Текст книги "Челленджер (СИ)"

Автор книги: Ян Росс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 23 страниц)

Закончив формулировать эту сентенцию, выуженную из винегрета, создавшегося в ходе спешного ликбеза в сфере оккультных наук, я отвернулся и отрешённо уставился в экран. Кимберли поошивалась за спиной, тужась придумать ответную реплику, но так и не сумела ничем разродиться. Открыв электронную почту, я ехидно отклонил назначенную по всем правилам офисного этикета встречу. И тут же на месте ретировавшейся секретарши возник наш несравненный командор.

– Рад видеть тебя в добром здравии! – он старательно растянул мясистую физиономию в благожелательном оскале. – Передай, пожалуйста, материалы, чтобы я мог непосредственно ознакомиться с ними перед встречей.

Я молча разглядывал его, развалившись в кресле.

– Понимаю, что не уделил должного внимания… – с трудом выдавил Ариэль изменившимся голосом. – Погорячился… не вник… при нашей тогдашней… – бестолково лопотал Арик, вытирая взмокший лоб. Искажённая мимика кричала о том, что публичное покаяние даётся ему нелегко. – Но теперь, накануне конференции, – приободрился он, миновав сложный участок, – мы должны перешагнуть через былые… эм… распри ради общего блага, ради будущего компании и воплощения нашей мечты.

Забавно, этот поц думает пронять меня новой тактикой канцелярских прибамбасов. Что ж, я в долгу не останусь и учтиво попотчую плодами его собственной закваски, щедро сдобренными непальской приправой.

– Конференция – мираж. Нет её и никогда не было. Глупая, тщетная, а главное, бессмысленная суета. Дым, тлен… тень на стене пещеры.

Минотавр озадаченно насупился.

– Ну как же! Платон, миф о пещере… No comprende, amigo?^[67]

– Чего!?

– Чего-чего… – передразнил я. – Как-то ты сдал… в апокрифы не заглядываешь… Миф… О… Пещере… Чё тут неясного?

– Илья!? – всплеснул руками Ариэль.

– Ладно-ладно, не кипятись. Сейчас я всё популярно рассую по полочкам. Значица… твой закадычный враг, Платон Платоныч… возможно, пребывая в алкогольном изумлении (история умалчивает)… эм… утверждал, что все люди сидят в пещере, задом к выходу и не могут повернуться. За их спинами другие люди носят разную утварь… ну там… вазы, амфоры, мраморные статУи… Древняя Греция, сам понимаешь. Так вот, прикованные рабы с рождения видят перед собой лишь тени, а потому уверены, что это и есть мир. Мы – рабы, томящиеся в заточении собственных чувств и эмоций, и твоя конференция лишь крохотный завиток… зыбкий блик на стене, плод болезненного воображения.

Ариэль впал в ступор, лихорадочно силясь нарыть достойный аргумент из эллинского наследия.

– Пора дать решительный бой нелепой и порочной суетности! – взвыл я. – Покончить единым махом. Настало время порвать цепи, скинуть оковы и узреть подлинный свет! Я верю в тебя, Арик! Ты, как начальник и предводитель всего чего ни попадя, выведешь нас на стезю истины! К свету, к радости, к надежде!

Шеф угрюмо набычился.

– Мы любим тебя, Арик! – безумно завопил я, вскакивая на стол. – Ура-а-а!!!

* * *

После встречи с Майей, я пребывал в приподнятом настроении, не ходил, а буквально парил, не касаясь земли. Новое чувство крепло, обволакивая облаком невидимого света и даря свежие краски, остроту и лёгкость, вместе с некой наполненностью. Я вновь открыл в себе способность радоваться простым вещам, и меня переполняло счастье. То самое счастье, о котором говорила она.

Всё стало чётче, сочнее, выпуклей, объёмней, будто спала пелена, причём не только с глаз, а со всех душевных и телесных ощущений. Я стал бережней относиться к внешним и внутренним впечатлениям, прислушиваясь к себе и к тому, что нашёптывал окружающий мир, и от этого, даже мелкие переживания пронизывались спокойной, стойкой радостью и целостностью того непререкаемого смысла, который не нуждается ни в определении, ни в доказательствах.

