Текст книги "Я — МОЛОТ ПРОТИВ ВЕДЬМ"

Автор книги: Яна Розова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 16 страниц)

– А то, что прочитали...?

– Ой, вообще бред! Отрывки из одного романа. Я долго думала, откуда это взято, потом вспомнила – это «Легенда об Уленшпигеле». Сцены пыток. Ну, там кости ломают инквизиторскими орудиями пыток и на дыбе... Всякое такое. Сумасшедший прислал. А вложения, наверное, еще хуже. Так что я не стала убиваться, когда эти письма из компьютера пропали!

– Пытки? – переспросил Паша. – Инквизиция, пытки, пентаграммы, шабаш. Кто-то сломал себе голову на этом. Когда пришло первое письмо?

– В начале мая.

– А подпись стояла?

– Да. Две буквы: «З.А.». Вы думаете, что... Пожары в церквах и мои письма связаны? Вы сказали «пентаграммы». Это вы имели в виду пентаграмму, которую ваш священник нашел у церкви? Павел Петрович, скажите честно, в газетах правду пишут про кости? Не врите мне!

Он закурил новую сигарету и окинул тоскливым взглядом окрестности. Света ждала ответ. Седов набрал в легкие воздух и тут раздался звонок в дверь. Хозяйка, наскоро извинившись, побежала открывать. Паша с облегчением выдохнул, выбросил сигарету за балкон и направился следом за ней.

Света открыла дверь и, не тратя лишних слов, бросилась новому гостю на шею.

– Федька! Федька! Приехал! – счастливо пищала она, пока брат кружил ее по коридору, смеясь и целуя ее волосы.

Седов наблюдал за семейной сценой со снисходительно-ревнивой улыбкой, которую поспешил стереть с лица, как только Федор поставил сестру на пол. Парень выглядел лет на двадцать и был чуть выше среднего роста, широкоплечий, лицом немного похожий на сестру, только смуглее.

– Светка, ты подросла! – сказал он похлопав ее по плечу и обернулся к Павлу: – А это кто? Твой любовник?

– Нет еще, – схамил Седов и протянул Федору ладонь для рукопожатия. Тот рассмеялся и крепко стиснул Пашину руку.

– Это Павел Петрович Седов... – Света хотела было продолжить, но тут в прихожей раздался звучный голос:

– Светлана! Встречай гостя! Э, да тут уже целая собачья свадьба!

Услышав этот голос, еще до появления самого хозяина квартиры-музея имени Ивана Павловича Фирсова, Седов представил себе крупного краснолицего мужика. Однако Ванечка оказался мужчиной вполне изящной комплекции, с аристократически надменным выражением на физиономии. При появлении мужа лицо Светы на секунду приняло выражение глубокого отвращения, но она привычно подавила его и, надев приветливую улыбку, повернулась к вновь вошедшим. Седов презрительно наморщил нос, а Федор широко улыбнулся, пропустив Ванечкину мерзкую фразу мимо ушей.

– Светлана! – снова зарокотал Фирсов. – Смотри, кого я привел!

Света увидела, как из-за спины мужа выплыл невысокий лысоватый, носатый человек в кожаных брюках, обвисших на костлявой заднице. Она пригляделась, но вспомнить кто это не смогла.

– Не узнаешь? – радовался Ванечка. – Это же Гарик Симонян!

– А! – коротко произнесла Света.

Широко разрекламированный гость бросился обнимать хозяйку. Через его плечо Седову был виден совершенный греческий профиль Светланы. Уголки ее губ были брезгливо опущены.

– Света! Ты все молодеешь и хорошеешь! – щебетал Симонян, лапая ее.

– Да-да, – торопливо высвобождалась из его рук Света.

– Идешь к женщинам? – сказал Фирсов некстати. – Не забудь плетку!

– Ну, зачем же так? – пробормотал Гарик и снова резво потянулся к Свете. Она ловко отпрянула и спряталась за брата. Симонян не успел затормозить и уткнулся носом в мускулистую грудь Федора. Он поднял голову, Федор смотрел на него сверху вниз.

– Это из Ницше, – пояснил он сластолюбцу.

– Мой брат Федор, – представила Света.

– Очень приятно, – ответил Симонян, ретируясь.

