Текст книги "В поисках Беловодья (Приключенческий роман, повесть и рассказы)"

Автор книги: Вячеслав Шишков

Соавторы: Лев Гумилевский,Михаил Плотников,Г. Хохлов,Георгий Гребенщиков,Александр Новоселов,Алексей Белослюдов
сообщить о нарушении

Текущая страница: 27 (всего у книги 32 страниц)

– „Что же такое? Неужели это все ложное? – сказал Максимычев, – как письменные маршруты под именем инока Марка, так, в особенности, архиепископ Аркадий? Этот человек и теперь жив и находится в Пермской губ., временно приезжал и к нам на Урал. Что же заставляет его врать и носить на себе чин самозванства?"

– „Это очень просто, – говорил Куликовский. – Однажды ему взбрела дурная такая мысль принять на себя чин самозванный, и он выдал себя ложно за Беловодскего архиепископа. Теперь ему уже трудно говорить правду, когда он привык врать".

Когда Куликовский высказал про самозванство Беловодского Аркадия, мне один случай подобно такой же взошел на память. Это было лет 35 тому назад, когда я был 13–14 лет; в декабре месяце, во время багреннего[43]43
  Зимний лов по льду, причём рыбу достают баграми. На багренное рыболовство выезжает все уральское войско.


[Закрыть] нашего рыболовства (этот промысел на Урале чуть ли не поголовный: начиная от пяти до 80-лет, всех везут на первый день багрить рыбу). Я в то время проживал в Ранненском поселке, 90 верст выше г. Уральска. Вот в числе прочих и я поехал с покойным родителем на багренье. Приехали в г. Уральск на квартиру к казаку Ивану Алексеевичу Сладкову; взошли к хозяину в комнату; я разделся, влез на печь погреться, а отец мой подошел к умывальнику, обрывая с бороды и усов намёрзшие от сильного холода ледяные сосульки и бросал их под умывальник в таз.

– „Терентий Григорьевич, – говорил Иван Алексеевич, – вы разыскиваете истинное священство, да не найдете. Священник есть в Петербурге у купца (фамилию и имя купца я запамятовал) и церква у него в дому, но только никто не знает".

– „Если никто не знает, – ответил отец, – Вы как же узнали?"

– „Мне сказал человек, который много раз был у этого купца и в домашней церкви при священнике Богу молился и на духу у него был".

Отец мой по этой части был ревнитель, подошел к Ивану Алексеевичу и сел с ним рядом. – „Ну, говорит, теперь, пожалуйста, скажите имя этого человека, который Вам сказывал?"

– „Гвардеец прошлою осенью пришел со службы из Петербурга, не простой казак, а урядник, врать уже не будет. Проживает в г. Уральске в Новоселках, фамилия его Изюмников. Был он у меня в гостях, сидели с ним, выпивали водку. Речь у нас зашла о священстве, он и сказывал мне, как молился у купца в церкви и был на духу у священника".

– „Иван Алексеевич, (говорит отец) как бы послать за этим урядником?" Иван Алексеевич вышел из комнаты на двор и закричал: „Кузька, запряги гнедка в багреные сани поскорее!" Сам вошел в комнату и сказал: „сейчас привезем урядника". Поскакал Кузька за Изюмниковым. Иван Алексеевич отворил шкап. – „Не знаю, есть-ли у меня водка". Вытаскивает четвертную бутыль. Вскоре урядник Изюмников вошел в комнату, помолился Богу, раскланялся хозяину и сказал: „Вы, Иван Алексеевич, требуете меня повелительно, словно наказный атаман".

– „Выпить я захотел, – отвечал хозяин, – а одному пить не весело".

– „Как мол одному? У вас есть гости".

– „Ну, эти гости не умеют держать в руках рюмку, а вы знаете. Мы с вами выпивали все под дёнушко".

– „Да, верно: я не помню, как и уехал от вас домой, – говорил Изюмников. – Ночью проснулся и думаю, где я теперь лежу, не знаю, дома или в гостях у кого".

– „Ну, садись-ка за стол, приударим также, как и раньше".