Однако неурядицы, сыплющееся непрерывным потоком, вовлечённость в офисную возню и остальные составляющие рутинной, давно приевшейся бытовухи, постепенно накапливаясь, как клочья пыли под старым диваном, замутняя кристальную чистоту новообретённого состояния. Всё чаще посещали мысли о Майе, с сопутствующей им тоской скорого расставания… Хоть мы и давно поняли, что не можем быть вместе, я считал её единственным душевно близким человеком, единственным существом моей крови, единственной, кто чувствовал и переживал так же остро и глубоко. И теперь, встретив после долгой разлуки, оттаяв в её лучах, я должен вновь потерять её.

* * *

Вопреки напоминаниям, Стив так и не прислал запись, что лишний раз подтверждало подозрения в вероломстве. И всё же, в голове не укладывалось внезапное преображение эдакого рубахи-парня в ушлого махинатора, который одним манёвром подмял под себя Тамагочи, добыл должность и заодно развёл меня. Откуда это неуёмное рвение к продвижению по служебной лестнице процессов, над которыми он с готовностью потешался на совместных обедах? Как не крути, сформировавшееся мнение о Стиве требовало переоценки.

Нельзя не признать, что он провернул ловкую комбинацию, заняв желанную позицию и навьючив основную часть работы на Тима, продолжавшего корячиться не покладая рук, но уже без прежнего рвения. Таскать для Стива каштаны из огня ему не улыбалось, самолюбие было задето, честолюбивые планы рухнули, но он не подавал виду, с подкисшей миной корча из себя командного игрока. Следовало быть осмотрительным: терять ему нечего, и, вздумай он поквитаться, поддержки ждать неоткуда, а на Стива теперь рассчитывать не приходится.

Близилось Рождество, давно превратившееся в праздник потребления, с повальным обострением шопингового зуда. Невзрачная офисная обстановка навевала уныние. Несмотря на кураж войны с начальником, ситуация оставалась безрадостной. Заигравшись, я ухитрился настроить против себя всех. Ариэля, одержимо несущегося за заветной мечтой, для него это уже давно не погоня, а снежный ком, который настиг, поглотил и влечёт всё дальше и дальше, не давая ни остановиться, ни даже оглянуться. Тамагочи, и без того забитого и презираемого, отважившегося на рискованный, но решительный шаг. Тамагочи, поставившего на кон всё, и проигравшего вчистую, с позором и унижением. А ведь не будь меня, ничего подобного бы с ним не приключилось… Кимберли, в общем-то нормальную женщину, беззлобную и бесхитростную, но со своей придурью, пришедшейся мне не по вкусу. Джошуа, постоянно подворачивающегося под горячую руку… Возможно и эпизод со Стивом, меркантильно использовавшим моё положение под предлогом бескорыстной помощи, тоже не возник на ровном месте. Точно во вражьем тылу: полагаться практически не на кого, брать в расчёт Таню-Марину, с которой, по чистой случайности, я ещё не успел испоганить отношения, было смешно, оставалась лишь Ирис.

Полностью отделаться от процессов так и не удалось. Их метастазы стремительно разрастались. Все заражены и зомбированы. Деться некуда. Если Ариэлю можно было нахамить, и он улепётывал с поля брани, не в силах стерпеть прилюдного глумления, то с Джошуа дело обстояло значительно хуже. Мне не удавалось вывести его из зоны комфорта. Как я ни измывался, ничего не действовало, точнее, он просто не уходил, продолжая увиваться за мной и в любой ситуации находя до омерзения вежливый ответ. Это было невыносимо, и я часами ломал голову, гадая, как отделаться от этого субъекта.

На время заседаний по процессам я повадился эвакуироваться в комнату Геннадия. Он был немногословен, в интригах участия не принимал и не особо интересовался перипетиями копошения в нашей песочнице, порой забавлявшими его, но не более. Работы, дававшей возможность заниматься любимым ремеслом, Геннадию хватало с лихвой. Дочка, внучка да любимый паяльник обеспечивали комфорт и счастье этого немолодого и сдержанного человека.

– Что, снова удрал? – бросил он, когда я в очередной раз ввалился в комнату с лэптопом под мышкой.

