Текст книги "Я — МОЛОТ ПРОТИВ ВЕДЬМ"
Автор книги: Яна Розова
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 16 страниц)
Яна Розова
Я – МОЛОТ ПРОТИВ ВЕДЬМ
САТУРН
Ира вышла в холодное ранее мартовское утро. Она постаралась одеться теплее, но все равно зябла. Впрочем, неудивительно – зимнего пальто у нее не было. Старое пришло в негодность еще сезон назад, а новое было не по карману. Тем более, что к зиме пришлось покупать сапоги, влезла в долг. А это для нее было как нож в горло. Ира сидела буквально на хлебе и воде, пока не расплатилась. Можно было бы выбрать недорогую теплую куртку, но все они были слишком яркие и пестрые. Ира в такой вещи смотрелась бы дурой. Сейчас думать о новом пальто было уже поздно. Через месяц-полтора станет тепло, а до осени она постарается отложить немного денег.
Да и вообще, думать о тряпках в такое утро казалось богохульством! Сегодня исполнилось ровно пять лет со дня смерти Виталика.
Ира поправила на голове темно-синюю шерстяную косынку и заспешила в сторону церкви. Идти ей было всего три квартала, общественный транспорт здесь почти не ходил, а существующие маршруты были неудобны. Городские власти обещали оборудовать остановку возле церкви Успения Пресвятой Богородицы, да все никак. В городах, имеющих более длинную историю, к верующим относились внимательнее. А Гродин существовал всего-навсего чуть больше полувека, город построили вместе с химическим заводом и для химического завода. Первая церковь в нем появилась всего десять лет назад. Ее построил бывший директор Гродинского химического Александр Китаев. Послужил Богу человек, и Бог вскоре взял его к себе, – так говорили прихожане церкви Успения. Китаева убили несколько лет назад прямо в кабинете, на его родном заводе.
К Ире эта давняя и неудивительная история имела прямое отношение: Китаев был ее родным дядей. Он долгие годы заботился о семье сестры, и его смерть стала для Лиды Китаевой и ее дочери ужасным ударом. Дело в том, что Лида от рождения была инвалидом. Ее позвоночник, вследствие травмы, перенесенной в детстве, искривился, девочка выросла горбуньей. Тем не менее, Лида не унывала и вышла замуж за парня, который тоже был физически неполноценен. ДЦП – такой диагноз ему ставили в детстве. Вскоре родилась Ирочка, и Лида жила вполне счастливо. Вот только когда Гена, отец Ирочки, умер, у Лиды от горя стало совсем плохо со здоровьем. Она стала задыхаться, причем настолько сильно, что неделями не могла вставать с кровати. После смерти брата, благодаря которому Лида не нуждалась в лекарствах, а Ирочка могла позволить себе поступить в институт, на один из самых престижных факультетов, Лида совсем сдала. Взрослая уже дочь преданно ухаживала за матерью. Так длилось пять лет. А потом умерла и Лида. Ира к тому времени успела закончить вуз и устроиться на работу в школу.
Зарплата у учителя смешная. В учительской скандалят за дополнительные ставки, ученики с каждым годом все больше становятся неуправляемыми, начальство давит, а коллектив готов потопить и сожрать коллегу буквально ни за что. Сама школа производит впечатление чего-то, что должно вот-вот рухнуть. Но Ира Китаева (Лида сохранила девичью фамилию и передала ее дочери, потому что у ее мужа была совсем неудобоваримая фамилия – Хряк!) не падала духом. Учитель – это призвание, а не способ заработать. Это боль, творчество и страдание. Так должно быть. Какой же ты Учитель, если не страдал в жизни?!
Ира все быстрее шла вперед, а вокруг расцветало утро. За ночь изморозь обметала черные голые ветви деревьев остреньким кружевом. Небо было голубое, чистое. Над Гродиным кружилась огромная галдящая стая черных больших птиц. Ира только недавно узнала из передачи по телевизору, что это вовсе не вороны, как она думала раньше, а самые настоящие сороки. Вот чудо! Век живи – век учись! А как же «сорока-белобока» и «черный, как вороново крыло»? Но знакомых орнитологов у Иры не было, и ответа на свой вопрос она так и не получила.
