Текст книги "Воронка. (СИ)"

Автор книги: Яна Розова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 16 страниц)

Глава 10. Клеймо плебея.

– …и забери из садика Эмилию, – закончила список распоряжений жена. Она была беременна, на восьмом месяце и оттого капризна до неврастении. Беременность оказалась тяжелой с самого своего первого дня: тошнота, плохие анализы, угроза выкидыша, неблагоприятный генетический прогноз, пигментные пятна, токсикоз на поздних месяцах, преждевременное старение плаценты и всякое другое, что каждый раз озабоченно провозглашала платная докторица и что стоило все новых денег, денег, денег. Вообще-то, Аньке нельзя было рожать по многим и очень многим медицинским показаниям, но она вбила себе в голову, что хочет второго ребенка и теперь никто не смел и вякнуть, не то, что напомнить, как плохо у нее было со здоровьем еще до беременности. Про первые роды вообще говорить было нельзя – Эмилия родилась двух с половиной килограммов в весе и чуть не умерла, придушенная пуповиной. Но все члены семьи покорно сочувствовали страданиям будущей матери и льстиво восхищались ее капризным безголовым героизмом. Ожидался мальчик, чем все были довольны, потому что сын в семье – это главное.

Сам Борис Васильевич ожидал появления наследника без особого трепета. У него уже был сын от первого брака, и Борис с ним не ладил. Мальчик был не от мира сего, как и его мама. Все попытки отца возобновить отношения принимались в штыки. Борис приезжал в брошенную им ради дочери мэра Гродина семью с огромными сумками, полными продуктов и подарков. Он входил в убогую однокомнатную квартиру, где на все стены были скрыты книжными шкафами и картинами отца его бывшей жены – знаменитого на Юге России художника-пейзажиста, с неизменным чувством своего носорожьего несоответствия атмосфере этого жилища.

Сын односложно отвечал на его вопросы, глядя в сторону, нетерпеливо почесывая ухо и делая круглые отчаянные глаза в сторону своей матери. Та понимающе кивала. Потом мальчик быстренько испарялся из поля зрения надоедливого папаши.

– Инна, что ему купить? – Спрашивал Борис, вполне искренне думая, что покупка может стать мостом к сердцу мальчика. – Что он хочет? Велосипед? Компьютер? CD-плеер?

Все это и многое другое беспрерывно хотела его шестилетняя Эмилия и все это у нее было, поэтому папа был любимый, его целовали, без него не ложились спать.

– Алешка ни в чем не нуждается, – говорила Инна с особым выражением, будто бы эти слова ее были только звуком, а надо было услышать их смысл как-то иначе, не на слух. Так она всегда говорила, чем раздражала Бориса до сердечных спазмов. – Велик у него есть, за компьютером поработать всегда мой брат дает, а этот плеер – всего-навсего игрушка. Алешка уже вырос из этого. И перестань носить нам еду. Мы не голодаем. Квартиру, что ты нам оставил сдаем, у меня есть работа и Алешины картины уже покупают.

– Покажи мне их! – требовал Борис.

Она приносила нечто невообразимое: не дерево, не зверь, не человек, не луна…

– Что это за бред? – Кривился зритель, а Инна снова улыбалась и в ее глазах снова появлялось некое выражение, будто она не глазами видела мазню Алешки, а другим, специальным органом, которого у плебея Бориса и быть не может.

