Текст книги "Челленджер (СИ)"

Автор книги: Ян Росс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 23 страниц)

Выдайся шанс, Тим не преминул бы замести следы, которых, возможно, и не было, и тогда я бы предстал в ещё более негативном свете, как человек, обвинивший коллегу в собственной неудаче. То, что этого удалось избежать, – всецело заслуга Стива, и при случае надо выказать ему признательность. Получается, я обрёл не только заклятого врага, но и нового союзника.

Истерзанный раздумьями, я, наконец, миную оцепление дорожной полиции, за которым в кювете виднелись ошмётки раскуроченного мотоцикла. Добравшись до офиса, наспех паркуюсь и, взбегая по лестнице, прикидываю, ждёт ли меня традиционный утренний нагоняй, или же на этот раз обойдётся.

– Привет, зайди, пожалуйста, на минутку, – мурлычет Кимберли, скалясь улыбкой крокодилицы, выигравшей кастинг на рекламу жвачек от кариеса.

– Привет-привет, что стряслось? – напустив беспечный вид, плюхаюсь в кресло напротив неё. – Где Ариэль?

– Твой шеф уехал, – она одаривает меня многозначительным взглядом.

К подобным ужимкам я уже выработал иммунитет, а известие об отсутствии начальства сразу поднимает настроение на пару градусов.

– Послушай, Илья, – медоточиво начинает офис-менеджер, – у нас реорганизация… Кстати, с тобой всё нормально? Цвет лица какой-то… Надеюсь, всё хорошо? Я вот подумала, это ведь не совсем правильно, опять же коллектив, и с точки зрения процессов тоже, и рабочей динамики… А твои опоздания сказываются на трудовой атмосфере. Ведь это действительно имеет значение, и я решила взять на себя смелость, сообщить мнение, с которым, полагаю, многие коллеги…

– Так! – Я грохнул ладонью по столу. – Кимберли!

Вроде получилось не так уж громко, но она аж подпрыгнула и смотрит на меня своими глазами-блюдцами. Заметив неподдельный испуг этой, казалось, абсолютно непробиваемой особы, я мгновенно успокаиваюсь, и ситуация начинает даже несколько забавлять.

– Давай-ка каждый заниматься своими прямыми обязанностями, – продолжаю я подчёркнуто тихим угрожающим тоном. – Процессы, говоришь? Так вот, процесс у нас следующий: ты – перекладываешь бумажки, я – работаю, Ариэль – делает выговоры. И не тебе – секретарше, высказывать мне – главному инженеру, замечания. Это понятно?

– Но я… Я только хотела… – блеет густо пунцовеющая Кимберли. – Просто подумала…

Хотела она, понимаете ли. Только Ариэль чуток утихомирился с постоянными выволочками, и я было решил, что смогу спокойно вздохнуть, так нет же, нашлось кому проявить бдительность.

– А не надо. Думать – не твоя прерогатива, – подавшись вперёд, ласково проговариваю я. – Занимайся своим рукоделием и не лезь, куда не следует. Ага?

Оторопевшая крокодилица кивает.

– Вот и славно, – хлопнув по коленям, я бодро встаю и поправляю покосившийся календарик на её столе. – Всего хорошего.

* * *

В один из вечеров я сгонял в Санта-Круз. Выяснилось, что коттедж принадлежит знакомому Яна, укатившему в Новую Зеландию спасать китов или, наоборот, – девственные пляжи, которые те в суицидальном порыве захламляют своими тучными телами. Он вырос в этом доме, и потому не спешил сдать его лишь бы кому. He's good people^[60] – заверил Ян, позвонив хозяину, пока я с детским азартом пытался развести огонь в обнаружившемся камине. На этом переговоры были окончены. При желании я хоть сегодня получал в распоряжение отличное жилище фактически за полцены. Оставалось решиться…

Впрочем, в этот момент нам пришлось прерваться, и срочно эвакуироваться во двор, так как каминные приключения окончились тотальным задымлением помещения. Я ещё раз осмотрел округу и остановил взгляд на сизом дыме, струящемся из окон мансарды, стелясь, танцуя и тая под порывами тёплого ветерка.

