Текст книги "Воронка. (СИ)"

Автор книги: Яна Розова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 16 страниц)

«Неужели, новый культ? – раздумывал Паша. – И смотри, сколько здесь народу! Чем же эти брехуны лучше прежних? И где Ника?»

Девушку со светлыми волосами он увидел чуть позже. Она вышла из-за кулисы, скромненько, бочком, сбежала в зал и остановилась у подножия сцены. К ней сразу подошли люди. Она улыбалась им, что-то говорила, кивала на их слова. Интересно, а она думает сейчас о своем муже? Как он валяется в луже крови, как чужие небрежные руки спихивают его тело с носилок на полку в морге? И ей не страшно?

Через некоторое время Ника ушла, но вскоре вернулась с пачкой каких-то буклетов и стала раздавать их прихожанам. Она еще несколько раз пропадала, но всегда возвращалась через несколько минут, а к концу собрания и вовсе села в первых рядах, где Паша разглядеть ее не мог.

Наблюдая за перемещениями своей недавней подруги, Седов не забывал и поглядывать на сцену. То, что там происходило можно было окрестить только «Отчетным собранием». На сцену выходили по очереди какие-то люди и докладывали о результатах своей непонятной деятельности. Не хватало только президиума, но так как все докладчики обращались куда-то в первый ряд, Паша решил, что «президиум» в полном составе сидит именно там. Сначала у микрофона появился молодой парень, выглядевший интеллигентно, но по-студентчески демократично. На нем были трепанные джинсы, стоптанные кроссовки и вытянутый пуловер. Парень рассказывал о мероприятиях, которые ему удалось провести в среде молодежи. Интеллигентный оказался шустряком, он сумел отчитаться о семи собраниях «единомышленников», как он сам выразился, в общежитиях гродинских высших учебных заведений, спонсировании и участии в конкурсе «Студенческая весна», распространении специального печатного издания «Чистота», организации пяти семинарских занятий по курсу «Путь к себе» и, в качестве итога, попросил встать в зале тех, кто пришел с ним на это собрание впервые. Седов точно не сосчитал, но предположил, что поднялось десятка два молодых людей обоего пола.

После того, как интеллигентный сектант под бурные аплодисменты сошел со сцены, там появились три молодые девицы в Пашином вкусе: крепкие, невысокие и грудастые. Кстати надо заметить, причина всех нынешних беспокойств счастливого алкоголика – Ника – была сложена совершенно иначе и на что Седов повелся в тот первый их вечер в «Бригантине», он и сам не знал.

К разочарованию, вскоре выяснилось, грудастые брунгильды появились у микрофона чтобы спеть новую песню, а вовсе не для стриптиза. Пели они так чисто и пронзительно, что Пашка откровенно раззевался. Может, хватит тут торчать? Но он остался, подсознательно подчинившись центробежной силе, которая удерживала и других членов собрания.

После песни нашелся новый докладчик. Это был кряжистый краснолицый человек в двубортном костюме, который сидел на нем как на корове седло. По его речи, смущению, по тому как он боялся поднять глаза от бумажки в своей руке, было видно, что человек этот приехал из глубинки и привычки к публичным выступлениям не имеет. Седов про себя дал ему прозвище «председатель». Темой доклада «председателя» были весьма соответствующие ему вещи: весенний сев, подготовка техники к летней страде, увеличение поголовья крупного рогатого скота и прочее.

Вот тут-то Паша и забеспокоился, что он чего-то не понимает. Какой сев? Какой скот? Это секта или что, на самом деле?

– Простите, – обратился он к женщине, оказавшейся рядом с ним в толпе. Она обернулась и, увидев перед собой симпатичное мужское лицо с наивными серыми глазами и россыпью мальчишеских веснушек, улыбнулась. – Простите, я новенький. При чем тут сельское хозяйство?

– Так, а как же! – веселым шепотом ответила она. – Это ж группа труда у нас такая. Они все поуезжали из города на землю и теперь спасенные.

– Почему? – Снова спросил Пашка. Смысл этого «спасения» от него ускользал.

– Так, а как же! Спасутся же только кто на земле будет! Да еще когда помрешь, а мирское имущество оставишь чистоте, пророку… Понятно?