Да, а сегодня у Иры – особый день. Сейчас она отстоит службу за упокой раба божьего Виталия, а потом съездит к нему на кладбище. Холодно, конечно, а в чистом поле, где теперь хоронили гродинских покойников, вообще ветер свищет. Но Иру ветром не испугать. Она никогда не отступалась от большого дела из-за малого неудобства.
Возле храма уже стояли старушки, обернутые в несусветные тряпки. Завидев знакомую стройную высокую фигуру, они все бросились вперед. Несмотря на собственное бедственное положение, Ира всегда подавала хорошо. Вот и сегодня никто из старушенций не получил меньше пяти рублей. Обычно, для сравнения, гродинцы совали нищим по рублю, а то и отделывались десятью копейками. Старый немытый дебил получил десятку. И это только потому, что Ира знала его имя – Виталий!
Службу вел отец Сергий. Ира любила его неторопливую речь и интеллигентную манеру держаться, но сегодня она была на удивление рассеянной – ей не удавалось сосредоточиться, проникнуться, очиститься скорбью и молитвой. Она жаждала этого, ей было необходимо еще раз, стоя под куполом, отпустить от себя Виталия. Но Ира не могла сделать этого. В прошлом году могла, и раньше тоже. Но сегодня – нет. Она никогда не пыталась обмануть себя, сыграть на публику, быть неискренней. Поэтому сегодня, почувствовав, как бродят в ней непрошеные воспоминания, Ира ушла с середины службы. Не место в церкви таким мыслям, не место!
Ира вышла во двор. Здесь было так чисто, так ухоженно выглядели газончики, выметенные дорожки, стриженные кусты. Поднялось над домами солнце, стали таять и осыпаться льдинки с веток пирамидальных тополей, растущих за оградой церкви.
«Боже, Боже! Почему я сегодня такая? Мне надо быть сдержаннее, помнить о долге перед Виталием! Я должна хранить его память, я должна быть выше чувств!» – думала она. И снова не хитрила перед самой собой! Ей тридцать два. Она соломенная вдова. У нее нет семьи, нет детей, нет карьеры. Она, в свои нестарые годы, никому не нужна! А что дальше? Что будет через пару лет?! Хорошо, если она наконец почувствует, что готова исполнить свое предназначение. А если нет? А если все эти мирские, суетные мысли, возникшие в ее беспутной голове сегодня, будут укрепляться в ней? Станут диктовать поступки, ведущие к нравственному разложению? Отвратят ее от долга? Внушат легкомыслие? Приведут к падению?!
Ира даже застонала чуть слышно. Да, наверное, так ломается плоть! Так мы становимся чистыми... Боже, но как же больно!
И вдруг, будто бы ураган ворвался в ее сознание, мысли гонимые, глупые, стали одолевать ее со страшной силой.
Виталик, быстрый, веселый, импульсивный, идет через двор ее дома. Она видит его с балкона и чувствует пульсацию вен, жар своего тела. Он входит в квартиру, она увлекает его на кухню, чтобы мать не услышала... Потом их губы сближаются в поцелуе, и приходится с силой отрываться друг от друга.
В тесной однокомнатной квартире Иркиной мамы влюбленным нет места. Но у Виталика есть машина, серый «Москвич». Он становится пристанищем влюбленной пары. Ира помнит колючие чехлы сидений, раздражающие кожу на спине, помнит движения его ловкого тела, боль первого слияния, взрыв первого оргазма. Смех, стон, шепот, слова любви...
Это ты помнишь? Это?! А его тело в морге? Тогда, после аварии. Кровь смыли, но лицо умершего (умершего, ты поняла?) искажено. Он умер, задохнувшись от дыма. Его кожа покрыта язвами ожогов, его волосы выгорели, его руки обожжены, ногти сломаны! Перед смертью он пытался открыть заклинившую дверцу серого «Москвича». Того самого, у которого такие колючие чехлы на сидениях! Ты это помнишь?
