Текст книги "Воронка. (СИ)"

Автор книги: Яна Розова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 16 страниц)

Глава 5. Удивительные открытия в самом себе

Дня три Павел провел самым наилучшим образом – то есть так, что не помнил о тех днях и ночах ничего. Почти совсем ничего. Был дома, кажется, был один. Что-то ел, пил огненную воду как лекарство от жизни, по мере наступления слабых признаков просветления.

После третьей дивной ночи очнулся. Хотелось в душ. Паша брезгливо обнюхал себя, убеждаясь в несовершенстве физического тела человека. Телу этому доверять было совершенно невозможно: чуть не уследил – оно уже вонючее, липковатое, в красных полосках от смятой влажной простыни. Тело – это диктатор, мешающий разуму как работать, так и отключаться. Тело хочет чтобы его напрягали и расслабляли, давая работу всем этим хитро приспособленным к напряжению и расслаблению костям, суставам, связкам, сухожилиям и мышцам. Тело требует чтобы в кровь попадали всякие необходимые вещества и чтобы кровь эта весело текла по живым и здоровым сосудам и артериям. Телу необходим свежий воздух, вентилирующий легкие, дающие мозгу кислород. К тому же, деспот этот диктует нам свои условия с позиции силы. Если мы не удовлетворяем его – для начала он отключает одну из систем жизнеобеспечения и, полюбовавшись на конвульсии наши, обещает впредь быть не столь милосердным. Тогда мы пугаемся, начинаем угодливо выполнять любое требование плоти, ловить его импульсы, прислушиваться к капризам. Потихоньку организм, то есть все эти кости, все эти мышцы, весь этот белок, начинает подчинять себе волю бедного зависимого от плоти сознания, вынуждая разум направлять свой недюжинный потенциал на святое дело заботы о мясе. И это уже самая настоящая болезнь, которую никакие лекарства не лечат. Так и ходят эти рабы тела по земле, изыскивая целителей и панацеи от «давления», «сердца», «язвы» и прочего.

Сам Паша с удовольствием бы избавился от своего тела. Понятие «жизнь» становилось для него все более дискретным и эфемерным. Если бы не врожденная брезгливость к самому понятию «наркота», он давно бы кололся. А что? Быстрый и эффективный способ избавиться от ненавистного тела, ненавистных его «хочу» и «надо». Естественно, брезгливость можно было бы подавить, но Павел и в самом горячечном бреду не мог вообразить себя покупающим маковую соломку у наркодилеров. Этих людей он повидал на своем веку немало. Зависеть от одного из таких отморозков, просто вступать с ним в контакт было для Паши неприемлемо. И это, не говоря о законности подобного мероприятия. Моральные барьеры спасали Седова от быстрого шага в пропасть, так что к краю он подбирался совсем по чуть.

Иногда, в моменты, когда алкогольные пары теряли свою концентрацию и вялые с бодуна мысли тяжело ворочались в пустой голове, Павел раздумывал над тем, каким же будет его край жизни? Смерть алкоголика легкой не бывает. Один только цирроз печени чего стоит! А еще Паше случалось видеть трупы пьяниц, погибших в результате разборок с собутыльниками или от несчастного случая. Ужасная смерть, достойный результат ужасной жизни. Такие мысли, как бы это ни казалось абсурдно, только будили томительную жажду.

…Паша вылез из душа с твердым намерением провести день в трудах по дому. ПХД, так сказать, парково-хозяйственный день. Паша замутил ядреный раствор стирального порошка в голубеньком вместительном тазике, добавил туда примерно стакан «тети Аси» и вывалил в эту царскую водку все свое грязное белье, бережливо накопленное за последние полгода. Ну, чуть меньше, чем полгода, но ворох как Монблан! Кваситься вся эта вонючая прелесть будет часов десять, а потом Паша, мудрый, хоть и ленивый до безобразия рационализатор, опустит в синенький скромный тазик рассекатель душа и зарядит на два часа горячую струю. И после, счастливый, отожмет свое сверкающее белизной цветное бельишко. Стирка такая была изобретена самим Павлом Петровичем Седовым и гордился он своим изобретением словно ребенок.