– Ох, да… у меня уже перехлестнуло ватерлинию.

Сам Геннадий был привлечён к процессам только на ранних стадиях, и то исключительно для галочки. Посетив несколько лекций, он тихо самоустранился, что никого не удивило, и даже непреклонный Джошуа не осмелился поднимать шум по этому поводу.

– Я лишь наблюдаю со стороны, но такого маразма не доводилось видеть со времён застоя. – Геннадий отложил инструмент и выключил лампу увеличительного стекла. – Смахивает на махровый совок, замешанный на японщине.

– Вы о брежневском периоде, да?

– Вот-вот, я же говорю – попахивает расцветом застоя, убого скрещённым с… – Он горько усмехнулся, затем снял и задумчиво протёр очки. – Да что там… всё одно к одному: те же ухватки, та же пустопорожняя болтология…

– А мне это всё больше напоминает сектантство. Культовые церемонии, обряды, табель о рангах, специфический лексикон…

– Эх… Лодыри и лоботрясы всегда изыщут способ покрыть нерадивость каким-либо пустобрёхством. Будь то совок семидесятых, будь то Япония, будь то сегодняшняя Америка. Когда люди не желают работать, найдётся множество организационных мероприятий, позволяющих отлынивать от непосредственных обязанностей. Главное – благовидный предлог…

– Меня только разочаровывает, что на это повёлся Ариэль. Он всё-таки человек действия, а не балабол.

– Ну, ты ж понимаешь, – протянул Геннадий, водружая очки на переносицу и давая понять, что беседа окончена, – у него не было выбора.

Безусловно, он был прав. Всё это затевалось неспроста и, несмотря на личную неприязнь, причина введения процессов была мне ясна. Чтобы выйти на рынок с продуктом в сфере медицинского оборудования, необходимо получить разрешение FDA^[68]. Министерство здравоохранения, как и другие ведомства сертификации, не имеет ни средств, ни возможности оценить каждое поступающее на рассмотрение лекарство или аппарат, и потому, вместо того чтоб делать своё дело, занимаются преимущественно прикрытием задницы от всевозможных судебных исков.

Для этой цели учреждена тучная туча всяческих государственных и отраслевых стандартов, одним из коих является наша методика управления процессами. Предполагается, что если разработка ведётся по узаконенной схеме, то всё о'кей. Таким образом, FDA проверяет не изделие или его функциональность, а исправность соблюдения бюрократических процедур. Именно для этой цели Харви инициировал внедрение процессов, и Ариэль был не в силах воспротивиться, как бы те ни стояли ему поперёк горла.

Тем временем абсурд приобрёл дополнительное измерение. Посоветовавшись с Джошуа, Ариэль пришёл к заключению, что работники слишком много едят, точнее, тратят чересчур много времени на приём пищи. Объединившись в мозговом штурме, они ринулись в схватку со скрытым тунеядством и расточительством человеко-часов, взяв в подкрепление доблестного Тамагочи, вообще не ходившего обедать, втихаря подъедая что-то из герметичного контейнера.

Спустя неделю споров, пересудов и уймы потраченного времени, в урочные и сверхурочные часы, лучшие умы компании родили регламент поочерёдного отбытия сотрудников на перерыв, долженствовавший обеспечить непрерывность рабочего процесса и кардинально сократить количество обедо-часов. Подразумевалось, что в отсутствие общения мы будем жрать гораздо проворней. Продолжительность перерыва отныне стала строго нормированной, и каждый должен был заблаговременно записываться, чтобы застолбить определённую смену.

И всё же, это не мешало находить лазейки, встречаться и продолжать игру в Ариэля, интерес к которой лишь окреп вследствие трапезных реформ. Во время последнего чемпионата Ирис со смешанным чувством поведала о случайно обнаруженном в локальной сети: Арик действительно приступил к воплощению параноидальной идеи фикс. Не осмелившись использовать аппаратуру наблюдения без общего ведома, он поступился замыслом тотальной слежки и установил замаскированные камеры у себя в кабинете. В таком случае юридические осложнения отпадали, при условии, что он сам участвует в записываемых разговорах. Стив попробовал съязвить: мол, теперь мы сможем дистанционно наблюдать за большим боссом, но его никто не поддержал. Собравшихся беспокоила обратная сторона медали: никто не жаждал оказаться невольным участником этого блокбастера. Известие вызвало ажиотаж у всех, кроме Тани-Марины, которая пялилась на меня немигающим взглядом и вдруг, вынырнув из забытья, отжарила ни к селу, ни к городу:

– Нет, всё никак не могу поверить, что у тебя нет телевизора!

