Текст книги "Студзянки"

Автор книги: Януш Пшимановский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 26 страниц)

Контрудар (11 августа)

Ущерб и выгода

От землянки командира гвардейского стрелкового корпуса до штаба 1-й бригады всего несколько сотен шагов. После совещания у Глазунова Межицан медленным шагом возвращается к себе, в задумчивости посасывая трубку. Кругом – темень, хотя ветер и разогнал дождевые тучи. Лишь на горизонте видны зарева пожарищ.

Мысленно генерал все еще видит перед собой ярко освещенную карту. Клин, вбитый 9 августа в советские позиции, вчера утром имел форму загнутого к востоку серпа. Сегодня этот клин значительно расширился и у основания достиг уже более двух километров ширины. Танковая дивизия «Герман Геринг» захватила высоту 132,1. лес Ленги, деревню и фольварк Студзянки, а также кирпичный завод. Гитлеровцам не удалось овладеть Выгодой, но их неоднократные атаки в лесу Остшень не остались безрезультатными: 2-й и 3-й батальоны 142-го полка оказались наполовину окружены с севера, 1-й батальон обороняется несколько восточнее, немцы заняли лесную сторожку и остановились в 200 метрах от высоты 112,2 – командного пункта 142-го гвардейского полка и 1-го танкового полка. И хотя противник не прорвался к шоссе, ведущему из Рычивула в Магнушев, обстановка продолжает оставаться напряженной. Однако соотношение сил изменилось в нашу пользу.

Польские танки получили приказ оставаться на своих оборонительных позициях. В боевые порядки 2-го танкового полка по возможности быстрее необходимо ввести мотопехотный батальон. Главная роль на сегодня отводится 137-му гвардейскому стрелковому полку. Его 3-й батальон уже сменяется 140-м полком, а район обороны 2-го батальона берут на себя польские пехотинцы.

Генерал Глазунов в эту ночь получил от Чуйкова несколько новых артиллерийских подразделений. Батареи прибывают на огневые позиции, оборудуют наблюдательные пункты, и с рассветом им понадобится несколько часов, чтобы пристреляться к местности. Командир 4-го корпуса знает, что дивизия «Герман Геринг» еще не исчерпала наступательной силы, поэтому нужно быть осторожными и держать в резерве польский танковый полк, чтобы в случае прорыва гитлеровцев через Выгоду на Пшидвожице иметь возможность отрезать их клин у основания. На пути ожидаемого удара немцев усиливается оборона, окапываются вновь прибывшие батареи.

Часовые у землянки отдают генералу честь. Майор Александр Коваль, начальник оперативного отдела, докладывает Межицану, что радио– и телефонная связь с мотопехотным батальоном установлена.

Со стороны Радомки слышен беглый артиллерийский огонь. Бывалый фронтовик Межицан давно улавливал его, а теперь, прислушавшись, крикнул:

– Подхорунжий Твардо!

Из темноты тотчас же появилась стройная фигура командира отделения мотоциклистов 1-го танкового полка.

– Слушаю, гражданин генерал.

– Нужно узнать, что делается в Ходкуве. Там стоят танки 124 и 127, подорвавшиеся на минах,

– Сейчас никого нет. Я поеду сам.

Танкисты расстреляли все снаряды, оставив по одному в казенной части, набросали в стволы битого кирпича и, привязав кабель к спусковым механизмам, покинули танки, взяв с собой радиостанции и оружие. Укрывшись на дне рва, прощальным выстрелом разорвали стволы.

И в этот момент при свете немецкой ракеты танкисты увидели мотоцикл с коляской, несущийся по выбоинам наперерез очередям трассирующих пуль.

– Сумасшедший или заблудился? – проворчал Бархаш и оцепенел при мысли, что, быть может, это связной. Может быть, скоро прибудет тягач?

С мотоцикла ловко соскочил подхорунжий Твардо. Он узнал подпоручника, идущего ему навстречу.

– Генерал спрашивает, как дела.

– Кончились боеприпасы, мы отходим. – Генрик показал на разорванные стволы пушек.

– Подождите минутку! – крикнул сержант Цвик. – Я оставил там бинокль…

Он побежал к танку 127 и исчез под броней.