Двадцать лет назад он приехал в Гродин поступать в сельхозинститут. В кармане у Бориса только и было, что направление на учебу, выданное районным отделом образования и рублей пятьдесят денег. В институт он поступил и сразу стал комсомольским лидером, активистом, отличником и самым лучшим. Борис просто не мог себе позволить быть обычным парнем – возвращаться в родной колхоз ему не хотелось ужасно. Он стал продвигаться по комсомольской линии, сумел остаться в Гродине после института. Вскоре выпускник вуза уже работал на Гродинском химическом, куда простых смертных без химического образования не брали, и возглавлял комсомольскую организацию завода. К моменту, когда комсомольская организация, вслед за всем прежним порядком, приказала долго жить, Борис Васильевич уже занимал уютное кресло в администрации завода, а когда началась свистопляска с выборами во всякие там Думы, с азартом включился во всеобщий кордебалет. Он по-прежнему, был лидером, человеком, за которым идут бараны, поэтому легко скакнул сначала в городскую Думу, потом – в областную. Но однажды призадумался: а надо ли ему это? Если идти по пути вечного кандидата, то рано или поздно придется штурмовать Государственную Думу, а потом катиться в Москву. А ведь на химзаводе ему тоже неплохо! Он уже женился на Аньке и тесть хорошо «помог» молодой семье, подарив квартиру в самом престижном доме города, как раз напротив здания мэрии. К тому же, Борис урвал контрольный пакет акций заводика по розливу уникальной минеральной воды в Курортном, приносящий пропитание на день насущный. Да и загородным домом можно было гордиться вполне! Словом, к чему лишние движения, если и тут все так чудесно складывается? Борис отложил амбиции и уже через год занял должность заместителя директора по маркетингу «Гродинского химического завода».

И только каждый раз, после визита к бывшей жене и бывшему сыну, он ощущал некоторую удивительную для его натуры неуверенность. В своем кабинете, в своем «Мерседесе», в своей квартире, на беспрерывных банкетах он чувствовал себя большим человеком, непререкаемым авторитетом в любой области. Свои суждения Борис привык излагать насмешливым тоном и не стесняясь разбавлять цензурные выражения нецензурными, стремясь не просто поумничать, но и обидеть собеседника. Любил разглагольствовать о дисциплине, которой сейчас добиться невозможно, поскольку народ совсем разболтался и Сталина на этот народ не хватает. Любил, ковыряясь зубочисткой в дупле зуба, побороться за нравственность, отчитав кого-нибудь из молодых сотрудников за джинсы или яркий макияж. Призабыв об обстоятельствах собственной жизни, возмущался разводами в семьях подчиненных. Каждая из воспитательных бесед заканчивалась неизменным:

– Вот я, к примеру! Чего бы я достиг, если бы не приходил на работу во время, таскался бы в замусоленных штанах или менял жен, как все вы? Да ничего бы не достиг! Надо быть серьезнее, работать…

Так Борис спускал пары, а после мог и гадкую улыбочку Инки выбросить из своей административной головы. Но проходило время, он снова не мог удержаться и ехал в ту скромную квартиру, где много лет назад его, неотесанного первокурсника, приветливо встретили интеллигентные родители Инны. За их столом оробевший Борис впервые взял в руки столовый нож, впервые услышал что можно говорить без мата. Да и о чем говорить! О книгах, о живописи, о политике. Ему казалось будто мир вокруг него стал шире, больше, разнообразнее, удивительнее.

Потом они с Инной поженились, стали жить отдельно, своей жизнью. Карьера Бориса набирала высоту, но жена этим не интересовалась совершенно. Витала себе над землей в эмпирических потоках, кропала какую-то ненужную диссертацию про Ван Гога или про Гогена, которых Борис не различал и еще позволяла себе улыбаться с этим своим выражением: ну что ты понимаешь! А Борису хотелось от супруги участия и, черт возьми, уважения к его успехам, ведь он каждый день уходил на работу, пробивался вверх, стремился добиться большего не только для себя, но и для своей семьи. Разногласия разжигали ссоры, все чаще перераставшие в настоящие скандалы и однажды Борис услышал в свой адрес:

– Ты, всего на всего, плебей. Цепкая деревенщина.

И это задело его до самых печенок как раз потому, что было правдой. До него не раз доходили высказывания завистников, переданные прихлебателями. Дескать, хамское воспитание Бориса Васильевича просто глаз режет, он хоть бы у жены своей поучился как себя с людьми вести надо!

