Текст книги "В поисках Беловодья (Приключенческий роман, повесть и рассказы)"

Автор книги: Вячеслав Шишков

Соавторы: Лев Гумилевский,Михаил Плотников,Г. Хохлов,Георгий Гребенщиков,Александр Новоселов,Алексей Белослюдов
сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 32 страниц)

Глава восьмая
ВСЯКОМУ СВОЕ БЕЛОВОДЬЕ!

 
Сказка – ложь, да в ней намек;
Добрым молодцам – урок!
 

Пушкин

– Чего ищешь?

– Да рукавиц!

– А много их было?

– Да одни!

– А одни – так на руках.

Прибаутка

Для содержания преступников по случаю ярмарочного времени был отведен сверх постоянного помещения еще и чулан в глубине здания. Тит был проведен туда длинными, непонятно откуда взявшимися тут коридорами. Вместо часового, против двери стояла лишь его винтовка. Сам же караульный, вынужденный охранять теперь два помещения, большую часть времени проводил по середине хода между ними. Здесь было прохладно, темню и не лезли в нос мухи. Явился он после того, как казак, приведший посетителя, в течение нескольких минут производил оглушительный шум в коридоре. Он наводил на мысль, что все заключенные зараз и вместе принялись громить здание, вырвавшись на волю.

Но привыкший к подобным шуткам часовой явился на зов без всякого испуга. Он отнял у казака винтовку, прикладом которой тот колотил в стену, и поставил ее на место, а потом спросил уже:

– Ну, что дуришь?

– Вот, прими посетителя, – отвечал тот, выдвигая вперед Тита. – Дай свиданку!

– С кем?

– С теми, что на лошадях попали.

– А, фальшивомонетчики! – догадался караульный. – Оренбургские! Тебе, значит? – обратился он к Титу.

– Мне, – смущенно подтвердил тот.

– Ну так что же ты тут бушевал? – строго вопросил теперь он сопровождавшего посетителя казака. – А?

– Мое дело – привести, твое – исполнять!

– Что ж, я за ключами пойду, дверь буду отпирать ему, что ли? Волчка нет, да?

– Меня не касается.

Караульный открыл круглую заплаточку, прикрывавшую отверстие в двери, и показал на него Титу.

– Видайся скрозь него, – заявил он, – дверей не отпираем для всяких.

Тит был даже рад уклониться от всякой другой близости к арестованном. Так легче, казалось ему, было оставаться спокойным.

– Мне только спросить… – пробормотал он. – Мне ничего не надо больше.

– А, ну вот, спрашивай.

Он отошел от дырки, и Тит, пододвинувшись к ней, увидел чулан, обращенный в камеру. Самого его оттуда нельзя было разглядеть. Даже воткнувшись в отверстие, он мог бы показать бывшим в камере только свои глаза и переносицу. По ним человека узнать трудно. Никто из арестованных и не изъявил особого любопытства глазам, появившимся в окошечке.

В чулане было темно, мрачно и холодно. Но затемненного частой решеткой окна все же было достаточно, чтобы разглядеть арестантов. Их было четверо, и двоих из них тотчас же признал Тит. То были неразлучные беловодские товарищи, с которыми судьба в третий раз сталкивала его.

Длиннорукий монашек, стоя на скамейке, заглядывал через решетчатое окно на улицу. Мелетий же лежал, вытянувшись, на полу, у стены. Он с любопытством рассматривал нос, показавшийся в волчке.

– Братья, – позвал Тит, – братья, узнаете вы меня?

При всей неожиданности появления Тит был признан товарищами тотчас же по одному голосу. Алексей оторвался от решетки и засмеялся.

– Никак нашего дурака привели? – сказал он, но не двинулся с места. Бесполезно было бы тянуться ему к волчку с его ростом. – Пойди, – предложил он товарищу, – нас кличет…

Мелетий встал, как видно было, без всякой охоты и любопытства. Религиозная тупость казака надоела ему. К тому же он отлично знал, во что может вылиться злоба уральского изувера. Он ожидал брани, криков, угроз и проклятий и, только чувствуя себя обязанным вынести все это, он подошел к двери, правда, охранявшей его от чего-нибудь большего.