Мама, Виталий и не рожденные дети – вот семья Иры! Призраки, призраки, призраки!
Она села на лавку, стоявшую возле ларька, торгующего свечками и иконками. Горло будто пережали веревкой – так больно! Я посижу пока. А потом – вернусь в церковь. Надо исповедоваться. Надо хоть как-то бороться с этим бунтом плоти!
Неожиданно чья-то плотная тень закрыла от Иры солнце. Она подняла голову и увидела остановившегося возле нее мужчину.
– Вам плохо? – спросил он.
Ира поняла, что он молод, участлив и сдержан. Его тон говорил, что он просто проявляет христианское милосердие. Он даже немного раздражен, что вынужден остановиться возле незнакомки, почувствовавшей слабость в церковном дворе.
– Нет, – Ира сглотнула комок в горле. – Все в порядке.
– Может, вам воды?..
– Нет, – ей было неудобно его участие.
Глаза привыкли к утреннему солнцу, и лицо доброго самаритянина проявилось в тени. Оно было очень русским, очень своим, так органично вписывающимся в пейзаж храма, что Ире показалось, будто на молодом человеке надето облачение священника. Нет, она ошиблась. Это просто расстегнутое темное пальто.
Ира встала со скамьи и направилась снова в сторону церкви. Незнакомец последовал за ней. Больше вопросов он не задавал.
После службы Ира поехала на кладбище, а вернувшись домой, принялась готовиться к завтрашним урокам.
День за днем идет жизнь. В раннем детстве, когда остается три дня до Нового года и ждешь обещанных подарков, время движется так медленно! В школе каникулы летят быстро, а четверти тянутся по полжизни каждая. В институте, когда ты уже понимаешь счет времени и даже способен его оценить, время очень коварно! Лекции длинные, семинары (особенно, если ни фига не готов), бесконечные. Кажется, что сможешь по памяти нарисовать вид окон напротив аудитории. Но, семестр неотвратимо, со скоростью курьерского поезда, приближается к экзаменам. «Где были мои мозги?» – думаешь ты накануне экзамена! Но все проходит, пройдет и это.
Ире казалось, что по-настоящему время завертелось только с выходом на работу. Теперь не тянулось ничто. Все летело в Тартарары, все песком просыпалось сквозь пальцы! Двадцать пять лет, двадцать семь, тридцать, тридцать два! Что завтра? Ах, какая разница! Пройдет и это!
Вот пролетела неделя после годовщины смерти Виталия! Когда? Неизвестно!
Работу свою Ира любила. Просто ей нравилась история, как предмет в школе, как наука, как пласты времени, которые можно ворочать и изучать. У нее была склонность к познанию, любопытство ученого, дар аналитика. Жаль, что не пошла в аспирантуру, – говорили о ней ее преподаватели. Был бы толк, – вторили подруги. Но обстоятельства воспротивились продолжению обучения Иры Китаевой. Когда не стало папы и дяди Саши, а мама превратилась в маленькое беспомощное тело под толстым клетчатым пледом, пришлось позаботиться о заработке. Какая уж тут аспирантура! К тому же, защита денег стоила, и немалых, а где их взять?
Но Ире нравилась не только наука. Еще больше радовалась она ежедневной возможности заражать своим интересом детей. Зря говорят, что дети теперь интересуются только компьютерными играми и телевизором. Нет, они, конечно, другие, не такие, какими были мы, но разве это не нормально? Разве наши родители в детстве были такими же, какими были в детстве их родители?
Вот и в каждом классе, где ведет историю Ирина Геннадьевна Китаева, есть несколько пар сияющих глаз, для которых не жаль ни сил, ни времени. Ирина всегда ориентировалась в подготовке к уроку на эти чистые глаза, мысленно говорила с ними, выискивала самые интересные факты, придумывала настоящие детективные истории на сюжет урока. Вообще-то Ирина Геннадьевна слыла в школе сухарем. Ей были свойственны сдержанная манера поведения, скупые жесты, редкая улыбка и редкий, но хлесткий сарказм. Кое-кто из учеников, а иногда и из коллег, недолюбливал Китаеву, но те, кто сходился с ней поближе, найдя общий интерес, очаровывались глубиной ее личности. За скупостью внешних проявлений таились горячность, преданность, вера и... любовь. Но о последнем мало кто догадывался.