– Зачем кузнецу бинокль? – буркнул Кельчик. – Впрочем, у них под Краковом все парни бережливые…

Со стороны немцев начали стрелять орудия и минометы. Огонь усиливался. Вдруг над головой резко просвистел снаряд и угодил прямо в танк 127. Из него сразу же клубами повалил дым.

Твардо бросился к горящему танку, вытащил сержанта Цвика и осторожно положил его на землю.

– Погиб, – тихо сказал Твардо.

Мины ложились все ближе. Вот поднялся с земли и упал Воятыцкий. Савин перевязал ему окровавленную грудь и отнес раненого в коляску мотоцикла.

– Вези к доктору Стаху. Может, выживет…

Когда Твардо завел мотор, с опушки леса у Радомки через всю ходкувскую поляну двинулся в атаку немецкий батальон при поддержке десяти танков и самоходных орудий. Польские танкисты, а их осталось только пятеро, отходили вместе с советскими пехотинцами, отстреливаясь из ручных пулеметов.

Перед самый лесом им навстречу из-за горящих руин выскочило несколько немцев.

– Хальт! Хенде хох!

Кельчик поднял руки, сделал несколько шагов в сторону и – неожиданно бросил гранаты. Очередь прошла над самой его головой, но взрывы гранат смели немцев.

– Бегом! – крикнул Бархаш. – Пока дорога свободна.

Немцы захватили деревню, их танки ворвались в лес. Перестрелка продолжалась до рассвета. Утром фронт установился вдоль просеки до высокого обрыва у Радомки. Немцы овладели участком 165 – треугольником леса севернее Ходкува, приблизившись на тысячу метров к намеченной цели. И хотя до шоссе под Рычивулом оставалось два с половиной километра по прямой, сил для дальнейшего наступления у противника не хватило. В деревне и в густом кустарнике догорали семь бронированных машин. В зареве пожарищ занималось утро нового дня.

На рассвете, получив сведения об изменении линии фронта на правом фланге под Ходкувом, дивизия «Герман Геринг» начала наступление от студзянковского кирпичного завода и лесной сторожки Остшень на север.

Едва лишь забрезжил рассвет и стали видны разбитые домики у подножия высоты, более 1300 немцев при поддержке танков и батареи «фердинандов» двинулись по пологому скату. Они наступали без артиллерийской подготовки, чтобы добиться внезапности. Им хотелось захватить противника врасплох. Но лишь только первые очереди прошили воздух, гитлеровцы сами были ошеломлены: к огню пехоты неожиданно для немцев присоединились 28 танковых орудий – стреляли все машины 2-го полка. Немецкий командир отдал приказ отступать.

Замешательством противника воспользовался командир 100-го полка и вновь овладел западной частью Студзянок.

На высоте 112,2

Когда после полуночи вернулась группа разведчиков старшины Силанова, доставив пленного унтер-офицера, подполковник Чайников был в землянке Горшанова. Командиры полков решили наконец поесть. На столе стояли консервы и немецкий котелок с изогнутой крышкой, полный нарезанного лука. Рядом лежала буханка черного хлеба. Над столом в балке торчал узкий кавказский кинжал с серебряной рукояткой.

– Введите, – приказал майор.

Вместе с пленным вошел и переводчик. Немец был без шапки, в защитного цвета куртке, на ногах у него были толстые, ботинки парашютиста. Украдкой осмотревшись и скользнув взглядом по лицам офицеров, он уставился в стол и начал говорить, не дожидаясь, пока переводчик задаст ему первый вопрос.

Пленный сообщил, что с восходом солнца начнется первая атака через лес на высоту 112,2, а также на Выгоду. С этой целью на выжидательную позицию переброшен батальон парашютистов. В мае—июне они сражались под Монте-Касспио. В июле, после нового пополнения, их перебросили на восточный фронт. 30 июля они прибыли на станцию Варшава-Восточная и сразу же попали под бомбы советской авиации. Никогда раньше он не был на восточном фронте, так же как и вся дивизия, и ДКС.

– Что означает ДКС? – спросил Чайников.

– Дивизионскампфшуле.