Вблизи через волчок ему было видно спаленное зноем и ветром исхудавшее лицо, но не настолько, чтобы он мог судить и о чувствах, волновавших юношу. Но о них, казалось ему, нельзя было иметь двух мнений, и он метнул суровый взгляд в окошечко.

– Ну, святоша, доказывать, что ли, пришел? – крикнул он с наглым вызовом, и отвернулся, столкнувшись со взглядом парня.

– Нет, что ты, что ты! – поспешно отвечал Тит. – Нет. Нечего мне доказывать на вас!

Мелетий приблизился к окошечку, недоуменно слушая хриплый шёпот юноши. А Тит, волнуясь, продолжал:

– Вы сами на себя доказали. Коней брали, не богу служили, дьяволу служили. Не мне вымещать, господь выместит.

– А тебе что надо?

– А мне, а мне, – захлебываясь и волнуясь с каждым словом все более и заметнее, бормотал Тит. – мне от вас два слова только надо. Пожалейте, братья, пожалейте, скажите, а на Беловодье идти ты меня, брат, чьим благословением благословлял – божьим или тоже дьяволовым?

– Дьяволовым, вестимо! – резко отвечал тот.

– Дьяволовым… – повторил Тит и смолк, точно казненный.

Мелетий с любопытством поглядел на него. Степной загар не скрыл бледности, покрывшей вмиг осунувшееся лицо юноши. Дрожа, он схватил рукою за краешек окошечка, точно хотел разорвать его, чтобы просунуть внутрь голову и рвануться на дьяволова слугу.

Казак, наблюдавший позади за свиданием, не слышал, о чем шла речь; но обуявший посетителя гнев не укрылся от него. Он отнесся к нему с полным сочувствием, забыв о наказе.

– Дай, дай ему! – закричал он, – Лезет кулак-то. Дай! Скрозь волчок можно, ничего. Дай!

Он привстал на цыпочки, чтобы видеть, как Тит последует его совету. Убедившись, что тот даже и не примеривается, он со вздохом отошел прочь.

– Люди! – с презрением прошипел он. – Люди! Кулака жалеют.

Тит не слышал, что делалось позади. Он глядел на Мелетия, и губы его бесплодно порывались читать какое-то заклятие против нечистого, мудреное и непонятное. Но слова его он не в силах был вспомнить.

Мелетия рассмешили эти шепчущие губы и пустые глаза. Он покачал головой с сожалением.

– Совсем ты дурак, что ли, – с искренней жалостью спросил он наконец, – или нет? Ну скажи, ты за кого меня принимаешь? За кого?

Губы парня сжались. Он не знал, что ответить. Но сухие презрительные вопросы падали как дождь на раскаленные поля.

– За епископа, да? – продолжал тот. – Ну, так такой же я епископ, как ты. Что удивляешься? И этого догадать не мог? Ну, пойди вот к писарю здешнему, он тебе расскажет, кто мы такие, где жили, чем занимались.

Удивленные глаза смущали его. Он отвернулся.

– Нет, вижу, совсем ты дурак… – пробормотал он. – Голый дурак.

– О, господи… – простонал Тит. – Да зачем же, зачем ты меня обманул?

– Не тебя одного, чай, парень! – отвечал тот. – Не одного. Надо было кормиться чем-нибудь, вот и смастерили себе грамоту. Да что зря говорить – доходное дело. Более тысячи рублей набрали за это время…

Тит воткнулся лицом в дыру еще глубже, до резкой боли на скулах.

– А Беловодье, Беловодье! – прохрипел он, задыхаясь от схватившего горло ужаса. – Беловодье-то кто смастерил?

Мелетий отодвинулся от этого искаженного лица, от этих сверкающих глаз.

