Текст книги "Челленджер (СИ)"

Автор книги: Ян Росс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 23 страниц)

– Садись, что разбегался, – вкрадчиво произнесла Майя. – Попробуем с другого конца: вот объясни, что такое слово-паразит?

– Паразит, – начал я, следя за речью и тщательно избегая употребления этих самых слов-паразитов, – это слово, применяющееся в качестве…

– Опять тридцать пять. Вот умора! Скажи лучше, ты абсолютно уверен, что "ну" не может быть паразитом?

– Ну… – начал было я, забывшись.

– Это было какое "ну"? Какой категории?

– Это "ну"…

– Ты неподражаем! Значит, и дальше будешь утверждать, что "ну" – не паразит? И что у него аккурат три значения?

– Да! Три, ё-моё, три!

– Ты настаиваешь? Не два и не четыре?

– Майя!

– На все сто процентов?

– На двести!

– На двести?! Ого! Ты уверен?

– Да, уверен!

– Точно?

– Точно! Точно!

– И ты готов за это умереть?

– Да!!! – заорал я, вскакивая. – Да, я готов за это умереть!

– Ну и дурак, – она покатилась со смеху, буквально завалившись набок и сотрясаясь всем телом.

– Успокойся!

– Илюша… скажи мне, – не унималась Майя, с трудом выдавливая слова сквозь приступы неудержимого хохота, – за что? За что умереть? За "три ну"?

Я стоял над ней, стараясь упорядочить дыхание и успокоиться, чтобы казаться хоть чуть-чуть меньшим дурнем, но при этом действительно чувствовал себя идеально круглым, законченным идиотом. Эталоном беспросветной дурости.

– Это развод, – выдохнул я, когда она угомонилась, и пена этого разговора стала постепенно оседать.

– Да, развод. – Она улыбнулась той самой улыбкой, за которую я всегда прощал ей всё что угодно. – Но… ведь этот развод, от начала и до конца, происходит в твоей голове. Тебя разводят твои же демоны. Я лишь подкидываю им поводы для ссоры. Но ты совершенно не обязан в этой грызне участвовать.

– Ты бросаешь вызовы, а когда я их принимаю – насмехаешься, читая свои катмандинские мантры.

– Мне приходится пробиваться к тебе сквозь броню наносной мишуры. Это бой, беспощадный и искренний, как любой настоящий бой. Я осознанно его выбираю, чтобы приоткрыть тебе дверь.

Она задумалась. На её губах играла печальная улыбка.

– Видишь… – Майя встряхнула головой, отгоняя воспоминания, и её курчавые непокорные волосы всколыхнулись в мистическом танце, – как легко манипулировать эго, заманив его наживкой вызова. Ты проиграл, потому что взялся отстаивать позицию, которую отстаивать не стоило, и докатился до того, что был готов погибнуть за «три ну». Чистое бахвальство – лишь бы мечом помахать. Если так и принимать все вызовы подряд, то рано или поздно выдохнешься, оступишься и попадёшься.

Она была права. Я остро ощущал её правоту, понимая, что любые слова теперь излишни. Уставившись в никуда, я понемногу оттаивал, чувствуя, как истощение сменяется приятной пустотой и лёгкостью.

– Может, чайку? – встрепенулась она. – И какие-нибудь печеньки… у тебя случайно не водятся?

После чая Майя предложила сменить обстановку и прогуляться. Воздух полнился душистым ароматом прелой листвы. Мы шли вдоль обрыва, приближаясь к северной окраине спящего города. Покинув его пределы, пересекли поле и поднялись на пологий утёс, с которого открывался вид на лунную бухту.

– Ну что, оклемался? Поехали дальше? – поинтересовалась Майя, устроившись на вросшем в землю округлом валуне.

– Поехали. С чего начнём?

– Да с чего угодно. Выбирай.

– Хорошо, давай выясним, что в сущности такое – эта ваша духовность?

– Отлично, тогда сперва разберёмся с вопросом – зачем? Зачем мы сюда пришли? Зачем всё это? Зачем нужна духовность, как ни банально? Чего, по сути, мы хотим? – Каждое существо стремится к счастью.

– Постой… постой, что ты мне сейчас задвигаешь? Буддизм говорит совсем иное: жизнь наполнена страданием, и по этому поводу Будда предлагает избавиться от первопричины – от изменчивых желаний и стремления угнаться за сиюсекундными удовольствиями.