В будние дни, какой бы истовой христианкой ни была Ирина, она в церковь не ходила. Просто некогда! Но пришло новенькое весеннее воскресенье, и она пошла в храм. Ира держала Великий пост, ей это было нетрудно. В сущности, она почти держала пост и весь год, ведь особенно баловаться гастрономическими изысками ей не позволяли скромные учительские средства.
Иногда Ира тяготилась своей бедностью. Ей приходилось тяжелее, чем остальным, ведь она была совсем одна. В семье легче! Зарплата одного, пенсия другого, подработка третьего. У кого-то из родственников – огород за городом, а кто-то из них разводит в домашнем хозяйстве кур. Так и выживают! Все вместе, в складчину, делают крупные покупки, все вместе потом экономят. Да еще и посмеются вместе над своими неурядицами вечером, за ужином. Ире же зачастую и поговорить было не с кем.
Из родных остались две тетки со стороны отца, но Ира с ними не общалась. Тетки жили материально очень хорошо: у одной муж был владельцем строительной фирмы, а сын другой процветал, работая в банке. Раньше, когда отец и мама водили Ирочку к родным в гости, у девочки всегда оставалось ощущение, что физическая неполноценность ее родителей режет теткам глаз. Что милые дамы и их семьи стесняются перед другими гостями горба Лиды и уродливой фигуры Гены.
Ира злилась на теток за это, и однажды произошел скандал: пятнадцатилетняя девочка назвала одну из мадонн дурой. За что-то, чего уже не помнила и сама. Тетка стала орать на брата, что, мол, вырастил урод свою доченьку сучонкой неблагодарной! Ира увидела мамины слезы, и только эти капельки, затуманившие светлые очи, удержали ее от дальнейших высказываний в адрес мерзкой бабы.
Папа потом все корил Иришку, все поучал: тетя Тася – богатая, если что случится, ее надо будет просить о помощи! «Если что» случилось очень скоро, но Ира не попросила теток ни о чем.
Так и жила. После того, как все любимые и близкие люди, один за другим, покинули Иру, в ее душе поселилась пустая чернота. Может, несколько месяцев, а, может, и год ни одно-единое радостное чувство не шевельнулось в ее груди. Но однажды утром она встала пораньше, оделась и пошла в церковь, построенную ее родным дядей. Вот так, без особого, заранее продуманного решения, подчиняясь мимолетному порыву, навеянному сном или давней недодуманной мыслью, Ира пришла к Богу. Это было сродни буддистскому «озарению», она стала просветленной потому, что пришло просветление.
Раньше, в институте, и позже, Ира очень интересовалась религией. Особенно ей нравилось православие – простотой, ненавязчивостью, сочувственным прощением грешника. Ей нравилась история русской церкви, где никто никого не жег на кострах, где не создавалось империй, подобных Ватикану, где благодатью не торговали цинично и нагло, как в католичестве тайно ценившем сребреники почти так же, как и само распятие. Кстати, даже самый главный атрибут культа – крест православный, казался Ире гуманнее бесконечных благостно-жестоких изображений распятого, умирающего человека. Она считала, что неизбежно будет проявляться жестокость и непримиримость в людях, постоянно созерцающих окровавленный полутруп. Просто привыкаешь к понятию муки, оно не кажется тебе слишком ужасным, значит доставить боль и страдание другому уже ничего не стоит!
Православные не такие! Пусть пение церковного хора, состоящего из старушек и безбородых семинаристов, уступает по мощи и красоте органной мессе. Пусть готический храм великолепен, но сколько крови в западной вере! Нет, наша вера терпимее, а значит и чище!
Бог дал Ире самое главное – понимание того, что каждое событие, происходящее в мире, не случайно. Есть разум, который наполняет собой Вселенную, которому есть дело до каждой судьбы. Каждому из нас сужден его путь. Не пройти его невозможно, изменить его нельзя. «Мы все в руце Божьей!». Все не зря: рождение, смерть, благое деяние и преступление. А значит, надо не только смириться, но и утешиться осознанием своей причастности к замыслу Бога.