– Нет… – пробормотал он. – Нет. Много чести… Про Беловодье какой-то кульгур нам в Оренбурге в тюрьме рассказывал. Да я еще и в семинарии когда был, сказку эту слыхивал.

– Сказку! – повторил Тит, и был похож возглас его на вздох. – Сказку!

– Ну да, сказку, – продолжал Мелетий, радуясь, что хоть это признание встречено юношей тихо. – Как же иначе? Сказка для страждущих и жаждущих. А может быть, и всего только причта: дескать, каждому на роду свое Беловодье написано, ходи и ищи. Найдешь твое счастье. Не найдешь – пеняй на себя, что плохо искал. Да ты не огорчайся, найдешь, чай, еще!

Он пожалел парня и улыбнулся ему виновато. Тит отнял голову от волчка и разгладил затекшие рубцы на скулах.

Казак, докуривавший позади папироску, встал и поддержал посетителя.

– Да, пора уж, пора! Поговорили – и будет. Идем.

Тит не стал спорить. Казак захлопнул, створку волчка и сказал с сожалением:

– Да что же ты не съездил его ни разу? Лезет, говорю, кулак-то. Ведь скрозь волчок, чудак, разве нельзя? Эх, ты!

Он прибавил какую-то презрительную кличку и пошел впереди, указывая дорогу.

Двор был пуст. За воротами однако толпа не рассеялась; наоборот, увеличилась множеством новых зевак. Но интерес к Уйбе, лошадям и конокрадам уже иссяк.

Уйба с конями стоял в стороне. Возле него оставался только седой киргиз с прокопченным лицом, водивший по степям новоселов. Казалось, знакомство их уже обращалось в дружбу. Лоснящиеся коричневые лица собеседников были веселы и счастливы, точно только-что обменялись они поразительными и приятными известиями.

Разумеется, этого было очень мало для того, чтобы обратить на себя внимание Тита. Он был потрясен свиданием и плохо видел. Двинувшийся навстречу ему Уйба беспечной веселостью своей разве и мог только напомнить о легкомысленном бегстве из дому и безнадежном странствовании в горячих степях.

– Уйба, Уйба! – с горьким отчаянием упрекнул его казак. – Как же ты клялся мне, что знаешь дорогу в Беловодье? Как же ты клялся, что есть такая страна?

Упреки были оскорбительны, но киргиз имел дело с хозяином и не мог ответить большей резкостью.

– Разве я нарушил клятву? – сурово спросил он, пятясь назад в знак удивления. – Разве я обманул тебя?

– Но ведь ее нет, Уйба! Все это сказка, Уйба!

Киргиз отступил еще на один шаг в знак совершеннейшего недоверия к словам хозяина.

– Как ты можешь судить об этом, – сказал он, – когда мы еще так далеко? Или ты видишь, как твой бог, за тысячи верст?

Тит растерялся. Уйба, отвечая, был более похож на спрашивавшего и, спрашивая, походил более на хозяина, чем на проводника.

– Я виделся сейчас с ними, – бормотал Тит, смущаясь, – они обманули нас, Уйба!

– Разве я не говорил тебе, что они лгуны и обманщики? – возразил киргиз. – Но разве, если твои гости лгуны, можно сказать, что и я лгун? Да разве я один бывал в тех местах? Вот казак, – указал он на седого киргиза, – вот старый, храбрый Баскур, который знает и степи и горы, как умный конь свои пастбища. Спроси его, – продолжал он, грозно наступая на хозяина, – спроси его, который провожал туда сотни твоих сородичей! Или и он не знает тех мест, по которым водит свои караваны?

Уйба рассмеялся. Киргиз, доселе молча прислушивавшийся к пререканиям хозяина с проводником, почел нужным выступить вперед.

– На востоке в горах есть только одна страна, где живут твои сородичи, – заявил он, – и немногие знают проход в горы, среди ущелий, наполненных облаками. Но вести о привольной жизни разносятся быстрее ветра. Что же тут удивительного, что они дошли до тебя? Почему же теперь ты вступил в спор с Уйбой, который частно ведет тебя к цели, когда ему не осталось и месяца пути?