– А это – Павел Петрович Седов.

Все обернулись на рыжего следователя, но он не смутился и отвесил ироничный полупоклон. Свете не хотелось говорить о причинах визита Седова при муже. Она немного замялась, но Фирсов уже забыл о постороннем мужчине в своем доме. Света решила помолчать, пока не прозвучит конкретный вопрос.

– Проходите, не стойте на пороге, – поторопила она собравшихся. – Сейчас будем обедать.

Ванечка, Симонян и Федор двинулись в сторону столовой. Фирсов рассказывал брату жены о своем выдающемся друге – художнике Игоре Симоняне. Федор улыбался и кивал. Потом отлучился помыть руки с дороги. Его не было довольно долго. Все уже сидели за столом, когда Федор вернулся, его волосы влажно блестели, а глаза немного покраснели.

Пока хозяин умничал в гостиной, Света нырнула на кухню, и Седов догнал ее только возле огромного двухкамерного холодильника, откуда она уже извлекала семиведерную эмалированную кастрюлю с супом.

– Светлана, можно я останусь на обед? – спросил он.

– Павел, я уже пригласила вас! Конечно оставайтесь! Познакомитесь с Федей поближе.

– Откуда он приехал?

– Из Москвы. Он там работает в банке. Федя получил образование за границей. Он необыкновенный!

– В чем?

– В чем хотите! – Света поставила на поднос хлебницу, супницу и тарелку с пирожками. – Поможете?

Седов взял тяжелый поднос.

– Светлана, – попросил он хозяйку. – Не говорите остальным о том, кто я и зачем пришел! Давайте скажем, что я наглый страховой агент, от которого вы не можете отвязаться.

– Даже Феде так сказать?

– Да, – Седов постарался сказать это максимально убедительно. – Пока – да.

– Ладно, – Света отвернулась к шипящей сковороде на плите, а Паша понес свою ношу в столовую.

Обед прошел не совсем гладко.

– Ах, какой божественный суп! – восторгался Симонян.

– Пересолен, и вообще я грибной не люблю! – отозвался Ванечка.

– О вкусах не спорят! – Федор попытался сохранить Свете приличное настроение.

– «Вкус – это одновременно и вес, и чаша весов, и тот, кто взвешивает; и горе живущим, которые хотят прожить без спора обо всем, что касается взвешивания!» – изрек Фирсов.

– Ванечка, ты новую книгу прочитал? – спросила Света невинно.

– Да, – ответил тот с достоинством. – Да, я читаю книги. Но, женщинам этого не понять!

– Куда нам! – ответила Света.

– Ну, только не такой женщине как Светочка! – лебезил Симонян.

Седов случайно поднял глаза и увидел, что Федя, отставив тарелку, пристально смотрит на Симоняна. Через минуту он отвел взгляд и опустил глаза. В выражении его тонкого лица было нечто странное, мало соответствующее обстановке семейного обеда. Он будто размышлял о чем-то потаенном и не мог прийти к однозначному выводу.

Разговор зашел о самых будоражащих событиях, произошедших за последнее время в области. Первым об этом заговорил Федя, стряхнув свои раздумья:

– Я в аэропорту газету купил, а там написано, у вас народ церкви жжет. И вообще черт знает что творится! Мэра вашего желтая пресса грязью поливает, что заткнуть их некому. Почему вы не защищаете вашего градоначальника?

– Это сатанисты церкви жгут, – сказал Ванечка авторитетно.

– Да? – удивился Федя, – Здесь есть такие?

– Конечно, – Фирсов, кажется, знал, о чем говорил. – А вы, – он обратился ко всем присутствующим, – читали, как сам сатанист и признался? Вот же говнюки! Такое творят! Это все народ от жиру бесится. Там же одни крутые собрались, на перевернутые кресты мочатся, «Отче наш» задом наперед читают. А теперь вот людей режут и их кровь пьют, а потом церкви жгут. Сволочи! Мерзавцы! Всех надо переловить и пересажать! И, главное, кое-кто из областных руководителей в этой секте состоит. Мэр в том числе! Вот потому их еще и не посадили, сволочей!