– Дивизионная боевая школа, – как эхо, повторил переводчик и пояснил: – Это как раз тот батальон парашютистов, в котором он служил.

Далее немец рассказал, как они двинулись маршевой колонной через мост в Варшаву, затем поехали в Варку, а потом на фронт. Батальон принимал участие в боях за Студзянки, но сам он, парашютист, ни разу не выстрелил и именно…

– Довольно этой беллетристики, – резко оборвал его Горшанов. – К делу: состав батальона, вооружение, командиры…

Парашютист отступил на шаг, еще ниже опустил голову и продолжал:

– Три роты, в каждой восемнадцать ручных и четыре станковых пулемета, два миномета среднего калибра. Четвертая рота состоит из двух саперных взводов, противотанкового взвода с тремя орудиями, взвода тяжелых минометов, насчитывающего шесть стволов. Кроме того, в роте – пятнадцать ручных пулеметов. Командует батальоном подполковник Леман. Первой ротой, в которой я служил, – капитан Крумбигель. Связной командира роты – Альфонс Мюллер.

Чайников потянулся к кинжалу, чтобы отрезать ломоть хлеба. Пленный отскочил к стене и закрыл лицо руками. Переводчик прикрикнул на него.

– Он думает, что полковник хочет его зарезать.

– Голодный, глаз не спускает с пищи.

– Не с пищи. Он только на кинжал и смотрит.

– Скажите ему, что мы соблюдаем принципы Женевской конвенции.

Унтер-офицер не хотел больше говорить. Он только буркнул, что если бы не глупая пропаганда, пугающая большевиками, то от него ничего бы не узнали.

Чайников огорчился, что по его вине немец стал несговорчивым. Когда переводчик и пленный вышли, Горшанов сказал:

– Ерунда. Достаточно того, что мы узнали. – Некоторое время он молча подсчитывал цифры, записанные на бумажке, а потом проворчал: – Большая сила! Более трехсот хорошо обученных солдат, одних только ручных пулеметов шестьдесят девять. Они получат сильную танковую и артиллерийскую поддержку…

– А если перенести командный пункт? – вслух подумал Чайников. – Пусть ударят в пустоту.

– Некуда. – Горшанов покачал головой и, склонившись над картой, проговорил: – Если мы позволим оттеснить себя хотя бы еще на двести метров, то тогда фрицы ударят со стороны ходкувской поляны, оттуда всего лишь километр, и зажмут в кольцо не только мой полк, но и 170-й подполковника Дронова. И тогда они прорвутся на Выгоду и в Пшидвожице. Мы должны их задержать здесь любой ценой. Организуем сильный узел сопротивления. подготовим круговую оборону.

– Согласен. – Чайников кивнул головой.

Контратаки в лесу Остшень

Атака на Суху Волю и Басинув, начатая на рассвете, окончилась неудачей. Это не позволило командованию дивизии «Герман Геринг» развить наступление на широком фронте, но силы, которые могли быть использованы в лесу Остшень, увеличились теперь почти на 300 солдат и 10 бронированных машин. В связи с этим было решено оставить пока в резерве батальон парашютистов и ввести его в бой в самый разгар сражения, чтобы добиться значительного перевеса.

В половине пятого артиллерия и минометы открыли ураганный огонь. Через десять минут двинулись танки с пехотой.

Подполковник Леман, прозванный «старым зайцем» (что можно было бы истолковать и как «старый пройдоха»), ждал приказов, сидя у радиостанции.

Командир 1-й роты капитан Крумбигель прогуливался около своего бронетранспортера, время от времени любуясь новеньким Железным крестом, полученным за штурм Студзянок. Вручение награды состоялось прошлой ночью.

Слишком долго они бездействуют в этом лесу. Наконец сегодня – атака. Сегодня десантники капитана Крумбигеля покажут, чего они стоят. Рукопашный бой – их стихия.

Стрелки часов приблизились к пяти. И вот раздался долгожданный сигнал. Рота маршевым порядком двинулась по лесу, перешла недавнюю линию фронта, распознав ее по трупам своих и неприятельских солдат.