– „Нет, Иван Алексеевич, нужно поберегаться: ведь завтра рано нужно бежать на ятовь, а у нас головы будут болеть. Нет, не нужно пить".

– „Дело ваше, как хотите, а я выпью. Завтра, что Бог даст!" Хозяин налил в стакан водки, перекрестился и потянул досуха. – „По-нашему вот как" – сказал хозяин, налил в чайный стакан и поднес Изюмникову.

– „Не напрасно-ли, Иван Алексеевич?" – сказал Изюмников.

– „Нет, нет, выпей, потом начнем дело, для чего я вас пригласил!" Гость более не стал уклоняться, взял в левую руку стакан, пожелал хозяину всего хорошего и вытянул из стакана насухо; вероятно, в Питере научился, как со стаканом обращаться.

– „Вот этот человек, говорит хозяин, указывая на моего отца, – моей жене родной брат, а мне шурин. Они много лет стараются, где бы добыть себе старообрядческого священника. Я передал им, что есть священник в Питере у купца. Шурин мой ухватился за мой рассказ и пожелал видеть вас лично и выслушать от вас виденное вами. А вы расскажите ему без стеснения, как и мне сказывали.

– „Да, Бога ради, не утаите, – сказал мой отец Изюмникову, – скажите все подробно: как имя купца, чей по фамилии, с которого времени находится у этого купца священник и где он взял священника?" Изюмников не ожидал таких вопросов и не приготовился на них отвечать. Он облокотился локтем на стол, ладонь прислонил ко лбу; по всему было заметно, что в эти минуты Изюмников растерялся, – сказать ли то, что это он, гвардеец, да к тому же унтер-офицер, говорил неправду, или начинать врать….

Но много рассуждать было уже не своевременно и Изюмников решился врать дальше.

В это время и нам было заметно, что он растерялся, но поняли мы наоборот. Наше понятие было, что он стеснялся раскрыть купца и священника: узнает правительство, придет полиция к купцу в дом, возьмут у него священника, а самого купца посадят в тюрьму.

– „Иван Алексеевич, сказал Изюмников, налей-ка мне еще стакан водки, я выпью и потом начну рассказ”. —Раньше уклонялся от первого стакана, а теперь сам напрашивается, вероятно для смелости. По всему, не привык врать… Выпил и крякнул. „Водка, очень хорошая", – сказал он; вероятно, ему хотелось, чтобы хозяин налил третий стакан, да не осмелился.

Прокашлявшись немного, начал говорить: —„Да, я служил в Питере три года. На втором году моей службы пришлось мне случайно познакомиться с купцом (называет его имя, отчество и фамилию). Уверился купец, что я старообрядец, и изволил тайно мне открыться, что есть у него в дому церковь и в ней служит старообрядческий священник. Разговор об этом был с купцом декабря, а какого дня, – дай Бог памяти". – Изюмников ухватил левой рукой себя за голову, немного подумал и сказал: „22 декабря, за сутки до Рождества Христова”.

В это время опять можно было заметить, что он врал: сказал 22 декабря и за сутки до Р. X. Впрочем, больной человек верит всякой деревенской бабке, только получить бы поскорее здоровье.

– „Я пожелал – продолжал он, – на праздник Христов в его домашней церкви помолиться Богу. Купец мне не отказал, велел приходить, только попросил меня, чтобы я никому не сказывал. Я дал ему честное слово. От вахмистра выпросил я на сутки себе увольнение. 24 декабря, когда заблаговестили в церквах, я и пошел к купцу в дом. В воротах у купца стоял человек, который меня приостановил и спросил, как мое имя и фамилия; вероятно ему было обо мне сказано, и он указал мне дверь. Взошел я в комнату (в это время были уже на молитве), домашние указали мне, где ход в церковь. Когда я взошел в церковь, хозяин увидал меня, подошел к священнику, чего-то шепнул ему на ухо, и вместе подошли ко мне. – „Помолиться Богу пришёл?“—спросил меня священник– „Да, благослови батюшка”, —ответил я. – „Добре, добре, чадо! Бог всех требует ко спасению”. Прочитал священник мне прощение, приказал за вечерней стоять мне просто, не креститься.