– Мы не о буддизме, а о духовности в широком понимании. Так вот, человек хочет быть счастливым. Любой человек, который занимается практиками, ходит в церковь или на работу… и убийца, который убивает людей, хочет того же счастья, просто у него способ такой… чудаковатый.

– Допустим. Вероятно, так и есть, но в чём революционная новость?

– Ни в чём, нет ничего нового, всё давно известно. Что утверждают восточные учения? В чём основная мысль, которую они пытаются донести? Они говорят об изменении. Изменении себя. Что значит открыть глаза? Проснуться? Озарение то самое… Что это по сути?

– И что же?

– Тебе предлагают измениться. Стать Сверхчеловеком, не в смысле каких-то суперспособностей, а в смысле освобождения из плена разума и оков социальных установок. В создании этого Сверхчеловека и заключается дальний стратегический план. Сперва необходимо научиться наблюдать за собой, убрать туман, колоброжение мыслей, и тем самым открыть глаза и увидеть бескрайнее звёздное небо.

– Но это – снова манипуляция, все эти аллюзии к звёздам…

– Всё манипуляция, тобой вечно манипулируют. С самого детства – семья, близкие, общество. Мама сказала: это – красное, это – синее, и посеяла первые семена зла. Задача – заново научиться беспристрастно смотреть на мир. А пока ты существуешь исключительно в рамках определённого смыслового среза, контекста своей культуры… Однако это не значит, что нужно и дальше ими ограничиваться.

– Но любая попытка вытащить меня – тоже манипуляция.

– Из двух зол – меньшее. Манипуляция колышет листья, а искренность сдвигает звёзды. Не ты ли писал: "Дайте мне искренность, и я переверну весь мир"?

– Писал, писал…

– Видишь, ведь ты всё знаешь, но туман, гололедица и тяжёлые погодные условия постоянно мешают. А искренность ближе к источнику.

– К источнику чего?

– Того, что сдвигает звёзды… к духовности твоей вездесучей.

– Ладно-ладно, хорошо, и что же тогда духовность?

– А духовность – и есть тот центр, к которому всё стремится.

– Не, погоди. Раз уж на то пошло, Центр – это то, что ты называешь счастьем, а буддизм – нирваной.

– А духовность?

– А духовность – движение к Центру. Само стремление к счастью.

– А что, если нет счастья? – усмехнулась Майя. – Тут всё очень тонко.

– То есть как? Тогда духовность теряет всяческий смысл.

– Не…

– Получается – некуда идти.

– Нет-нет. В том то и дело, что – нет.

– Эй, постой. Как это – нет счастья? Ты же с этого начала!

– Да, начала, но это промежуточный этап.

– А-а… И что же тогда конечный?

– Это ещё не совсем ясно. Но счастье – это…

– Стало быть, ты зовёшь меня в поход куда-то туда, незнамо куда… И вовсе непонятно, есть ли там… Так, стоп. А зачем тогда ты туда намылилась?

– Я могу лишь сказать, что путь туда, я не знаю точно куда, он интуитивно… О'кей, есть такое понятие – Намерение.

– Намерение?

– Это не то намерение, когда что-то в голову взбрендило, и ты откаблучил какую-нибудь очередную хренотень. Истинное Намерение, оно… воплощение духа стихии, вселенной, мироздания. Намерение земли.

– Типа… э-э… некая совокупность сил природы?

– Да, есть подсознательная, никак не связанная с разумом, сила. Стремление всех существ. К счастью ли, к духовности ли… абсолютно фиолетово. Главное – оно есть, и наша задача научиться чуять этот поток и выравниваться по нему, сливаться.

– Синхронизироваться, что ли? Держать нос по ветру?

– Вот именно, как флюгер. И не надо ничего активно делать, ворочать мозгом, строить, бороться… Борьба – те же шоры. В процессе ты увлекаешься и начинаешь верить, что в нём самом и заключается суть, что он и есть звёзды, а это всего-навсего шоры в блёстках. Бороться не с кем. Ты и окружающий мир – одно. Надо лишь снять латы, смыть эту дребедень, налепленную лицемерием и манипуляциями, и почувствовать Намерение, которое и так есть. Ты с ним родился. Человеку не надо ничего создавать или разрушать. Всё уже есть. Есть Намерение, как у него, так и у этого камня, и у дерева, – она указала на заросли юкки, раскинувшие шипастые листья, – оно одинаковое. Всё одинаковое. Всё меняется, всё течёт и при этом всё едино и неизменно на уровне этого Намерения. Просто человек запутался, ему сложнее, чем этой каменюке.