Седов благодарно покивал, изображая полное и благостное прозрение. Женщина еще раз улыбнулась и отвернулась от незадачливого неофита. Именно теперь он припомнил недавно где-то слышанный разговор про эту чистоту в паре с имуществом. Кажется, в автобусе, когда от Звонарева ехал. Правда, тогда о земле ничего не говорилось.

После «председателя», чей отчет провожали бурными аплодисментами, пришло время новой песне. На этот раз сектанты Пашу разочаровали окончательно – на сцене появились вовсе не крепенькие девки, а наоборот, щуплые парни. Их было четверо, как ливерпульцев, и пели они, тоже как ливерпульцы, козлиными голосами под бряцание гитар. Успех их выступления в актовом зале бывшего заброшенного Дворца пионеров также был вполне сравним с успехом «Битлз» в зале Ковент-Гарден. Темой баллады, исполненной щуплыми, было очищение. Седов сумел расслышать припев:

Мы все умрем, о-о-о!!!

Но это все, что нам известно.

Все остальное в мире тайна навсегда.

И умирая,

Я хочу быть чистым.

Важнее смерти или жизни Чистота!!!

О-о-о!!!

Ребятам на сцене подпевал весь зал. Вообще, надо отметить, что чем дольше длилось мероприятие, тем теплее становилась его атмосфера. Песни не только подпевались многоголосым хором, ряды сектантов дружно раскачивались в унисон мелодии, люди в зале раскраснелись, чувствовалось возбуждение и нетерпеливое ожидание чего-то особенного, редкого, важного для каждого сидящего здесь. Что ожидалось с таким нетерпением? Вдруг вспомнились порнострашилки про всякие там секты – как в конце собрания сектанты, принявшие галлюциногены, начинают заниматься сексуальным непотребством.

– Эх! – с досадой поморщился Седов, осознавая, что с непотребством ему сегодня не повезет.

Он уже решил было пойти покурить на улице, а может, и удрать совсем, но весь зал вдруг разом смолк. Утихли аплодисменты, шепоток, все лица повернулись к сцене, а там уже стоял и улыбался… человек в светлом пальто. То есть, пальто на нем не было, одет он был в длинное свободное одеяние наподобие римской тоги, только с рукавами, но это был несомненно именно тот человек, который приходил за Никой вместе с ее «мужем». Еще в первую встречу Паша уловил в нем привычку к лицедейству, сейчас стало ясно, откуда она взялась. Точнее, где он ее использует.

Человек в тоге продолжал улыбаться и тянуть паузу. С каждой секундой нетерпение в зале нарастало, становилось все жарче, все тревожнее. Некоторые сектанты повскакивали со своих мест. Люди беспокоились, но сохраняли тишину, чтобы не упустить ни звука проповеди. Наконец, человек в тоге заговорил:

– Чистые сестры и братья мои! Я пришел к вам, потому что хочу помочь каждому из вас. Я пришел, чтобы рассказать вам важное. О радости я хочу говорить сейчас, о радости! О земной нашей радости, для которой мы пришли на землю. Плохо, когда ты плачешь и плохо, если из глаз твоих льются слезы. Плохо считать этот день черным, а завтрашний еще чернее. Плохо если в сердце у тебя горе и не хочет оно отпустить тебя! Плохо, ибо все, что мы знаем, это то что умрем. Когда? Неизвестно! Как? Неизвестно! Что же будет, если смерть обнимет тебя в минуту скорби, а последний твой вздох будет слезливым всхлипом? А будет смерть безо всякого смысла, вечная чернота, как если бы ты и не родился на свет. Мы же хотим, чтобы смерть стала для каждого из нас откровением, дорогой, шагом, взлетом, первым настоящим словом. Вторым словом будет «спасение», а третьим – рай! Не тот рай, что нам обещают попы, а тот, что для каждого из нас нужен.

Проповедник был не просто умелым, а, пожалуй, искусным ритором. Каждая его фраза произносилась немного нараспев, будто бы даже выводилась некая мелодия из тех, что нельзя облечь звуками и записать нотами. Каждый в зале слышал свое, будто бы проповедник обращался именно к нему, персонально, избранно, с пониманием и прощением, выделяя из общей массы каждую пару глаз, вливая ядовитую ароматную сладость в каждую пару ушей.

– Мы живем… Мы дышим… Мы видим… Разве можно желать большего? Разве можно сетовать на подаренное счастье жизни? В каждый момент существования задумывайтесь о своем счастье и о своей благодарности за это счастье. Благодарите, благодарите каждый миг своей земной жизни за вздох, за свет, за пищу. В жизни надо уметь радоваться, надо уметь жить!