Пока откисало белье, Паша разобрался со сваленным на стулья барахлом, заправил диван, протер пыль на книжных полках, с которых уже больше двух лет не доставались ни Стругацкие, ни Куприн, ни Пелевин, ни Каспаров. Паша больше не читал ничего, кроме этикеток на бутылках и не интересовался никакими партиями, кроме партии спиртного в соседнем ларьке.

Слава создателю, ему больше не надо было работать, так как он продал свою двухкомнатную квартиру на втором этаже и переселился в однокомнатную на седьмом. Вырученная таким маневром денежная сумма в двести тысяч рублей позволяла Паше жить так, как он жил. Он рассчитал, что если тратить по пять штук в месяц, то хватит на сорок месяцев, а это больше трех лет, а столько еще прожить надо! Пяти тысяч ему хватало вполне. В еде он был не прихотлив, новую одежду не покупал вовсе, донашивая то, что было. Собирая свои штаны и свитера в шифоньер, Паша отметил про себя их непотребный вид, но не зациклился на этом.

В приступе хозяйственности он даже вымыл полы, а это потребовало серьезного напряжения воли. Гордясь собственным умением властвовать собой, вышел перекурить на балкон. В плане у него было еще пятно крови. Надо бы избавиться от него, а то как-то не по себе. Странно только, что пятно, вроде бы, светлее стало. Но, может быть, это от известки под обоями? Обычно кровь темнеет, буреет на бумаге. Ладно, какая к черту, разница? Темнеет – светлеет. Содрать обои, заклеить листом бумаги и завесить чем-нибудь или шкаф подвинуть на это место.

Этот апрельский вечер для Гродина был, пожалуй, холодноват. Неласковый дерзкий ветерочек разлохматил рыжие Пашины вихры и спустился вниз, во двор, где весело прошуршал по молоденьким листьям каштанов, разбросал белые конфетти с цветущей алычи и взметнул золотистые пряди волос молодой женщины, в растерянности стоящей перед подъездом. Секунду назад она вылезла из иномарки, которая теперь плавно отъезжала со двора в сторону улицы. Павел невольно пригляделся к блондинке, угадывая в ней знакомую. Только вот что за знакомая такая? Откуда?

– А-а… – вслух произнес Паша. Это означало, что он вспомнил и еще в этом «а-а» прозвучало некоторое беспокойное удивление: что она тут, собственно, делает? Уж не меня ли ищет? Вот это было бы совсем ни к чему! Опять набегут ее родственники, снова попортят обои! Паша усмехнулся и, закурив вторую сигарету, уставился вверх, в небо. Он уже предчувствовал трель дверного звонка, но понятия не имел, какие события войдут в его жизнь вслед за этим.

…– Я только на минуточку, – оправдываясь, говорила она. Ее легкие пальцы нервно касались тонкой кожи под глазом, будто там прилипла ресничка и щекотала и беспокоила Нику. – Даже не знаю, зачем пришла! Мне больше некуда…

Павел стоял, привалившись спиной к дверному косяку. Впускать свою гостью внутрь квартиры ему не улыбалось. Вообще-то он не слишком поверил артистичному козлу в сером пальто. Вряд ли эта девушка сумасшедшая или что-то в этом духе! Она боится, и это понятно, если вспомнить про пятно крови на стене Пашиной квартиры. Но что бы там не происходило, ввязываться в чужие дела – безумие чистой воды. Павел еле заметно нахмурил брови и опустил взгляд.

Ника же смотрела на него с нескрываемой надеждой. Ей хотелось, чтобы он хоть чуть-чуть оттаял и проявил к ней интерес любого характера. Ей годилось все.

– Ты боишься, что опять мой муж припрется? – догадалась она. – Нет, он не припрется, потому что уехал. У него дела в деревне.