* * *

Когда я вошёл в кабинет директора, Ариэль был уже там. Харви предложил садиться и начал в своей дежурной гладкой манере:

– Я пригласил вас, дабы прояснить ситуацию, принявшую нездоровый характер и мешающую полноценно функционировать как тебе – Ариэль, так и тебе – Илья. – Харви по-отечески взглянул на меня, потом на него. – Мне стало известно, что ваши отношения вышли за конструктивные рамки и приобрели характер трений личного толка, тлетворно влияя на социальный климат. Поскольку вы являетесь основополагающими фигурами в осуществлении инженерного развития компании, я счёл своим долгом вмешаться и поспособствовать устранению этой досадной и, в свете предстоящей конференции, несвоевременной помехи. Верю – рациональный диалог между коллегами поможет вернуться в здравое рабочее русло. Итак, хотелось бы услышать ваши соображения.

Покончив с преамбулой, Харви мельком глянул на часы и упёрся в меня вопросительным взглядом. Ба, Арик наябедничал директору! Признаться, не ждал от него скорой капитуляции, тем паче в столь постыдной форме… Вспомнив школьные вызовы к директору, я, не раздумывая, выбрал линию защиты. Загнанный месяцем отборной изгалятины в маловменяемое состояние, Ариэль представлял из себя слабого соперника в состязании на самообладание, которое я собирался ему навязать.

Определившись с тактикой, я повернулся к Минотавру и развёл руками, изображая наивное недоумение. Арик нахмурился, почуяв подвох. Я покосился на Харви, бессильно покачивая ладонями, будто не находя слов.

– Трения? Между мной и Ариэлем? – Я снова повернулся к начальничку. – Арик, неужто между нами могут быть трения? У нас с тобой? Трения? Личного толка? Я ошеломлён… Даже не знаю, разумеется, я мог что-то упустить, но, с моей точки зрения, у нас в высшей степени гармоничные и, я бы не побоялся этого слова, дружеские отношения… мм… взаимопонимание… эм… признаюсь, для меня это просто… просто, как снег на голову.

Я растерянно переводил взгляд с одного босса на другого.

– Конечно, мы к этому ещё непременно вернёмся, а пока сосредоточимся на рабочих аспектах. Случается, что разногласия на профессиональной почве выходят из пропорции, порождая напрасные конфликты.

– Хм… – я подпёр щёку и уставился в пол. – Да-а нет, вроде нет… Как-то не припомню, чтобы что-то выходило из пропорции. Естественно, есть мелкие разногласия, но это нормальная составляющая творческого процесса. К примеру, мы не сошлись во мнениях о расцветке кнопки Start. Но даже над этим я сейчас работаю. Я воспринял критику и работаю, исправляюсь. Не правда ли, Арик?

Харви взглянул на Ариэля, но тот не проронил ни слова.

– Хорошо, тогда вернёмся к личным аспектам, – помедлив, продолжил Харви.

– Извольте. Хотя где-где, а тут уж точно и речи быть не может ни о каких трениях. Напротив, у нас на редкость дружеские взаимоотношения. И… надо отдать должное Ариэлю, это преимущественно его заслуга. – Я обратился к начальнику: – Хочу, чтобы ты знал, как я ценю твоё внимание. Правда, для меня это необычайно важно, и я искренне благодарен за всё, что ты для меня делаешь.

Минотавр ощетинился. Ставка оправдалась: гордость не позволяла открыто признать, что его высмеивают на глазах подчинённых.