Так что смерть дяди Саши, папы, мамы, Виталика – не страшная цепь случайностей. Нет смысла спрашивать, почему мне выпало такое? Это Его замысел. Это Его воля. Кроме того, Бог всегда забирает себе лучших и испытывает избранных.
И Ире захотелось стать частью этой великой и мудрой силы, раствориться в ней, служить ей всей своей жизнью. Она поговорила с отцом Сергием, и он сказал ей, что это можно, это хорошо, только нельзя спешить. Надо укрепиться в вере, быть готовой. Ира почувствует свою готовность, она не сможет ошибиться. И когда это произойдет, не станет больше в миру Иры Китаевой, а прибавится еще один слабый безымянный голос, восхваляющий могущество Бога.
Когда так будет?
Если Ира с сожалением констатировала отсутствие общения в своей жизни, она имела в виду потерю отношений со своими институтскими подругами. Не было больше пятерых. Не было смеха, дружеской поддержки, эвристического понимания своей общности и силы, проявляющейся только в момент истинного единения девушек.
Распад «Звездочки», как дразнили пятерых подружек историки факультета, произошел постепенно. Где-то в конце пятого курса, незадолго до государственных экзаменов они почувствовали, как холодок пробежал между ними. Ира выпала из обоймы первой. Да, они собирались вместе за эти годы, и не раз. В жизни Иры – по печальным датам: похороны папы, похороны мамы, похороны Виталика. Дни рождения Ира больше не справляла. Настроение не то. Подруги звонили, поздравляли отступницу, но приходить – не приходили. Ира успела испортить отношения со всеми.
С Гелей – из-за ее скрытой озлобленности против всех и вся.
С Соней – из-за ее причастности к клану менял, изгнанных Христом из Храма.
Со Светой – из-за ее брака, который был лживой пародией на семью и потому оскорблял само это освященное верой понятие.
С Наташей – из-за легкомысленных высказываний в адрес толстых попов, выезжающих из ворот церкви на новеньких иномарках.
– Все вы – попугайчики, – как-то сказала подругам Ира. – Порхаете по веткам, чирикаете, а за душой – ничего!
И, конечно, они обиделись! Это было несправедливое высказывание, но если бы обиженные немного призадумались, они бы поняли, что Ира говорит так не из гордыни, а от боли. На самом деле Ира сказала: «Вам всем, по сравнению со мной, повезло в жизни, и вы не можете понять, насколько мне нужна вера!».
Отсутствие необходимой дружеской поддержки чувствовалось в первое время остро до слез. Однажды Ире приснился сон, как стоит она на крутом склоне горы над бурным речным потоком. Внизу ревет вода, ворочая тяжеленные валуны, над головой – в синем небе – кружат огромные хищные птицы. Ира видит своих подруг на противоположном берегу, тянется к ним, машет им руками, пытается перекричать гул реки, но понимает, что только привлекает к себе внимание крылатых гордых хищников. Орлы начинают спускаться широкими кругами все ниже, и вот тень от их крыльев уже закрывает солнечный свет... Ира проснулась в ужасе и холодном поту.
Через год тоска по друзьям стала слабее, а потом и вовсе не ощущалась в повседневной жизни. Ира и так много говорила на работе, много общалась с коллегами, пусть не всегда бесконфликтно, но зато выплескивая достаточно эмоций, чтобы не плакать по ночам. И все-таки были темы, на которые хотелось бы поговорить с кем-то молодым и близким, кто знает тебя как облупленную, кто скажет правду, не боясь обидеть, но и не нанесет душе тяжелой травмы.
«Позвоню кому-нибудь! – часто думала Ира. – Ну, хоть и Светке!». Но потом откладывала, поджидая подходящий душевный настрой. Потом не оказывалось времени или слишком уставала на работе... И еще думалось: а что я скажу? Где была, что видела? Светка разъезжает по заграницам, у нее жизнь кипит ключом, а я? Рассказать нечего, а плакаться стыдно.