Тит глядел на него, не понимая.

– Месяц пути? – переспросил он, с горечью. – Какого пути? Сказую еще раз: был я обманут. Дьяволовым попечением, а не божьей волей мы шли…

Он был охвачен раскаянием и продолжал, обличая и казнясь, искать объяснений попустительству господа и властвованию дьявола.

– В наполненном чреве нет ведения, – кричал он. – А мы шли без поста, во грехах, и вот являет господь теперь волю свою… И я покорюсь. Некуда мне идти! До какого же места, – спросил он гневно, – начел ты нам месяц пути? Не до огненных ли печей адовых и котлов кипящих, где место мне уготовано? О, господи!

Он закрыл лицо руками и припал к теплой шее коня, подобравшегося ласково к хозяину. Киргиз, мало смущенный речью, в которой он ничего не понял, кроме вопроса, ответил радушно:

– До жилья твоего дяди, хозяин, считаю я месяц пути.

– До жилья дяди? – отшатываясь от коня, переспросил Тит. – Какого дяди? Где дядя? Откуда знать тебе моего дядю?

Киргиз покосился на Уйбу. Тит осыпал его упреками за неистребимую страсть к болтовне. Уйба их вынес с холодным спокойствием. Но лишь только прервался на мгновение поток их, как он вторгся в разговор.

– А, хозяин! – кричал он. – Теперь дай мне сказать тебе новость. Довольно уж я наслушался твоих, пустых, как выеденное яйцо. Вот он, Баскур-бай, который водил караваны твоего длиннобородого дяди в Чугучак! Он доведет тебя хоть до самых ворот усадьбы, которую ты ищешь! Скажи ему, Баскур-бай скажи. – обратился он умоляюще, к киргизу, – скажи, прошу тебя, бай!

Баскур подтвердил, что водил караваны Кафтанникова в Чугучак и с закрытыми глазами найдет дорогу к дубовой усадьбе на Бухтарме.

– Большой человек твой дядя, сказал он почтительно. – Пойдешь к нему жить, сам станешь большой и богатый, как он.

Тит оборачивался от Уйбы к Баскуру, от Баскура к Уйбе. Он искал знак, которому мог бы верить, как божьему знамению. Но ничем, кроме как коричневой кожею, сожженной в степи, да узкими глазками, зорко видевшими вдаль, не могли они свидетельствовать перед ним о справедливости сказанного.

– Вот до какого места остается месяц пути, – сурово докончил Баскур. – Так если ты не раздумал, я доведу тебя туда за стоимость двух лошадей, не более, как водил я не мало русских… О другом Беловодьи не слыхано в наших краях, пройди хоть до самого солнца на восток! – прибавил он сухо, дивясь странному поведению хозяина и холодности, с какою он принял необычайную новость.

Тит слушал его, но прежде, чем отвечать нежданному вестнику, он поторопился перемолвиться молитвою с тем, кто послал его. Он перекрестился широчайшим, похожим на взмах цепа, кулугурским крестом и улыбнулся господу. Теперь он был убежден, что и обиравший станичников самозванный епископ со своим длинноруким прислужником, как ранее Уйба, а теперь Баскур, – все были посланы ему господом-богом, неустанно хлопотавшим о том, чтобы молодой казак добрался до белых земель благословенной страны.

И, возблагодарив господа, он стал торговаться с Баскуром.

Глава девятая
ВЕЧНЫЕ СТРАННИКИ

 
Страшна ты, роковая сила
Нужды и мелочного зла!
 

Никитин

Кабы я встала, я бы до неба достала.

Загадка

Караван Баскура составляли угрюмые переселенцы, тюками бесформенного сырья громоздившиеся на медленных русских телегах. То были остатки симбирской деревни, сведенной на нет голодом и становым приставом. Часть ее осела под Оренбургом на «горькой линии» крепостей, но большинство в сорок семей, просидев на земле два года, двинулось дальше.