Инна обидела его и в пику всем ее улыбочкам и высказываниям Борис сделал вывод, что все эти книги, живопись и болтовня о политике лишь шелуха, не приносящая никаких материальных благ. Если бы он только и делал что читал – они с Инной так бы и жили в общежитии, а не в двушке, выделенной заводом молодому специалисту и общественному работнику. Да, он простой парень, выходец из народа. Да, он чихать хотел на всякие там этикеты и реверансы. Но Инка без Бориса – полный ноль, никто, научный работник (Ха!).

Зато в новой семье Бориса ценили и уважали. Его тесть сам из народа вышел. Поднялся по крутой партийной лесенке и шаловливые ветры перемен не сумели сдуть его со взятых нахрапом высот. Аньке для общения с окружающими хватало осовремененного словаря людоедки Эллочки – самыми ходовыми выражениями в котором были: «Почем?», «Где брала?», «Круто!», «Вау!» и «Говно!». В замужестве она посвятила себя утомительному процессу деторождения, потому что новые дети служили отличным поводом для расширения ареала освоения новых магазинов и покупки новых вещей. Вместо творчества Ван Гога Борис теперь обсуждал качество «Нестле», «Бёбхен» и «Вайкики», причем к его мнению прислушивались.

Все это было по нему, для него. Так он и должен был жить, так он и был создан. Но к чему же тогда споры с самим собой? Зачем этот постоянный поиск аргументов в пользу своей правоты? И почему он снова и снова таскается к бывшей жене, бесясь от одного только выражения ее лица?

Он не мог ответить, он не знал как это объяснить. Странная раздвоенность исчезла только тогда, когда Борис стал соискателем рыцарского звания в Ордене Чистой Веры. Лишь только получив золотой медальон с изображением двух рыцарей, сомкнувших руки в крепком рукопожатии, он осознал, чего же ему не хватало все эти годы. Ему не хватало осознания своей избранности, элитности. Он не плебей, иначе не попал бы в рыцарский Орден. Среди рыцарей, собиравшихся каждый четверг (именно четверг!) в огромном банкетном зале ресторана «Арарат», хозяин которого тоже был членом Ордена, простых людей и быть не могло. Поначалу, Борис смотрел на этот карнавал свысока, но разглядел среди ряженых кое-кого из числа авторитетнейших лиц Гродина и присмирел. А ведь оказаться среди первых людей в городе и области не так уж плохо! И пусть все прикрывали лица масками, деликатно изображая уважение к чужой анонимности, но каждый рыцарь чудесно знал, с кем он разделяет трапезу.

Придя на ассамблею впервые, Борис изумился пышному убранству зала. Повсюду колыхались черно-белые полосатые полотнища, над креслом Магистра висел огромный герб Ордена, искусно изготовленный из тонких витых листов желтого и белого металлов. Зал был украшен рыцарскими доспехами, копиями со средневековых гравюр на тему рыцарства, старинными тяжелыми мечами, щитами с непонятной геральдикой, а все члены Капитула были разодеты в пурпурные шелка и бархат. Звучала странная, совсем не средневековая музыка. Казалось, что поют ветры пустынь в тех дальних странах, куда рыцари отправлялись за славой и добычей. Музыка немного туманила мозг.

Трапеза, к которой приступили после омовения рук и молитвы, состояла из жаренного толстыми кусками изумительно нежного мяса, красного вина, разливаемого в высокие серебряные кубки, украшенные самоцветами, и крупно порезанных овощей на круглых подносах. Вся столовая утварь была словно бы взята из какого-нибудь фильма про крестовые походы, а под ногами вертелись костлявые борзые, собачившиеся из-за брошенных под стол костей. За столом рыцари обсуждали самые разнообразные темы: турниры, которые проводились где-то за городом, на конном заводе какого-то колхоза, достоинства мечей, выкованных местными умельцами и привезенных из-за границы, выборы нового Магистра Ордена, какие-то трактаты о рыцарских обычаях. Кажется, здесь собирались только увлеченные люди.