– А тот, что с ним был? – поинтересовался Паша, не меняя своей расслабленной позы.

– Костя? Косте и своих дел хватает.

– А кто тебя сюда привез?

Паша спросил это, исходя из двух туманных соображений. Во-первых, он решил, что иномарка никак не может принадлежать таксующему частнику, ибо выглядела для этого слишком круто. А, значит, подвез кто-то знакомый. Следовательно, не так уж бедная девушка одинока, как хочет казаться. Вторым поводом к вопросу послужило желание оттянуть тот момент, когда придется сообщить нежданной гостье о том, что сегодня у него не приемный день. Обычно Паша стеснялся отшивать людей.

– Подвез? Да никто. Просто попутку поймала.

«С каких это пор попутки к подъезду довозят?» – успел подумать Павел. Его сомнения остались не разъясненными, потому что Ника снова заговорила и уже о другом, более интересном:

– Если не хочешь меня впускать, может, пойдем в бар или еще куда-нибудь? Деньги у меня есть. Прошу тебя! Ну, пожалуйста!

Сходить с ней выпить? Да, пожалуй, так будет лучше. Пора бы принять свою вечернюю дозу, а потом можно будет и от девицы отделаться.

– Ладно, пойдем, – согласился он. – Только не в «Бригантину». Там бармен болтливый.

Пили в «Созвездии», заведении классом повыше, чем привык Паша за последнее время. Он бы туда не сунулся, но спутница сказала, что здесь тихо и можно будет поговорить. Собственно, говорить Павлу тоже было не о чем, но если она настаивает… И он уже приготовился напиться под жалобы на мужа и все такое, как Ника неожиданно подмигнула ему и сказала:

– У тебя такое выражение лица, будто ты лежишь на операционном столе, а доктор говорит: «Прими эту жертву, о Повелитель Тьмы!».

Паша невольно хмыкнул, наморщив свой, весь в рыжих веснушках, нос.

– А ты чего веселишься? – спросил он смеющуюся собственной шутке Веронику. – У тебя, вроде, неприятности? А, кстати, этот парень, что с мужем твоим был, сказал, что у тебя не все дома!

– Все правильно, – снова улыбнулась она. – Моего мужа дома нет!

Они снова рассмеялись, выпили водки. Потом еще выпили и снова Вероника рассказала что-то смешное. Как-то само собой получилось, что пить и смеяться понравилось обоим. В «Созвездии» они просидели до самого закрытия, а потом пошли пешком по ночным улицам, под шуршащей листвой, мимо темных окон. Они шли молча, словно высмеялись на некоторое время вперед, но ни ей, ни ему молчание не мешало. С некоторым удивлением Павел заметил, что хоть он и не пьян в дрезину, но ему нормально, спокойно, хочется идти по городу, хочется вдыхать влажный ночной воздух и не думать и не искать способа раздобыть еще алкоголя. Он глянул на свою примолкшую спутницу. В полумраке она казалась не просто хорошенькой, а настоящей красавицей: огромные, подведенные полумраком глаза, темные губы на очаровательно-бледном лице, погрустневшем и отстраненном.

– А куда мы идем? – спросил Паша, чтобы немного рассеять печальное свое впечатление.

– Я не знаю, – обронила она.

– Но надо же куда-то идти, – возразил он и сказал то, что никак не собирался говорить: – Пойдем ко мне!

– Да? – Ника обернулась к нему. Ее взгляд выражал надежду и робкую радость.