„Я так и исполнил: стоял, не крестился, а слезы у меня одна за другой катятся; не удержусь от радости, что Бог привел меня сподобиться видеть истинного священника”.

При этих словах, у покойного моего родителя потекли из глаз слезы. Он приткнулся локтями на стол, ладонями закрыл глаза, но слезы у него неудержимо текли, проникали между пальцев и капали на стол. Я сидел с ними, слушал рассказ Изюмникова, и меня также сердечно тронуло, покатились слезы. Мне сделалось совестно, мальчишке, плакать, чтобы видели люди; я вскочил со стула, выбежал в другую комнату, уткнулся лицом в кроватную постель и втихомолку поплакал. Потом обтер кулаком глаза, подошел к зеркалу, поглядел на свое лицо и заметил, что лицо у меня отекло и глаза покраснели. Как войду в горницу? – себе думаю. – Дядя Иван спросит у меня: что у тебя, Гринька, глаза-то покраснели? Подошел я к умывальнику, умыл лицо, пополоскал глаза. У зеркала висело полотенце, которым я утерся и снова вышел к ним.

Считаю не лишним обратиться ко всем поповцам. Лушковцы, окружники, полуокружники и противоокружники, духовные и мирские, грамотные и неграмотные лица приняли за привычку говорить нам в укоризну: „вы не имеете при себе священства от нерадения и бесстрашия вашего. Хотите жить своевольно и безнаказанно на всю жизнь; не обличаете тяжких своих грехов священнику, к тому же подтверждаете, что можно спастись и без священника, указывая на некие случайные бытия”.

Однако, если признают в нас нерадение, что же тогда побудило моего отца испустить неудержно теплые слезы только при выслушании рассказа, что есть священник, к которому можно достигнуть? Бесстрашие-ли тронуло 13-ти летнего мальчика убежать от числа людей в уединенное место, удариться на подушку вниз лицом переплакаться? Были ли слезы неудержны моего отца от радости, что проникает ясный слух о священнике, или о том, что по неизвестной судьбе давно лишились мы обещанных даров – сказать не умею. Или скажут и это нерадение, что в случае, когда проникнет туманный слух о том, что есть-де в такой-то удаленной стране народ и имеет при себе истинное священство, тогда мы съезжаемся, обсуждаем и снаряжаем депутацию. Одни щедро ублаготворяют деньгами, от пота и тяжких трудовых добытыми, другие оставляют без призрения свое домашнее хозяйство и, лишаясь своих жен и детей, решаются ехать в отдаленные и неизвестные места? Придется ли возвратиться и видеть своих домашних или закроются глаза на море-океане и послужат могилой волны, а гробом дно океана!.. Да, – нужно судить, положа руку на сердце и применить на это место себя, а не говорить легко: „что им? или: денег мол набрали им много!“ А сколько в сущности, знают немногие люди, которые при отъезде нашем сдавали нам их счетом.

Чем же кончился рассказ Изюмникова? Выше сказано было, вечерню он молился не крестясь, а заутреню позволили уже молиться с ними вместе. После этого, говорил он, ходил я молиться всегда, когда был свободен. Дважды был у священника на духу и принимал святые тайны. Священник– человек кроткий, находится у купца уже 30 лет, от роду имеет лет восемьдесят.

– „Пожалуйста, напишите адрес, как купцу имя и фамилия? – попросил отец, – не забудьте также прописать, на какой улице дом купца".

– „С удовольствием”, ответил Изюмников. Иван Алексеевич достал из шкапа два листа бумаги и подал Изюмникову, который написал карандашом имя купца, фамилию и проспект, после чего подал адрес моему отцу.

„В случае мы (говорил мой отец) пошлем людей в Петербург, тогда, пожалуйста, Вы напишите от себя купцу письмо, чтобы он не опасался наших посланных людей, открылся бы им простой душой – это необходимо". – „Напишет, напишет", сказал Иван Алексеевич. Изюмников несколько позамялся, но наконец ответил тихо, сквозь зубы: „можно".