Борис посетил три таких собрания как гость Ордена, а потом ему предложили встретиться с Магистром. Это оказался совершенно незнакомый, довольно пожилой мужчина. Он сказал, что члены Капитула «присмотрелись» к новому гостю, они видят в нем сильного человека, потенциального лидера Ордена. Капитул приглашает Бориса стать соискателем рыцарского звания. Для получения статуса кандидата в рыцари Ордена необходимо пройти ритуал посвящения, который может показаться соискателю несколько странным и даже неприятным. Кроме того, кандидат должен внести внушительную сумму залога. Эти деньги вернутся к соискателю после посвящения его в рыцари. Магистр объяснил правила и обычаи Ордена, а на вопрос, в чем же заключается основная цель деятельности рыцарей, ответил очень туманно:

– Сохранение чистого знания.

Справедливости ради, следовало бы отметить – «чистое знание» так и осталось для Бориса тайной за семью печатями.

Магистр предложил ему обдумать свое решение и дать ответ на следующем собрании. В случае, если Борис решит не становится кандидатом Ордена, он должен дать клятву никогда и ни при каких обстоятельствах не упоминать о существовании Ордена. Кроме того, единожды отказавшийся от членства теряет право вступить в Орден навсегда.

Борис призадумался. Его заинтересовали, но не до конца. Он искренне считал, что целью любого начинания в жизни должны стать деньги, а рыцари денег не обещали, а даже наоборот: надо было внести залог и еще вносить некоторую сумму ежемесячно на счет Ордена Чистой Веры. Но ведь зачем-то влиятельные люди ходят туда?! Они не говорят о делах и вроде бы не узнают друг друга, однако разве их не объединяет нечто? Так, может, эта общность интересов поспособствует и Борису в его делах? Сейчас он всем доволен, но никто не гарантирует, что не придет такое время, когда связи окажутся весьма и весьма полезны.

Помимо практических соображений чашу весов с пометкой «За» значительно утяжелило желание избавиться, наконец, от плебейского клейма. Кто теперь сможет сказать, что Борис не принадлежит к кругу элиты?

Словом, он согласился. Обряд посвящения его шокировал, но он вытерпел, потому что это вытерпели все, кого он видел на ассамблеях, да и кто посторонний узнает об этом? Если все рыцари прошли через это, то кто же будет болтать и позорить самого себя? В таком признаться невозможно.

Вскоре он узнал еще об одной традиции Ордена. Время от времени рыцари, а особенно соискатели и кандидаты должны были оказывать Ордену кое-какие посильные услуги. Раньше, если Борис и делал для кого-нибудь нечто подобное, то это было как в поговорке: «Рука руку моет». Теперь же он и знать не знал, для каких целей и для каких людей старается. Однако, чем больше времени Борис проводил с рыцарями, тем глубже втягивался в их интересы. Он даже испытывал некоторое удовлетворение от сознания своей полезности столь высокому сообществу.

А особый кайф Борис испытывал при мысли, что он избранный, особенный хранитель древней традиции и особого знания. Так что, улыбайся теперь, Инна! Улыбайся.

Глава 11. Секрет его жены

…– Мне необходимо поговорить с вами!

Павел отпрянул от каменного забора и сделал шаг навстречу полному человеку, вышедшему из иномарки. Машину Седов особо не рассматривал, но и так было ясно: это не та иномарка, что подвозила Нику на рандеву. По-настоящему, Павел удивился, только увидев вблизи свою потенциальную жертву. Человек этот не был похож ни на одного из тех мужчин, что приходили за Никой в квартиру Паши! Те двое, одетые в светлые импозантные пальто, были на полголовы выше. «Муж» Ники оказался невысоким, черноволосым, с острым профилем и немного суетливой манерой держаться. Он чуть сутулился, а на появление Паши отреагировал скорее даже нервно: вздрогнул, отступил к машине и стал озираться, словно живая иллюстрация к выражению: «жирный пингвин робко прячет…».

– Не беспокойтесь! – попытался успокоить его Паша. Он поднял руки ладонями наружу и сделал осторожный шаг вперед. – Не беспокойтесь, – повторил Павел. – Я ничего плохого вам не сделаю!