«Ничего плохого в его заявлениях не слышу, – подумал Паша. – И правда: чего бы не радоваться, коль есть деньги на огненную воду?»

Продолжение проповеди он слушал вполуха. Седов задумался о своем. То ли проповедь коснулась и его шрамов, то ли просто от трезвости, но мысли, причинявшие вечную боль снова стали грызть сердце. Очнулся он только когда в зале началось невероятное. Сектанты встали со своих мест, в их руках, поднятых вверх, колыхались белые цветы, над залом распустились белые с золотом полотнища, люди нестройно скандировали: «У-чи-тель! У-чи-тель! У-чи-тель!». На глазах многих, как женщин, так и мужчин, появились слезы умиления, счастья, надежды. Звучала музыка, но ее почти не было слышно.

Это длилось с полминуты, а потом задник сцены взмыл вверх и на золотом фоне второго задника появился человек в белом. Он стоял, как и проповедник до него, опустив руки, чуть откинув голову и улыбался.

Если честно, Паша слегка остолбенел, увидев этого типа: он был очень некрасивым человеком. Нет, уродливым человеком. Нет, нет! Правильно было бы назвать его ужасным человеком. Такое крупное, морщинистое лицо с глазами навыкате, с безобразно тонкогубым ртом, грушеподобным носом и скошенным подбородком отталкивало не только сочетанием своих черт, но и выражением невероятной обособленности, отдельности от всех и каждого. Он будто бы знал, что другой, инопородный, инфернальный и будто бы это в себе и любил больше всего на свете.

Еще Пашке показалось, что появившийся урод не совсем понимает, что происходит вокруг него. Из чего следовало такое заключение? Да, может, Седов и ошибся. Словно завороженный, Паша смотрел на сцену. В толпе раздался женский визг. Кто и где кричал – было не понятно, через несколько оглушительных секунд визг смолк и только тогда человек, стоявший на сцене медленно опустил голову и так же медленно поднял ее.

– Приветствует… – сказала женщина, стоявшая рядом с Пашей. Та самая, что поясняла ему про земледельцев. Она выглядела удовлетворенной, словно счастливая бабушка, наблюдающая как ее внук рассказывает стихи на детсадовском утреннике.

«Приветствует!.. – раздалось со всех сторон, – Приветствует!..»

Потом Учитель, а это был он, чуть повернул голову и посмотрел вниз. Оттуда он получил какой-то сигнал и протянул вперед руку ладонью вверх.

– Приглашает вопрошающих… – снова прокомментировала Пашина соседка.

«Вопрошающих!.. Вопрошающих!..» – загомонили вокруг сектанты.

В самой середине зала встала женщина в черном. Нервничая, дрожащим голосом, она спросила:

– Когда я умру? – И пояснила робко: – Рак у меня, а дочку уже схоронила…

Учитель покачал головой вправо-влево трижды, а откуда-то из первых рядов прозвучали слова:

– Ответ тебе будет. Приходи завтра.

Женщина села. За ней поднялся молодой парень, прилично одетый, как одеваются в Гродине хозяева ларьков, торгующих продуктами.

– Это… – забубнил он, – это… скажи, лицензию мне на алкоголь когда дадут? А то… это… никак не получу. То одно, то другое.

И снова ответ ему пришел из первого ряда, а Учитель только рассеянно улыбнулся в зал:

– Приходи на личное благословение и все получишь.

Женщина рядом с Пашей пояснила:

– Благословляет на бизнес.

– Как это? – спросил Седов тихо.

– Так а как же! Всех, кто благословение на бизнес получили, – сейчас вон, работают!

– А чего за благословение Учитель хочет?

– От каждого разное. Десятину.

За парнем, жаждущем лицензии на водку, вставали другие. Каждый спрашивал свое, но прямого ответа в лоб никто не получил. Одним обещался ответ назавтра, другим, в основном тем, кто спрашивал о бизнесе, предлагалось прийти на благословение. Пашу раздирало желание тоже задать вопрос, например о том, когда он окончательно сопьется? Но наглости не хватило, да и ответ был предсказуем: придите завтра на благословение и вы сопьетесь прямо послезавтра!

Но ехидничал здесь только рыжий алкоголик. Остальные были в полном восторге от всего действия и от вопросов и от ответов. Неужели, вся эта система работает?