– Их не посадили, потому что нет достаточных доказательств их вины, – не выдержал Седов и, опомнившись, прикусил язык. Но было уже поздно. Фирсов обратил на него свое пылающее праведным гневом лицо и обрушился на рыжего сыщика всей своей ораторской мощью:

– А вы кто такой, позвольте спросить? Вы юрист? Вы адвокат дьявола? Как вы сюда попали?

– Это страховой агент, – стараясь выглядеть спокойной пояснила Света.

– Вот и страхуйте себе на здоровье! Что, небось обрадовались, что храмы православные не застраховали? Вот из-за таких, как вы, мы так и живем! – провозгласил Ванечка пафосно, – Вам все равно! Вами крутят сатанисты, вас грабят, насилуют и жгут, а вы молчите все. Законы все соблюдаете!

Когда Фирсов умолк, вполне довольный собой, Седов, не сумев следовать взятой на себя роли до конца, поднялся со своего места и, сухо попрощавшись, направился к выходу. Симонян смотрел в тарелку, Федя вежливо сказал: «До свидания!», а Света пошла проводить его. Она даже не удивилась Ванечкиной выходке. Чего-то подобного всегда следовало ожидать.

– Павел Петрович... – начала Света в коридоре, желая извинится за мужа. Но, осеклась, увидев на его лице понимающую улыбку.

– Ничего, – сказал он. – Я сам виноват. Надо было промолчать. Все в порядке.

Света замялась, не зная, что ответить на его великодушие, а Павел уверенным и ласковым движением взял ее за шею ладонью и притянул к себе. Его губы были жесткими и теплыми, а дыхание пахло знаменитыми Светиными пирожками. Света ответила на его поцелуй так, будто давно о нем мечтала. Через тридцать секунд Седов отпустил ее и исчез за дверью.

В столовой Ванечка читал лекцию о Сверхчеловеке.

Света вошла в квартиру Седова через три дня. Часы показывали пять минут пятого. Ее сердце возбужденно стучало. Павел молча протянул к ней руки и она, так же не находя слов, шагнула ему навстречу. Он обнял ее со счастливым вздохом обретения, Света опустила голову ему на плечо. Они постояли немного, проверяя свои ощущения. Впрочем, один из двоих вполне был уверен в своих чувствах. И лишь сторонний наблюдатель, если бы такой появился, отметил бы, что для внезапной страсти в их объятии было, пожалуй, маловато экспрессии.

– Как хорошо, что ты приехала! Я люблю тебя, – сказал Паша и поднял ее склоненное лицо, чтобы заглянуть в чудесные голубые глаза.

– Не слишком ли быстро? – ответила она, улыбаясь.

– Уже десять дней люблю. А ты?

– Паша, ты мне нравишься, – Света имела маловато опыта в части любовных признаний. – Уже десять дней.

– Ты полюбишь меня, – сказал он без сомнения. Света подумала, что таких нахальных типов еще не встречала. Пожалуй, он и в самом деле, сумеет ее убедить в чем угодно.

Он не хотел долго говорить, и поэтому они вскоре оказались в постели, а потом, когда Паша принес ей стакан воды из-под крана и подал уже прикуренную сигарету, Света спросила, зачем он пригласил ее.

– Ты еще не поняла? – поинтересовался он ехидно и наморщил свой нос, усеянный веснушками. – Может повторить?

– Пока не надо, – засмеялась она устало.

– Свет, зачем ты живешь с этим идиотом Фирсовым?

Вопрос прозвучал довольно грубо. Света привстала на кровати, обнажив великолепную грудь, и сказала недовольно:

– Не будем об этом!

– Будем, – решил он и снова стал приставать с вопросами: – Ты же не из-за денег с ним живешь! Я знаю. Чувствую. Тебе плевать на деньги. Расскажи мне, я не понимаю!

– Мне противно сейчас даже говорить об этом, – ответила она грустно. – Мне до безобразия хорошо с тобой. Знаешь, не хотела говорить этого, но... Ты мой первый любовник. Я никогда такого не делала.

– Я знаю.

– Откуда?

– Я же сыщик.

– Кто тебе может такое рассказать?

– Бабки на лавочке у подъезда! На самом деле, – признался он лукаво, – это понятно по тому, как ты сексом занимаешься.