Субботним утром я заказал перевозку и взялся за сборы, но со временем всё же не рассчитал. Хоть обстановка хозяйская, а остального барахла, в сущности, не густо и, казалось, рассовать его не составит труда, к полуночи выяснилось, что я катастрофически не успеваю. Кроме прочего, то и дело попадаются подводные мины – предметы, связанные с воспоминаниями о каком-либо периоде жизни или человеке и по-прежнему хранящие эмоциональный заряд. Мимо них сложно пройти, не получается просто сунуть в коробку или с лёгкостью определить на выброс.

И вот я шатаюсь из угла в угол, перебирая в пальцах непальский браслет из черепов Кали, символизирующий бесконечную череду мнимых эго, чужих и моих собственных, умерщвлённых мною на жизненном пути. Или рассматриваю какой-то смутно знакомый клык и никак не могу восстановить в памяти историю его происхождения. А потом нахожу осколок Звёздного ветра, добытый на берегу Сан-Диего, когда, будучи в просветлённом состоянии духа, мы спасали луну, чтобы та не потонула в океане… И кость птичьего крыла, и простенькое кольцо, выпрошенное у одной девушки, которой уже давно нет.

Но предутренние часы летят быстро. Я перешагиваю и продолжаю, как заведённый: склеиваю картонные ящики, распихиваю шмотки и, наскоро обернув лентой, составляю штабелями в гостиной. Перед рассветом, когда большая часть уже собрана, на вешалке в прихожей, под тёплой курткой, купленной для поездки в канадские Скалистые горы и в итоге забытой дома, обнаруживается Ирин шарф. Помедлив, подношу его к лицу, и внутри всё сжимается.

Оглушённый, сижу, глотая слезы, и вою, до боли стискивая зубы. Я плачу не о куске цветного шёлка, не о ещё сохранившемся в нём знакомом запахе, и даже не об Ире или наших отношениях, – я оплакиваю себя. Того себя, преисполненного мечтами и ожиданиями, поверившего, что дверь в иной чудесный мир находится на расстоянии вытянутой руки. Тоскую о том мне, бросившем едва начавшуюся блистательную карьеру ради того, что казалась настоящим и было наполнено истинным смыслом.

Сегодня я покидаю не место жительства и не LA – город искалеченных судеб и проклятых надежд, – я покидаю себя, сбрасываю отжившую оболочку. Всем спасибо, затянувшийся пикник на обочине окончен. Однако теперь, в отличие от тех времён, я не знаю, что меня ждёт, не верю в новый мир и не вижу дверь. За этот период я не обрёл ничего, кроме понимания ещё нескольких горьких истин, новых шрамов и вороха никчёмных вещей. А из той жизни остался, пожалуй, только мой добрый старый Challenger, который увезёт меня отсюда, постаревшего на пять лет и разочарованного на все двадцать.

Но расклеиваться некогда. Оставшиеся полтора часа проносятся в бешеном темпе, и хотя, кажется, всё уже сложено, таинственным образом всплывают новые и новые вещи. Упаковка завершается и вовсе кое-как – при грузчиках и одновременной попытке уследить за правильным размещением коробок в грузовике. Около полудня всё заканчивается. Я оглядываю неказистую и на поверку небольшую кучку своих пожитков, – горстку чудом уцелевших робинзонов, безотрадный итог очередного кораблекрушения. Водила, посмеиваясь, обменивается со мной рукопожатием, и они отчаливают.

Я возвращаюсь сделать прощальный круг по дому и убедиться, что ничего не забыто. В опустевшей гостиной завершаю последние сборы. Вскоре на столе ровной шеренгой выстраиваются пять косяков. Я аккуратист, зануда и перфекционист. Этого у меня не отнять. Припрятав боеприпасы, высыпаю остатки травы за окно, как жертвоприношение космосу в преддверии новых начинаний, да и от греха подальше, – поездка не близкая, а лишний раз париться по поводу полиции не хочется.

Закурив, медленно совершаю ещё один, уже совсем последний обход, запираю дверь, прячу ключ в условленном месте на заднем дворе вместе с чеками до конца годичной аренды для покрытия текущих счетов и неустойки, связанной с внезапным отъездом. Учитывая разницу в скорости, спешить особенно некуда, навскидку ещё имеется час-другой. Я сажусь в машину и еду к Дятлу.