Для себя Паша отметил, что уже привык к уродству Учителя и почти не замечает некрасивости его лица. Даже наоборот! Оно кажется совсем иным: особенным, запоминающимся, дарящим особенное впечатление. Такое лицо не забыть, такие лица должны быть только у необыкновенных и в чем-то выдающихся людей. Даже носить такое лицо надо особенно, осознавая всю гамму эмоций, которую оно вызывает у окружающих, умея правильно расставить акценты в воздействии, умея привлечь и оттолкнуть…

Глава 12. Везучая Катька

Катька считала себя невезучей с самого рождения. И какое тут везение, если ты родилась четвертой дочерью в семье медсестры и прораба?! Папик хотел сынка, наследника, а получались только девки. Катьку мама с папой родили напоследок, когда бате уже сороковник стукнул и отсутствие у нового ребенка мужских причиндалов так сразило незадачливых родителей, что папик стал выпивать с горя, а мамаша так даже хотела Катьку в детский дом отправить. Это Катька не сама придумала, чтобы себя жалеть всласть, вовсе нет! Это ей тетя Маша рассказала. Тетя Маша, мамина сестра, одинокая старая дева, пьющая притом. Тетю Машу тоже никто не любил. Папик, хоть и сам за воротник заливал, с ней не пил. Говорил, что терпеть не может эту старую уродливую клячу. Еще он говорил что тетя Маша в девках потому и осталась, что дура и страшная как его жизнь. И еще он говорил, что от тети Маши воняет и она готовить не умеет… Он много чего говорил, но на самом деле родственницу терпеть не мог за длинный язык и бесстрашие. Одна только тетя Маша не боялась ему заявить в лицо:

– На что тебе наследник, мурло ты немытое! Чего он наследовать будет? У тебя же кроме глистов нет ни хрена – ни мозгов, ни денег! Расплодился тут как таракан!

Скажи хоть что-то подобное Катькина мать – живо бы в рожу получила! Дочки, так те бегали, вылупив глаза, уворачиваясь от тумаков и подзатыльников. Папик и на тетю Машу замахивался, но ударить ни разу не посмел. Она так на него зыкала, что он осекался и с досады лупил корявой ладонью по столу. За это Катька тетю Машу больше всего уважала.

И когда несчастные и немолодые родители двадцать пять лет назад решали, что делать с четвертой нежеланной дочкой, опять пришла тетя Маша и низким прокуренным голосом своим выдала:

– Выродили, а теперь бросать?! Ах вы, сволочи! Ах вы, твари! Вас самих родители бросили? Нет? А эту кроху, значит, можно? Иди сюда, дите, не реви…

Родители устыдились теткиного крика на весь роддом, зашикали на лохматую сивиллу и Катьку из роддома забрали. Сама Катька уже думала – лучше бы и не забирали! Все три старшие сестры были девицы крупные и бойкие. Они точно знали, что свой кусок у жизни надо урвать. Любой способ годится. Сестры не слишком дружили, с детства за каждую ношенную юбку дрались. Ясное дело, потом Катьке только лохмотья оставались. А как только повыросли – так и разбегаться стали.

Самая старшая, Анна, выскочила замуж за курсанта и когда его направили куда-то в Казахстан – укатила с ним. Это было так давно, что Катька сестру еле помнила. С тех пор об Аньке никто и ничего не слышал. Да особо никто и не хотел слышать, если честно. Может, мать и вспоминала, но говорить не говорила. Вторая – Маринка – была поумнее остальных, училась получше. Ей даже удалось в политехнический институт поступить, ее распределили в захолустный городишко в Гродинской области, а потом она осталась там жить и работать. Маринка иногда еще появлялась у родителей, но была она такая заносчивая, такая хамовитая, что даже говорить с ней было Катьке тошно.

– Думает, будто в люди выбилась, – фыркала тетя Маша, завидев задранный нос второй племянницы на облезлой кухне ее отчего дома. – А как папка твой через слово матерится – так и ты двух слов без «блин» не свяжешь!

Маринка, конечно, огрызалась, что зато у нее своя квартира и работа нормальная, и не пьет она как, блин, тетя Маша, но Катька знала, что все чем Маринка гордится – фуфло! Работает сестра всего-навсего мастером в цехе какого-то Бричкотракторного завода, трахается со всем мужским коллективом предприятия, в надежде, что кто-нибудь затраханный до полусмерти сдуру на ней женится. Но никто не женился, а ей уже тридцать два и четыре аборта.