В Кокчетавском уезде, где только что начали отводить участки выходцам из России, мужикам удалось найти свободную степь, где на сто километров кругом нельзя было встретить ни одного хутора. Здесь, показалось им, нашли они белые земли, где не было ни попов, ни помещиков, ни урядников, ни становых.

Они выбрали старостой самого упрямого мужика, который и теперь шагал след вслед за Баскуром, командуя телегами и людьми, и стали пахать степь.

Места были удачные. Урожаи дивили пахарей, и в два года выросла в степи на тысячелетней целине новая деревня. Сорок семей удвоились плутающими беженцами из России. Староста не отказывал никому. «Садись и живи!» – говорил он.

Трое старейшин затем отводили новоселу участки для усадьбы, огорода и пашни. Каждый ведал свою часть и ею распоряжался. Новосел набирал в долг для хозяйства скот и инвентарь и осенью расплачивался с процентами в пользу мирской казны.

На третий год в богатое село, росшее с изумительной быстротою и богатевшее с угрожающей поспешностью, прислано было начальство. Оно немедленно затеяло ряд дел по размежеванию, по признанию права владения, по устранению неправильно приписанных к обществу обывателей и по постройке каменного храма на месте деревянной часовни.

Упрямый староста, прозванный за крепкость Василием Кряжем, погрузился на телегу, сжег свою избу и выехал в степь. За ним вышло еще восемнадцать семей, всего около шестидесяти человек, со скотом, птицею и оборудованием. Остальные вышли их провожать. То были незабвенные проводы.

– Плакали курицыны дети, горькими слезами плакали, а не пошли с нами! – злобно стуча костылем по мягкой дороге, рассказывал теперь этот Василий Кряж новым людям, приведенным Баскуром, шагая рядом с их долговязой арбой. – Не пошли. В колокола велели бить погребальным звоном. «Себя, говорят, хороним, Василий Иваныч. Знаем, что без тебя будет, знаем, на что остаемся». «Что же, говорю, в последний раз вас спрашиваю, с нами идете или не идете?» «Сыты, говорят, стали мы, Василий Иваныч, не можем подняться, пуза висят». «А, говорю, пуза свои жалеете, ну так лопай вас становой, туда вам и дорога, на то вы и нужны»…

Осенью Кряж отстраивался уже верстах в двухстах от Атбасара на нетронутой целине. Тут не было ни проезжих дорог, ни караванных тропинок километров на двадцать кругам. Поселок укрыли в лощине, обсадили ветлами сплошь так, что выросла в два года непролазная чаща, но на третий год и за зеленой стеной отыскали начальники нигде не значащийся поселок.

– А, самовольничать? – орал на мужиков дорвавшийся до незаконного хутора станичный атаман, размахивая нагайкой над головой старосты. – Не платить податей? Не признавать власти, от господа бога данной? Мерзавцы! Все снесу, с землей сравняю. Кто зачинщики – выходи!

Так как зачинщиков не оказалось, то атаман, сопровождаемый десятком казаков, проскакал взад и вперед крест-на-крест собранную на самовольной улице толпу. Он выбил глаз парню, перебил переносицу женщине, проломил головы двум мужикам и рассек ухо девушке. Затоптанных ребят никто не считал.

Затем он приказал старосте явиться к нему в Атбасар за книгами, печатями и документами и привезти тысячу рублей штрафу за неплатеж податей и самовольную жизнь.

Срок для явки был назначен молниеносный: ровно двадцать четыре часа. Но и этого срока оказалось достаточным для того, чтобы Кряж поднял с земли одиннадцать семей, которые в ночь погрузились на дожидавшиеся под навесом походные телеги, и двинулся в путь, в сторону от следов, оставленных на дороге казацким атаманом.

Плутая по степи два месяца, упрямые симбирцы должны были зазимовать в старых киргизских кстау. К весне их осталось не больше половины; остальные поумирали, поразбежались, повозвращались на старые места.

