стерне, издавая звук, похожий на тот, когда скребут щетину одной бритвой без мыла. Сержант Чайковский большими прыжками пробежал мимо командира.

– Если нам дадут пинка, пусть называется Утиной Гузкой. Ура-а-а! – закричал он вдруг пронзительным голосом.

И вслед за ним сто тринадцать глоток роты одновременно гаркнули:

– Ура-а-а!

Нет, сто двенадцать, потому что в Колодыньского в этот момент попала пуля. Все это произошло, прежде чем радисты трижды выдали в эфир: «Семьдесят семь», прежде чем телефонисты произнесли: «Ястреб».

«От «Ч» минус 10» до «Ч» минус 5» – непрерывный огонь.

Минометная рота не прекращала огонь. Старшина роты Цинамон и Анфорович мобилизовали всех свободных людей, и даже непослушных шоферов, на подноску снарядов. Били из минометов на максимальной скорости, навешивая по две мины из одного ствола.

– Отбой! – крикнул телефонист.

– Стой! Кончай, черт побери, хватит!

Солдаты, угоревшие от порохового смрада, оглохшие от грохота выстрелов, не сообразили сразу, что от них требуется.

– Внимание! Сосредоточение огня номер два, кирпичный завод…

– Командир просит… – Жук подал трубку.

– Да… Понятно. Сейчас дадим…

– Сейчас дадут, – сказал поручник Метлицкий.

Вместе с Доманьским и его связными они находились как раз на кончике мыска этого сапога, на который походила высота Безымянная. Впереди, в ста двадцати метрах, над глиняными карьерами зеленели кусты. В пятидесяти метрах левее шел бой: это взвод Шабловского, очищая ходы сообщения гранатами, продвигался вперед, но почему-то казалось, что вот-вот он остановится. Еще хлестче стали бить автоматы. От кирпичного завода строчило уже с дюжину ручных пулеметов. Очереди неслись низко над землей, подстригая все на своем пути. Ранило Рублевского и Косиньского.

– Когда дадут?

– Сейчас. Меняют прицел.

– Надо было сразу.

– Надо было.

Будто у самого уха оглушительно ударила пушка.

– Вот тебе и на… – (Два снаряда пролетели над головой.) – Дождались. Эти сволочи уже бьют… – (Четвертый снаряд!)—А наши, противотанковые?…– (Резине выстрелы противотанковых ружей.) – Нет, тоже заговорили… – Доманьский улыбнулся, будто удивленный.

Петр Вельтер вел свой взвод противотанковых ружей сразу за пехотой. Солдаты порядком вспотели. Вместе с боеприпасами на каждого приходилось по четверти центнера груза. Замполит и старшина роты, старшие сержанты Коврыго и Зелиньский, тоже были нагружены, как мулы, ящиками с боеприпасами. Когда стрелки добежали до окопов, Вельтер подал команду: «Ружья вперед!» Бойцы быстро установили ружья, причем одно от другого на таком расстоянии, чтобы вражеский снаряд, если уж упадет сюда, не накрыл всех сразу.

После второго снаряда, разорвавшегося поблизости, бойцы открыли огонь. Мариан Гавлик – совсем молодой, ему и двадцати еще нет, но выдержанный и настойчивый, – хорошо попал: танк сразу задымил. Капник, высунувшись, влепил еще один раз в броню, но и сам схлопотал пулю и опустился на дно окопа. Его перепачканный глиной рот искривился в растерянной улыбке:

– Санитар!

Зелиньский первым подбежал к раненому. Фронтовую закалку он получил еще в сентябре. Познанец родом, он сражался в армии генерала Кутшебы под Кутно, отступал к Модлину, оборонял Варшаву. В то время он был плютоновым. Осмотрев рану, Зелиньский спросил:

– Можешь сам идти? Тогда дуй отсюда, да поживее…

В зарослях лозы над глиняными карьерами перебегали группами гренадеры. Прямо по центру, от выщербленной трубы, стреляя на ходу, наползали еще два танка.

– Гражданин капитан, они готовятся к контратаке.