– Что вам надо? – опасливо отозвался чернявый. Ясная артикуляция свидетельствовала об образованности и хорошем воспитании, но, услышав этот голос, можно было бы предположить в его характере застенчивость и глубоко скрытую неуверенность.

– Только поговорить, – осторожно произнес Седов, – но не здесь. Скажите, вы женаты?

– Да…

Голос «мужа» по-прежнему звучал очень насторожено.

– Как зовут вашу жену?

– Позвольте, какое это имеет значение?

– Огромное, поверьте мне.

Пашин собеседник помялся с секунду, а потом все-таки набрался мужества:

– Если у вас что-то важное, то садитесь в машину, – пригласил он немного неуверенно. Вообще-то у него не было выхода: его иномарка стояла поперек улицы, а от ближайшего угла приближался свет фар и дорогу надо было освобождать.

Паша быстро обогнул мерцающий в ночи темный обтекаемый корпус авто и сел на переднее сидение. Водитель, ловко развернув машину, сдал немного назад и припарковался почти на том самом месте, где днем стояла пятерка Ники.

– Так в чем дело? – спросил он, поворачиваясь к Седову. Свет мощных фар проезжающего мимо «Мерседеса» выхватил из полумрака салона его белое узкое лицо с темными внимательными глазами.

– Вашу жену зовут Вероника?

– Да, а что случилось?

– Еще ничего, – вот сейчас Паше захотелось закончить разговор поскорее. Надо возвращаться к своему образу жизни, к своему стакану и своему похмелью. Паша заговорил быстрее: – Ничего не случилось, но случится обязательно. Дело в том, что ваша супруга «заказала» ваше убийство. Мне заказала! Она рассказала мне ужасную историю про мужа-негодяя, который желает сплавить ее в психушку, разлучить с сыном и в итоге уничтожить ее физически. Неважно как, но я поймал ее на некоторых уловках и больше верить ей не могу. К тому же, не в моих привычках убивать людей. Я только предупреждаю, что вы в опасности. Больше ничего. Мне пора идти. Ах, да! – вспомнил он про винтовку Драгунова, – в доме напротив вашего на втором этаже, под третьим окном справа навален строительный мусор. Под ним лежит брезентовый сверток. В нем снайперская винтовка и мобильный телефон. Их мне дала Вероника.

Седов нащупал ручку дверцы и уже собрался выбраться из машины прочь, когда «муж» с неожиданной силой ухватился за его плечо. Он выглядел ошарашенным.

– Постойте, – попросил он своего несостоявшегося убийцу, – подождите! Раз уж вы оказались втянутым во все эти… дела, так давайте хоть поговорим по-человечески!

– Мне пора домой, – суховато отреагировал Паша. «Втянутым» он себя не считал, и «дела» его не интересовали.

– Но на каких уловках вы поймали мою жену? – Собеседник все держал локоть Седова. Казалось, теперь ему просто интересны подробности «заказа» на самого себя.

– Вообще-то я ожидал увидеть здесь совсем другого человека, – задумчиво произнес Паша. Если перед ним не тот аферист, что с Никой в паре «работает», то поговорить, видимо, надо. – И объясняться с ним не собирался, только предупредить. Но вы, как мне кажется, человек другой категории. Я точно знаю, что она разводит людей на деньги. Это вам известно? – Муж аферистки только пожал плечами, выражая недоумение. – Теперь я понимаю всю композицию, составленную вашей женой: темная улица, вы в свете фар, но спиной ко мне, возитесь с замком… Я, по сценарию, влюблен в вашу жену и очень внушаем, – тут Паша покосился на толстяка, опасаясь какой-нибудь эдакой собственнической реакции. Никак не оправдав ожидания Седова, тот лишь молча слушал. – От такого деградировавшего алкаша, каковым я являюсь, требовалось лишь навести оптический прицел вам между лопаток и нажать на спусковой крючок. Потом бы меня поймали и посадили, а вас бы Вероника оплакала, не сомневайтесь!