– Вот, Ариэль не даст соврать: у нас масса общих интересов, античную философию регулярно обсуждаем, намедни состоялся занимательный диспут о концепциях Платона. Если угодно, могу вкратце: миф о пещере, знаменитая аллегория…

– Как-нибудь с удовольствием послушаю, – поспешил пресечь моё словоблудие директор. – Ариэль, складывается впечатление…

– Диспут?! Да как он смеет! – взъярился начальник, но тут же прикусил язык, сообразив, что дальнейшее развитие темы ему не на руку, и поспешил сменить сектор атаки. – Давайте, наконец, о действительно важном! – громыхнул он, предпринимая попытку направить незадавшееся судилище на нужный курс. – На носу конференция, а у него конь не валялся! Мы на грани катастрофы, а он целыми днями на сайтах знакомств.

Харви чуть заметно поморщился.

– Как так? – изумился я. – Всё готово. Можно хоть завтра ехать. Ариэль, ведь была встреча, я продемонстрировал всё, на что ты пожелал обратить внимание. Безусловно, ввиду твоей загруженности и широкого круга ответственности, мы не могли вдаваться в нюансы. Я знаю, как ты переживаешь, мы все знаем… Арик, можешь на меня рассчитывать: ни малейшая деталь не ускользнёт и не останется без должного внимания. И действительно, – я вновь обратился к Харви, – всегда есть место для усовершенствования… опять-таки, расцветка, однако, как я уже говорил…

Возражений не предвиделось: не мог же шеф сознаться, что не имеет ни малейшего представления о происходящем в подотчётной сфере. Загнав себя в тупик, Ариэль в бессилии сжал кулаки, что не ускользнуло от цепкого взгляда директора.

– Хотите, могу принести лэптоп, и вы сами убедитесь.

Резюмировал я, догадываясь, что Харви и без того есть чем заняться. Он появлялся редко и вообще мало интересовался происходящим, заботясь лишь о том, чтобы всё на первый взгляд имело благопристойный вид. Этакая тень отца Гамлета… Загадочный персонаж, судя по всему, чётко отдающий себе отчёт о масштабах раздрая, в котором находилась возглавляемая им компания, и стремящийся отгородиться от неприглядных подробностей. Титул, хорошая зарплата и поменьше ненужных проблем – таковым представлялось мне кредо нашего директора.

– Но сайты знакомств! В рабочее время сутками торчать на сайтах!

Харви опять поморщился и нетерпеливо глянул на часы. Уловив этот жест, Ариэль сглотнул, издав какой-то нечленораздельный сип, и окончательно приобрёл стойкий мутно-фиолетовый оттенок.

– Ариэль, прости, мне невдомёк, кто рассказывает тебе эти бредни. Не хочу делать необоснованные предположения, возможно…

– Но, но… – захлебнулся негодованием Минотавр. – Ведь я сам… сам…

– Арик, – нежно проговорил я, – я ещё не успел поделиться с тобой последней новостью: дело в том, что я увлёкся буддизмом. Настраиваю тонкий мир, медитирую и… и сейчас мне совершенно не до женщин. На данный момент единственная женщина в моей жизни – это мама.

Под конец этой бессовестной тирады зазвонил мой телефон.

– Привет. Как дела? – раздался звонкий голос Келли.

– Как в сказке… мм… Я тут слегка занят, можешь коротко?

– А, да-да, понимаю. Я только сказать… я… я хочу птифюры.

– Кого?

– Птифю-ю-юры.

– Это ещё кто?

– Пирожные. Маленькие такие. Пирожные.

– Пирожные… Какие? Как это пишется?

Я взглянул на Харви и изобразил извиняющуюся гримасу. Тот кивнул, взял мобильник и начал сосредоточенно тыкать в экран.

– Пти-фю-ры. Такие крохотные, цветные и разных сортов, а бывают… Мм… – протянула она с вожделением. – Знаешь, я их жутко люблю. Просто умираю…

– Погоди, не надо умирать. Можешь по буквам?

– Пи, и, ти, – принялась диктовать она, – ай, эф…

– Так-так… понятно, вышли название смской. Я попробую… но не обещаю.

Я поспешил отключиться.