– Сам вижу. – Доманьский кивнул головой. – Всем во взводы, держите людей в руках! – приказал оп подофицерам, собравшимся вокруг него.

Наконец над головами пронеслась первая волна мин. Четыре из них накрыли немецкие позиции, одна же разорвалась совсем близко.

– Эх вы, стрелки! Один ствол на прежнем прицеле. Ноги повырываю! – крестил своих по телефону Метлицкий.

– Если летчики такие же умники, то они нас прикончат. – Доманьский выхватил у связного ракетницу и одну за другой выпустил вверх четыре ракеты: красную – зеленую, красную – зеленую.

Головной штурмовик послал два реактивных снаряда в зелено-желтое пятно – кирпичный завод и освободил бомбодержатели прямо над головами пригнувшихся и окопах солдат. Темные сигары секунду преследовали самолет, затем со свистом отстали и, описав дугу, скользнули вниз, взметнув фонтаны воды и пламени в глиняных карьерах.

– Ура-а-а! – пронеслось по окопам.

«Если б сейчас поднять людей и в нужную минуту иметь возможность чуть придержать снаряды, чтобы они точно падали на кирпичный завод», – подумал командир роты. Однако не было ни силы, которая бы в мгновение ока подняла укрытые в окопах отделения, ни такого надежного рычага управления, с помощью которого можно было бы перемещать запланированный огонь. Нужно действовать согласно расписанию, как движется поезд по рельсам до станции назначения. Было еще только 11 часов 10 минут.

«Ч» минус 5». Серия черных ракет. Телефон – «Кукушка». Радио – 88.

Артиллеристы сбросили с себя пропитанные потом рубашки. На темных лицах сверкают лишь белки глаз да зубы в полуоткрытых ртах.

– Заряжай – готово – огонь! – эти отрывистые команды сливаются в одно многосложное слово.

Пустые гильзы, падая, подскакивают на дне окопов и подкатываются под ноги артиллеристов.

– Отбрасывай! Только не руками – обожжешься.

Гаубицы и минометы ведут навесной огонь, пушки бьют прямой наводкой. И наконец раздается многоголосый рокот моторов танков: это вместо «Богородицы» в былые времена перед атакой конницы.

От «Ч» минус 5 до «Ч». Третий огневой налет.

– «Береза» докладывает, что «наковальня» сдвинута на двести метров восточнее придорожного креста.

– Хорошо.

– 3-я рота остановлена огнем из танков и автоматического оружия на высоте Безымянной.

– Хорошо.

Межицан с той минуты, как вернулся от ветряной мельницы на командный пункт, не выпускает трубки изо рта. Сейчас на каждое донесение можно только отвечать «хорошо»: каша уже варится в котле, и тыкать вилкой – не имеет смысла.

Командиры подготовили подразделения бригады и выработали оперативный план. Техники позаботились о броневых машинах и оружии. Снабженцы подвезли горючее, снаряды и хлеб. Политработники морально подготовили бойцов к бою. Теперь все решают солдаты!

Девятый «ильюшин» взмыл вверх, лег на крыло, сделал крутой вираж и вновь занял свое место в строю.

– Я «Ласточка», – раздался хриплый бас в наушниках радиостанции наведения. – Мы кончили. Как работали?

– Работали хорошо, – говорит в микрофон советский летчик, майор. Он стоит у своей автомашины на гребне высоты Ветряной.

– Квока, где ты? – спрашивает по телефону капитан Вонсовский.

– На месте, – отвечает плютоновый. – Ласковский ранен.

Автоматчиков из батальонной разведки маловато, но им удалось достичь восточного склона высоты Безымянной. Сейчас они сидят там, укрывшись в воронках.

– Квока[5]5
  Квока – наседка (польск.).


[Закрыть] – фамилия звучит как закодированное название, – через три минуты поднимаемся.

– Ясно, – отвечает преемник раненого Волчаньского и сдвигает на лоб каску, чтобы выглядеть суровее.

Кулик и Вонсовский еще ночью решили, что должны помочь 3-й роте: как увидят, что автоматчики идут, тоже поднимутся…

– Берите, берите гранаты! – покрикивает капрал Шопа. – Я не буду за вами носить.