– Потому что он вечно мечется?

– Это уже он сам выбирает… Не, хуже того, у него схемы. Схемы, поверх них ещё схемы, ещё и ещё. Он смотрит и решает: это – красное, это – зелёное.

– Категоризирует, интерпретирует…

– Вот-вот, а камню это не нужно. Он целостен и един с Намерением.

– То есть, человек хуже камня?

– O! Главное – посоревноваться. Хоть с камнем! Нечего оценивать всё в понятиях хуже-лучше, хорошо и плохо. Это ещё одна тухлая схема. Человек, в отличие от камня, способен распоряжаться направлением намерения, – это дар и в то же время проклятие. В итоге, ты сам дуришь себе голову.

– И окружающим…

– И окружающим, и его не слушаешь, – она похлопала по камню.

– И портишь.

– И портишь, но это твоя проблема. У него всё в порядке. Что с ним ни делай, его намерение никак не меняется.

– Значит, это ещё одно проявление моего скверного намерения?

– Намерение у всех одинаковое, но у тебя… мм… пыль. А на нём нет пыли, даже если она есть. Его намерение совершенно и нет прослойки, где она могла бы скопиться. А у человека есть. Почему – вопрос двадцать второй. Но у нас на Востоке это засекли. Не вчера. Несколько тысячелетий назад.

– Давай без "у нас на Востоке", объясняй сама, без ссылок на авторитеты.

– О Намерении и подобных материях вообще нельзя ничего объяснить. Слова сами по себе содержат корень зла, и потому усугубляют путаницу. Единственный способ – почувствовать самому. К этому сводятся все практики. В какой-то момент ты ощущаешь истину, и никакие доказательства уже не нужны.

– Выходит, весь этот разговор бессмыслен?

– По большому счёту – да. Во всяком случае, смысл не в словах, а в ощущении, которое возникает, если не сбиться с пути и миновать языковые западни. Он – в отблеске, искре истинного Намерения, которые иногда удаётся высечь из столкновения слов… Или не удаётся.

Майя звонко рассмеялась.

– А что за ловушки слов, к чему ты клонишь?

– Слова, сам язык, – это результат толкования мира, попытки рассечь неделимое целое на составляющие элементы. Они изначально содержат двойственность: это – то, это – это, красное – синее, субъект – объект… Дуализм и сопутствующие ему ложь, боль и тоска.

– Стоп-стоп, это снова слова, а конкретно, в чём ловушка?

– Ну хорошо, если совсем по-простому, то… есть старая байка, о том, как буддийский монах спрашивает каждого встречного – "Кто ты есть?", и ему отвечают "Я бизнесмен", "Я фотограф", "Нет, но кто ты есть?", "Я русский.", "Нет, но кто же ты всё-таки?". В итоге человек останавливается и понимает, что он не знает. Кто же он на самом деле? Ответа нет. И он затыкает дыру словесным суррогатом – бизнесмен, журналист, фотограф…

– О'кей…

– А, где вода? – спохватилась она. – Воду-то мы взяли?

– Да, есть сок, – я потянулся за сумкой. – Красненький такой, из этих… как их… cranberries^[64]. Кстати, давай заодно покурим.

Я принялся скручивать, что несколько осложнялось порывами ночного бриза. Прикрываясь полами куртки, я свернул два джойнта, и мы молча выкурили один за другим. Шорох пахучего ветра уходящей осени сливался с шуршанием прибоя в завораживающем, переливающемся и в то же время неизменном звуке.