…Та ночь осталась в Пашиной памяти, как одно из самых удивительных приключений в его жизни. И позже, намного позже, когда все кончилось так странно и страшно, он часто вспоминал эту ночь, жалея о ней, но мечтая о другой такой же прекрасной. Мечтал он, в сущности, не о повторении происходившего с его телом, а о случившемся, к его глубокому изумлению, с его душой. Там, в душе, быть не могло всей той нежности, которую он обнаружил и постарался подарить свой случайной, неслучайной подруге. Ника оказалась живым воплощением самых чистых юношеских грез и одновременно реализацией наиболее грязных из возможных подростковых фантазий. Ей было подвластно любое из ощущений плоти и каждое из движений души. И это длилось долго, а пролетело в один момент…

Наутро он проснулся один, с редким для его образа жизни ощущением бодрости и свежести. Выпил кофе, покурил на балконе, ежась от утренней щекочущей прохлады, и направился в душ. Стоя под маленьким ласковым дождем, он заметил на своем бедре след, оставленный этой упоительной ночью. Заметив, что возбуждается от одного только упоминания неких событий, добавил холодной воды.

День обещал удивить. Бывает иногда, что открывается в человеке рано утречком третий глаз и видит этот новый, незамутненный хрусталик удивительную, незамеченную раньше сущность окружающих вещей. Все будто бы обретает смысл, наполняется мыслью, дарит нам новое понимание обыденных вещей. Не слишком-то Паша любил эти прозрения, пожалуй, даже рад был их отсутствию в последнее время, и только сегодня третий глаз не мешал ему совершенно. Он заметил, что большой перекидной календарь, висящий на двери, убеждал не верить в молодую зелень и весеннее пение птиц, а настаивал, что за окном ноябрь, слякоть и безнадежность долгих вечеров. И Паша понял – кончилась зима, а он ее и не помнит.

Среди прочего, что было замечено особенного, Паше попалось на глаза пятно крови на стене. Он поморщился, увидев след крови, тревожно алевший возле двери. Вчера, в день, предназначенный для хозяйственной деятельности, Паша уничтожить его забыл.

«Что же Ника почувствовала, когда увидела это?» – подумал он, стыдясь своей безалаберности. Одно утешает: вчера они и свет зажечь не успели, так быстро оказались в постели. Но она может прийти снова, и ей будет неприятно видеть это!

За его спиной бубнил телевизор. Местная телестанция изводила гродинцев дневным прямым эфиром, на который всегда приглашались разные занудные гости. Одним ухом Седов невольно прислушивался к откровениям какого-то мужика. Тот гнусаво хвастался:

– Вот только стоило прийти мне туда, как я понял: моя жизнь изменилась! Понимаете, так и произошло! До того у меня и торговля абы как шла, и жена болела. А жили мы в однокомнатной квартире с двумя детьми. Потом долги стали нарастать, а еще в январе закрыли мою палатку на рынке, потому что бумажки одной у меня не было и взятку дать было нечем. И тогда мне кум про учителя рассказал и я пошел с ним. Учитель выслушал мою проблему и потом благословил на продолжение дела, и я сам удивился! Все пошло как по маслу!..

Паша опустился на корточки перед пятном и принялся прикидывать, как бы половчее за него взяться. Он прикинул так и сяк, но ничего не предпринял, потому что с утра распахнувшийся третий глаз, подметил то, чего обычное Пашино зрение различать ленилось. Вчера он бы просто содрал кусок обоев, да заклеил дырку листами белой бумаги, а потом бы передвинул на это место секретер. Но сегодня Павел сидел перед пятном и морщил свой веснущатый нос. Как-то уж очень бодренько, свеженько и веселенько выглядело это пятно! Паша попытался припомнить, когда, собственно, оно сюда попало, но не смог.

«Около четырех дней назад, – решил он. – А выглядит так, будто сейчас только кровью на стену плеснули!»

Из опыта прежней жизни, Паша знал: цвет кровавых пятнен по прошествии трех дней весьма отличается от цвета свежесрезанной розы. Кровь со временем темнеет, буреет, потом, в зависимости от факторов среды, зеленеет, желтеет… Но не алеет, это точно.

Паша привстал, понюхал такое интересное пятно, но ничего особенного не почуял. Тогда он повертел головой, соображая, как бы поточнее проверить свои подозрения?