– Прошу прощения, это как раз мама, – смущённо улыбнулся я. – Так о чём… а, вот, я решил посвятить себя духовной практике, и женщины меня теперь отнюдь не интересуют. Однако, возвращаясь к существу вопроса, хотя Арик не раз признавался, что все начальники и в особенности его начальники, – я красноречиво взглянул на директора, – полные идиоты, мне несказанно повезло с шефом, и я не устану это повторять.

Ариэль попробовал возмутиться, но был остановлен коротким властным жестом.

– На данном этапе будем считать тему закрытой. – Директор приосанился. – Спасибо и успехов в подготовке к конференции. Полагаю, излишне напоминать о её важности.

Я поблагодарил Харви и повторно заверил Ариэля в непреходящем почтении, от чего Минотавру сделалось совсем худо.

– Ариэль, мы ещё не закончили, – прозвучало за моей спиной, и я заботливо прикрыл дверь, чтобы директор мог вольготно устраивать моему начальничку внеплановую головомойку.

* * *

– Почему Юнг? Почему Платон? Потому, как за всем стоят прообразы. Ариэль говорит – фигня, а меж тем, конфликту три тысячи лет, и пошло всё даже не с Платона с Аристотелем… Это же и есть раскол между язычеством и иудаизмом.

– О чём ты? – в недоумении покосилась Майя.

– Выход Аврама из Вавилона, книга Бытие… Hello?! Зарождение первой монотеистической религии…

– При чём тут одно к другому?

– А, ну смотри… Вавилон – поклонение золотому истукану, а иудео-христианский подход – альтернатива всему этому. Для того и придуман миф о башне, чтобы в аллегорической форме разоблачить языческое заблуждение. Зачем башня строилась? Чтобы достать до неба. Люди возомнили, что Бог где-то там, – я ткнул пальцем в потолок, – что до него можно дотянуться, ан нет, чёрта с два! Еврейцы просекли фишку и сказали – "Вы чего? Бог абстрактен!".

– Вопрос: может ли человек верить в абстракцию, либо он всегда придумывает образ и верит в него, а не в какую-то бесформенную идею.

– Может, конечно может. Оглянись: сегодня, благодаря Христу и Голливуду, все поголовно верят в любовь, но не надо пытаться до неё дотронуться… уж прям до самой любви… до её объекта можно, но не до неё самой, и это прекрасно! В этом сила! Подумай, как иудеи, крохотный народец, пережили тысячелетия изгнаний и гонений? А вот как: можно взять и рубануть по золотому изваянию, переплавить на серьги и брошки, а еврейского Бога невозможно ни запятнать, ни низвергнуть, ни уничтожить; он неуязвим, абстрактен и непостижим, как сиятельные идеи Платона, как любовь, которую не запачкать никакой пошлостью или низостью.

– Ну, может ниспровергнуть и нельзя, но люди, которые действительно верят, всё равно ищут конкретики.

– Да, индусу, чтобы верить, нужны рудракши, или алтарь, или статуэтка Шивы… А евреи как бы не такие, хотя у них тоже свой антураж.

– Они обожествляют Тору. К любой из священных книг надо относиться с почтением.

– Вот именно! Слово! Они обожествляют слово, образ, то есть опять же – абстракцию. Не вещь, не бумагу. "Не сотвори себе кумира и никакого изображения того, что на небе". Нет священных косточек рудракши, есть то, что стоит за ними, а их самих нет, в смысле – нет в них святости. А ты всё за них цепляешься. Великий Вавилон пал, а занюханной иудейской вере четвёртое тысячелетие пошло.

– Это нормальная тема, – Майя поправила бусы из рудракши и кристаллов, – на самом деле, индуизм говорит то же самое, да и другие религии…

– Пойми правильно: я не утверждаю, что иудео-христианство лучше буддизма или индуизма, – я об изменении восприятия, начавшемся тогда и происходящем по сей день.

– О'кей, хорошо. Но в христианстве не совсем так, там Иисус, пророки всякие… святые, великомученики – между прочим, классические пережитки идолопоклонства. Но зачем христиан с иудеями смешивать? Истоки, конечно, одни, но сегодня осталось не так много общего.

– К слову об Иисусе, тебе на редкость повезло. Я угощу тебя рыбой собственного приготовления.

Я торжественно извлёк из холодильника две свежих, ещё пахнущих морем и водорослями, рыбины.