В течении багреннего рыболовства, рассказ Изюмникова хоть и шепотком, но разлетелся по всему уральскому войску, а между старообрядцами даже с большими прибавками. Закончивши багренное рыболовство, собрались наши отцы и деды в Ранневском поселке, в доме нашем на обсуждение к снаряжению депутации в Петербург. Народ съехался со всех сторон, множество людей теснились в 10 арш. комнате. В сенях от тесноты были сильные капели.

Когда, в услышание всем, передали рассказ урядника Изюмникова, народ в один голос сказали: нужно безотлагательно, по вскрытии ранней весны, ехать в Петербург. На другой день сошлись в этот же дом ранневские жители чуть ли не все, так что дом, сени и двор наполнены были народом. Я в это время от тесноты сидел на печи, с удовольствием прилежно слушал говор народа. Но вдруг народ в избе что-то засуетился и стал выходить вон. Поспешно со стола собрали книги и поклали их в мешки. Я спросил у своей старшей сестры о причине суеты народа. Сестра мне сказала, что подано известие, будто бы приехал из Январцева дистанции начальник и намерен отобрать все книги, а стариков арестовать. На деле вышло совсем не то: в это время богатый человек женил сына и послал приглашать богатых людей, но, к удивлению, приглашать было некого: мужчины все были на беседе. Богатый человек крепко призадумался. Пришел к нему его сродник, казак Павел Мирошкин, хозяин и рассказал ему свою неудачу… „Где же ваш народ?”—спросил Мирошкин. – „На духовном собрании в дому Терентия Хохлова”. – „Ну, не печалься, я их всех разгоню, – сказал Мирошкин. – Ты готовь поболее стульев да вина”. – „Это все готово”. – Мирошкин в это время был приказным и исправлял должность поселкового начальника. Он с целью прислал человека передать старикам, чтобы побереглись на время, иначе будет им дурно. Народ разъехался, жители разошлись по домам и тем богатому человеку осчастливилось созвать гостей.

По вскрытии весны депутация отправилась в Петербург. Давал ли Изюмников депутации от себя письмо к купцу или нет – сказать не могу; по всему вероятию не дал, а ограничился только одним адресом. Депутация ходила по Петербургу день, два, проходила целую неделю, но по адресу, данному Изюмниковым, купца во всем Петербурге не оказалось. Ходили и в адресную контору, но и там его не значилось. С тем и приехали обратно на Урал.

Протекло это Лето, наступила зима. В декабре месяце поехали опять на багренное рыболовство; окончили первый день багренья, обратились в г. Уральск. Когда мы ехали по большой Михайловской улице, к счастию нашему навстречу попался Изюмников. Отец мой остановил его и попросил, чтобы он сел к нам в сани. Изюмников сел. Мы ему передали, что депутация ездила в Петербург и по его адресу не могла найти купца.

– „Об этом я слыхал – ответил он, – удивляюсь что такое! Я ему посылал в презент осетра и вчера получил от него письмо с благодарностью за гостинец".

– „Я к вам побываю”, —сказал мой отец, – „вы его, пожалуйста, мне прочитайте".

– „С удовольствием. Приходите не раньше, как часов в 5 вечера". Затем он пошел домой. К вечеру отец отправился к Изюмникову и застал его дома. С первых же слов Изюмников достал из сундука письмо и оговорился, что конверт затерял; да, впрочем, что нам конверт, когда письмо у нас в руках. Начал читать письмо; в первой строке упоминает свое имя отчество, затем прочитывает благодарность за осетра. Прочитал до конца, положил письмо на стол, а отец мой протянул руку и взял его. „Вы уж, пожалуйста, письмо уступите мне на время", а сам кладет его в карман. Изюмникову отдавать письмо вероятно не хотелось и отказать не сумел, да притом письмо уже лежало у отца в кармане.

– „Ладно, говорит, возьмите, только не затеряйте, как только прочитаете его в Ранних, пришлите мне обратно".

– „Сохраним как зеницу ока", – ответил мой отец.