Так же находились какие-то другие причины не звонить остальным.
Через неделю после пятой годовщины смерти Виталия, Ира пришла в церковь с опозданием на утреннюю службу. Церковь была переполнена, Великий пост – время для душевного очищения, и верующие не ленились. Как всегда, больше всего было старушек и женщин с городских окраин. Их усталые лица, изношенная одежда и искренность поклонов вызывали у Иры жалость. Вот так проживают жизнь люди и не метят выше, не стремятся изменить свою судьбу, не ждут счастливого часа... Молятся о простом – чтобы дети не болели и муж не пил! Это лучшие из христиан, казалось Ире, они принимают волю Бога безропотно, не ожидая награды в земной жизни. Верующему легче. Не потому ли и она обратилась к Богу?
Еще среди прихожан были молодые, были люди обеспеченные, были дети... Ира имела нескромную привычку тайком разглядывать собравшихся в церкви и придумывать каждому историю жизни. Сегодня, потихоньку оглядев стоявших поблизости, она обратила внимание только на одно лицо. Это был молодой мужчина, он занял место возле иконы Святого Иоанна Предтечи. Трепещущий отблеск свечей золотил его русую бородку и отражался в темных глазах. Иру привлекла удивительная тонкость его исхудалого лица: высокий лоб с морщинкой между неопределенного рисунка бровями, удлиненный иконописный нос с чуткими изящными ноздрями, тонкогубый рот молчуна. Но главное – выражение лица! Оно вызывало, вместе с верой и надеждой, скорбное и покаянное ощущение. Казалось, он много пережил, грешил и мучился, но теперь видит выход, видит свет, исходящий свыше, и следует ему, и молится о прощении грехов.
Ира подошла поставить свечу. Мужчина, на которого она обратила внимание, поднял руку, чтобы перекреститься, и неловко толкнул ее. Он глянул на нее удивленно, будто думал, что находится в церкви один, и тихо извинился. Голос Ире показался знакомым. Она еще раз окинула фигуру прихожанина изучающим взглядом, и цепкая учительская память подсказала ей, что мужчина этот неделю назад спрашивал у нее, не плохо ли ей. Да, это он: то же расстегнутое пальто, тот же строгий силуэт. Потом она отвлеклась, думая о своем, и забыла незнакомца.
Ира читала про себя молитву, которую выбрала из Библии много лет назад. Это была «Молитва скорбящего Праведника», и не то, чтобы Ира мнила себя такой, но душа ее откликалась на поэтичные строки:
– На тебя, Господи, уповаю, – шептала она. – Да не постыжусь вовек; по правде твоей избавь меня. Преклони ко мне ухо Твое, поспеши избавить меня. Будь мне каменною твердынею, домом прибежища, чтобы спасти меня...
Поставив свечку и перекрестив лоб, Ира пошла было к выходу, но нога запнулась обо что-то плотное. Она опустила глаза и увидела мужской бумажник из недорогих. Ира огляделась в поисках его хозяина, смутно подозревая, кто бы мог обронить эту вещь. Церковь к этому времени почти опустела. Рядом с Ирой никого не было, а женщины, стоявшие поодаль, сказали, что бумажник им не принадлежит.
Выйдя из церкви, она огляделась и только потом, опомнившись, обернулась на золотившийся в сером небе крест, перекрестилась и поклонилась ему.
Уже на улице, поняв, что хозяина не догнать, открыла найденный бумажник в поисках сведений о владельце и нашла там паспорт на имя Терещенко Анатолия Борисовича. Там был и адрес. Ира стояла на улице и размышляла: ехать сейчас – лень и есть хочется. Отложить – а вдруг паспорт владельцу нужен срочно? Решила ехать сейчас. Она стала соображать, как быстрее попасть на улицу Космодемьянской, еще дольше шла до остановки требуемого автобуса, еще дольше ждала его. Замерзнув и проголодавшись до беспамятства, Ира приехала к дому, адрес которого нашла в бумажнике.