– Не бойся. Я правда умею, – поспешил заверить я, заметив скептическое выражение. – А христианство… видишь ли… христианство – это коммерческий вариант иудаизма, обезжиренная версия для домохозяек, – вымарали особо пикантные места, заменили невнятным бормотанием о вселенской любви, втюхали половине цивилизованного мира, и вуаля! Почти две тысячи лет торгуют индульгенциями.

– Ага, иудаизм тоже хорош, это ж надо такое удумать: Господь един, он наш, мы избранный народ, и он только с нами общается, а остальные гои, и с ними наш Бог не разговаривает. Бред! Им, значит, Бога не полагается? Нет, оказывается, нет. Иудеи утверждают, что все прочие боги ложны, а к себе никого не зовут.

– Нормальный жидовский национальный нарциссизм.

– Скорее шовинизм.

– За то по шее и получали от всех, кому не лень. Избранный – это в смысле избравший себя в козлы отпущения.

– В любой нормальной монотеистической религии есть элемент миссионерства. Без него эта идея хромает. Отсутствие миссионерства свойственно политеизму, где у каждого селения свой божок, у каждой рощи нимфа, у источника наяда… Либо Бог един, и тогда – айда к нам, либо у каждого свой и никаких "айда".

– Не только не зовём, – мы и тех, кто желает примкнуть, берём с неохотой, и то лишь сперва знатно помурыжив. Чтоб неповадно…

– А то! Так запросто в избранные?! – Майя принялась расхаживать вокруг, следя за моими действиями. – Ладно, вернёмся к абстрактности.

– Ну да, абстрактность… По сути, если копнуть глубже, в христианстве – почти то же самое. Ну, сделали им скидку с Иисусом… чтоб чуть попонятней было, почеловечней… небольшая поблажка, как водится в адаптированных изданиях. А так – та же старая песня о главном. Кстати, евреям имя Господа даже писать нельзя… ни писать, ни говорить напрасно. Оно, в принципе, непроизносимо на человеческом языке.

– А Тора?

– Вот именно, только в священной книге, а ни в коем случае не всуе. И то – Яхве или Иегова – не имена, а обозначения… титул, если хочешь… термин… Есть такое поверье: тот, кому ведомо имя Господа, может творить чудеса, Иисус знал несколько…

– Хорошо, но люди всё равно выдумывают символы, иконы… Им нужен зримый образ. Человек не может иначе. Трудно уповать на вакуум!

– Может! Сложнее? – Да. Но может! Ты веришь в любовь. О чём речь? Любовь – абстрактная штука. Мы – люди науки, люди искусства, постоянно оперируем умозрительными предметами. Понятия умственной и душевной деятельности абстрактны и никаким боком не материальны. Невозможно нарисовать любовь. Можно изобразить половой акт, ссору, объятия, но не любовь. И не пытайся. Так взять, нарисовать и поставить – вот, мол, полюбуйтесь, это любовь.

– Однако мои представления о любви и твои… Не факт, что они одни и те же.

– Ну да, – усмехнулся я, – это уж точно.

Я откупорил белое вино, налил треть стакана и перемешал с оливковым маслом и сладкой горчицей. В ароматной золотистой смеси закружились, поднимаясь и скапливаясь на поверхности, искрящиеся шарики.

– То есть, понятия не существует? – неожиданно раздался вкрадчиво-коварный голос у моего уха.

– Че-е-го? – отшатнулся я.

– Не существует общего понятия – любовь, – рассмеялась Майя. – Оно не абстрактное, оно у каждого своё.

– Своё, Майя, своё… – Я вздохнул. – Оно у каждого своё… потому что сложно охватить сиятельную идею во всей полноте. Можно увидеть отражения… тени… Ты видела один отблеск, я другой. Мы пытаемся сложить их и договориться о свойствах оригинала. Майя, к чему ты клонишь? Хочешь встать на сторону Арика и отстаивать позицию – нет любви?

– Не волнуйся, я бы не позволила себе такого вероломства. Абстрактные идеи существуют, но их описывают, используя объекты материального мира. И это всего лишь идеи, а чтобы найти и сохранить веру, необходимо иметь что-то настоящее, за что ухватиться.