Когда приехали в Ранние, в первый же праздничный день собрались в дому у казака Ивана Кондратьевича Малоземова и прочитали письмо. У старшего сына Малоземова, Григория Ивановича, сохранилось письмо, раньше писанное Изюмниковым своеручно. Иван Кондратьевич приказал сыну принести письмо и, когда сличили его с письмом купца, то оказалось на деле, что письма чертила одна рука. Этим ясно и открылось ложное показание.

Что же заставляло его врать? Ничем он от этого воспользоваться не мог, а людей заставил беспокоиться, принять немало трудов и ущерб денег. Метнул человек неосторожно языком, а слово, как говорит пословица, не воробей: вылетит не поймаешь!

Подобно этому могло случиться и с Аркадием: налезло ему на разум (когда он был молод) выдать себя за архиепископа, под названием Беловодскаго, и уже затянулся навсегда.

30 июля, в 6 час. утра мы снялись с пристани Сайгона. На пути настигла нас погода ветреная, шум морских волн, стоны людей. Воздух в каютах сперся – голова кажется с плеч катилась. Открыть окна для освежения воздуха было невозможно. Волны ударяли в стены и плескали на палубу парохода. Трое суток лежал я, не ел хлеба и не пил воды.

X

Гонг-Конг. – Белая вода в море и новые гадания о Беловодии. – Река Кианга (Ян-тсе-Кианг) и китайский город Шанхай. – Чайные плантации. – Приготовление чая. – Грязные топтальщики. – Верования китайцев: многобожие. – Жертва (поддельные деньги). – Сечение богов. – Десять заповедей. – Праздник Дракона. – Нравы. – Рассказ казака Плюснина о китайцах-христианах. – Албазинцы (окитаевшиеся казаки). – Посещение русского консульства и расспросы. – Русских церквей на китайских островах нет. – Переезд в Японию – Город Нагасаки. – Посещение Нагасакского консульства и разговор в русском пароходном агентстве. – На японских островах старинных русских церквей нет – О японцах.

2 августа, в 10 ч. утра бросили якорь на пристани у гор. Ионкона[44]44
  Ионконом автор, по созвучию называет, очевидно, Гонг-Конг, небольшой остров у вост. берега Китая, с гл. городом Викторией.


[Закрыть] (колония английская). В Ионконе народ тот же, как и в Сайгоне: индокитайцы и малайцы. Ходили мы в разные европейские консульства, спрашивали о русских людях и о прочих христианского исповедания: получали ответ, что нет ни русских, ни вообще православных христиан.

На берегу моря, на крутой возвышенности, устраивается англичанами крепость. С морской пристани на круто-высокую гору положены рельсы, по которым тихо двигаются вагоны с тягостью материалов на возвышенность горы. На горе под закрытием утверждена машина, которая работает и посредством ремня поднимает по рельсам вагоны. Порожние вагоны утверждены на другом конце того же ремня и спускаются по другим рельсам на морскую пристань.

3 августа выехали из Ионкона, а 4 заметили мы, что цвет морской воды изменился: во всех морях вода тёмного цвета, но прозрачная, тут же цвет морской воды белый и непрозрачный. „Не эта ли самая местность называется Беловодней?”—говорили мы между собой, – „так как вода совсем от прочих вод отменная, – белая на большое пространство?”—„Почему здесь морская вода белая?”—спросили мы. – „Эта вода проникает от великой реки Кианга”, —ответили нам. Мы опять стали спрашивать о русских и прочих православных христианах, но получили также в ответ: нет здесь ни православных христиан, ни русских людей.

5 августа, в 2 часа пополудни поднялись великой рекой Киангой к г. Шанхаю.

Шанхай и Ханьков (Хань-Коу) имеет знаменитые чайные плантации, в которых отдельно имеются европейские постройки; в них живут приказчики знаменитых купцов, которые приготовляют и отсылают в Европу чай. Вот как приготовляют владельцы плантаций черный чай у себя дома: чай, принесенный в корзинах, рассыпается на циновках, приблизительно три сажени длиною и 1 1/2 ширины. Ему дают подвянуть на солнце; рассыпка и сушка продолжается вместе 1 час 10 минут. При этом вес листьев уменьшается наполовину. Затем чай собирается в кучи, и его сбивают в комья в 1/2 арш. по окружности. Комья эти кладут на доски с перилами. Рабочие, держась за перила, начинают мять чайные комья ногами. Обыкновенно двое рабочих становятся вместе и топчут чай изо всех сил, так что из него течет зеленый липкий сок, смачивающий всю массу и текущий ручьем в сторону.