«Чтобы занять перед атакой исходные позиции – противоположную опушку леса, мы должны были пройти участок густого леса… Однако, прежде чем мы достигли опушки, русские батареи из стволов всех калибров открыли огонь», – вспоминал связной капитана Крумбигеля Альфонс Мюллер в ноябре 1961 года в ежемесячнике «Дер дойче фалльширм-егер».

Массированный огонь артиллерии, корректируемый наблюдателями с командного пункта майора Горшанова, захватил врасплох и рассеял 1-ю роту батальона парашютистов. Другие роты понесли незначительные потери, но тут по ним с фланга ударил капитан Виктор Тюфяков. Оставив на дамбе две дежурные машины, он быстро перебросил остальные шесть танков лесом и атаковал противника.

«Перед боевыми позициями нашей роты появился русский танк Т-34 и угостил нас такой прекрасной маршевой музыкой, которая нам, солдатам дивизии «ГГ», уже была хорошо знакома», – вспоминает Мюллер. Перевод этого поэтического языка на язык прозы весьма прост: парашютисты, двигавшиеся сомкнутым строем, не выдержали неожиданного огня 6 пушек и 12 пулеметов польских танков, рассеялись и отступили.

И в самый критический момент, когда немецкие солдаты почти дошли до скатов высоты 112,2, когда пять танков командования и разведки 1-го полка вступили в бой, когда открыли огонь Т-70 – это последнее препятствие на пути дивизии «Герман Геринг» к воротам под Выгодой, гитлеровцы не имели уже сил нарастить удар. Не имели сил, потому что советские артиллеристы и танкисты 1-й роты отбросили резервный батальон парашютистов раньше, чем он был введен в бой.

В 7.15 2-й батальон старшего лейтенанта Ишкова был атакован гитлеровцами с севера и юга. В боевых порядках советской пехоты, обороняющей южный фронт на дамбе, осталось только два танка: 116, которым после контузии Наймовича командовал хорунжий Полько Линчевский, и 117 Меликуза Зайнитдинова. Оба танка находились на расстоянии двухсот метров друг от друга. Между ними была стена леса.

Не успел Меликуз выстрелить из орудия раза три, как раздался сильный взрыв. Танк встряхнуло, изо всех щелей посыпался песок и повалил дым.

Танкисты переглянулись. Вентилятор работал. Он с шумом выбрасывал пыль и высасывал струйки дыма. Воздух в танке становился чище.

– Порядок, – сказал хорунжий Генеку. – Заряжай.

Они выстрелили еще раз. Механик-водитель сдвинул шлемофон на затылок и прикрыл уши руками. Через мгновение в наушниках послышался его спокойный голос:

– Танк горит.

Франкевич сорвал шлем. И хотя стоял грохот от огня пехоты и разрывов снарядов, было слышно, как снаружи потрескивают сухие ветки маскировки. Он откинул люк и крикнул:

– Горит!

Забыв о свистящих в воздухе пулях и осколках, танкисты мгновенно выскочили из машины, схватили лопаты и стали забрасывать песком горящие сучья, сбивать пламя, ползавшее по танку.

Когда погасили пожар и снова заняли свои места в машине, немецкая пехота и танки были уже совсем близко. Экипаж танка 117 теперь знал, что тяжелая мина разорвалась сзади, на жалюзи мотора. Броневые жалюзи были закрыты, но взрывом их разогнуло, осколки пробили бак с горючим, и оно облило ветки маскировки. Достаточно лишь искры, чтобы они вспыхнули.

Танк теперь стал неподвижным, но сражаться можно было и так.

– Хотим мы этого или нет, – сказал Зайнитдинов, – но мы должны быть героями. Об отступлении не может быть и речи.

Беспрерывно отстреливаясь, они послали радиста к Тюфякову сообщить о сложившейся ситуации. Пусть как можно скорее присылают тягач и отбуксируют танк на ремонт, потому что теперь это лишь стальной неподвижный бункер.

За танк 116 тоже взялись тяжелые минометы. Видимо, вражеская батарея имела корректировщика среди наступающих пехотинцев, потому что мины, срезая деревья, одна за другой ложились рядом с танками. Танкисты решили сменить позицию, но в тот момент, когда танк тронулся с места, что-то заклинило башню – ни влево, пи вправо.