Это был маленький частный домик на пустынной узенькой улочке с разбитой дорогой и тротуарчиком в полметра шириной. Всю дорогу от начала улочки Иру сопровождал истошный лай Трезоров и Шариков. У нее уже заложило уши, и немного кружилась голова.
«Скорее бы отдать этот паспорт!» – мечтала она.
Но с этими частными домами всегда беда! Надо стучать в ворота, и неясно, есть ли кто дома? Она интеллигентно поцарапалась в калитку. Ответа не было. Трезор в этом дворе был ленивый, он только сказал: «Р-р гав!» и улегся на другой бок. Ира постучала сильнее, потом еще сильнее. Где же хозяин? Если он был в церкви, то вряд ли уже уснул? Но, может, еще не приехал?
– Иду, иду! – раздался недовольный голос от дома.
С крылечка спускался плотный мужик лет пятидесяти, одетый в несвежую майку, ватник и мятые брюки, над которыми нависало пузцо.
– Чего вам? – спросил он у Иры.
– Да вот, бумажник привезла. – ответила она. – Кто-то из ваших в церкви сегодня потерял!
Она показала дядьке свою находку, но тот не обрадовался, а удивился:
– Так это... У меня не такой!
– Но ваш адрес в паспорте...
Ира достала паспорт.
– А! – вспомнил мужик, и Ира воспрянула было духом. – Да, паспорт мой! Только, это, я дал его парню одному, документы оформить. Я у него квартиру купил!
– Вы доверили свой паспорт чужому человеку?
Вот дает! А если это аферист? Можно представить себе, как он оформит документы на квартиру!
– А что такого? – вид у мужика был обиженный. – Я же ему деньги-то еще не отдал!
– Так что мне делать теперь? – спросила усталая Ира.
– К нему езжайте! – посоветовал мужик. – Адрес легко дам: Гагарина, восемьдесят, квартира два! На «двойку», автобус, садитесь и у гастронома «Лермонтовский» – выходите! А там – два шага!
Меньше всего Ире сейчас хотелось тащиться в противоположную от дома сторону! Ведь и так устала, и есть хочется, до смерти! Но делать нечего, надо ехать! На остановке Ира увидела ларек, торгующий молочными продуктами. Она подошла в надежде найти что-нибудь поесть из постного. Кроме ржаных сухариков ничего не нашла и удовлетворилась ими. Правда, сухарики, проглоченные в один миг, были солеными и перчеными, и теперь жутко захотелось пить. Но ничего, купить воду – не проблема! Вот только автобус довезет путешественницу до «Лермонтовского»!
Уже держа в руках ополовиненную бутылку минералки, Ира вошла в подъезд, где попахивало газом и зажаркой к супу. Дом был элитный, хоть и десятиэтажный. Вторая квартира нашлась слева от лестницы. Удивительно, но дверь была обшарпанна до крайней степени, сквозь нее была слышна трель звонка и последовавшие за ней бодрые шаги.
– Здравствуйте, – торопливо сказала Ира в темную дверную щель, возникшую перед ней.
– Здравствуйте, – ответил уже знакомый голос. Дверь еще немного отползла назад, и стала видна худощавая фигура хозяина.
– Вы бумажник потеряли... – Ира достала кожаный прямоугольник из сумки и протянула его вперед. – Возьмите...
– Как вы нашли меня? – последовал недоуменный и настороженный вопрос.
– Ваш адрес дал мне владелец паспорта.
– А-а... Проходите!
Он взял бумажник и освободил проход, сделав приглашающий жест рукой. Ира заколебалась. Мужчина заметил это:
– Ну, хоть чаем угощу! В благодарность, – его голос звучал теперь дружелюбно. – Вы же устали по городу метаться!
– Вообще-то, да, устала. Спасибо. Но только поеду домой...
– Нет, – сейчас Ира ясно видела лицо незнакомца, он улыбался как-то беззащитно, будто боялся ее отказа. – Ну, пожалуйста!
– Ладно, – согласилась она. Ей почему-то показалось, что этому человеку тоже не с кем поговорить.