Трудно представить себе занятие более неэстетичное (sic): грязные китайцы, обнаженные, мокрые от пота, покрытые сыпями, лишаями или другими накожными, даже иной раз сифилитического характера, болезнями. Грязными ногами, покрытыми черной корою, мнут они зеленую, мокрую массу; с самих китайцев от теплого климата и от прилежной работы ручьями льется пот, начиная от их ушей и до самых пят. Около 1/2 часа они мнут эту сочную массу, чтобы затем опять рассыпать ее на циновки и сушить на солнце. При такой сушке чай чернеет и приобретает запах сена; зеленоватыми остаются только самые крупные, грубые листья. Сушка кончилась; листья опять собрали в кучу, всунули в плетеный из бамбуковых листьев кувшин, покрытый тряпкой, и оставляют на солнце для брожения. Это продолжается часа два, после чего чай становится уже совершенно черным. Если бы в чаю все еще остались теперь зеленые листья, то это значило бы, что чай не перебродил. По окончании брожения листья еще расстилают на солнце, пока они не сделаются совершенно сухими. Тогда „мао – чай“, готов. Вот и все пресловутые работы по приготовлению чая.

Между нашим народом распространен слух, будто бы китайцы при упаковке чая в коробья, во-первых, приносят по-своему жертву и окропляют чай змеиным салом, после чего упаковывают в ящики. Об этом мы в точности дознать не могли. В Ханькове живут русские купцы, из коих один, Семен Васильевич Литвинов, в Китае находится уже 22 года. Мы спрашивали его об этой скверности, и Литвинов признает это неправдой. Что же касается до обнаженных работников, с льющимся по черным ногам потом, попадающим в чай, то об этом и Литвинов подтверждает.

Чайные сорта все решительно дает один и тот же куст, различие же зелёного и чёрного чая зависит только от способов приготовления. В продаже чаи носят разные названия, при чем наши русские названия измышляются уже в России.

Семена чайные одни и те же; разница бывает в почве земли и времени уборки. Цветочный чай обирается (цвет) с куста, пока не образовались листья. Чем раньше обирают листья, тем лучше бывает чай, зато весом его получается меньше.

По религиозным верованиям китайцы буддисты; религия их признает сотни богов.

Китайские боги – это те же люди, но живущие в загробном мире, люди со всеми достоинствами и недостатками. Китайцы говорят, что здесь не люди созданы по подобию божию, но боги– по образу и по подобию людей. В губернских городах Китая есть храмы богу солнца, Небу, Земле, но простому народу до них нет дела, – им служат чиновники. Боги простого народа – это духи его отцов и дедов; в загробном мире они исполняют те же должности, что и люди; их можно подкупать и задабривать, им приносят в жертву деньги (бумажки под видом денег), сжигая их на блюде. Деньги не настоящие, но китайцы верят, что, сожженные с должными обрядами, в загробном мире эти деньги превратятся в истинные. Есть боги шпионы, как и на земле, – где за деятельностью каждого чиновника следит шпион. Каждый околоток имеет такого бога, который: доносит старшему богу обо всем происходящем.

Есть бог, который управляет дождем. Когда бывают засухи, китайцы начинают молиться и просить его, чтобы дал дождя и влажности. Если в продолжительное время просьба не ублаготворяется, тогда всходят к нему в кумирницу, берут бога за шею, вытаскивают из кумирницы на площадь, секут его плетьми и обратно втаскивают в кумирницу, но ставят его уже не на почетное место. Так стоит без призрения, пока не будет дождя; после дождя его снова становят на возвышенное место и жгут перед ним хлопок, чтобы обратил на них внимание.