Хорунжий Линчевский приказал заряжающему выяснить, в чем дело. Вашкевич выскочил наружу, сбросил ветки и крикнул под свистящие пули:

– Топор!

Сломанная сосенка одним концом вошла в скобу для десантников, а другим – глубоко врезалась в землю. Вашкевичу подали топорик. Он рубанул раз, другой и разблокировал башню. Но в этот момент раздалась очередь из автомата. Пули попали Вашкевичу в согнутую спину. Немцы подходили уже к линии окопов.

Танкисты втащили раненого внутрь. Грешта сделал перевязку. Павел умирал: у него была прострелена плевра. Он тяжело дышал, изо рта шла кровь.

Механик-водитель Юзеф Павловский с согласия Линчевского сделал то, чего делать не полагалось. Но они не могли спокойно смотреть, как умирает товарищ. Юзеф развернул танк и на полном ходу двинулся просеками в тыл. Раненого оставили на попечение доктора Стаха, а сами, выжимая из мотора максимальные обороты, помчались обратно. На все это ушло не более семи минут: полтора километра в одну сторону, полтора – назад.

Однако именно в течение этих семи минут произошли серьезные события. В журнале боевых действий 47-й гвардейской стрелковой дивизии в записи за 11 августа читаем следующее:

«В 7.15 батальон гитлеровской пехоты при поддержке шести танков атаковал позиции 142-го полка, пытаясь прорваться в лес на север от Дамбы. Бой был тяжелым. Комсомольцы – истребители танков, наводчик Медянников и заряжающий Зозуля – подожгли вражеский танк, однако их противотанковое ружье тут же было уничтожено попаданием артиллерийского снаряда. Зозулю ранило. Фашистские танки прорвались в глубину наших позиций. Ручной пулемет, строчивший справа, косил подбегавших фашистов, но троим из них удалось спрыгнуть в окоп. Медянников бросился на гитлеровцев и убил их саперной лопаткой… 142-му полку угрожало окружение. Штурмовая группа, в состав которой входили коммунисты Першилов, Тилькин, Курбатов, Ткачев и Войтенев во главе с парторгом 1-го батальона Своленко, с боем прорвалась к своим».

Следует добавить, что вместе со штурмовой группой прорвались и более десятка солдат из роты автоматчиков 1-го танкового полка под командованием капитана Францишека Падлевского.

Эту лаконичную информацию, между строк которой следует видеть ярость наступавших и упорство обороняющихся, можно дополнить оперативной сводкой 47-й гвардейской стрелковой дивизии № 073 от 18.00 того же дня. В ней говорится, что полк майора Горшанова потерял 14 человек убитыми, 49 ранеными, одну 76-мм и одну 45-мм пушки. Гвардейцы быстро пополнили потери оружия и боеприпасов, собрав в своих окопах брошенные гитлеровцами 6 ручных пулеметов, 21 винтовку и 30 автоматов.

Кто знает, возможно, фашистам и удалось бы расширить прорыв далее на восток, если бы не захлебнулась их атака с севера на лесной квадрат 111 и если бы одновременно с контратакой штурмовой группы Своленко и Падлевского капитан Тюфяков, повернув на 180 градусов, не двинулся бы на помощь защитникам дамбы, ведя за собой также и танки хорунжих Уфналя, Резника и Бабули. Один немецкий танк они подожгли, а три других, потеряв поддержку пехоты, спешно отошли, отстреливаясь из орудий и пулеметов. На восточном фланге немецкого прорыва фронт затих, обессиленный трижды возобновляемыми атаками за три с половиной часа.

Боевое крещение

От леса Гай до рубежа Целинув, Суха Воля, куда в 7.00 должен прибыть польский мотопехотный батальон и «занять оборону на стыке 47-й и 35-й дивизий, чтобы быть готовым во взаимодействии со 2-м танковым полком отразить атаки противника», по прямой – пять, а дорогами – от шести до восьми километров. Если идти по прямой, пришлось бы передвигаться по колено, по пояс в грязи.