– А почему вы решились предупредить меня? Или того человека, который, как вы говорите, играл мою роль… А как он выглядел, интересно?

– Он был повыше вас, худой. Волосы светлее. Артистичный такой, будто привык на публику работать.

– Спасибо вам, – тихо произнес неотстрелянный муж. – Вы поступили как порядочный человек. И спасибо, что в милицию не пошли. Не хотелось бы, чтобы люди узнали. А сейчас Ника где?

– Сказала, что у подруги. Алиби обеспечивает. Кстати, у вас дома когда-нибудь хранилась винтовка?

– Оружия не держу.

– Еще одна ложь…

Мужчины сидели в остывающем салоне, где пахло кожей и, едва заметно, бензином. Между ними что-то уже сложилось, какое-то невысказанное понимание, нечто союзническое. Совершенно не склонный, в обычной обстановке, к патетике Седов даже ощутил совсем легкое, но явное удовлетворение от сделанного. Получалось, что он спас жизнь человеку, да еще незнакомому, а это выглядело благородно, как ни крути!

– Меня зовут Роман, – с запозданием представился спасенный.

– Меня – Павел, – ответил Седов, пожимая протянутую руку. Они еще немного помолчали, а потом Роман нерешительно кашлянул и проговорил, закончив фразу неопределенным, но понятным жестом:

– Думаю, я вам должен?…

– Нет! – встрепенулся Паша. «Господи, да он думает, что я жду денег! Вот черт!» – Я пойду!

Но Роман снова задержал Пашу:

– Постойте, в таком случае, я тоже хочу вам кое-что сказать. Понимаете, Ника права! Я понимаю и жалею ее, но место ей в больнице…

Седов, услышав столь неожиданное заявление, с недоумением уставился на него, оставив попытку выскочить из машины. Роман немного виновато улыбнулся и продолжил свои излияния. Получилась целая исповедь, но Седов в тот вечер об этом не пожалел.

– Понимаете, я на самом деле хотел поместить жену в лечебное учреждение и оградить сына от встреч с ней. Вы уже заметили, что она все время лжет… Но проблема намного глубже, чем это может представиться. Про то, что она людей обманывает и деньги с этого имеет, я не знал, но кое о чем догадывался. У нее же первый муж аферист был махровый. Он погиб еще до нашей встречи. В машине взорвался.

– Сам взорвался? – полюбопытствовал Пашка.

– Нет, наверное. – Толстяк развел пухлые ладони: – Вообще, я не в курсе. Ника про этого своего первого мужа не любила говорить. Кажется, нажил себе врагов среди каких-то сатанистов и потом они его прикончили.

– Ясно, – кивнул Седов. Он сделал только один вывод из сказанного: у Ники жизненный опыт на аферы весьма богатый.

Роман, тем временем, рассказывал:

– Это несколько лет назад началось… Раньше жили нормально, любили друг друга, сына растили, радовались. А потом стала Ника какая-то странная, вроде как шалая: глаза прячет, анекдоты некстати рассказывает, будто отвлечь пытается, мозги пудрит. Стала пропадать на целый день, на вечер, на ночь. То забудет сына из садика забрать, то говорит, будто с подругой едет на выходные в Курортный, а подруга и знать об этом не знает! Я спрашиваю, где была, а она плетет черт знает что. Потом, когда я все узнал, понял – ее лечить надо, а тогда злился, скандалил, ночевать не приходил. Ну, конечно же, я думал, будто любовник у нее… Ах, лучше бы любовник!

Тут Пашка невнятно гукнул, что обозначало… Но это уже было все равно.

– И тогда я стал за ней следить, – Роман вздохнул и взлохматил пухлой пятерней густой черный чуб. – Подумывал профессионала нанять, но было слишком стыдно, что хоть кто-то посторонний узнает. Ненавижу, когда чужие люди копаются в моем грязном белье…

Невольно Седов перебил его:

– А я, кажется, копаюсь…

– Что вы! – Взмахнул пухлой кистью собеседник, – Я же сам к вам с разговорами навязываюсь! И потом вы мне жизнь спасли – какой же вы чужой?