Есть бог и в кухне каждого домохозяина, только кухонный бог большой ябедник: он доносит обо всем, происходящем в семье. Каждый новый год, чтобы он не болтал слишком много, ему перед отправлением (?) рот замазывают кашей; после нового года кашу отмывают теплой водой, а когда нужно обратить на себя его внимание, перед ним тоже жгут хлопок.

Невежественный и дикий, полный суеверия, деревенский народ соблюдает все эти церемонии.

У китайцев есть десять заповедей, из коих только пять обязательны для мирян, пять же даны монахам. Гласят они следующее: 1) не убивай, 2) не воруй, 3) не прелюбодействуй, 4) не лги, 5) не пей крепких напитков, 6) не ешь ничего вне установленных сроков, 7) не употребляй украшений и духов, 8) не садись на высокия седалища, 9) не танцуй, не пой, не играй и не ходи на зрелища, 10) не давай в долг и не бери ни золота, ни сребра.

Главными праздниками в Китае считаются первые три дня нового года. Один или два дня весною, когда почитают могилы предков, дни солнцестояний и великий праздник дракона (змия).

Дракон по китайскому убеждению – самый злейший каратель; проживает он в земле, поэтому китайцы строго запрещают раскапывать землю. В китайских пределах много земляного угля и золота, но разрабатывать его правительством запрещено. Китайцы говорят, что, если допустить разработку золота и угля, то дракон сильно обидится и в ярости будет неумолим: пошлет на людей злейших духов, будут давить народ и уязвлять всякими болезнями.

Во время праздника дракона, празднуемого по всему Китаю, устраиваются на реках гонки в особых узких лодках. Масса женщин и детей усеивают берега рек. Затем устраивают из бумаги великого Дракона. Во время ночи внутри дракона утверждаться огни, и носят его на носилках с почестью по всем улицам.

Китайцы едят всяких скверных животных: собак, кошек, крыс, карбышов (?), даже и червей. Ложек не имеют, вместо ложек употребляют палочки; пищу варят не соленую, хлеба пекут пресные.

Рассказывал мне забайкальский казак Леонтий Плюснин, ехавший вместе с нами из Китая: „Я сотенным командиром, говорил Плюснин, препровожден был по статье в Пекин, с целью проехать вместе с почтою просёлочной дорогой через Китайскую империю по песчаной пустыне Гоби (Шамо) в Россию.

Задержан в Пекине был на 15 дней, в течении которых я находился у казаков, служивших при чиновниках русского посольства. Познакомился с выкрещенными китайцами (выкрещенных называю я китайцами, потому что различить их от китайцев невозможно, так как они принимают христианскую религию с условием – носить им косу, китайскую одежду и не воспрещать есть китайскую лакомую пищу; лакомство у китайцев: кошка, собака). С трудом признаешь, когда он взойдет в христианскую церковь, что он христианин (в Пекине есть православная церковь, священник, дьякон и дьячок). Вот я ходил на дом к одному знакомцу; раза три приводилось мне у него обедать. В одно прекрасное время пришлось мне взойти к нему в чулан, в котором висело телячье мясо; от мяса запах был довольно отвратительный; под мясом стоял ушат с водой. С мяса падали в ушат крупные черви. „Для чего ушат с водой поставили под мясо?" – спросил я. – „Эй, Лёвка! черви самая лакомая наша пища", – ответил хозяин. Вышел я у него с двора. Не накормил ли меня такими червями? – подумал себе. Сделалась со мной тошнота и меня вырвало, после чего перестал я уже обедать у знакомца. И другой случай был, – продолжал Плюснин. – Казаки убили блудную собаку и велели повару из выкрещенных отнести ее в овраг. В этот же день случайно пришлось казакам взойти к повару на кухню и что казаки увидали? У повара в особом котле варилась убитая ими собака. – „Что ты делаешь, негодяй!” – закричали казаки, – „или псиной нас хочешь накормить?”—„Нет, мы ее сами есть будем", – ответил повар. Казаки подняли таганную ножку и вылили из котла варившуюся псину.