Со дня нашего знакомства это далеко не первый визит. Мучимый бессонницей, я приходил сюда повидаться с товарищем по разуму. Как и подобает верному другу, Дятел всегда был на месте, встречая издали различимым в предрассветной тиши размеренно-методичным стуком и вселяя некую абсурдную надежду. Впрочем, не такова ли природа всех человеческих надежд… От него я уходил с чувством облегчения, по-братски разделив вселенскую тоску. Он будто выдалбливал из меня неизбывную скорбь, ожившую в последние месяцы.

И сегодня Дятел, по обыкновению, приветствует меня бравым маршем. Я присаживаюсь и смотрю, как он долбит. Придя позже обычного, я боялся не застать его, но он тут и будто чувствует неладное. Он оглядывается и смотрит протяжным, внимательным взглядом. Если бы я мог забрать с собой что-то одно, я бы без колебаний выбрал его. Ну и, конечно, столб с жестяной заплаткой бы прихватил, куда нам без них… Но этого не случится. Я уеду, а он останется. И в этом есть своя сермяжная правда.

Да он и не согласится покинуть пост. Не оставит священных обязанностей. Ибо есть предел и небесному терпению, и когда приидут ангелы Божие к вратам Содома сего, и не найдут в стенах его ни единого праведника, воздастся каждому по делам его, и вопиет камень и реки потекут вспять, и будет велик и неотвратим гнев Господень. И сдаётся мне, что без моего дятла этому городу грозит попросту кануть в тартарары, а я не готов стать виновником катаклизма национальных масштабов.

Привстав на цыпочки, я привязываю шарф повыше на столб. Последний раз долго смотрю и, к своему удивлению, обращаюсь к Дятлу вслух. Голос предательски подрагивает, и я смущаюсь, хотя никто, кроме нас, этого не слышит. Попрощавшись, сажусь в машину и под возобновившийся стук уезжаю. На светофоре раскуриваю оставленный на поверхности косяк – моё ультимативное лекарство, сомнительная панацея от мирских невзгод. Затягиваюсь, врубаю на полную катушку Beats Antique и несусь, несусь мимо аэродрома к морю, и дальше вдоль набережной до Санта-Моники, где, свернув на широкий бульвар, устремляюсь к северному выезду из Лос-Анджелеса.

* * *

После передряг с экспериментом воцарилось зыбкое затишье. Подошёл срок сдачи проекта. Составив отчёт, я усиленно работал, стремясь получше подготовиться к знаменательному событию. При соответствующих настройках подавляющая часть данных уложилась в допустимый диапазон, что весьма обнадёживало, доказывая устойчивость и универсальность алгоритма, а неудавшиеся случаи – отголоски саботажа, удалось списать на неминуемые погрешности, и в целом отчёт был принят вполне благосклонно.

Единственным примечательным событием оказался внеочередной бзик Ариэля. Уж не знаю, какие именно завихрения происходили в его дюжей башке, но как-то во время послеобеденного штиля, когда разомлевшие работники погружаются в безмятежное оцепенение, наш великий комбинатор в каком-то припадке умопомрачения выскакивает из кабинета и принимается метаться по коридору.

– I've got no life!^[61] – как оглашенный воет Ариэль, обхватив голову руками.

Добежав в три-четыре слоновьих прыжка до конца небольшого прямоугольного пространства, он закатывает очи и, воздев могучие длани к пенопластовым панелям фальш-потолка, неистово потрясает ими в воздухе.

– I've got no life! – стенает Арик, кидаясь обратно.

Наблюдая за этими вокально-атлетическими упражнениями, я всякий раз опасливо отстраняюсь. Из дверей в испуге выглядывают лица сотрудников.

– Что это с шефом? – шепчет Ирис, дёргая меня за рукав. – Утром я застала его спящим, уткнувшись лбом в стол.

– Должно быть, издержки производства. Кстати, как там у тебя с дифференциальными уравнениями?