Света смутилась, но Седов игриво ущипнул ее за бок и пообещал провести краткий курс молодого бойца.

– Молодого? – хихикнула Света. – Да я скоро бабушкой буду!

Они засмеялись. Устроившись поудобнее, настырный Седов снова потребовал историю ее жизни.

– Ты же сыщик, ты и так все знаешь! – откручивалась Света. Паша умильно потерся щекой о ее руку, подлизываясь, и тогда она начала говорить: – Случай, ничего больше. Мы встречались с Ваней Фирсовым в институте, потом переспали. Я забеременела. Сразу после этого умерли мои родители. То есть погибли в автокатастрофе. Феде было десять лет, я была беременна. У меня чуть крыша не поехала, а Ваня, и я благодарна ему за это, предложил мне выйти за него замуж. В тот момент это была мне поддержка. Я слабая, всегда была слабой. Никогда не могла принять решение сама. Так попала в его семью. У него папа тогда ректором нашего вуза был. Карьера Ване и мне была обеспечена. А когда родилась Маринка... Она мне тяжело далась, я чуть не преставилась в роддоме. В больнице потом три месяца валялась, и за это время мне ее ни разу не привезли! Я так хотела держать ее на руках, кормить грудью, вставать к ее кроватке ночью!

Света замолчала, склонив искаженное застарелой саднящей болью лицо. Паша поцеловал ее в висок и потом ободрял поцелуями и поглаживаниями, но все-таки требовал продолжать рассказ.

– Не могу то время вспоминать! Мне так хотелось держать дочь на руках все время! Я просто рехнулась на ней. Пришла из больницы – а дома с Маринкой няня! Меня не пускают к ней, говорят, что я слишком слабая, уроню ребенка. Своего ребенка уроню! Я – к Ване, а он – мама лучше знает! Господи!

– А Федор?

– Федю отправили учиться за границу. Я сначала так благодарна Фирсовым была! На Федю у меня уже не хватало ни сил, ни мыслей. Потом узнала, что это не они платили за обучение, а фирма моего отца. К тому же, продана была моя квартира и с книжки сняты все сбережения родителей. Так что, семейка загребла жар чужими руками. И от Феди избавились, чтобы не мешался и не потратились! Ну, не на что обижаться, конечно. Они же не обязаны брать мои проблемы на себя. Только противно было, когда они себе перед знакомыми медали вешали: ах, как они о внучке заботятся, ах, у них невестка только на диване лежит и ничего не делает, ах, они о Феде заботятся как о родном!

– А где родители Фирсова сейчас?

– В Москве. Его папа в гору попер. Поехал в Америку лекции о перестройке читать, а потом осел в столицах. Книги пишет, студентов учит. Без его родственников стало легче.

– Почему не уйдешь от него?

– Я живу с ним ради дочери. Ради ее будущего. К тому же, Маринка любит папу. Да и куда мне идти? Ни гроша нет своего. Работать я в свое время не стала. Сначала из-за здоровья, все болела после родов. Лет пять не могла очухаться. А после отъезда родственников дом веду, так сказать. Ванечка терпеть не может посторонних в доме. Никакой прислуги, никаких кухарок. Я все делаю сама. Получается, что довольно много времени уходит. Да и Маринку он отсудит запросто. С его-то деньгами и связями!

– А Федя приезжает погостить?

– Да... – она подумала и добавила: – Мне кажется иногда, что я так люблю его и горжусь им, потому что хочу дать ему то, что недодала в детстве. Он сам по себе такой чудесный вырос, я же ничего в него не вложила! Ни души, ни добрых слов. Мне было не до него. Ужас!

Света вдруг заплакала. Она и сама удивилась этому. Слезы всегда казались эмоциональным излишеством, перебором. В обычной своей жизни жалобить слезами ей было некого, а плакать в одиночестве – все равно что пить самому с собой. Но сейчас ее обнимали ласковые руки, и она говорила о том, что никому не рассказывала раньше. Паша прижал ее к своей груди и стал качать как ребенка, шепча что-то милое на ушко.

Позже, одеваясь, Света спросила Седова, который из постели выбираться не собирался:

– Никуда не спешишь? А как твое расследование? Продвигается?