«Да и с женой твоей спал, – скрывая под шершавым цинизмом виноватость, подумал Пашка, – Так что, считай, уже родня!»

– Выследил я тогда Нику… – продолжил Роман. – Выследил, а что дальше делать – до сих пор не знаю! То, что с ней случилось – намного хуже всего, чего я боялся. Поэтому не удивляюсь ничему…

– Так что же вы узнали?

Рассказчик опустил голову. Он выглядел как человек, отказывающийся верить самому себе. Для Седова такое было не внове: ни зрение, ни слух, ни осязание, ни обоняние, ни даже сам разум человеческий, обожествленный и надежный, не могут помочь в такие вот минуты. Правда кажется невесомой, неуловимой, тонкой паутинкой, а собственная обывательская самоуверенность кричат: отвернись от такой жалкой правды, забудь, отбрось ее! Но ты не можешь отбросить и забыть. Ты видишь ниточку над ущельем, где под ногами облака, и точно, неумолимо точно знаешь, что ты откажешься от голоса разума и ступишь на эту непрочную нить. И будешь неловко балансировать, еле продвигаясь вперед и рискуя самой своей душой, на паутинке правды под улюлюканье людей, идущих широкими дорогами, прочно мощенными ложью, самообманами, невежеством. И лишь вера будет хранить тебя от падения.

– Вы и сами можете увидеть то, что увидел я, – наконец произнес Роман. – Нет, серьезно! Я отвезу вас туда, и вы все увидите сами.

– Куда еще отвезете? – Несмотря на возникшее между ними доверие, Паша никуда ехать не собирался. – Вы просто дорасскажите мне свою историю, да я пойду восвояси. Мне надо выпить.

– Выпить? – удивился муж девушки со светлыми волосами. – Это вы всегда успеете. Посмотрите лучше, что вокруг нас творится!

…Такие помещения раньше (а, может, и сейчас) назывались актовыми залами. Паше всегда хотелось соскабрезничать на этот счет, что по-настоящему актовыми залами следовало бы называть спальни, где совершаются нормальные половые акты. Этот актовый (хи!) зал располагался в старом Дворце пионеров, который лет двадцать назад неблагодарные пионеры покинули, переехав со всеми своими медными горнами, бархатными полотнищами и кружком домоводства в здание поновее и посовременнее. Поскольку пионерия почила в Бозе, новый Дворец пионеров вскоре переименовали в Дворец детского творчества, а вот брошенное здание так никому и не понадобилось. Еще полтора года назад, когда между самоубийством и принудительным запоем Паша выбрал второе, здесь были заколочены окна и сорваны двери, а вот сегодня… Только посмотрите на это!

Зал выглядел шикарно: дубовые панели выше человеческого роста, помпезные, цвета старого рубина, балдахины над окнами, расшитые золотом кулисы и занавес на сцене. Под потолком, окаймленном витиеватой лепниной сверкали гигантские люстры, похожие на перевернутые многоярусные хрустальные торты.

– О! – тихо сказал Седов, с удивлением озирая столпотворение, заполнившее помпезное помещение. Он остановился в дверях. Здесь не только яблоку негде было упасть! Здесь и блохе бы лапку отдавили! На сцене шло какое-то действие, но Паша с этим разобрался не сразу. Сначала он остановился в дверях, искоса разглядывая тех, кто стоял рядом с ним.

Это были люди самого разного возраста и социального положения. Впереди Паши, к примеру, стояла совсем молоденькая девчушка с простой русой коской, украшенной дешевой пластмассовой заколкой. На девчушке был надет свалявшийся розовый свитер и даже пахло от нее недельной немытостью. Тут же, плечом к плечу со свалявшимся свитером стоял мужчина лет шестидесяти, похожий на благородно поседевшего светского льва. Бабушки в платочках, бритые затылки над воротами спортивных костюмов, женские головки с блестящими от новомодных шампуней волосами, аккуратно стриженные головы мужчин, проводящих свои дни в душных офисах, банданы с веселыми роджерами – вот что рассмотрел Седов впереди себя.