– Мне можно? – спрашивает русская девушка. Из-под каски выбиваются светлые локоны. – Мы – разведчики.

– Можно, – отвечает парень и невольно краснеет. – Конечно, можно. Бери, сколько хочешь. Погоди, я тебе выберу самые красивые…

– Пошли, ребята! – Плютоновый Квока, вылезая из воронки, махнул рукой. – Поможем «коту в сапогах».

Взвод разведки торопится, ускоряет шаг. На гребне высоты разведчики видят, что атакующие уже выскочили из окопов. Капитан Доманьский бежит по насыпи, размахивая автоматом. То здесь, то там прямо у его ног пули поднимают фонтанчики песка.

– Ура-а-а! Ура-а-а! – Этот призыв прорывается сквозь грохот, поднимает солдат из окопов и укрытий.

Танковый снаряд вспахал землю – убит Зигмунт Завильский, ранены Каневский и Ласковый.

– Вперед! – Рота поднялась, бросилась вперед. Солдат гонит ярость, а отлогий склон высоты лишь ускоряет движение.

На территории кирпичного завода рвутся снаряды, лопаются мины из минометов поручника Мотлицкого, но в немецких наводчиков, защищенных броней, они еще не попали. Вот хлестанули пулеметные очереди из немецких танков – ранило плютонового Гачиньского и Патера, упал, сраженный, минометчик Эдвард Раули.

Генерал надевает трехгранный танковый шлем, затягивает тесемку, прижимающую ларингофоны, и говорит иначе, чем обычно, – с волнением и гневом в голосе.

– Пора, ребята. За матерей и сестер! За Польшу! Прямо в морду, чтоб летели вверх тормашками.

Эти слова генерала отзываются в десятках наушников, эхом повторяются в окопах, на стерне, в воронках, где сотни солдат в вылинявших, пропитанных потом мундирах сжимают побелевшими пальцами оружие. За минуту, за секунду до того, как стихнет гром артиллерии, они должны будут выйти из окопов, поднять головы. Голова у каждого одна, но – черт побери! – ведь они шли год, а может, и все пять лот, к этой минуте, которая сейчас наступит.

Вперед!

– Вперед! – Роты Гугнацкого и Сырека поднялись из окопов. Впереди – колеблющаяся песчаная стена, то и дело разбиваемая взрывами.

– Вперед! – Трещат станковые пулеметы Пёнтковского. Бегут парами бронебойщики Пахуцкого.

– Вперед! – Через студзянковскую поляну движется первая волна автоматчиков Шпедко и бронебойщики Мамойки, а за ней из леса Парова выползают танки 2-й роты.

– Вперед!– Машины Козинеца, выпустив по залпу, набирают скорость, подходя к Повислянским рощам, на склоне высоты Ветряной.

Генеральский «виллис» второй раз подъезжает к ветряку. Отсюда хороший обзор: рыбий скелет деревушки; зелено-желтый, словно жаба, кирпичный завод, а в глубине – каменный череп фольварка с продырявленными глазницами. Все это, словно ватой, окутано пылью, охвачено ржавыми языками пламени.

По стерне и убранному картофельному нолю в облаке густой пыли движутся зеленоватые цепи. Они кажутся безмолвными, потонув в грохоте артиллерийской канонады.

– Ближе, ближе к разрывам… Как к девушке, ребята, – говорит генерал, хотя прекрасно знает, что они не могут его слышать.

«Ч». Серия красных ракет. Телефон – «Ласточка». Радио – 99.

Полковая артиллерийская группа 140 ставит заградительный огонь на горловине. Дивизионная артиллерийская группа 35 сосредоточила огонь на фольварке. Разрывы удаляются к югу, умолкают орудия прямой наводки и минометы. В небе – высокий тенор пары истребителей, стерегущих поле битвы. На какую-то долю секунды вдруг становится так тихо, что слышно шипение ракет в верхней точке траектории. Так тихо, что – тысяча чертей!…

Есть! Наконец есть. Оно взорвалось над высотой Безымянной, взлетело, сопровождаемое грохотом автоматического оружия, и двинулось по склону к кирпичному заводу. Перебросилось во взводы 1-й роты, перемахнуло через поле к деревне, где атаковали бойцы Гугнацкого, и на поляну к автоматчикам 2-го полка. Пошло, как искра по запальному шнуру! Ударилось о стену лесов и – охрипшее и звонкое, дикое и грозное, как рев зубра перед боем, – обрушилось на немцев:

– Ура-а-а!