– Угу, – ответил он, любуясь стриптизом наоборот.

– Так эти письма, в компьютере, они еще кому-то приходят?

– Почему? – он не сразу въехал в ситуацию.

– Я подумала, – сказала Света, застегивая юбку и поправляя свитер, – что многие такое получают. Кто-то с тараканами в голове их рассылает.

– А-а! – понимающе протянул Паша, но комментировать ее догадки не стал.

– Так это сатанисты или нет? А что в этих вложениях к письмам? – Света закурила и присела на постель. Уходить ей не хотелось, но время поджимало. Чтобы немного собраться с мужеством, Света прибегла к обычному своему методу – к перекуру.

– Пока не знаю.

– Из тебя слова не вытянешь! – засмеялась Света и погладила пальцами его рыжие вихры. – А я кое-что забавное вспомнила. Этот Гарик Симонян, он же идиот! Он однажды нарисовал шестиконечную пентаграмму.

– Что? – Пашу словно током ударило. – Когда это?

– А еще в институте. Мы устроили инсценировку шабаша на Вальпургиеву ночь, и Гарик рисовал плакаты. А так как он идиот, то и нарисовал бред всякий. Мы сначала не хотели это вешать, но...

– Вальпургиева ночь, это когда? – перебил ее Седов.

– Это ночь с тридцать первого апреля на первое мая.

– Зачем твой муж привел Симоняна на обед? – Света удивленно наблюдала за Пашей, который был уже почти одет, хотя всего полминуты назад и не помышлял двигаться с места!

– Ты куда собрался? – спросила она.

– Вспомнил, что машину надо отогнать на стоянку. Хочешь, подвезу тебя?

– Давай...

– Так зачем Фирсову Симонян?

– А Ванечка баллотироваться собрался куда-то. А у Симоняна бывшая жена председатель какого-то там важного комитета или избиркома. Я этим не интересуюсь.

– Значит, Фирсов выбирается? Узнай точно – куда!

Они уже вышли из квартиры на лестничную клетку.

– Ладно... Совмещаешь приятное с полезным? – в ее тоне звучало предчувствие обиды.

Седов заглянул ей в глаза и понял чуть больше, чем она хотела показать. Он снова притянул ее к своей груди и сказал:

– Света, я может, плохо объяснил или ты меня не хотела слушать! Я люблю тебя. Ты для меня – не приключение. Ты – теперь мой воздух и мой хлеб.

– Но делишки свои ты обстряпать не против?

Причиной ее упрямства было давно вколоченное Ванечкой в ее голову правило: любовь – это в романах. В жизни каждый старается для себя. Света, имеющая довольно хороший мыслительный аппарат на плечах, тем не менее, всегда считала, что Ваня лучше знает жизнь и людей. Да и редкие столкновения с жизнью и людьми в основном подтверждали Ванечкину правоту.

– Дурочка, – услышала Света слова любовника. – Ты просто должна мне верить. И еще: мне надо порыться в твоем компьютере. К сожалению, – рассуждал он, выпустив Свету из объятий и направляясь к лифту, – я не сумел поладить с хозяином дома и появляться у тебя, когда мне надо, но, к счастью, я соблазнил хозяйку.

Наверное, Света была слишком выбита из седла своим свиданием, потому что чувство юмора у нее немного глючило. Она испуганно посмотрела на Седова, но, заметив хитрую морщинку на его переносице, фыркнула и рассмеялась.

– Что ты завтра делаешь? – спросил Седов в машине.

– Еду с Федей на прогулку. Ванечка даст свой «Мерс». Федя попросил меня покататься с ним, окрестности посмотреть. Он говорит, что Гродин растет как на дрожжах и каждый год удивляет его все больше.

– Когда же мне к компьютеру подобраться?

– Давай послезавтра. Утром никого не будет. Ванечка катит в Москву по делам, а Федя уедет к друзьям погостить.

– Годится. Здесь высадить?

– Да...

– Стой, дай поцелую!

Увидев Пашу на пороге, Света почувствовала, как ужасно она соскучилась по нему. С момента их расставания прошли тягучие сутки, и все это время она думала о нем. Вспоминала это удивительное ощущение... Как же правильно определить его? Ощущение любимости. Когда ты – будто бы центр мира, а он смотрит на тебя, обожествляя каждое твое движение, и упивается твоим дыханием, и ждет твоего взгляда как манны небесной. Если Павел лгал ей, то делал это умело и даже артистично.