В Китае есть пленные из русских, под названием албазинцы. От Благовещенска сот на шесть верст, вверх по реке Амуру, с правой стороны впадает в Амур река Албазиха. На устье Албазихи была казачья крепость, под названием Албазин[45]45
  Казачья станица Албазин существует и теперь.


[Закрыть]. Вольные казаки боролись с китайцами за обладание побережьем реки Амура, и при этом сот до двух казаков попало в плен китайцам в 1685 году, а спустя довольно времени китайцы многочисленным войском осадили казачью крепость Албазин. Жителям Албазина дозволили выйти в Нерчинск, но при этом до 25 семей, по их согласию, увели в Китай. Китайское правительство поселило всех русских, под именем русской сотни, на окраине Пекина, и для совершения богослужения уступило им один языческий храм. В русской сотне был один священник, именем Максим, который языческий храм освятил на церковь, где и совершали богослужение. Спустя много лет, в 1695 г., Игнатий, митрополит тобольский, отправил в Пекин русским: антиминс, миро, богослужебные книги и утварь. Спустя немного времени священник Максим умер, русские оставались без священника около десяти лет. Крещение детям совершали простолюдины, браки совершались без венчания, с одним только благословением родителей, исповедь делали при крайнем времени в услышание всем или вздыханием из глубины сердца и горькими слезами каялись перед образом Божиим. К прискорбию ихнему, китайцы, видя их печальное положение, стали увещевать их в буддийскую религию, отчего русские возмутились и потребовали от китайского правительства, чтобы вытребовали для них из России священника. Китайцы, подозревая возмутителей, осудили немногих к казни и до пятидесяти более бунтовавших высланы в Кульджу. Наконец всё-таки китайский император, через русского торговца Худякова и своего посла Одагоду, просил сибирского губернатора, князя Гагарина, прислать в Китай искусного учителя для русских христиан. Князь Гагарин, по совещанию с митрополитом тобольским, отправил туда якутского архимандрита с священником, дьяконом и семью певчими и служителями.

В настоящее время албазинцы хотя носят имя христиан, но физиономиями сущие китайцы: всегда раскрытые зубы, длинноширокие рукава, прихлюпнутый, широкий нос, длинная коса. Редкий из них немного знает по-русски говорить.

Что же было с высланными в Кульджу? Долго они страдали, находились без священника, но наконец проникли к ним католические миссионеры, которые обратили, по их незнанию, что есть между православными и католиками несогласие в догматах, албазинцев в католичество и ввели богослужение на китайском языке, ставшем родным для этих русских.

В 1871 году русские войска заняли город и область Кульджу. При этом в Кульдже оказалось до ста христиан обоего пола, имевших домовую церковь и священника католического (последний незадолго перед тем скрылся или погиб в междоусобии). Кульджинские христиане суть потомки русских, сосланных два века тому назад из Пекина.

К сожалению, присланный томским архиереем, к епархии коего относилась на первых порах и Кульджа, первый православный священник для новых поселенцев русских, по своему незнанию китайского языка и другим причинам, не мог найти к себе сочувствия от бывших русских.

Лет 12 тому назад товарищ наш, Барышников в числе троих был в Кульдже и видел старые признаки христианства. Не мало удивлялись они, что местность эта принадлежала идолопоклонникам, а между тем тут встречались несомненные признаки христианских людей.

В Шанхае опять сами извозчики запрягаются в легкие двухколесные экипажи. Надо было явиться к русскому консулу. – „Зачем вы приехали?" – спросил нас секретарь. – „Мы разыскиваем по островам русский народ. Нет ли здесь по слухам русских?” – „Нет, я даже и не слыхал, чтобы в этой стране находились на каком-нибудь острове русские люди. А на что же вам их?"

– „По распространившимся рукописным маршрутам, будто бы давно вышедшие из России русский народ с духовенством находятся поныне на восточных островах, сохраняют древнее благочестие. Лет 35 тому назад явился в России человек, который выдал себя в чине архиепископа под названием Беловодскаго, принял-де хиротонию от патриарха на восточном Индокитайском полуострове, в Канбайском царстве, в г. Левеке. Мы достигли этого полуострова. Ездили и по Камбодже, но города Левека там не оказалось.