Свежее, умытое росой солнце вставало из-за Вислы. Войска выходили из лесу на поля. Взводы шли двумя колоннами, отбрасывая длинные тени.

Уже видно весь батальон – почти 700 человек, вооруженных автоматами и винтовками. Солдаты несли 35 ручных пулеметов, 18 противотанковых ружей, тянули 15 станковых пулеметов. Сзади пылили автомашины минометной роты, везущие боеприпасы и шесть 82-мм минометов. Не видно лишь противотанковой батареи. Она осталась прикрывать переправу. Вид батальона радовал сердце. Немногие гвардейские полки, сражающиеся под Студзянками, могли сравниться с ним по численности.

Встречные советские солдаты отдавали честь, весело шутили, желали удачи.

Командир отделения 3-го взвода Франек Подборожный, выйдя из колонны, подбежал к советскому солдату. Поляк отдал ему короткий изогнутый магазин от своего автомата, получив взамен круглый, более тяжелый, но вмещающий вдвое больше патронов.

– Хочешь застрелить семьдесят одного немца? – засмеялся русский.

– Как можно больше, – ответил плютоновый, – чтобы скорее кончилась эта проклятая война.

– Правильно!

Советский майор-артиллерист, увидев проходящих по опушке леса солдат, крикнул:

– А вы осторожней, ребята! Немцы недалеко!

Предостережение было воспринято со смехом. Когда выходили, то слышали впереди частую артиллерийскую стрельбу, но теперь все утихло. Солдаты держались гордо: чем меньше понятия имел кто о фронте, тем больше задирал нос. Многие шли в бой впервые.

Сосредоточив главные своп силы на захвате Выгоды, чтобы открыть путь на Пшидвожице, с запада и севера гитлеровцы прикрыли свой клин тремя опорными пунктами: фольварком Студзянки, кирпичным заводом и лесной сторожкой Остшень. В окуляры стереотруб просматривалась плоская открытая местность под Дембоволей и далее – почти до самого Тшебеня. Фашисты давно заметили приближающийся батальон. Какая-то нетерпеливая батарея открыла заградительный огонь, послав несколько снарядов, но высшее начальство приказало прекратить обстрел.

Донесения мгновенно дошли до штаба в Воле-Горыньской, откуда по радио были вызваны самолеты. Артиллеристы ждали: молчали орудия, молчали на наблюдательных пунктах командиры-профессионалы, хорошо изучившие ремесло войны. С каждым мгновением это молчание становилось все более грозным.

Время приближалось к шести часам. Головные взводы вступили на темный, влажный ковер лугов. Через цейссовские стекла уже хорошо были видны мундиры цвета выцветшей зелени – иные, чем советские. И вот одновременно сразу в десяти местах прозвучало одно короткое слово:

– Огонь!

И сразу же прогремело более ста выстрелов. По всему фронту зарычали жерла стволов.

Обстрелянные роты рассеялись. Их преследовали десятки снарядов.

В небе, гудя более чем тридцатью моторами, как стая стервятников, появились пикирующие бомбардировщики люфтваффе.

Военная наука учит беспрекословно подчиняться приказам и сразу же выполнять их. Вырабатывает в солдате автоматизм рефлексов. Готовит не только к парадам, но и к боям. Привыкший к послушанию и дисциплине, солдат не поколеблется исполнить приказ командира даже под огнем, он легче приспособится к условиям боя, быстрее привыкнет к опасности. Однако существует граница, за которой голос дисциплины может быть приглушен самым сильным, самым естественным и первобытным из всех человеческих инстинктов – инстинктом сохранения жизни. Преобладание этого инстинкта при слабой воле мы называем трусостью.

Но будем осторожны с этим словом. Каждый, кто побывал под огнем артиллерии и под бомбами, кто, примкнув штык к винтовке, готовил в стенке окопа ступеньку для ноги, чтобы по сигналу атаки выбросить свое тело в воздух, полный пуль, – знает, что такое страх. Знает, что легче вынести активный, но ожидаемый обстрел, чем захватившую врасплох близкую очередь автомата.