– О! – сказал он тихо. «О!» означало, что Павлу на ум пришло одно воспоминание. Пару месяцев назад он порезал руку ножом, когда в пьяном виде пытался отрезать кусок сырокопченой колбасы от засохшей от старости палки. Рана оказалась глубокой, и кровь лилась рекой. Он обвязал кое-как рану несвежим вафельным полотенцем и с горя принял внутрь еще сто грамм. А на следующий день за чем-то заглянула Ежевика, увидела полотенце, пропитавшееся кровью, ужаснулась и притащила Паше йод, зеленку, перекись водорода, пластырь, клей «БФ». Вот именно перекись сейчас и пригодится!

Вернувшись через несколько секунд с вышеозначенной жидкостью, Паша щедро полил ею подозрительное пятно на обоях. Перекись равнодушно стекла к плинтусу. Морщинка на переносице рыжего алкоголика заметно углубилась.

К вечеру Паша решил запить неприятные мысли водкой. Все равно, других предложений не было. Он вышел во двор и только на улице вдруг вспомнил про деньги. Вчера, с Никой, он довольно много просадил. Хватит ли на сегодняшнюю дозу?… Да, хватит, вполне. Паша двинулся к излюбленному ларьку.

На обратном пути снова зыркнул из-под полуопущенных век пресловутый третий глаз, и Павел, привычно глянувший на балкон Ежевики, заметил, как необычно пусто там. Ежедневно на застекленном трехметровом балконе Звонаревых толпились велосипеды их сыновей, стояла стремянка, какая-нибудь объемистая кастрюля, скромно прорисовывались аппетитные силуэты трехлитровок с маринованными огурцами, солеными помидорами, лучистыми компотами и прочими Ежевикиными заготовками. Еще на балконе обычно досушивалось белье, а на солнышке обязательно сидел кот-мордоворот. Викин кот был рыжий, и Паша подозревал, что имя ему Павел Петрович и даже знал, в чью честь толстяк так прозван.

Сегодня балкон сиротливо пустовал. Где банки, велосипеды? Где Павел Петрович?

Паша затормозил у подъезда, в котором располагалась квартира Звонаревых, помялся у входа, но переборол желание смыться, оставив все как есть, и поднялся на ступеньки. Сороковая квартира была не заперта и стоило лишь постучать, как дверь нервно распахнулась.

– Привет, – сказала Ежевика. Одета она была в джинсовый комбинезон, а на голове красовалась желтая косынка, повязанная на манер банданы. – Ты как сюда попал?

– Да… вот…

– Входи. Я квартиру продала, вещи вывожу.

Ежевика сказала это так просто и обыденно, что Паша и не понял всей трагедии ситуации.

– Почему? – туповато спросил он, входя в знакомое жилище и осматривая его разоренный интерьер.

– Не по карману теперь так жить, – подруга детства вдруг хлюпнула носом.

– Из-за аварии? – Он и в самом деле только что вспомнил их прошлую встречу и рассказ Ежевики о том, что Звонарев разбился на машине, да еще и крупную сумму денег потерял.

Вика равнодушно уточнила:

– Из-за тех проклятых денег, что у Леши в машине были.

Они поболтали еще немного, о том загородном доме, где будет жить Вика с детьми и о транспортных неудобствах, которые возникнут теперь. Паша предложил свою помощь в нелегком деле выноса вещей, Вика сказала, что это не проблема, для того и существуют грузчики, чтобы вещи таскать. Паша пожелал удачи и двинулся к выходу.

– Слушай, Паш! – окликнула его в дверях подруга детства. Он обернулся. Ежевика подошла поближе и чуть тревожно спросила: – А кто эта девушка, с которой ты вчера к вечеру уходил? Я как раз на балконе барахло разбирала и увидела вас вдвоем. Ты давно ее знаешь?

Легкий холодок пробежал по спине Павла. Что за вопрос? Почему именно сейчас? Третий глаз пристально таращился на подругу детства. Глаз сообщил Паше, что Вика нервничает намного больше, чем это показывает, и это «больше» приплюсовалось именно из-за Пашиной новой приятельницы.