Света вполне отдавала себе отчет, что влюблена в рыжего сыщика. Она давно мечтала о чем-то таком, о ком-то, кто дал бы ей почувствовать биение пульса жизни.

Конечно, ей давно пришлось смириться со своей ролью домработницы и красивого эскорта при влиятельном муже. Фирсов обожал появляться на людях с женой. Вдвоем они выглядели прекрасно: красивые, стройные, уверенные в завтрашнем дне. Ванечка понимал, что Света своей мягкостью и очарованием сглаживает его откровенное хамство и любил попользоваться этим. Если ему нужен был человек, то рано или поздно его приглашали в дом к Фирсовым, где милая красавица-жена хозяина очаровывала гостей пирогами, беседами и улыбками. Со стороны Света и Ваня сильно напоминали идеальную пару.

Но стоило супругам остаться наедине, как все становилось на свои места. Ванечка упражнялся на жене в злом остроумии, а она чаще терпела или пыталась огрызаться. Они скандалили, Света плакала. Ванечка смеялся. Иногда Света склонялась к мысли, что садизм и есть основная радость в жизни Ванечки. А ей хотелось любви. Хорошего, простого, нежного любовника, который не требовал бы слишком много, но давал достаточно. Ей тоже хотелось потешить свой полузадушенный эгоизм, почувствовать себя женщиной, прекрасной, желанной, свободной, просто взять – и выйти из-под контроля! Отвязаться, оторваться и... вернуться назад.

Ее мотивы сохранять семью были просты, но не банальны. Паша был абсолютно прав, утверждая, что Свете не нужны были деньги Фирсова и сытенькая житуха, которую тот обеспечивал. Еще меньше ей нужен был сам Ванечка, самодовольный злой идиот, которому все было позволено происхождением, воспитанием и нынешним положением. Она не говорила этого подругам, зная, какими надуманными покажутся им ее проблемы. Но Света не лгала Павлу, когда признаваясь, что остается с мужем только из-за Маринки. Ей самой никогда не дать дочери такого хорошего образования и базиса для начала карьеры и взрослой жизни вообще, как дает семья Фирсовых. И пусть они видятся редко, пусть Света живет только в ожидании очередных каникул и приезда дочери, пусть даже Марина отдалилась за последний год, стала почти чужой, но оно того стоит!

«Я потерплю, – думала Света, каждый раз оставаясь в пустой после отъезда дочери квартире. – Я буду ждать... Все будет хорошо! Вот, Федя получил же толчок в жизни. Ну, кем бы он был без образования? Без поддержки Фирсовых. А сейчас преуспевает в жизни, хоть и очень молод. Нет, Фирсовых придется терпеть. Я потерплю».

Она терпела, а с появлением в ее жизни этого смешного и ласкового парня смогла бы выдержать еще лет пятнадцать запросто. Паша питал ее необходимой силой, запас которой катастрофически иссяк в последнее время.

После всех поцелуев и признаний влюбленные направились в обнимку, но не в спальню, а в кабинет, где стоял компьютер. Оба знали, что времени достаточно, но Седова что-то сильно беспокоило, и он сказал, что сначала дела.

– Как покаталась с братом? – Паше хотелось знать о каждой минуте жизни любимой.

– Здорово! – Света даже руками всплеснула от приятного воспоминания. – Мы сначала ездили по городу, а потом я предложила Феде съездить в Краснозерск, где Ванечка дом строить собирается. Ох, там так красиво! Небо, степь, солнце! Как же редко мы выезжаем за город. Вот приедет Маринка, я заставлю Ванечку нас вывезти на шашлыки.

У Седова похолодел взгляд, но Света не замечала этого, продолжая щебетать:

– Еще Ванечка попросил заехать, по дороге назад, в Остюковку. Он же у нас в комиссии по охране культурных памятников области. А тут же взялись церкви охранять, и недавно Фирсов был в Остюковке, где уникальная деревянная церковь стоит. Представляешь, на самом деле никто не помнит, как она называется! Безымянная церковь! После революции документы нашей областной Епархии сожгли, а в Остюковке не осталось никого, кто бы мог вспомнить название церкви. Она же не в самом селе, а километрах в десяти, если не больше!