Лена, та что перед Катькой родилась, другой путь пристроиться нашла. Она, как и ее мать, умела только детей рожать. Уже троих родила, причем муж ее был фигурой странной… Дорогой зять обычно появлялся месяцев за шесть до очередной беременности жены и исчезал за недельку до появления очередного отпрыска. Глаза не мозолил еще с годик, примерно, а потом – новый цикл. Как только «этот прохиндей», как принято было именовать зятя в семье, исчезал, Ленка валилась пузом кверху и вопила, что она бедная, несчастная, что денег у нее нет, на что детей содержать – не знает. Мамаша, Катька и даже папик с различной скоростью бросались к бедной – бедной Аленушке, которой так не повезло с мужем, и начинали обещать все свои пенсии, зарплаты, субсидии и стипендии (когда у Кати была еще стипендия) пустить на благородное дело взращивания Ленкиного потомства.

– Дети – это всегда хорошо! – Провозглашал новый тост отец. Опрокинув рюмку за святое, он наливался краской гнева на злую судьбу и до самой поздней ночи ругал зятя на чем свет стоит.

Постенав еще с часик несчастная трагически беременная успокаивалась. Так и быть, пойду с детьми жить в самую большую комнату в доме и сделаю милость, возьму ваши мятые рубли. Тетя Маша, понаблюдав эту систему в действии, в последний раз ехидно заметила:

– Довольно нелегкий способ заработка, Леночка! Смотри, не надорвись!

Ленка закатила глаза, изображая обморок, на тетю Машу снова зашикали, папик погрозил ей кулаком:

– Разгавкалась старая сука! Ленке рожать на днях, а ты ей гадости говоришь!

А вот Катька после слов тети Маши вдруг остановилась посередине комнаты со стольником в руках. Сто рублей эти она честно тащила Ленке, чтобы та могла сделать перед родами УЗИ, а то же сейчас все за деньги! Стоп, а вот Катькина сотрудница недавно говорила, что если врач на УЗИ направляет – платить не надо. Сколько же раз ее так сестра надувала за эти три беременности?

Нет, в отличие от сестер Катька к жизни была неприспособленная. Да и с мужиками у нее не клеилось. Сейчас вообще трудно замуж выйти – время такое. Все пацаны вокруг пивные алкоголики, как тут жениха найти? И если находится парень поприличнее, так ему и жену подавай не абы какую, а хоть с жильем. Когда Катьке было всего двадцать, она познакомилась с таким, поприличнее. Только парень тот сам жил в квартире, где кроме него еще дед с бабкой, мать с отцом и старший брат с женой и ребенком. Катьку ему привести было бы некуда. И у самой Катьки тогда Ленка второго родила и был полный дурдом! А комнат всего три, а две из них проходные. Тоже, куда тут молодого мужа всунешь? Помыкались – помыкались жених с невестой и разбежались. Парень тот сейчас на Ольге Скоркиной женат. А та – дура дурой и поперек себя шире, но с квартирой своей.

Тетя Маша Катьке свою халупу завещала, но когда она помрет – Катьке уже ничего в этой жизни надо не будет. Конечно, Катька бы и не хотела, чтобы тетя Маша умерла. Коли Маши не станет, то Катьке и поговорить будет не с кем. Мать только с Ленкиными сопливыми чадами носится. Отец, когда не пьяный, тоже нянчит своих мальчиков (его мечта иметь наследников на фамильных глистов сбылась с рождением двоих сыновей третьей дочери). Так что снова она не нужна, ни у дел.

И как часто это бывает с одинокими молодыми женщинами, которые не могут реализовать заложенный в них потенциал любви, материнства и творчества, Катька стала квелая, болезненная. Ходить стала сутулясь, чего-то все сморкалась, кашляла. Стала жаловаться на головные боли, запоры, ломоту во всех костях и прочее и прочее. К двадцати пяти она превратилась в красноносое существо без возраста, закутанное до ушей в широкую вязанную кофту неопределенной расцветки и шаркающее по двору домашними тапочками на теплый носок.