Очнулись вражеские пулеметы, заговорили из уцелевших дотов, прислуга бросилась к орудиям. Уже строчат автоматы. Противник сильный, обученный своему ремеслу, не склонный прятать голову в песок.

Мчатся вперед танки роты Козинеца: правофланговый – вдоль дороги в тени верб; левофланговый – к кирпичному заводу. В деревне еще слышны разрывы запоздалых снарядов. На бешеной скорости несутся три танка. Немцы драпают или наши преследуют? От перекрестка дорог им навстречу сверкнуло пламенем противотанковое орудие. Значит, наши машины. Сверкнуло еще раз, и вокруг орудия противника взметнулись разрывы – близкие, но не сильные. Это бьют наши «сорокапятки». Танки пересекают перекресток.

– Три машины из 2-й роты оторвались от пехоты, – говорит генерал поручнику Ордзиковскому. – Доложите мне потом, какие.

«Здорово пошли», – отмечает про себя Межицан и вновь раскуривает свою трубку. И сразу же подумалось: «Прежде чем выкурю, все будет решено!»

Секунда – это много. У старого почтенного пулемета типа «максим» скорость – четыре-пять выстрелов в секунду. Тысяча секунд – это неимоверно много, в десять раз по сто больше, а может, даже и в сто раз по сто, если это – первая тысяча секунд, непосредственно после часа «Ч». Невозможно описать все, что делается сейчас, ибо тогда пришлось бы сначала упорядочить хаос, установить временные связи – что происходило вначале, что одновременно, что потом – и таким образом воссоздать схему причин и следствий. Но это же получится схема – схема повествования, но не изображение атаки, которая создает хаос на свой манер. Лучше записать то, что возможно, пусть каждый сам поразмыслит над тем, как это было на самом деле. Каждый поймет это по-своему, и вот это как раз и хорошо, потому что один солдат воспринимает атаку иначе, чем другой, и в общем, что ни солдат, то своя правда, не всегда совпадающая с содержанием донесений командиров.

1-й взвод 2-й роты 2-го танкового полка: три машины Т-34 под номерами 221, 222, 223. Экипаж тапка 221: командир взвода – подпоручник Леон Турский (родился в 1912 году в Варшаве); механик-водитель – плютоновый Влодзимеж Тушевский (с 1921 года); радист-стрелок – капрал Игнаций Вурм (с 1925 года); заряжающий – капрал Люциан Полетек (с 1920 года). Танк 222 после гибели экипажа Бестлера принял заместитель командира роты по технической части подпоручник Виктор Зинкевич. Радистом у него был рядовой Владислав Пайонк из штабной роты бригады. Имена остальных установить не удалось. Командир танка 223 – хорунжий Кароль Нитарский. Взвод действует на левом фланге роты. По плану он должен был выйти в «Ч» минус 1», а двинулся в «Ч» минус 2»: разница в минуту при боевой скорости 12 километров в час дает 200 метров непреодоленного пространства.

Осколки снарядов нашей артиллерии, заканчивающей третий огневой налет, вынудили десантников спрыгнуть с брони у первых же пепелищ деревни. Разрывы снарядов нашей артиллерии прикрывают танки на трассе около 600—700 метров. Но вот с перекрестка заговорило вражеское противотанковое орудие. Это первый снаряд.

– Водители, полный вперед! – подал команду Турский.

Второй снаряд рикошетом отскочил от башни танка Нитарского.

«Те два танка пройдут, а я в прицеле у фашиста, и он успеет меня прикончить», – пронеслось в голове у Кароля, и он стреляет в сторону фольварка, чтобы успеть выпустить лишний снаряд по врагу.