– На самом деле, – Майя подожгла пятки от косяков, положила на камень, подождала, пока они догорят, и смахнула пепел, – кошмар в том, что настоящего тебя вообще нет. Настоящий «ты» появляешься на единственный миг перед сном. Ты ложишься, закрываешь глаза, погружаешься, и мгновение перед тем, как наступает сам сон, когда ложные эго уже уснули, просыпаешься, или вернее, остаёшься истинный ты, в ужасе озираешься, и едва успеваешь подумать – что же со мной творится? – как сознание окончательно выключается, и ты проваливаешься в забытьё. А остальное время на сцене твоего сознания отплясывают демоны-самозванцы, и это происходит с тех пор, как ты себя помнишь, и оттого выглядит правдоподобно. Настолько правдоподобно, что ты привык считать этот вертеп своим внутренним миром. Ты весь такой тонкий и сложный, у тебя эдакая насыщенная внутренняя жизнь, правда? И прорва проблем во взаимоотношениях между этими сущностями, ты думаешь, как установить между ними некое подобие гармонии… А на самом деле проблема одна, и гораздо более насущная. Проблема в том, что тебя вовсе не существует.

Прежде чем я сформулировал контраргумент, в просвете, образовавшемся в цепочке мыслей, нарисованная ей картина предстала с неимоверной чёткостью, и я успел уловить и прочувствовать её. Майя посмотрела на меня долгим взглядом, и в тёмных глазах, еле различимых в сумрачном сиянии недоеденного полумесяца, мерцало что-то до боли близкое, родное, и в то же время чуждое и загадочное.

– Так вот, возвращаясь к нашему монаху, задача – узнать самого себя.

– Главный путь – это путь внутрь себя, – процитировал я завалявшуюся в памяти фразу.

– Да, путь внутрь одеяла… Загвоздка в том, что никто не знает. У всех шоры. У каждого свои. Кто-то думает, что он инженер, кто-то – что у него лапка болит, а кому-то кажется, что у него депрессия, но в действительности никто не понимает, кто он такой.

– И… Кто ж я такой? – Я потянулся, расправляя затёкшие конечности.

– О, с этого и начинается. Задавая вопрос, ты уже сделал сто пятьдесят тысяч шагов. Но не стоит пытаться найти ответ. Это тоже западня, и люди, "ищущие себя", в неё влипли. Всё уже и так есть внутри, нужно лишь научиться не быть инженером, тем-сем, пятым-десятым, и даже когда приходиться исполнять роль инженера, осознавать, что это не ты, a роль.

– Стало быть, вместо того чтобы отвечать на вопрос: "Кто ты есть?", нужно разобраться с тем "Кто ты НЕ есть?".

– Да, и понять, что ты не инженер, не еврей, не русский.

– И что отвечать некому.

– Нет, отвечать есть кому.

– Так ведь меня нет! – возмутился я.

– Как это нет? К кому ж я в гости приехала? Ты есть! Это факт. Есть ты, есть камень, и дерево тоже есть. Всё оно есть.

– Только что ты сказала…

– Я сказала, что тебя не существует, но это не философская идея для умственного обсасывания. Возня вокруг этого вопроса лишь загонит нас в очередной тупик. Я хотела, чтобы ты ощутил, и в тот момент ты…

– Ощутил.

– Вот и отлично. И нечего переворачивать вверх тормашками, если не хочешь снова затеять бессмысленный бой и погибнуть за очередные "три ну". Тебя не нет! Ты очень даже есть, – проговорила она, акцентируя каждое слово, – это суперважный фактор.

– Но как это соотносится с тем монахом? – не уступал я, невольно начиная улыбаться.

– Илья, ау-у! Вопросы: "КТО ты есть?" и "ЕСТЬ ли ты?" различны по своей сути.

Я не выдержал и расхохотался.

– Это чрезвычайно важный момент, и нечего хихикать, – она тоже засмеялась. – Аксиома, understand?

– Yes, ma'am. I understand.^[65]

– Есть мир вокруг, есть ты, есть Намерение, вы одно и тоже, и это всё есть. И когда разгоняешь ложных "я", истинный ты наконец получает возможность выйти на сцену. И ему всё понятно, как камню и дереву. Хочешь – не хочешь, спрашиваешь себя: "Кто ты есть?" или не спрашиваешь, так или иначе – ты есть, и чтобы видеть, достаточно смахнуть пыль. Желаешь увидеть камень – надо смахнуть с него пыль, желаешь себя – смахнуть пыль с себя. А не мучиться вопросам "Ой, где же я?".