Всем фронтовикам знакомо это проклятое чувство. В течение секунды оно в состоянии рассеять и уничтожить боевое подразделение. И в то же время проявление этого чувства, когда идет истинное боевое крещение, помогает узнать, кто из товарищей, подчиненных и командиров, настоящий солдат. Люди побеждают страх. К ним возвращается способность мыслить. И вот один, другой, десятый возвращаются в строй – более твердыми, более умными и отважными, чем несколько минут назад.

Возвращаются они по разным причинам: чтобы оказаться под опекой офицера, авторитет которого они признают; из-за чувства стыда перед другими и перед самим собой; иногда ими руководит чувство товарищества, ненависть к врагу или стремление бороться за правое дело. В каждом таком возвращении есть хотя бы грамм самого ценного металла, хотя бы щепоть героизма.

Сколько же вас, отважных, среди тех семисот, называемых мотопехотным батальоном 1-й танковой бригады имени Героев Вестерплятте? Сколько вас там, где снаряды выбивают бешеный ритм?

Когда на них обрушились артиллерийские снаряды, они бросились в ближайший лесок, спрыгнули в пустые окопы, залегли. Чертовски долго длился этот огонь.

– Встать! Вперед! – передавался из уст в уста приказ командира роты поручника Сырека.

Поднялись, побежали, но их тут же накрыли новые залпы. Залегли в воронках. Плютоновый Подборожный обхватил руками голову – хоть немного прикроют. Не успел подумать, как осколок попал в левую руку.

– Назад! – кричал кто-то, а другие повторяли.

Повторять было не нужно: подгоняемые страхом, солдаты врассыпную бежали по той самой дороге, по которой пришли в лес.

– Стой! Стой, черт возьми!

Кто-то выстрелил в воздух. Подборожный тоже дал короткую очередь, преграждая путь своему отделению.

– Стой, ребята!

Тяжело дыша, все останавливались. Налитыми кровью глазами со злостью смотрели на подофицера и беспокойно оглядывались назад, на поле, перепаханное снарядами. Подборожный чувствовал, что достаточно одного более близкого залпа – и они снова побегут. Тогда уже никто не сможет остановить их.

Их остановили самолеты, выскочившие на бреющем полете из-за того леса на горке, откуда били пушки. Самолеты эти пронеслись над фронтом и бросились на рассеянный батальон, чтобы докончить то, что начала артиллерия. Пехотинцы, понимая, что проиграют соревнование с самолетами, снова прижались к земле, укрылись в воронках.

Сержант Кочи, заместитель командира роты по политчасти, нырнул в одну воронку с пулеметчиком Фелеком Пекарским. Перевернулся на спину, чтобы видеть штурмовики.

– Лупим? – спросил он и толкнул локтем соседа.

– Лу-упим по су-укиным детям, – заикаясь, прокричал капрал.

Они начали стрелять из ручного пулемета и нагана. Может показаться смешным и даже глупым – два дула против тридцати бронированных штурмовиков, которые, сбросив бомбы, бьют из пушек и пулеметов. Однако через минуту еще кто-то начинает стрелять из винтовки. Заговорил второй «Дегтярев», третий, застрекотали автоматы.

Выстрелы разбудили роту. Налет обозлил солдат. Когда штурмовики, исчерпав боеприпасы, улетели, пехотинцы встали и решительно двинулись на юг, где в окопах за сырыми кустами ольшаника ждали смену гвардейцы 137-го полка.

Автомашины минометной роты на полевой дороге – отличная цель. После первого залпа водители начали тормозить, но поручник Метлицкий крикнул во весь голос:

– Жми, ребята, жми!

Вслед за автомашиной командира три грузовичка, несясь со скоростью 80 километров в час, минуют Тшебень, летят по колеям, оставленным крестьянскими телегами.

Расчеты ругаются, придерживают ящики с минами: а вдруг какая-нибудь ахнет на выбоине и разнесет все вдребезги. Немецкая батарея старается нащупать колонну. Осколки пробивают брезент, разбивают стекла в кабинах.

– Жми!

Они проскочили мостик через ров. Поворот влево, вправо. Грязь брызгает из-под колес. Первая машина вязнет, закрывая проезд остальным. Кто-то спрыгивает, бежит в кусты. Командир роты старший сержант Цинамон догоняет парня, хватает за ворот:

– Куда смываешься, молодец?