– Просто девушка, – ответил он осторожно. – Мы совсем недавно познакомились. Так, по пьяному делу. А что?

Ежевика вроде бы улыбнулась, а вроде и скривилась. Она хотела сказать «ничего», но, почти непроизвольно, ответила на вопрос друга:

– Странное дело, – полуулыбка-полугримаса снова появилась на ее круглом миловидном лице. – Мне то ли померещилось, то ли и вправду именно ее я с Алешкой видела. Мне тогда даже показалось, что у них роман, и я скандал мужу закатила. Я почему про роман решила? Потому что совсем незнакомый номер телефона в Лешкином мобильнике нашла, а он смутился – врать-то не умеет! А потом я эту девку в его машине видела. Случайно, в городе. И, хоть стреляй меня, видела я, как они целуются! Машина стоит на красном светофоре, а они – целуются!

Ежевика задохнулась от возмущения.

– А романа не было? – предположил Паша.

– Ну, Лешка, конечно, сказал, что не было. Что она – его сотрудница, в магазине бухгалтером работает. А поцелуи мне и вообще примерещились. Телевизора насмотрелась, говорит, сериалов дурных – вот и результат! Проверить про эту бухгалтершу я уже не успела, он на следующий день разбился. Так кто она, твоя краля? Где работает?

Паша развел руками:

– Я толком и не знаю! Сказал бы, но… – и, подчинившись велению интуиции, добавил: – Вик, ты номер телефона оставь! Вдруг созвониться понадобится.

Она оставила и, попрощавшись, Павел отбыл восвояси.

Вечером Паше не пилось. Третий глаз не желал смежать вежды. Под его влиянием снова – заново Седов стал задумываться о том, что его не касалось. Или уже касалось? Зачем девушка со светлыми волосами разыгрывала спектакль с трюками и бутафорией перед примитивным алкоголиком? Зачем он ей нужен? Денег у него нет. Хотя, если подумать, то получается, что есть. От двухсот тысяч еще две трети на книжке валяются и квартира эта тысяч четыреста может стоить. Вопрос только в том, стоят ли Пашины ценности всех разыгранных спецэффектов? Может, и стоит… Как там Раскольников говорил? «Три бабульки – и уже рубль получается!»

И, если Ежевика не ошиблась, то получается, что всем неприятностям, случившимся с Алексеем Звонаревым, предшествовало появление в его жизни девушки со светлыми волосами. Не предвещает ли чего плохого появление Ники в жизни Паши? И как же плохо смотрится в этом свете «кровавое» пятно на обоях его квартиры! Да и мелкая ложь про такси кажется уже не такой уж мелкой.

Особенно отвратительным показалось Седову именно то, что его приняли за полного идиота. За деградирующего алкоголика, который не способен отличить кровь от краски. И эта ночь… Отвратительно! Отвратительно и стыдно, что он испытывал редкое для него, настоящее, а она – только насаживала червяка на удочку!

Назавтра появилась и она, девушка со светлыми волосами, собственной персоной. Нежная, пахнущая весной, такая улыбчивая со своими анекдотиками про девочку и такая загадочная, будто чемодан с двойным дном. Она принялась говорить, рассказывать, спрашивать, но Седов сделал вид, будто уже основательно пьян и те несколько рюмок, что они выпили за встречу и удачу доконали его самым трагическим образом. Ника, с разочарованием убедившись в полной Пашиной недееспособности, уложила его на кровать и ушла. Седов осторожно выскользнул на балкон, присел за ограждением. Сквозь щели ему был чудесно виден весь большой двор, ограниченный унылыми параллелепипедами девятиэтажек. Где-то внизу, под деревьями хлопнула дверца машины, а чуть погодя, и сама иномарка выплыла в проезд, ведущий на проспект Жукова. Для собственного спокойствия Павел еще долго разглядывал двор, ожидая появления хрупкой светловолосой фигурки, но она так и не появилась. Стало быть, ее и увезла та самая машина. Паша снова завалился в постель и закурил. Кто ее возит?