– Да, но внутри столько голосов всяческих…

– Во-о-от… и когда на Востоке это засекли, они пригорюнились и сказали: "Блин, что ж такое, эти голоса так мешают…"

– То есть, ты предлагаешь хотя бы дисциплину навести в этом ансамбле песни и пляски имени товарища Ильи Диковского?

– Это они предлагают, а я предлагаю ещё покурить.

Мы закурили; я откинулся назад, подставляя лицо ветру. От ударного расширения сознания голова моя порядком опухла. Мысли были уже не совсем мысли, а какие-то тени обрывков, копошащиеся на илистом дне сознания.

– Кстати, ничего нового я ведь не рассказываю. Та же Библия о том же говорит.

– Библия? Да ладно, ты уже вовсе что попало мне заливаешь.

– Конечно, изначально – Танах^[66], а за ним и Евангелие… Просто там это описывается на том пределе искренности, который граничит с пафосом – «Возлюби ближнего своего».

– А каким боком: "Возлюби ближнего"…

– Речь не о техниках и манипуляциях для его достижения, а о самом Намерении. Именно о нём, без культурно-социальных наслоений.

– Погоди, но чудеса, которые Иисус начудил, – это же манипуляция.

– Да, чудеса – довольно пошлая штука. На самом деле всё чудо. Небо, воздух, земля. Ты дышишь – это чудо, дым выдохнул – чудо.

Я проследил за клубящимися завитушками, влекомыми воздушным потоком.

– Между прочим, одна из двух нерешённых проблем физики.

– Что, дым?

– Турбулентное течение. Самолёты летают, а мы до сих пор ни черта толком не понимаем.

– Вот видишь – чудеса повсюду, а никто не замечает.

– Ну да, конечно. Но ты же понимаешь почему…

– Потому что думают не о том.

– Нет.

– А почему? Потому что привыкли?

– Да, потому что, когда сто раз видишь нечто, пусть даже самое расчудесное, оно уже не чудо. Когда ты была маленькой и впервые увидела дерево…

– Поэтому привычка – одна из самых ужасных вещей.

– Ужасно, прям-таки ужасно! Майя, так устроен наш организм: говоря со мной, ты не чувствуешь соприкосновения с камнем, на котором сидишь. Почти во всём, кроме боли, мы замечаем не сами ощущения, а их изменения – градиент. Представь, как бы ты спала, если бы всем телом постоянно чувствовала соприкосновение с матрасом, с пижамой, простынями, одеялом…

– Это защитная реакция разума.

– Это его свойство – вычленять из общего потока информации критичные сегменты. Вот ты легла и почувствовала соприкосновение, замерла – ощущение контакта растаяло, поворочалась, устраиваясь поудобней, – снова почувствовала, прекратила – ощущения исчезли. Сознание в каждый конкретный момент способно фиксироваться исключительно в одной точке, и даже когда ты думаешь о нескольких вещах сразу, на микроуровне, по-любому сосредотачиваешься то на одном, то на другом – поочерёдно.

– Да, именно. Но это свойство разума ограничивает бескрайний, удивительный мир до единственной точки.

– Такова наша природа. Если бы ты всё воспринимала, все тактильные контакты, звуки, запахи, не говоря уж о зрительных впечатлениях, сознание не справлялось бы с таким напором. Его бы мгновенно затопило. Мы и шагу не могли бы ступить – беспрерывно падали.

– Ничего, научились бы ходить заново. Это то же самое. Прекратив быть инженером, евреем, русским, ты не исчезаешь, а становишься всем. Нечего сидеть, уныло вперившись в точку, когда вокруг бесконечно прекрасный мир.

– Это, конечно, красиво, но привычка – свойство организма, и не только на уровне сознания. Это что-то более базисное. Так работают рецепторы. Когда впервые пробуешь горькое, они воют "Ой-ой-ой, нам очень горько", в следующий раз они воют чуть тише, затем постепенно привыкают и прекращают бить тревогу. И так почти со всем, кроме некоторых видов боли, субъективное ощущение которой может со временем усиливаться.

– Верно, но есть моменты… эм… назовём их прозрением, когда впитываешь мир целиком и каждый миг творишь его заново. У тебя ж они были.

– Да, были. Были моменты, когда я видел звёзды, но вот момент прозрения, а в следующий момент зачесалась жопа, идиллия перекосилась, и звёзд уже не видно, хотя они, естественно, никуда не делись.