Все изменилось несколько месяцев назад. Вдруг тетя Маша перестала пить. Так, вроде случайно трезвая, она приходила в семью сестры и, спрятав свое правдолюбие, мирно рассказывала про собрания, которые теперь посещает. Там группа здоровья собирается, говорят о своих болячках, делятся народными рецептами лечения. Звала Катьку с собой. Племянница подумала немного и пошла на собрание. Оказалось, что местный филиал Фонда Здоровья и Чистоты организовал Общество Милосердия. Катя пришла на собрание Общества еще разок, потом познакомилась с людьми, посещающими собрания, втянулась. Ее попросили помочь разнести брошюрки по почтовым ящикам на своей улице. Она с радостью согласилась и стала делать это каждую неделю. Потом надо было ухаживать за больными людьми, стариками, инвалидами, которые стояли на учете в благотворительной организации.

Ухаживать за стариками для Катьки было совсем не трудно. Она не была брезгливой или ленивой, никаких интересов в жизни, кроме работы в Обществе, у нее не было. После работы Катька ехала к одной из бабулек, Антонине Гавриловне, готовила ей, мыла полы, следила, чтобы в доме всегда были нужные лекарства. Антонина Гавриловна не была совсем уж беспомощной, просто очень старенькой, а дети ее совсем забросили. Однажды Катя приехала к старушке, а у той дочь сидит. Надутая моложавая толстая баба, одетая в тесные джинсы и маленькую маечку. На боках из штанов торчали куски белого сала, но толстуху это не смущало.

– Ты кто такая? – набросилась доченька на Катьку. – Чего тебе тут надо? Квартиру захотела?! Пошла отсюда, проныра! Проклятые сектанты, так и снуете, так и шарите, где поживиться! Не будет вам квартиры!

Антонина Гавриловна пыталась заступиться за свою верную помощницу, но толстомясая ее не слушала. Катька еле ноги унесла оттуда. Плача, она приехала в Общество Милосердия. Там люди ей объяснили, что ничего не случилось страшного, так бывает. Люди неправильно понимают, злобно думают про таких как Катя.

– Такие злые люди, такова жизнь, таков мир вокруг нас! – говорила женщина, которая всем в Обществе распоряжалась. – Им Чистоту не понять, они о будущем своем не думают. А мы должны все терпеть от них, потому что мы избраны конец света пережить. Мы чистые. Ты, Катенька, теперь к Георгию Алексеевичу ходить будешь. Он парализован, совсем плох. Ты уж позаботься о нем. А родных у него никого, так что не бойся – больше гадостей не услышишь!

За год работы в Обществе, Катька сменила пятерых подопечных. Георгий Алексеевич вскоре умер, после него была Тамара Сидоровна, не старая женщина, но страдающая тяжелой формой диабета. Она тоже скончалась через пару месяцев. Павел Харитонович и Мира Константиновна умерли еще через полгода. Он был старенький и болел раком, а она очень тосковала по нему, вот сердце и не выдержало. Вчера умерла Янина Франковна, удивительная старушка с особым даром видеть будущее. Она умела гадать по руке, и на кофе, и составляла гороскопы, и снимала порчу. Катьке Янина Франковна предсказала что будет она счастливой, будет всегда, до самой своей смерти, помогать людям. Мужа не нагадала, но Катька уже и не стремилась замуж.

Тетя Маша тоже умерла недавно… Да глупо так получилось, просто ужас! Она же не пила больше, а тут почему-то купила на углу, в гастрономе, водку и выпила всю бутылку сразу. Тетя Маша и в молодости столько не пила. Ну, и умерла, конечно. Ее на следующий день Катька нашла. Зашла, а тетя Маша на полу лежит, белая такая, мертвая. Рядом эта бутылка, убийца, стоит. С перепугу Катя вызвала «Скорую», хотя это уже было ни к чему. Врач молодой приехал и сказал – алкогольное отравление.

Катька тетю хоронила со слезами. Ведь сколько та хорошего для племянницы сделала! И родителям не дала девчонку в роддоме бросить, и всегда защищала перед всеми, и в Общество привела. Правда, Катька слегка обалдела вначале, когда узнала, что квартиру тетя оставила не ей, а Фонду Здоровья и Чистоты. Но потом Катя поняла. Иначе тетя Маша поступить не могла – если бы она не отказалась от своего имущества, то не очистилась бы и не попала бы в рай. Так что все нормально и правильно.

А Катька больше не невезучая. Это в своей семье она четвертая и нелюбимая, а в Обществе такая же, как и все остальные – равная и нужная!