– Мистика, – покивал головой Паша, уже только делая вид, что это ему интересно. Света рассказывала:

– Там должен хотя бы сторож быть, тем более, что церковь за селом, на пригорке. Ванечка и попросил нас заехать, посмотреть, есть там кто? А там – ни человечка! Некому охранять. Все люди в поле, у них там что-то готовят к зиме. Церковь заброшена, даже дверь сломана... Ой, я мешаю тебе?! Ты работать будешь?

– Да, пора бы! Свари мне кофе, пожалуйста, – попросил он, включая компьютер. – Я всю ночь работал. Дежурство. Так ты говоришь, что послания сумасшедшего пропали из компьютера? Убежали, что ли? Кто, кроме тебя и Ванечки, имеет доступ к компьютеру?

– Федя и Маринка, когда приезжают.

– Когда они были в последний раз?

– Федя год назад, а Маринка летом.

– После нее письма были?

– Нет... Хотя, пришло одно! Тебе надо поспать... – начала было Света, но Павел уже растворился в потоках информации, выбирая нужный ему.

Когда Света вернулась, он все щелкал по клавиатуре, ерзал мышью по столу, открывая файлы один за другим, и чертыхался.

– Сколько их всего? – спросил он.

– Я точно помню два. Потом приходило что-то, но я уже и не обращала внимания.

– Сколько потом приходило?

– Несколько, – резонно ответила она. – Я что, могу такое помнить?

– На чье имя они приходили?

– На мое.

– Вот это, чья папка? Эта, «NB»?

– Ванечкина.

Седов, не отрываясь от поисков, отпил глоток кофе и вдруг закашлялся. На экране возник текст первого письма.

– Это оно! – узнала Света.

Паша повернулся к ней и попросил:

– Знаешь, пойди пока, покури! Я не знаю, что тут такое, возможно, нечто пугающее или шокирующее. Понимаешь? Иди, ладно?

Света пожала плечами. Сейчас ей было интересно узнать, что там в этих письмах и, кроме того, хотелось побыть с Павлом. Но она привыкла делать то, о чем ее просят, и поэтому вышла на балкон. Не успела она сделать и двух затяжек, как услышала, что Паша изумленно присвистнул. Она заглянула в комнату, но монитор от балконной двери виден не был. Тогда Света тихонечко вернулась с балкона, подобралась к Паше и застыла у него за спиной.

То, что она увидела, сначала показалось ей кадром из малобюджетного фильма ужасов. Съемка проводилась со стационарной точки. Никаких наездов и крупных планов. Звука не было. Но полная тишина, сопровождавшая невероятную картинку, производила еще более жуткое впечатление, чем все стоны, крики, рыдания и всхлипы, которые Света слышала в кино.

Сначала она увидела женщину, чье лицо было отвернуто от объектива. Она была привязана к грубым металлическим крюкам в кирпичной стене, но так, что кисти рук и ступни оставались свободными. Точнее, свободными для пытки. Пальцы на руках и ногах жертвы были вправлены в какую-то деревянную конструкцию, состоящую из множества маленьких деревянных палочек.

«Тиски! – подумала, а может, и вспомнила Света. – Это то приспособление, которое описывается в письме...»

Неожиданно женщина на мониторе повернула голову, и Света увидела ее лицо.

– Это Ира? – спросила она, невольно выдав свое присутствие, – Это Ира? Нет. Не может быть! – и вдруг закричала, увидев, как исказилось болью лицо подруги: – Ира! Господи! Нет!

Паша живо обернулся и кинулся к бьющейся в истерике Свете. Он не успел выключить или остановить фильм и сейчас, пытаясь утешить любимую, смотрел через ее плечо на сцену самых настоящих пыток. Женщине на экране ломали пальцы, требуя от нее чего-то, что понять без звука было невозможно. Она плакала и, судя по ритмичному движению губ и затуманенному взгляду, молилась. Ее руки, зажатые тисками, уже выглядели как куски мяса, хрупкие кости были сломаны и осколки, белея в красном, торчали наружу. То же самое палач сделал и с ногами. Ира, измученная болью, впадала в беспамятство, потом возвращалась в сознание. В углу экрана был таймер. Седов не поверил своим глазам, когда сравнил даты первого и последнего из выбранных палачом кадров. Пытка продолжалась восемь часов.