– Вот и отлично. Это первый шаг, а если уметь видеть звёзды не только урывками, то не окажешься в ситуации, где придётся погибать за "три ну". Погибнуть за "три ну" можно, лишь чрезмерно сосредоточив на них внимание, и позабыв об удивительном мире вокруг. Стоит научиться этого не делать, и тот факт, что чешется жопа, звёздам уже никак не помешает.

– Допустим… но это долгий путь, вероятно, действительно можно насобачиться продлевать эти состояния и со временем произойдёт качественное изменение…

– Это каждый сам выбирает. Можно идти долгим путём, регулярно погибать за "три ну", и только у разбитого корыта, когда выдохся и не способен продолжать метаться, – наконец видеть звёзды. А можно просто открыть глаза. Ничего не мешает сделать это в любой момент. Это твой выбор. Дверь в сказочный сад всегда прямо перед тобой, а ты тупишь, зажмурившись от ужаса. Но иногда даже сквозь плотно закрытые веки каким-то чудом пробивается луч истины,.. проскользнувший сквозь щёлочку скважины.

– "Лучик, проскользнувший сквозь щёлочку" – красиво, но неубедительно.

– Да, так и есть. Ты есть, сад есть, и глаза тоже есть. Дело за малым – осталось их открыть.

– Ага, купи слона.

– Да, купи слона!

Мы погрузились в изматывающий спор о том, есть ли некий духовный путь, или достаточно «просто открыть глаза». Где-то я это уже слышал… Темнота сгустилась, небо заволокло пеленой низких туч. Ветер усилился, окружающие звуки и запахи сделались более резкими.

– …научиться видеть сад без того, чтобы беспрестанно погибать за «три ну», – как ни в чём не бывало, твердила Майя. – Вот в чём фишка!

– Угу, – устало кивнул я, – и чтоб ничего нигде не чесалось.

– Да пусть чешется, это не должно мешать звёздам. Не надо ни с чем бороться. Путь – это преодоление препятствий, то есть – борьба, а борьба – в корне неверно.

– Ладно, хорош, уже пятый круг пошёл. Скажи лучше, а что, если нет никакого Намерения?

– Смотри, на Востоке они в один голос говорят, что есть, и…

– Но ты ж не они, или они? И без них уже никак?

– О'кей. О'кей, – Майя сдержанно улыбнулась. – Да, я видела звёзды, и я уверена, что Намерение есть.

– Почему?

– Спроси у камня.

– Я с камнями ещё как-то не научился общаться.

– Нет, просто эта каменюка, – она погладила его ладонью, – и есть ответ на вопрос. Вот оно – Намерение в чистом виде. Вот, потрогай.

– Намерение? Каменюку – я могу потрогать, а прикоснуться к Намерению мне гораздо сложнее.

– Нет тут ничего сложного, стоит ему свалиться на голову – сразу прикоснёшься.

– Да, я понимаю: в любой философской полемике, бейсбольная бита – неопровержимый аргумент.

Она рассмеялась.

– Вот именно, именно. Ощущение и есть лучшее доказательство.

– Ну серьёзно! Ощущения обманчивы. Даже на трезвую голову можно тако-о-ое почувствовать, a если что-нибудь употребить – недолго и вообще в чём угодно усомниться. Не то что Намерение, – многое становится неоднозначным. "Есть ли ты?", "Есть ли камень?" и, коли он есть, то "Камень ли он?" – вовсе не тривиально. Но давай не будем уж совсем… Допустим, что камень есть, но у него нет намерения… и вообще нет нигде никакого Намерения. Что тогда?

– Вот для этого и нужна бита. Как только жизнь берёт в руки биту, ты уже не спрашиваешь: "Есть ли бита?" и "Бита ли она?", всё моментально встаёт на свои места. Так же и со звёздами: стоит отсечь лишнее, и ясно виден свет, который ни с чем не спутать.

– Но острота ощущений не является признаком истинности. Субъективные переживания обманчивы вне зависимости от своей интенсивности.

– Обманчивы, но штука в том… и тут я уже не могу привести доказательств, но на Востоке говорят, что обманчивость присуща лишь половинчатым переживаниям. При истинном свете вопросы и потребность в доказательствах отпадают. Ведь вопреки своему скептицизму, ты ни разу не усомнился в том, что есть звёзды. Потому что целостность не оставляет места сомнению.