– Вот видишь, – указал Кряж на следовавшие за ним телеги, – что нас осталось? Пять семейств в восьми телегах – двадцать четыре человека. Весну мы опять плутать начали было, да хорошо вот – Гирасим Кривой-то вот как-раз надоумил взять киргиза, чтобы довел нас куда следует… Вот он и ведет нас теперь, слышь, в белые эти земли, где уж мы сядем, верно, крепко. Да хороший попался киргиз, вишь ты, пособие нам выхлопотал, по семнадцать рублей на семейство. Спасибо. Половину себе взял, да не жалко. Мы и подойти бы к станичному за эти деньги не взялись, а он с самим атаманом все обладил.

– Это не с тем ли, который вас нагайкой крестил? – спросил Тит.

– Нет, давно уж другой, говорят. Того-то где-то на расправе прикончили. Лют уж был очень. Как таких жалеть?

Баскур встретил плутающих крестьян в степи на пути в Атбасар. Они увязались за стадами, которые гнал на ярмарку руководимый им киргиз; они отчаялись уже каким-нибудь другим способом выбраться из спаленного зноем степного океана.

Он выслушал печальную повесть о странствованиях несчастных и сговорился с ними о плате, пообещав водить их до тех пор, пока они не одобрят выбранных им земель.

– Вот и ходим так-то девятый год, – подсчитал в заключение неугомонный староста странствующей деревни, – девятый год. Растерялось много нас. Коренных-то нас, которые то есть из-под самого Симбирска с нами все девять лет ходят, всего человек девятнадцать. А остальные пристали. Вот женщина-то идет позади всех, видел, что ли? – спросил он. – В степи подобрали. Помирала совсем, да оходили. Ну, а в разум так и не вошла…

На привале Тит увидел, как к зареву костра из черной глубины поля подобралась эта женщина. Она долго и пристально рассматривала новых людей: Таню, Уйбу, Тита. Опершись на длинную сучковатую палку, она глядела в упор то па одного, то на другого и не переставала шевелить губами. Тит подозвал ее и спросил, что ей нужно.

Она усмехнулась и покачала головой.

– Не тебя ищу, не тебя… пробормотала она, – Не тебя. Что испугался? Я того рыжего ищу, рыжего, с хвостом…

Таня укрылась за сипну мужа. Глаза женщины сияли безумием. Она с бессмысленным шёпотом шла на людей, не замечая костра. Огонь не остановил се.

Она наступила ногою на раскаленные угли, продолжая всматриваться и шептать. Таня взвизгнула и закрыла глаза. Уйба подскочил к женщине и сдернул ее с костра. Запах зауглившейся кожи остался в воздухе, но она не замечала боли.

– Не он, говорю, – отталкивая Уйбу, проворчала она, – не он. Что испугались?

– Иди, старая, спать! – раздался возглас из ночи, и к пламени костра приблизился Баскур, обходивший свой караван. – Иди!

Женщина послушалась и отошла, исчезнув во мраке.

Она ходила быстро и крадучись, появляясь то тут, то там возле огней со своими безумными, ищущими глазами.

– Не бойтесь ее, – предупредил Баскур, – она ничего не сделает. Я знаю ее с тех самых пор, как в нее вселился злой дух…

– Давно это было? – вежливо осведомился Уйба, интересуясь новостью.

– Десять лет! – ответил Баскур.

– О, десять лет!

– Да, десять. Ее знают в степи все казаки, все русские поселки. Она ходит и зимой и летом взад и вперед, и если бы злые духи не помутили в ней разума, она знала бы степь лучше каждого из нас!

Баскур оглянулся, прислушиваясь, и шёпотом досказал:

– Она отстала от своего каравана однажды и вот десять лет ищет мужа и детей в степи. Сначала она могла еще говорить, что с ней случилась… Лет пять я ее не встречал и вот увидел с этими русскими такой, как есть! Спите спокойно, – любезно пожелал он, – в степи много горя и зла, но они ходят далеко от моего каравана!

Он усмехнулся и отправился продолжать свой обход.