Через темный коридорчик, Ира прошла в единственную комнату и удивилась ее запущенности: ободранные обои, выбитый паркет, мебель из шестидесятых – маленькая посудная горка из темного полированного дерева и платяной шкаф под орех. У окна стоял стол, накрытый застиранной льняной скатеркой. В углу примостился диванчик, застеленный стареньким пледом. Бедность – так это называлось.
– Садитесь, я сейчас принесу чай! – гостеприимно уговаривал хозяин. – У меня тут... Сами видите... Продаю квартиру...
– Да ничего, – вежливо отвечала гостья. – Все понятно!
Он исчез в коридоре и через минуту вернулся с парящим чайником и жестяным подносиком, на котором поместился нехитрый русский набор для чайной церемонии: две кружки в красный горошек, сахарница и вазочка с печеньем. Ира сама покупала такое печенье и поэтому знала, что оно самое дешевое. Но отказываться было бы невежливо!
Новый знакомый сел за стол напротив Иры, залил кипятком чайные пакетики и поднял глаза. Ире показалось, что он волнуется.
– Меня зовут Виталий, – неожиданно произнес он, и рука Иры, подносившая кружку ко рту, дрогнула от неожиданности. Поставив ее на стол, Ира почувствовала резкий всполох в груди. На долю мгновения показалось ей, что у маленького мышечного мешочка, гоняющего кровь по сосудам, выросли и расправились крылья. Потом все пришло в норму.
– Что с вами? – удивился хозяин. – Вам плохо?
– Нет, нет... – она совершенно не знала, как объяснить свое поведение. Пряча взгляд, сделала вид, будто смотрит в окно, и увидела на подоконнике толстую книгу в коричневом переплете. У Иры всегда было отличное зрение, со своего учительского места она прекрасно разбирала каракули учеников в тетрадях на вторых и третьих партах. Она прочитала на корешке книги название: «Библия».
– Вы читаете Библию? – спросила она.
Он повернул голову в направлении ее взгляда.
– Да... – немного смущенно ответил Виталий. – Вы ведь тоже в церковь ходите?
– Хожу, иначе бы ваш бумажник не нашла.
– И тоже Библию читаете?
– Только для души. – Ира смутилась. Говорить на такие темы с малознакомым молодым человеком ей было непривычно. Ответила как-то неловко: как еще читать Библию, если не для души?!
– Я вот тоже начал. Сначала трудно было, но сейчас втянулся. Только вот Ветхий Завет так и не осилил... – признался он.
Машинально следуя своей профессиональной привычке, Ира сказала:
– Немного терпения – и все получится, – потом вдруг опомнилась и ответила признанием на признание: – Я тоже в начале с трудом продиралась. А потом решила сначала интересное прочитать. Прочитала Евангелия, Песню песней, Екклесиаста и Откровение Иоанна...
– Я его тоже прочитал! – перебил ее Виталий. – Вот это мне понравилось! «... достоин Агнец закланный принять силу и богатство, и премудрость и крепость, и честь и славу и благословение...».
Он произнес эти слова, столь знакомые Ире быстро, но чуть нараспев. Вышло очень по-настоящему, просто и даже красиво.
– Да вы – знаток! – с уважением сказала она.
– Ветхий Завет дочитаю и буду знатоком! – улыбнулся Виталий.
Улыбка у него была особенная: она начиналась от глаз, потом приподнимались уголки рта, он смотрел так, еще не улыбнувшись до конца, на собеседника, ожидая его ответной улыбки и, только поймав встречную волну, широко, открыто улыбался, показывая немного неровные, но белые зубы.
– А я больше притчи Соломона люблю! «И при смехе иногда болит сердце и концом радости бывает печаль...».
– Красиво, – согласился мужчина, носящий милое для Ириного слуха имя. – И правдиво... Я вот не запомнил этого.
Они помолчали. Углубляться в теологию Ире казалось неуместным. Все-таки вера – дело интимное, говорить о ней – значит раскрывать душу, сердце. Она не привыкла делать это. Точнее сказать, отвыкла.
– Спасибо за чай, – Ира поднялась. – Мне пора.