– Хороший ответ. Но… то они. А мы, во всяком случае я, ещё не вижу истинный свет. И поэтому, давай предположим, что Намерения нет.

– Ну… – она отвела волосы со лба, – давай предположим.

– Тогда что?

– Продолжаем… продолжаем открывать глаза. Ничего не изменилось…

– Куда открывать?

– Дальше.

– Куда дальше? На ложный свет?

– Да. А что? Глаза ведь по-любому стоит открыть. Ну нет счастья… – её голос сделался глухим и тихим. – Предположим… Ну нет, что ты будешь делать…

– И… Что тогда? – также понижая тон, спросил я.

– Ничего. То же самое. Нет – и ладно, – Майя помедлила. – Не в счастье счастье. И без счастья зашибись. Только сложнее… но не в нём цель и даже не в звёздах. И это уже серьёзно. Ты отворяешь дверь, а в саду могут быть хищные зверюги, драконы, инопланетяне… Открыл глаза, и тут же – шмяк, – она резко хлопнула в ладоши, – динозавр голову откусил. А что? Легко… Скажем, у них договорённость такая, у динозавров этих, не трогать тех, кто тихо сидит и не чирикает.

Мы помолчали. Не знаю о чём думала Майя, но меня захлестнула волна щемящей тоски, и захотелось обнять её и прижать к себе, пока нас не успели скушать динозавры.

– Они говорят, что будет хорошо.

– Но мы не знаем?

– Мы не знаем. Тебя учат быть готовым ко всему и принимать мир, каков он есть. Динозавр? – Отлично. Откусил голову? – Замечательно. Это никак счастью не мешает. Наоборот. Ты стал частью динозавра и всё пучком. Ты своё сделал: открыл глаза и слился с миром в едином, как они говорят, Намерении.

– Погоди, погоди, ты где-то подменила понятия…

Она звонко расхохоталась, радуясь своему трюку.

– Мы же предположили…

– Что Намерения нет, – закончила она, сквозь хохот.

– А ты всё свела к тому, что снова там очутилась.

– Ну конечно, мы снова там очутились. Потому что… – её глаза светились, – тебя не должно останавливать то, чего нет. Это сомнения и страхи. Думал, спасут звёзды? Дудки! Засмотрелся и хлоп – динозавр. А может, нужно было не в небо пялиться, а сразу меры принять, и самому что-нибудь ему откусить… или в сторону отбежать, и он бы мимо проскакал… кто знает… а ты на две лишних секунды зазевался на звёзды.

Она потянулась, оглядываясь кругом. За нашими спинами назревал рассвет. Гребни холмов вырисовывались на фоне стремительно светлеющего неба. Всё замерло в ожидании, и только волны мерным шелестом размывали последние сгустки отступающей ночи.

– Как там наш сок?

– Увы, наш сок – вшть… – я махнул в неопределённом направлении.

– Значит пора возвращаться. А трава тоже вшть?

– Обижаешь!

– Покурим?

– Конечно покурим, Майя, конечно покурим…

* * *

Когда мы подошли к крыльцу, я обогнал её и прислонился спиной к входной двери.