1-й взвод истребительно-противотанковой батареи мотопехотного батальона: две 45-мм пушки образца 1942 года (вес в боевом положении 560 килограммов, дальность стрельбы 4400 метров). Командир взвода – хорунжий Францишек Ярош (родился в 1911 году в деревне Эльжбета, Пулавского повята); заместитель по политчасти – старший сержант Ян Сопочко (родился в 1921 году в поселке Суринты, Молодечненского повята). Командиры орудий – сержант Несцерук и капрал Бабяш; наводчики – капралы Пузыревский и Скарбек.

Орудийная прислуга стоит на коленях, Ярош смотрит в бинокль. Через несколько секунд после наступления часа «Ч» над перекрестком дорог в Студзянках засверкало и запылило.

– Ориентир: часовня, влево десять. Осколочным заряжай!

Паздзёр зарядил. Дронг захлопнул замок. Пузыревский поймал в стеклах придела тени немецких канониров. Облако пыли взметнулось второй раз.

– Первое – огонь! Второе – огонь!

Оба орудийных расчета положили снаряды в выемку, обложенную дерном. Зеленые фигурки выскочили наверх. Они бегут по полю к лесу. Вот они вновь залегли. Через дорогу, словно дикие кабаны, проскочили три танка.

– Орудия – вперед! Двое со мной, – приказал хорунжий Ярош и тихо добавил, обращаясь к высокому, сухощавому Сопочко: – Подтяни, Янек, к перекрестку.

А сам вместе с двумя бойцами побежал ложбинкой вниз по скату высоты Ветряной, к садовому питомнику.

3-я пехотная рота ведет бой восточнее кирпичного завода. Три пулеметных гнезда уничтожены гранатами. Но снайпер ранил рядового Эмиля Станьского и плютонового Курылу (из пулеметных расчетов поддержки). Противотанковые ружья с высоты Безымянной сдерживают самоходные орудия противника. Усиливается огонь со стороны фольварка.

1-ю роту на правом фланге остановил пулеметный и автоматный огонь от перекрестка дорог. На левом фланге идет бой за садовый питомник. Автоматчик Станислав Плахта (с 1896 года) гранатой заставил замолчать тяжелый пулемет. Шавельский ранен, Болеслав Одолиньский ранен, плютоновый Рышард Брыгула ранен, рядовой Станислав Байковский из Пасьного Бора убит.

2-я рота третий раз атакует одно и то же пепелище. В центре деревни танки вырываются вперед. Пехота остается позади. Немцы открывают огонь, прижимают взводы к земле. Из укрытия на позицию выезжает вражеский бронетранспортер и бьет из скорострельного 20-мм орудия. Но под огнем взвода противотанковых ружей хорунжего Яна Серетного он отходит. Бронебойщики капрал Кульчицкий и рядовой Михаляк заставляют замолчать два блиндажа.

Заместитель командира 1-го взвода сержант Ян Вашкевич указывает командиру танка 1-й роты поручнику Козинецу цель. Танк таранит бронетранспортер. Рота пускает в ход гранаты, бросается вперед и приближается к перекрестку, где стоит разбитый танк 214. Рядовой Михал Браер ранен, рядовой Стефан Пероговский из Гвоздзице убит.

Радист танка 210 капрал Павел Парадня рассказал:

«Во время атаки танк поручника Козинеца шел чуть сзади. Вдруг нас оглушило. Это рикошетом отскакивали снаряды – один, другой, третий, четвертый. Осколком ранило командира орудия Мариана Гоша. В ушах у меня стоял шум и звон. Я ничего не слышал, но мы продолжали двигаться. Значит, целы. Мы шли параллельно дороге. На поле – хлеб в копнах, впереди – пепелище да закопченные кирпичные трубы. Немцы выскакивали из окопов и укрытий и бежали. Я бил по ним из пулемета. Въехали в деревню. На пути – грузовик, подмяли его под гусеницы.

Я слышал, как о броню стучали пули. Огонь вели из пулеметного гнезда. Немцы хотели отсечь от нас пехоту. Выстрел из орудия – и ничего не слышно. Это Козинец утихомирил немцев. Станковые пулеметы находились в глубине деревни, в саду. Наконец немцы отступили, оставив несколько обгоревших танков и орудия. На перекрестке стоял разбитый Т-34».