При таком скоплении народа должно было быть шумно, но было тихо. Удивительно, но никто не шушукался, не хихикал, не переглядывался и не выискивал в толпе знакомых. Люди с предельным вниманием смотрели на сцену, ловя каждую деталь происходящего там.

Внезапно по залу разлились мелодичные аккорды. Паша немного вытянул шею, стремясь уловить звуки музыки, записанной на фонограмму. Будучи немного выше большинства стоявших перед ним людей, Павел сумел, наконец-таки, разглядеть сцену. Там стоял хор. Давненько не приходилось видеть такого! Прямо как в старые добрые времена, певцы были выстроены лесенкой: женщины в синих платьях с пуританскими беленькими воротничками образовывали нижние ряды хора, а мужчины в черных костюмах и голубых рубашках – верхние. После проигрыша они ладно запели. Разбирая слова, Пашка слегка морщил переносицу – смысл песнопения казался ему туманным. Слышались выспренные словосочетания: «земная юдоль», «обитель мрака», «благость спасения», «утоление праведной жажды»… От лексикона разило примитивной культовостью.

«Так это секта! – запоздало сориентировался Седов. – Чего Роман так темнил? Стеснялся признаться, что его жена попала в секту? И чего здесь особенного?!»

В прошлой жизни своей Паша встречал подобные ситуации. После перестройки к нам хлынул мутный поток новой жизни, принесший разное и из разных областей: книги ранее недоступных писателей, вроде Кастанеды или Коэльо, номера «Playboy», гастроли легендарных рок-музыкантов, тряпки с вожделенных лейбами, подержанные тачки, видеотехника, видео– и аудиокассеты для взрослых и детей, бутылки с невероятно мерзким, но модным пойлом, поддельный парфюм, йогурты, сериалы… Ну, и «духовные лидеры» тоже. Новый рынок был ненасытен ко всему, что пришло из-за железного занавеса. Негоцианты материальных и нематериальных товаров писали кипятком от восторга: русские хавают все! Так оно и было, а последствия не замедлили проявиться. Многие особо неразборчивые экс-советские потребители потребив то или иное западное лакомство нещадно мучились диспепсией. Особенно тяжело приходилось жертвам диспепсии духовной. Правда, сами жертвы, одурманенные опытными шарлатанами, муки свои и не осознавали. Зато глубоко и искренне страдали их близкие, наблюдавшие духовное разложение детей или родителей.

Вот тогда-то несчастные домочадцы сектантов появлялись в ближайшем отделении милиции, плакали, жаловались, просили помочь, писали нелепые свои заявления. Органы правопорядка были, увы, бессильны, ибо деятельность религиозных культов ничем Конституцию не оскорбляла и под статьи УК тоже не попадала. Более того, подобные «общественные организации» платили нашему принципиальному государству огромные суммы налоговых отчислений, а, значит, приносили ему намного больше пользы, чем простые граждане. Те самые граждане, чьи судьбы и даже жизни ставились под удар. Так что никто и ни с чем в этой области не боролся.

Одно время, как подсказывала Паше его непропитая память, секты эти просто проходу людям не давали. Почти каждый гродинец, а, может, и каждый россиянин хоть разок, но на собрании какой-нибудь общины побывал и хоть рубль, но сектантам заплатил. А в девяносто третьем году японская секта «АУМ Синрикё» устроила зариновую душиловку ни в чем не повинных людей в метрополитене. После этого еще пару лет разномастное сектантство процветало в Гродине, но люди постепенно разочаровывались в новых духовных лидерах. Практичные Пашины земляки терпеть не могли отдавать свои денежки каким-то краснобаям. Редкий гродинец верил в конец света, а если и верил, то надеялся на «авось», что, в общем-то, было намного разумнее. От этого неверия и «авося» начался спад активности культов и их постепенное угасание. Надолго остались самые стойкие, но их приверженцы были малочисленны и влияние заметно ограничено.