Наконец, жертва на экране отключилась надолго, и это не входило в планы мучителя, поскольку он все-таки не смог заставить ее признать нечто, только ему ведомое. Тогда к склоненному лицу женщины протянулся металлический прут с раскаленным небольшим крестом на конце. Она не чувствовала его приближения, а когда крест впился в кожу на щеке, пришла в себя, дернув головой, и снова закричала.

Паша пытался сосредоточиться на палаче, но он выглядел, скорее как тень. Иногда была видна рука или плечо, но силуэт полностью не попадал в кадр. Зато прекрасно были видны кожаные перчатки убийцы. Других особых, как и не особых, примет не было. Не было ничего, что помогло бы распознать убийцу. Все-таки Седов запомнил для себя, что судя по легким движениям, палач был молод. Кажется, выше среднего роста и худощав. Жаль, что не слышно голоса! Жаль, что по электронной почте не доходят отпечатки пальцев отправителя!

«Или его сообщника!» – дополнил сам свою мысль Паша.

Сюжет закончился удушением жертвы. И снова палача разглядеть было невозможно. Душитель переставил камеру таким образом, что было видно лишь ужасное, искаженное лицо жертвы. Нельзя сказать, что Седов раньше никогда не видел покойников или умирающих людей, но это убийство выглядело хуже многих. Оно было таким продуманным, разыгранным как пьеса с декорациями... Жуть пробиралась в душу холодными пальцами с первых кадров и не оставляла Пашу до конца сюжета.

Павел придерживал рыдающую Свету, боясь, что она обернется. Но Света уже не хотела ничего видеть и знать. Она хотела только спрятаться в самый темный угол Вселенной и забыться хоть ненадолго. Седов подумал, что ему придется просмотреть все сюжеты и, к тому же, переслать их по электронной почте на компьютер одного своего знакомого, специалиста по всяким съемкам. Есть вероятность, что удастся увидеть хоть что-то, что поможет отыскать сумасшедшего инквизитора, а главное, понять, где все происходит. Истерика любовницы могла помешать планам сыщика.

– Света, – он отстранил ее распухшее от слез лицо от себя. – Милая, подожди меня немного на кухне. Я должен закончить. Это работа и даже больше чем работа... Прошу тебя.

Паша осторожно встал с пола, поднял безвольную женщину, шатавшуюся от навалившихся переживаний, и повел на кухню. Света потеряла контроль над собой, своим телом, своими эмоциями. Она всхлипывала и бормотала невнятные междометия, ее даже немного тошнило от спазматических рыданий. Седов отметил для себя ее повышенную впечатлительность и абсолютное неумение держать себя в руках. Но это показалось ему лишь выражением слабости женственной натуры. Прекрасным недостатком, нет, милой особенностью совершенной женщины.

Он заботливо усадил Свету на табуретку у окна и помог закурить. Она судорожно затянулась, выдохнула дым и уткнулась лбом в ладони.

– Света, – Паша приобнял ее, – Света, посиди немного здесь. Я сейчас закончу.

Он вернулся к компьютеру и начал быстро просматривать остальные три фильма. Седов запретил себе волноваться при виде окровавленных женских тел, при виде умирающих женщин. Он только стискивал зубы и на миг закрывал глаза, чтобы не давать ужасу проникать через зрительные нервы в мозг. Ужас разрушит мысль, а сейчас пришло время думать.

Ко второму фильму тоже прилагалась цитата из «Уленшпигеля». Та, где говорится о пытке Уленшпигеля на дыбе. Вторая женщина была прелестной до того, как палач поднял ее на дыбе. Она была обнажена, и Паша видел, как менялось ее нежное тело в ходе пытки. Как выворачивались суставы и рвалась кожа... Он заметил к тому же, что вторая запись была короче первой. Довольно быстро жертва призналась во всем, что требовал инквизитор, и была задушена так же, как и первая.