Те, кто вел бой, этого не видели, но с командного пункта генерал Межицан заметил, что немецкие артиллеристы стали приходить в себя. Вот они выпустили первые снаряды и перенесли огонь па западную окраину деревни, на высоту Безымянную. Два тяжелых снаряда упали на Ветряную. У немцев еще есть связь и наблюдатель. Они еще удерживает кирпичный завод, перекресток дорог и часть деревни. Фольварк находится за пределами радиуса основных действий, так как немцам удалось отбросить «наковальню».

Командир танка 221 подпоручник Леон Турский рассказал:

«Наши три танка проехали через всю деревню и вышли к фольварку. Здесь еще падали снаряды советской артиллерии. Мы ворвались, когда еще огонь не перенесли и осколки стучали по броне машин. Я не очень разбирался, куда нас занесло. Только когда замолкла артиллерия и немцы стали высовываться из укрытий, я попросил помощи по радио».

Командир танка 217 подпоручник Матеуш Лях:

«2-я танковая рота пошла в атаку под непосредственным командованием Марчука, а взвод Турского – на ее левом фланге. Они двинулись сразу на большой скорости и быстро скрылись из виду в клубах пыли и дыма. Вскоре (все работали на одной волне) я с удивлением услышал сообщение Турского: «Я один на «Эфэф». – (Условное название фольварка.) – Что делать?» Меня это поразило, потому что ни деревня, ни кирпичный завод еще не были взяты. Козинец немедленно отдал по радио приказ: «Вперед!»

Справа – двухэтажный дом между деревьями, слева – кузница, курятник, барак для батрацких семей… Прямо впереди – разбитый кормозапарник, конюшня, коровник. Дальше вправо – рига, амбар. Дальше влево, за дорогой – водная гладь пруда. Строения солидные, сложенные из гранитных валунов, усеянных черными, красными, коричневыми и серыми зернами. В окошках – вертикальные железные прутья с отогнутыми острыми концами.

Прежде чем танк притормозил во дворе фольварка, Нитарский успел всадить в эти окошки два снаряда. Он слышал, как Вурм, радист танка командира взвода, передает:

– Я «Кедр-один»… Фольварк взят.

По броне звонко стучали пули, совсем рядом разорвался тяжелый снаряд.

Подпоручник Турский увидел в перископ, как, пригнувшись к земле, к танку Нитарского крадутся немцы. В пятнистых куртках и касках, они проворно вскакивали на броню. Турский почувствовал у себя на спине холодный пот. Танкисты оказались в ловушке, слишком тесной, чтобы вести бой. Мертвое пространство орудия – 22 метра, а немцы ближе. Заряжающий Люциан Полетек зубами вырвал чеку и, приоткрыв люк, метнул гранату. Нитарский сделал то же самое и уложил четверых, но с другой стороны лезли еще пять гитлеровцев. Где же, черт возьми, пехота? Где остальные танки роты?

– Механик, – приказал командир взвода, – задний ход…

Командир танка 226 подпоручник Александр Марчук:

«Когда я получил приказ, что должен непосредственно руководить атакой, я собрал командиров танков и сказал им, что нам нельзя задерживаться у окопов пехоты, нельзя ждать пехотную цепь, иначе мы все получим там крепкий удар, поэтому всем следует на полной скорости мчаться прямо к лесу. Я занял позицию на правом фланге. В этом месте противник мог открыть фланкирующий огонь. После артиллерийской подготовки мы тронулись в путь, ведя огонь из всех стволов. Когда танки миновали окопы, пехота поднялась за нами и пошла в атаку. Въехав в лес, я сразу же потерял радиосвязь с остальными…»

Всегда бывает минута, когда всей связью будто черт командует: заглушает радиостанции, рвет провода, пылью и дымом заслоняет опознавательные знаки, разрывами перекрывает голоса командиров, пулями останавливает связных. В это время действуют только уставшие от бега, бешено колотящиеся в груди солдатские сердца.