– Может что-то не так с верой? Раз в неё так сложно поверить. Не понимаю, а как же художники, учёные… Они не спешат вцепиться в материальный предмет и потому, как правило, более высокоразвиты. Их стремления направлены к абстрактному, недостижимому идеалу. Он безупречен, понимаешь? И даже если тебе отрезали ногу…

Майя расхохоталась, не выдержав зашкаливающего пафоса. Я повернулся, сжимая в руке только что разделанную и вымытую рыбу.

– Да, даже если тебе отрезали ногу…

– С трупом рыбы! Платон, блин…

– А?

– Платон – в одной руке рыба, в другой нож… – заливаясь смехом, Майя плюхнулась на стул. – Даже если тебе отсекут руку… или хвост…

Я тоже рассмеялся, стараясь при этом не упустить скользкую рыбину.

– Хорошо, Майечкина, отлично, молодец, – проговорил я, успокаиваясь, кладя рыбу, и для верности придерживая её рукой. – Вот именно, даже если…

Майя снова покатилась со смеху.

– Даже если я стою с рыбой, весь по уши в чешуе и капаю на пол, это никак ничего не портит, потому что идеал абстрактен и совершенен.

– Ты просто рыбой брызгаешь на меня, а так… ничего не портишь…

Новый приступ хохота закончился на полу в компании злосчастной представительницы водной фауны.

– Понимаешь, – продолжил я, когда мы отдышались и я отловил и снова вымыл улизнувшую хвостатую беглянку, – зачем нужно много богов? В чём фишка?

Я накрошил чеснок и разрезал лимон. С лезвия скатилось несколько капель прозрачного сока, и по кухне распространился терпкий прохладный запах.

– Вот какая хрена… – я напрягся, сплющивая лимон в соковыжималке, – тень, если Творец един, крайне сложно объяснить черни, почему мир так несовершенен и противоречив. Ведь в самом деле, коли один закон, всё чётко и понятно, то с какого перепуга такая неразбериха? Вот им и объясняют: о'кей, это, типа, как в Санта-Барбаре… есть папа, мама, они поссорились, а ты ребёнок. Ну или чуть хитрее… Не пар под влиянием холодного потока превращается в капли, а ветер повздорил с облаком и получился дождь. И вправду: если всё едино, откуда вечная динамика? А еврею такого не говорят. Ему говорят: Бог непостижим и многолик. И ну его. Не лезь. Делай как написано и не суйся куда не следует. Не думай, тут тебе не мыльная опера. Ведь, если Бог – это Санта-Барбара, можно иметь предпочтения, быть против или за, и есть немало места сомнению. Кстати, Ариэль как-то выдал о Боге…

– А он у вас тоже безбожник?

– Нет, серьёзно, ты видишь этого героя в храме? Бьющим поклоны?

Майя невнятно хмыкнула. Я выжал другую половинку, вылил в стакан, туда же высыпал чеснок, добавил соли и ещё раз перемешал.

– Ну, я ему – Ариэль, мол, давай хоть Бога в наши разборки не впутывать. Ни ты, ни я в Бога не верим, так что: Платон, Аристотель… как-то так. Короче, Майя, мы в Силиконовой долине, в самом центре современной Вавилонской башни. Те, кто строят башню, заявляют – мы в Бога не верим, мы сделаем сами.

– Ага, жрецы веры Неверия.

– Почему неверия? И я, и Ариэль – адепты веры в науку. Это следующий шаг. От язычества к монотеизму, ратующему о единстве законов и абстрактном Боге, но табуирующем всё связанное с истоками этих законов. И дальше, к науке, которая говорит: погодите, вы твердите о стремлении к Господу – законам мироздания, по-нашему, вот и давайте разберёмся. – Я схватил рыбу и победоносно взмахнул. – Свободу Богу! Даёшь Бога в народ. А вы – нет-нет, тут низя там неможно, осторожно, обратите внимание, там рудракши, здесь святые коровы.

Достав противень, соорудил аккуратные ладьи из фольги, на дно уложил по рыбине, залил соусом, украсил базиликом и веточками розмарина.