– Да… всё обошлось. Спасибо. Купили программу, начертили, решили, ничего сверхъестественного. Может, ты и ему что-нибудь посоветуешь?

– Увы, прикладная математика тут бессильна.

Вслед за ним, влекомый вихрем, парит листопад инструкций по технике безопасности, опрометчиво подвернувшихся под горячую руку.

– I've got no life! – надрывается Ариэль.

В этом вопле души, в этом отрицании жизни звучит не раскаяние опомнившегося, не ужас осознания, а бешеный азарт. Он упивается своим подвигом, а в безумном взоре пылает обречённость. Должно быть, именно такой блеск сквозь дым грохочущих орудий различали расторопные адъютанты в глазах Бонапарта во время его Ста дней. Хотелось крикнуть «Да здравствует император!», но я этого не сделал. Не осмелился. И наш вождь продолжил рысачить, так и оставшись непонятым. Оробевшие свидетели не разделили его восторг, глаза их не озарились сопереживанием, в них лишь растерянность и смущение.

Я смотрю на происходящее, словно на собственное отражение в кривом зеркале. Ведь, подобно ему, умеренность никогда не была моей сильной стороной, а меж тем я иду по его стопам, просто ещё не забрался столь далеко. И пока не поздно, надо что-то менять. Нельзя дать себе докатиться до такого состояния. При всём сочувствии, становиться Ариком номер два мне отнюдь не улыбается.

* * *

В выходные я выбрался в центр пообедать, да и поужинать заодно. Повар из меня неважнецкий и посуда ещё не распакована, так что дома в смысле продовольствия хоть шаром покати.

Санта-Круз – город хиппи, сёрферов и морских чаек, предрассветного тумана и запаха океана, беззаботно радовался погожему дню ранней осени. Проезжая мимо Калифорнийского университета, останавливаюсь на перекрёстке и вижу девушку из студии звукозаписи.

– Эй, ты чего тут делаешь? – положив локти на край окна, она заглядывает внутрь салона.

Её волосы растрепались, а в глазах поблёскивают озорные огоньки.

– Тебя разыскиваю, что ж ещё.

– А я тут учусь.

Загорается зелёный, и сзади слышатся гудки. Помедлив, она непринуждённо распахивает дверь и садится рядом.

– Соскучилась?

– С какой стати?

– А я, признаться, скучал. Безмерно. Места не находил… – Влекомый словесным водоворотом, я ещё не вполне понимаю, где вынырну. – Тосковал. Можно даже сказать – томился… Думал: будешь ждать на ступенях под звёздным небом, изнывая, стонать при моём появлении, и всё такое.

Она улыбается, делая вид, что рассматривает окрестные пейзажи.

– Тебя как зовут?

– Джейн Винтер.

– Очень поэтично. Так вот, Джейн, пока мы были в разлуке, я понял… Нет: понял – это не в полной мере выражает всю мощь и, так сказать, глубину моего чувства, – я не понял, я осознал! О чём это… а вот, я осознал, насколько твои эротичные завывания стимулировали моё воображение… Без тебя наука зашла в тупик, буквально погрязла в пучине невежества. Тысячи, нет, миллионы страждущих алчут исцеления, а я сижу долгими вечерами и грежу о тебе. – И, не дав ей опомниться, продолжаю: – Кстати, ты голодна?

Мы поели, и она изъявила желание посмотреть, где я поселился.

– Это что? – удивляется Джейн, оглядывая пустую гостиную и гору ящиков у лестницы. – Ты аскет? Что это символизирует?

– Это… кхм… видишь ли, это моя неуклюжая попытка создать романтическую обстановку.

– Ты считаешь, что картонные коробки и голые потолки – это романтично? – осматриваясь, она не забывает держать меня в напряжении насмешливым взглядом и загадочными полуулыбками.

– Не, всё гораздо хитрее. Теперь придётся зажечь свечи. Но ты ж понимаешь, просто зажечь свечи и погасить свет – это пушистый китч. А у нас будет по-настоящему, без розовых соплей. Уникальная ситуация – романтика, не обременённая патетикой.

– Браво. Браво.

– Вот если бы я не снял предварительно люстры, а притащил тебя сюда и стал зажигать свечи, ты бы могла подумать, что я тебя охмуряю.

– Да упаси Господь. Но свечей не надо.

– Это почему?

– У меня на них аллергия.

– Понятно, значит, будет ещё более романтично и уж совсем без патетики.

– Это мы ещё посмотрим, что будет, а чего нет, – она на мгновение приближается и я чувствую запах её волос. – А пока я бы развела камин. Дрова есть, романтик?

– Дрова-то есть, но камин не работает.

– Не работает?

– Угу.

– Камин не работает! – развеселилась она. – Батарейки кончились?

– Не… ну… не батарейки, конечно. Чего ты так обрадовалась? Я пробовал развести, но только напустил дыму…

– А-а, ну ясно, ты ж учёный! – заливисто хохочет Джейн. – Научный работник!

Осмотрев кирпичную кладку, она подёргала ручки на её торце, на которые я прежде не обращал внимания. Раздался негромкий скрежет, и до меня сразу дошло, в чём тут дело.

– Тоже мне перпетуум-мобиле, – победоносно объявила она, задрав подбородок, и в полумраке красиво вырисовалась линия шеи, ямочки ключиц и тонкие сухожилия, меж которых притаилась трогательная ложбинка.

* * *

Проснувшись, я впервые позволил себе позвонить на службу и сказаться больным. Вернувшись в спальню, тихонько вышел на балкон, покурил с видом на залив и, ещё раз порадовавшись решению перебраться сюда, вернулся внутрь. Джейн, заворочавшись, приподнялась и, смешно поморщившись, открыла один глаз. Пристально осмотрев меня, как некое диковинное явление, она высунула язык и, отвернувшись, плюхнулась обратно, зарывшись в подушку. Покопошившись, Джейн недовольно заурчала и натянула одеяло на голову, так, что с другого конца высунулись голые лодыжки. Пальцы задумчиво пошевелись, недоумевая столь вопиющей несправедливости, и, слегка помедлив, юркнули вслед за своей хозяйкой, скрываясь в складках простыней.

Выбрались мы далеко за полдень. Нетерпеливо дождавшись, пока я очухаюсь, Джейн Винтер потащила меня в ресторанчик на пирсе. И вот мы сидим за дощатыми столиками, она щурится на суетливые стайки солнечных зайчиков, отбрасываемых мерно колышущимися волнами, а за оградой на лодочном причале нежатся вылезшие погреться морские котики. Неподалёку от них не менее забавно роится набежавшая невесть откуда кодла китайских туристов в единообразных панамках. И те, и другие гармонируют друг с другом какой-то нездешностью… инопланетностью что ли.

С ходу не понять, что является бОльшим аттракционом – семейство ушастых тюленей или китайская делегация. Они фыркают, разбрасывая брызги воды, потешно переваливаются, ползая друг по другу и лоснясь мокрыми телами… в смысле котики, а не китайцы, конечно. Впрочем, на этакое счастье я успел налюбоваться ещё в Лос-Анджелесе, и больше засматриваюсь на Джейн, которая следит за ними с неподдельным умилением, будто видит это обыденное для здешних мест представление впервые.

Глава 18

Меня разыграли, как ребёнка. Пообещали показать настоящего Санта-Клауса, а заявился пьяный сосед в маске. Потому что в этом году его очередь дурачить детей из нашего дома.

Иржи Грошек

И настал день истины. День, к которому я шёл долгие месяцы. Все усилия, надежды и старания, направленные к достижению цели, спрессованные в единую непрерывную цепь событий, проносятся на немыслимой скорости, пока я взбегаю по лестнице, и меня выбрасывает из туннеля сознания так, что едва удаётся затормозить, чтобы не врезаться в прозрачную дверь.

Всё работает, причём местами значительно лучше ожидаемого. По функциональности данный прототип является фактически конечным продуктом, и хоть сейчас можно отправляться демонстрировать наши достижения на конференции Американской Ассоциации кардиологов с забавной аббревиатурой AHA^[62], не раз благоговейно упомянутой Ариком. А оттуда до победного конца – пусть не близко, зато по накатанной.

Технология есть, осталось провести серию клинических исследований, результаты которых вполне предсказуемы, накропать статьи в парочку респектабельных журналов, согласовать графический и внешний дизайн, составить проспекты и… и тому подобные прелести. Ох уж эта сладкая канитель в преддверии долгожданного успеха.

Но условленного часа ещё надо дождаться, а пока начинается Stand-Up Meeting, и затем лекция Джошуа. Stand-Up Meeting при ближайшем рассмотрении оказывается ежедневной четвертьчасовой планёркой, проводимой стоя, дабы подчеркнуть динамичность и оперативность мероприятия. Мы собираемся в тесном коридоре и поочерёдно отчитываемся о продвижении за последние сутки. Выглядит это довольно комично: докладчик, балансируя лэптопом на задранном колене, силится второпях ввести толпящихся вокруг коллег в курс дела касательно состояния на своём сегменте. Абсурд в том, что изменения за день незначительны и, чтобы разъяснить их суть, требуется входить в детали, а так как каждый занимается своей мало в чём пересекающейся с остальными сферой деятельности, приходится начинать с азов, на что катастрофически не хватает времени. По истечении двух минут говорящего прерывают и переходят к следующему, превращая Stand-Up Meetings в пёструю нарезку импровизаций на околомедицинские темы.

Отыграв роль в этой клоунаде, я ловлю взгляд Стива, знаками показываю, что нам необходимо переговорить, и в перерыве тащу его на улицу поделиться тем, что тревожило в последние дни.

– Слушай, Стив, мы два идиота!

– Чрезвычайно ценное наблюдение. Ты для этого меня звал?

– Да нет же, я насчёт Тима.

– И что с ним? Мы ж всё уладили, чего тебе неймётся?

– В том-то и дело, уладить-то уладили, но в чём наше преимущество? Как можно что-либо доказать в случае чего…

– Да не парься. – Он нетерпеливо переминается, хотя ввиду предстоящей мозгосушительной лекции, причина спешки не вполне понятна.

– Как не парься?! – не унимаюсь я. – Мы просто так его отпустили? Что у нас на руках? Устное признание? И что с того?! Это же никак не доказуемо…

– Вот ты о чём… Ну, это не проблема. Я записал разговор на диктофон.

– А… Значит всё нормально?!

Серое облачко, омрачавшее горизонт радужных перспектив, развеивается как не бывало.

– Да говорю же: не волнуйся, – Стив отступает ко входу в здание. – Всё под контролем.

– Здорово! – с облегчением выдыхаю я, в который раз радуясь его предусмотрительности. – Не до того было, только потом сообразил…

Он изображает улыбку и, махнув рукой, скрывается за дверью.

– Скинь мне запись на мыло, – спохватившись, кричу я вслед.

– Да-да… – донеслось издали. – Разумеется.

Для затравки Джошуа не преминул напомнить о важности обновления данных на личной доске, о чём и без того уже успел прожужжать нам уши. Как и всё связанное с процессами, Personal Task Boards являлись примером здравой в корне идеи, доведённой до полного маразма. Предназначенные для предоставления актуальной и прозрачной информации, они стали лишь бестолковой обузой. Как и Stand-Up Meetings, из-за чрезмерной подробности и обособленности деятельности каждого из работников, наименования тасков, ужатые до аббревиатур, не только теряли наглядность, но и вовсе превращались в бессмысленные буквосочетания даже для тех, к кому они относились, не говоря уж об остальных.

Мало того, по результатам миграции нашлёпок с кодовыми названиями по поверхности доски выставлялись оценки, разделённые на три категории: от красного – символизирующего неудовлетворительную успеваемость, до зелёного – присущего высоким показателям. Полоска соответствующего цвета наклеивалась прямо над рабочим местом и, что характерно, зелёного не удостоился никто, кроме самого Джоша. Политика светофорной градации породила массу толков и разнообразных шуточек, среди коих предлагалось не ограничиваться принятыми мерами, а принудить отстающих ходить в красных майках или вообще ставить метки прямо на лбы тунеядцам.

Покончив с этой темой, Джошуа не остановился на достигнутом, и твёрдой рукой выводил нас на новый уровень сюрреализма, заявив, что, строго говоря, первичными структурными элементами процессов являются не работники, а исполняемые ими функции. И посему пришло время навести порядок и чётко распределить должности. Он сразу предупредил, что из-за нехватки человеческих ресурсов каждому придётся взять на себя несколько ролей. Мы с Ирис переглянулись, она устало закатила глаза, а Джош приступил к раздаче слонов. Первым был награждён Тамагочи, порядком посеревший после унизительной нахлобучки и старавшийся не встречаться со мной взглядом. Вдобавок к почётному званию – Process Leader, его инженерной функции было придано некое звучное имя, которое я прослушал, так как меня отвлекла Ирис.

– Тоже мне – лидер! – фыркнула она.

Перешёптываясь, мы пропустили названия первых двух новоиспечённых титулов Ариэля, связанных с внешними отношениями и инвесторами, вкупе с коими он был наречён Chief Engineer, Chief Research Manager и Chief…

– Чиф! – прыснула Ирис.

Не вполне ясно, что её развеселило. Видимо бюрократическая казуистика в неумеренных дозах пагубно сказывалась на женском организме. К счастью, сам чиф этого не расслышал. Увенчанный в одночасье эдаким количеством руководящих должностей, он преисполнился чувством собственной значимости, выпятил могучую грудь, раздулся и, казалось, вот-вот начнёт левитировать.

* * *

И пробил час – я на пороге кабинета, дабы предстать пред светлыми очами руководства, как какой-нибудь рыцарь короля Артура, приволокший к Круглому столу чашу Святого Грааля. Но Ариэль – не Артур, его не проймёшь антикварной посудиной, зато в моих руках ключ от его мечты на блюдечке с голубой каёмочкой в виде красивого оформления, ради которого я почти не спал в течение минувшей недели.

Не имея стопроцентной уверенности в итоговых эксплуатационных характеристиках до окончания всех тестов, и рассчитывая в случае удачи на больший эффект, я был вынужден преуменьшать предполагаемые успехи, придерживаясь скептических границ. Зато теперь мог без колебаний демонстрировать потенциальные возможности в полном объёме.

– Готов? – требовательно осведомился Ариэль. – Великолепно! Садись.

Я взглянул на него в ожидании приглашения приступать. Лицо начальника омрачилось мало уместной для столь триумфального момента досадой.

– Ве-ли-ко-лепно, – рассеянно повторил он и нахмурился. – Но сначала – серьёзный разговор.

Ариэль открыл ящик и вытащил пачку листов.

– Вот, – волосатая рука припечатала бумагу к столу. – У нас проблема.

– Ариэль! – взмолился я, догадываясь, что сейчас начнётся.

– Нет, Илья, – Ариэль вскинул ладонь в предостерегающем жесте, как принято изображать на дорожном знаке Stop. – Потом всё покажешь, но сперва…

Я непроизвольно застонал. Звук получился жалкий, словно хруст старой флейты, завёрнутой в траченный молью бархат под кирзовым сапогом пролетария. Ариэль невозмутимо отвернул первую страницу и пробежался по объёмистому абзацу.

– Первое, – он строго взглянул на меня и снова вонзился в текст, – ты постоянно опаздываешь.

Застрявший в горле ком лишал не только дара речи, но и способности дышать.

– Желаешь прокомментировать? – холодно поинтересовался Ариэль.

Остолбенев, я вылупился на него, не в силах шелохнуться.

– Илья?

Кровь тяжело стучала в висках. Я чувствовал, как лицо стремительно краснеет, а пальцы судорожно впиваются в пластиковый корпус ноутбука.

– Илья?! – повторил Ариэль с нажимом.

Я заставил одеревеневшие позвонки прийти в движение и медленно повёл головой из стороны в сторону.

– Больше так продолжаться не может! Я тобой недоволен. И далеко не впервые. Я записал по пунктам, – он шмякнул по стопке, – и сейчас мы во всём разберёмся.

Пока он бубнил, способность мыслить постепенно восстанавливалась. Переехав в Санта-Круз, я не сообщил об этом в офисе, чтобы сохранить возможность по пятницам работать дома, которой должен был бы давно лишиться. Но никто не спохватился и, не желая бередить устоявшиеся порядки, я стал приходить вовремя, что стоило немалых усилий, ввиду врождённого опоздунства. Некогда меня даже в пионеры не приняли по этому поводу, но то совсем другая история. Так или иначе, вступать в споры на эту, да и на какую-либо другую тему не было никакого смысла. Разочарованный и оскорблённый, я решил снести экзекуцию, не проронив ни звука.

– Я требую ответа, до каких пор это будет продолжаться?

Я молчал.

– Илья! Это принципиальная тема. Мы…

– Я прихожу вовремя, – не удержавшись, процедил я.

– Не перебивай меня!

– Да, больше так продолжаться не может.

Возобновление гордого молчания теряло всяческий смысл. Я отложил лэптоп, пристроил на колене тетрадь, вывел цифру один, поставил точку и обрисовал.

– Вот-вот, так продолжаться не может! – воодушевился Ариэль. – Ты должен усвоить: время прибытия – не шутка, как тебе, вероятно, кажется.

Какие уж тут шутки? До шуток ли теперь? Я изобразил растекающийся циферблат и принялся вычерчивать разлетающиеся стрелки в стиле Дали.

– Не пустая условность! Не третьестепенная мелочь! – рвал горло Ариэль. – Время прихода на работу – это основа основ! Фундамент! То, на чём зиждется…

Закончив, он шумно выдохнул и воззрился на меня.

– Приму к сведению, – подтвердил я, успев немного остыть, пока он громоздил эту монументальную ахинею.

Начальник удовлетворённо кивнул и погладил бумагу своей лапищей.

– Пункт второй, – он бросил короткий взгляд на записи и вновь всверлился в меня. – Невыполнение обязательств.

Я вывел красивую цифру два. Поставил точку. Обрисовывал в другом стиле и написал печатными буквами – ОБЯЗАТЕЛЬСТВА.

– Взяв обязательства касательно работы, её содержания, объёма, сроков или того же времени прибытия, – ты должен неукоснительно их исполнять!

Ариэль сделал паузу. Возражений не последовало, и он продолжил:

– Когда сотрудник не способен исполнять обязательства в полной мере и в оговорённые сроки, происходит сбой здорового рабочего процесса! А здоровый процесс…

Ариэль смотрел уже не на меня, а куда-то мимо, в мир своей заветной мечты, где, осенённые благодатью здорового рабочего процесса, дисциплинированные, пунктуальные служащие, сущие агнцы златорунные, беспрекословно исполняют обязательства и с трепетом прислушиваются к начальству, предугадывая все его прихоти.

– О'кей, – сказал я, когда он утихомирился. – Я учту.

Ариэль прочёл следующий параграф, приподнял верхний лист и, словно сличая, внимательно посмотрел на меня, а затем снова на лист.

– Пункт три, – со спартанским спокойствием начал он. – Твои представления о том, в чём заключаются твои обязанности, не соответствуют моим. Мы никак не можем определиться в базисных понятиях.

Я обречённо вздохнул. Неужто снова два аспекта «мы договорились»? Хотя нет, с «обоюдным согласием» мы вроде уже давно разобрались. Значит, подразумевается второй аспект, относящийся к погрешностям человеческой памяти и буйной фантазии моего начальника.

– Ты отказываешься принимать мою позицию, да что там мою, – единственно верную! Мы дожили до того, что приходится прибегать к помощи Аристотеля! Но даже он не помогает!

Я тоже не раз пытался найти решение, но как ни старался, не удавалось ни избежать подобных ситуаций, ни заранее предугадать, что именно Арик приплетёт к изначальному соглашению. В итоге я опустил руки – делал, что считал нужным, и потом терпеливо выслушивал упрёки.

– Нынешнее положение неприемлемо! Необходимо немедленно принять самые категоричные меры!

– Ты прав, самое время, – я подобрался, готовясь к длинному разговору.

– Покончить с этим раз и навсегда! – он потряс указательным пальцем.

– Давай, я готов.

– Превосходно. Но сначала разберёмся с остальными пунктами. Не менее важными.