– Оставайся, не уезжай. Ты бежишь не от западного образа жизни, ты бежишь от себя… а это дохлый номер. Хорош скитаться, Катманду не где-то там на Востоке, он внутри. Тут твой дом, твои друзья и люди, которым ты небезразлична. Оставайся, сколько можно скользить по краю?! Майя, ты просыпаешься каждую неделю в другом городе, если не в другой стране; ты меняешь скутер на поезд, поезд на самолёт, на скрипучий автобус, ползущий над извилистым ущельем… Ты молодец, ты смелая, ты сильная, но разве ты ещё не поняла, что нет никакого там и тут?! Хочешь освободиться от привязанностей, чтоб избежать потерь и разочарований? Я тебя понимаю, но нельзя полностью избавиться от человеческой формы. Невозможно навсегда разрешить конфликт души и разума, и уж точно не за счёт метания из одной точки глобуса в другую. Бездну внутреннего одиночества не заполнить ни людьми, ни событиями, ни заморскими странствиями. Это неотъемлемая часть бытия. Ты уехала, и без тебя Калифорния – пустыня, населённая тусклыми тенями. Я иду по миру и встречаю лишь призраки. Иногда, всё реже и реже, на краткое время кажется, что они люди. А ты – настоящая. И на фоне этого чуда… Майя… На Востоке считается, что если от всего избавиться, наступит состояние высшего покоя и умиротворения. Звучит круто, но уйти туда с концами я не хочу. И пускай мне страшно и больно, и я остро ощущаю всю бессмысленность и обречённую суетность окружающего, – я не готов слиться с предвечным светом и исчезнуть в этом сомнительном блаженстве. Нам всем в один прекрасный день это предстоит, а раз так – я пока побарахтаюсь. Я человек, а не эфирное создание. И потом, стоит ли отказываться от всего из страха его потерять? Это же нонсенс! Майя… Мы не виделись почти шесть лет, я смотрю на тебя и хочу тебя обнять. И мне всё равно, что нагородил Кришна и что приглючилось Будде. Я ни за что не променяю это ни на какую триста раз преблаженную нирвану.

Майя стояла передо мной во всём блеске своего великолепия и долго не спускала пристальный взгляд, но казалось, что смотрит она не на меня, а куда-то сквозь. Прохладный ветер трепал её волосы, а за спиной, лучась и слепя глаза, переливалась океанская гладь. И в ауре этого свечения она была такой близкой и родной и вместе с тем совершенно недоступной.

– Нет, Илья, – тихо проговорила Майя, – я уже давно не живу в этих понятиях. Я приехала в Штаты повидаться с родителями и с тобой проститься… И собрать нити… И напомнить о звёздах, потому что ты тоже мне дорог. Но моё сердце не здесь, и я спешу продолжить странствие. Я сделала, что должна была сделать, и теперь уже всё неважно. Там, куда я направляюсь, от всего этого нужно избавиться. Ещё недели две-три побуду тут, может, увидимся, если срастётся… Потом слетаю домой, и тю-тю, меня ждёт обратный рейс.

Глава 21

Ладно, ладно, давай не о смысле жизни, больше вообще ни о чём таком

лучше вот о том, как в подвальном баре со стробоскопом под потолком пахнет липкой самбукой и табаком

в пятницу народу всегда битком

и красивые, пьяные и не мы выбегают курить, он в ботинках, она на цыпочках, босиком

у неё в руке босоножка со сломанным каблуком

он хохочет так, что едва не давится кадыком…

Вера Полозкова

Получив отпор, Ариэль притих, окопавшись в своём логове и вынашивая коварные планы по сведению со мной счётов и скорейшему подавлению бунта на корабле. Некоторое время он не никак не проявлялся и не смущал свирепым ликом умы подчинённых. Воцарился штиль, мы дрейфовали в неясном направлении, влекомые подводными течениями, а я посвятил рабочее время расширению познаний в буддизме и других восточных учениях, рассчитывая впечатлить Майю и оказаться чуть менее беспомощным оппонентом при новой встрече. Но вот затишье нарушилось, и на пороге нарисовалась знойная крокодилица.

– Приветик, чудесно выглядишь! – слащаво пропела Кимберли.

– Харе Кришна, – отозвался я.

– Спешу напомнить о сегодняшней встрече с Ариэлем, – запнувшись, продолжила она. – Все подробности в электронке.

– Благодарю, – сложив ладони, поклонился я. – Ступай с миром, сестра.

Однако Кимберли не уходила, и я с благодушной улыбкой созерцал, как наша офис-менеджер силится собраться с мыслями.

– Мы приближаемся к судьбоносному рубежу! В преддверии конференции настало время отбросить… – она снова запнулась, – отбросить разногласия и, сомкнув ряды, встретить грядущее испытание. – Брови сдвинулись, голос окреп и напряжённо подрагивал от опасения упустить что-либо из вызубренной тирады. – Для каждого в отдельности и всей компании в целом предстоящая конференция обещает стать поворотным событием на нашем пути!

– Все пути одинаковы и ведут в никуда, – кротко молвил я, дав отзвучать эху прочувственного воззвания. – Любой из них всего лишь путь, один из бесконечного множества, и ничто не мешает оставить его, если в нём нет сердца.