– Минометы навьючить! – приказывает Метлицкий, и его громкий голос действует успокаивающе.

– Спокойно, ребята, здесь нас не видно! – кричит Анфорович, заместитель командира. Он давно уже офицер, но звездочек еще не получил.

И действительно, снаряды падают за ними, вспахивая луг у моста.

Расчеты, как на учениях, хватают, что кому полагается, – ствол, плиту, двуногий лафет, металлические ящики с минами. При этом, может быть, лишь более нетерпеливо застегивают пряжки.

– Вперед! – командует Метлицкий, а Цинамон подгоняет водителей, которые, вытянув машину из грязи, маскируют ее свежими ветками, чтобы быть готовыми к следующему налету штурмовиков.

Появляются отдельные самолеты. Они сбрасывают контейнеры, рассыпающие десятки маленьких бомб. Полчаса назад они могли бы задержать роту, может быть, даже рассеять, но не сейчас, когда спала первая волна страха, когда солдат подгоняет стыд за эту беготню по кустам, когда усиливается ярость и желание достичь, наконец, окопов и схватиться с гитлеровцами в рукопашной. Поэтому, когда воет контейнер, пехотинцы лишь припадают на несколько секунд к земле. Фыркают бомбочки, взрываются на болоте, оставляя большую часть осколков в грязи. Они больше нагоняют страха, чем наносят урона.

Кочи слышит, как что-то тяжелое ломает над ним сучья. Одновременно с глухим стуком мелькает мысль: конец. Проходят секунды. Тишина. Он поднимает голову – и видит жестяной лоток, половину металлического контейнера. Начинает смеяться. Вылезая из-за ближайшей кочки, вместе с ним хохочут поручник Сумеровский и хорунжий Василевский – помощник начальника штаба батальона. Позавчера он сбежал из госпиталя.

– Как твоя малярия? – спрашивает Иоахим.

– Лечу грязевыми ваннами, – отвечает Мэриан.

Прыгая через покрытые ряской болотца, все трое выбираются на луг около деревни. Впереди справа мелькают зеленые мундиры солдат.

– Какая рота? – спрашивает Сумеровский.

– Хорунжего Гугнацкого, – отвечает пехотинец.

– Мы немного отстали, – объясняет другой извиняющимся тоном.

– Где командир? – хочет узнать Василевский.

– На линии, – отвечает ему старший сержант Трояновский, старшина 2-й роты, подходя большими шагами. – Я замыкаю строй и подбираю тех, у кого от страха глаза вылезли, – объясняет он и смачно по-матросски ругается, желая напомнить офицерам, что до войны он служил боцманом на эскадренном миноносце, а в сентябре оборонял Вестерплятте.

Разговор прерывается, потому что доносящийся сверху свист мин принуждает их немедленно искать укрытия. Между домиками они видят испуганную женщину с ребенком на руках, бегущую в сторону ольшаника. За веревку она держит корову.

– Стой! – кричат ей. – Ложись!

Но женщина не слышит или не хочет слышать и бежит вперед. Каким-то чудом ни один осколок не задевает ее. Из-за болота снова бьют советские гаубицы, подавляя огонь минометов. Женщине остается всего несколько шагов до густых зарослей, сейчас она укроется в них. Но тут издали раздается очередь станкового пулемета, пули срезают траву рядом с коровой. Женщина в испуге останавливается. Гитлеровский пулеметчик безошибочно вносит поправку в прицел, срезая человека и корову одной очередью.

На луг выбегает санитар из 1-й роты Мечислав Дембковский. Не обращая внимания на третью очередь, он становится в траве на колени, но через несколько секунд отползает в сторону – женщина и ребенок мертвы. Подстреленная корова лежит на лугу бело-черным пятном, она поднимает тяжелую голову, мычит и пытается языком достать неподвижную руку крестьянки.

Жалобное мычание коровы слышится и в песчаных окопах на предполье Сухой Воли, где начальник штаба 137-го гвардейского стрелкового полка капитан Терновенко вторично спрашивает Сумеровского и Кулика, заместителей командира батальона по политической и строевой части: