Текст книги "В поисках Беловодья (Приключенческий роман, повесть и рассказы)"

Автор книги: Вячеслав Шишков

Соавторы: Лев Гумилевский,Михаил Плотников,Г. Хохлов,Георгий Гребенщиков,Александр Новоселов,Алексей Белослюдов
сообщить о нарушении

Текущая страница: 23 (всего у книги 32 страниц)

– Бес никак на хвосте эти вагоны таскает, – сказал я Максимычеву, а Максимычев в это время что-то смотрел вниз под вагон.

– Эй, смотри, чем действует! – закричал он. Я подбежал к нему и спросил: – „Где?“– „А это что?“ Действительно, за передний вагон внизу пристроен был широкий ремень, который тянет вагоны на гору под землею, а другие вагоны этот же ремень спускает напротив вниз, по другим рельсам. Но чем же тянет кверху этот ремень? Не иначе – машина, которая работала посредством ремня.

После этого мы нашли русское консульство и обратились к секретарю, который спросил у нас заграничные паспорта. Мы их ему подали. Он просмотрел паспорта и спросил нас: когда думаете выехать из Константинополя? Мы рассказали, как в таможенстве у нас отобрали револьверы. – Да вам не нужно было брать револьверы с зарядами, сказал он. – Их надо было оставить на пароходе, явиться к нам и заявить. Тогда я послал бы гаваса, который без препятствий мог пронести их сюда, или уж нужно их спрятать подальше. – Мы не знали, Ваше Высокоблагородие, о такой строгости, – ответили мы, а то могли бы их спрятать так, что при обыске не могли бы найти. – На следующее время так и делайте, улыбаясь сказал секретарь, – а теперь ваши паспорта вас оправдают; 8-го числа приходите к нам в консульство, мы дадим вам дескире (турецкие билеты), с которыми вы можете разгуливать по Турецкой державе.

Поблагодарили мы его за добрые предлоги и пошли обратно на подземельную дорогу. Вскоре дан был свисток, и вагоны полетели вниз, под землю, словно в какую пропасть. „Ну, вот, теперь летим как в тартар, сказал я. Если бы так на первый раз эти вагоны потащили нас вниз, наверно мы устрашились бы. А теперь, хоть и вниз нас тянет, – не страшно”. Пока продолжали между себя этот разговор, вагоны выбежали на свет и приостановились. Слезли мы с вагонов и пошли пешком в Андреевское подворье.

На Андреевском подворье нам сказали, что в 12 часов того же дня султан турецкий будет осматривать войска. Мы пожелали видеть высочайший смотр: разыскали себе вожака из русских, Киевской губ., с давних лет за границей бродяжничающего, который привел нас на плац-парад, где выстроен дворец. Среди дворца раскрашенная, большая и высокая мечеть. Ворота во дворец в это время были растворены, вокруг дворца и на плац-парадной площади довольно было жандармов, которые строго следили за каждым движением густой массы зрителей. Мы с Максимычевым пробрались вперед и вознамерились войти во внутрь дворца, но в воротах жандармский офицер нас приостановил, но не арестовал, потому что мы скоро догадались, дали вилка и скрылись в густую массу народа. Тут подошел к нам турок и занялся с нами разговором: „А, русска, – русска, – я Харьков был". – „Зачем в Харьков ты ездил?" – спросили мы. – „Осман-паша – плен, плен, твоя был Скобиль, Курка (Гурька), ты был Курка?" спросил он, указывая на нас. – „Был, ответили мы ему, турка гонял, гонял“ (показывая ему признак рукой). Турок переводил другим туркам наши речи, и они начали на нас смотреть недобрыми взглядами. Вожак заметил: „Берегитесь! Что вы с ними разболтались! Они вас убьют, и мне с вами не уйти".

В это время подходили конные войска, в каждом полку играла духовая музыка; за конницей, по извилистым улицам, тянулась пехота, колыхалась, как трава; черные мундиры, на головах надеты красные фески с черной кистью. Также при каждом батальоне духовая музыка.

Остановились войска при своих местах. Затем подъехала карета на тройке серых лошадей, из которой вышел молодой, лет 16-ти господин, среднего роста, с широкими плечами и висячими эполетами. К нему подбежали два чиновника, взяли его под руки и пошли с ним к генералам (это был сын Османа-паши). Между войсков оставлено было место, как улица, по которой проезжали 12 красивых карет. Кто сидел в этих каретах – заметить было нельзя, но говорили зрители, что в каретах проезжали султанские жены, которые и въехали во дворец. После карет, этой же улицей проходили до 200 генералов, с золотыми блестящими эполетами, груди изувешены орденами. Они вошли тоже во дворец.

Затем азан (муэдзин?) влез на возвышенное место мечети и заорал во все горло: „Алла-акпер!“. Перекричал ли он все, что было нужно, или перехватило ему горло, только скоро он с высоты скрылся. После чего на этой же улице появилась вновь карета, от лучей солнца блистало на ней золото. Сажень на 15 впереди кареты ехал всадник на белом коне (кто именно – не знаю), а в карете ехал тихим шагом человек средних лет, нежного лица, с черной окладистой бородой. Это был турецкий султан. Султан здоровался с стоявшими по обеим сторонам войсками. Духовые музыки непрерывно играли, и въехал во дворец, вылез из кареты и вошел в мечеть. Более смотреть нужным мы не сочли и пошли обратно в подворье.

6-го июня вышел я на пристань Золотого рога и сел на одном прекрасном месте; подошел ко мне лет 30-ти человек, который поздоровался со мной на русском наречии, сел со мной рядом и сказал: „Видится– ты российский?" – „Да, а ты кто?" спросил я его. – „Я – грек", ответил он мне. – „Где же ты научился говорить по-русски?" – „В Елизаветграде я 8 лет жил".

Я стал воображать мысленно, о чем бы мне с этим человеком поговорить и чего спросить.

– За Золотым рогом, на берегу морского пролива какие прекрасные и высокия здания. Это не дворец ли турецкого султана? – спросил я. – „Нет, это дворец был древних греческих царей, это самая древняя столица Царьград, в этих зданиях находился царь Константин. Этот город обнесен кругом тремя высокими стенами, чрез каждые 25 сажень выкладены высокие барбеты по край последней стены, кругом обрытой канавой в 6 сажень ширины и 3 сажени глубины; берега канавы сверху до низу выстланы мрамором, чтобы не осыпался берег в канаву, а в канаву напускалась вода".

– А теперь в этих высоких зданиях кто проживает? – спросил я.

– В одних зданиях турецкий монетный двор, а в других – соблюдаются умерших султанов жены.

– Это как же соблюдаются султанские жены – живые или мёртвые, мне что-то непонятно? Пожалуйста, расскажи, чтобы я понял.

Улыбнулся мой собеседник. – „Наверно ты о султанских женах ничего не слыхал, поэтому тебе непонятно. Ну, послушай-ка, я тебе расскажу: турки вероисповеданием магометане, или сказать: мусульманы. У них в году соблюдается один месяц поста, этот пост бывает не всегда в одних числах, но на каждый год отступает дней на 10, и поэтому магометанский пост может бывать летом и зимою. Пройдя их пост, тут бывает у них праздник и празднуют три дня. В этот праздник султан турецкий каждый год и женится.

– Как же он женится: содерживал пост, когда же он успел сватать, да притом еще нужно было приискать невесту, – возразил я.

– Ты погоди, погоди, не торопись, я тебе все расскажу по порядку, не перехватывай, пока я не кончу рассказ.

– Ну, пожалуйста, извините, теперь я буду молчать и слушать от тебя, – сказал я.

– Вот к этому празднику султану приготовляют дюжину шестнадцати лет красивых и знаменитых девиц, одним словом, писанных красавиц. Да это случалось и у греческих царей, может быть и вы историю читали: как Филарета Милостивого внуку выбрали в числе других девиц в супружество юного царя и, когда девицы были представлены к царю, то выпало счастье на внуку Филарета, ее признали достойной быть супругой императора. Подобно тому и турецкому султану к этому времени представляют красавиц, разумеется, одна другой превосходнее. И вот на каждый год султан по одной девице берет за себя. В течение своей жизни иной наберет их несколько десятков, а придет время, султан помрет. Вот эти-то жены и запираются в Константинов дворец безвыходно, под строгим наблюдением караула, как преступницы.

– Скучно же и тоскливо положение ихней жизни, сказал я. Иная останется 16–17 лет и должна проводить всю жизнь в мрачных угнетениях. Плохо женам, оставшимся после его смерти.

– Некоторым случается и осчастливиться, – ответил он.

– Каким же случаем?

– А вот каким: за великие услуги какого-нибудь генерала иногда награждает их султан своими женами, и этот генерал считается великим счастливцем.

– А дарить-то, я думаю, которая самому мерзит! – сказал я.

– Не иначе так, как русские говорят: что самому не гоже, то тебе Боже.

Хотел я спросить еще кое-о-чем, да подошел к нам какой-то господин, и они от меня ушли на базар, а я вернулся на свою квартиру.

7-го июня, в день недельный, мы пошли на место, называемое турками Балыклы, где построена греческая церковь, называемая Балыклынская. Эта местность за Золотым рогом. Перешли богатый мост, версты три шли пешком, 25 минут ехали по железной дороге и проходили через крепость царя Константина. Не мало удивлялись мы укреплению крепостных стен и высоких барбетов, которые лет 5 тому назад от землетрясения полопались, и обозначаются на стенах и барбетах большие щели, отчего должны местами рушиться. Предание о Балыклах слывет такое: весною 1453 г. огромное турецкое войско (около 250 т.) под предводительством самого султана Ахмета Муратова[38]38
  Магомет II, Завоеватель, сын Мурада II-го.


[Закрыть], двинулось к столице Византии (Царьграда). У турок был большой флот и громадная артиллерия. Особенный страх наводила „Ахметова пушка", которая стреляла каменными ядрами весом около 35 пудов.

Цареградским императором в это время был Константин XII-й. Он сделал все, что возможно было, для спасения столицы: укрепил стены, напустил вглубь канала воды, запер гавань цепью. Ахмет, по невозможности прорвать цеп, заграждающую путь в гавань, приказал перевести туда корабли по доскам, намазанным салом. Тогда началась осада Царьграда и с суши, и с моря. Не смотря, однако-ж, на это, греки около двух месяцев геройски отражали нападения страшного врага. 29-го мая, при первых лучах восходящего солнца, турки повели общий приступ, греки дрались с мужеством отчаяния. Сам император Константин подавал пример храбрости и самоотвержения. Наконец, император, утомленный битвой, вознамерился подкрепиться хлебом-солью. Обед ему был приготовлен у источника (раньше слепым открытого). Когда подали ему на сковороде жареную рыбу, в это время прибежал один воин с битвы к императору и объявил ему, что турки пробили стены. Император не хотел верить: „как невозможно жареным рыбам ожить на сковороде, так и туркам пробить наши крепкие стены". И вдруг три рыбки встрепенулись со сковороды и упали в источник. Тогда император уверился, перекрестил свое лицо крестным знамением, выскочил из-за обеда и сел на коня, на котором, как птица, полетел к градским воротам. В ворота уже вошла часть турецкого войска. Император на всем скаку рубил врага, турецкие воины падали с коней, как от помохи[39]39
  Помохой называют на Урале сухие туманы, очень вредные для несозревших хлебов.


[Закрыть] не созрелая пшеница. На подкрепление туркам вышел знаменитый визирь с своей дружиной. Константин ударил своей могучей рукой и разрубил визиря до седельной подушки, отчего дружина и турецкие воины сильно устрашились и обратились в бегство. Константин со своими воинами гнали их, рубили и кололи до Золотых ворот. Но из ворот напротив им выступали турецкие свежие войска из янычар. Напрасно Константин старался остановить их своей острой саблей. Один воин из сильнейших арабов копьем пронзил Константина в сердце, отчего Константин наклонился на переднюю луку седла. Турки не дали ему свалиться с коня, подхватили и представили к Ахмету.

По убиении Константина, греки оробели и побежали. Тогда началось истребление христиан и разграбление города, что продолжалось три дня.

Так пала древняя Византия. Ахмет Муратов сделал Константинополь своею столицей), и вскоре турки покорили остальные части греческой империи и образовали обширное государство, которое было грозой в то время для всей Европы. Но в настоящее время Турция сильно ослабела и обеднела: по городам, кроме Константинополя, в войсках на кухнях варят солдатам, вместо говядины, жидкий изюм с примесью риса или сарачинской крупы; мундиры на солдатах все в заплатах, на самих нападает повальная чесотка, как в сухменные и голодные года на скотину.

Вход в Балыклынскую церковь через источник Балыклы, у которого устроено подобие молельного дома. На восточной стороне стоит множество образов, на западной источник быстро истекает в бассейн, выложенный белым мрамором. Около родника, на высоте от воды аршина два, стоят два больших таза, искусственно выделанные из Белого мрамора. Приостановились мы и взглянули в источник, в котором даже и воду не ясно было видно, и зашли в церковь, где началась уже обедня в присутствии епископа. В церкви по всей стене стоят кресла, прикрепленные к стене, на которых сидят греки, пришедшие к обедне. Некоторые стоят, но только большая часть прихожан имеют на головах турецкие фески. И даже когда прикладываются к напрестольной иконе, и тогда фесок с головы не снимают. По всему – обычай этот имеют с прежних времен.

По окончании обедни греки поголовно пошли к источнику, у которого приставленный человек черпает воду и наливает в эти два таза, у тазов также два человека. Народ подходит к ним, они черпают каждый из тазов и подают подходящим, которые ее пьют и умываются. Мы подошли. Я наклонился и стал смотреть пристально в родник, увидал одну рыбу величиной вершка в 3–4. Эти ли сохранились рыбки, которые у Константина со сковороды прыгнули в родник, или уже иные – сказать не могу. О рыбках же Константиновых передают так: одна сторона белая, а другая ожареная тёмно-красная. Этого я не заметил (да и то рыба взошла сверх Белого мрамора, который на 1/2 арш. под водой, а в средине родника совсем бы не увидал).

8-го Июня втроем мы пошли в русское консульство за свидетельством (дескире). Секретарь консула приказал писарям изготовить при дескире, передал их нам и приказал с ними обратиться к турецкому правительству. Мы немедленно отправились в Стамбул. В дверях правления стоял турок, который потребовал за вход в правление деньги. Мы следуемые (!) за вход деньги ему уплатили, взошли по ступеням на второй этаж в турецкую канцелярию и подали бывшие при нас от консула удостоверения. Нам приказали обождать в обширном помещении, где находилось множество разных наций народа. Подошел к нам один человек в турецкой феске и вступил с Барышниковым в разговор, спросив: какой губернии? „Мы уральские казаки, а ты кто?" – спросил Барышников. – „Я крымский татарин", ответил он. – „А по какому делу ты находишься здесь?” повторил Барышников. – „Так, по своему делу". В это время вышел из канцелярии писарь, дал знак нам рукой, чтобы один из нас вошел в канцелярию, но мы не поняли, потому что турок вместо того, чтобы манить нас к себе, – руку обратил ладонью от себя прочь и махает рукой вниз, только у руки пальцы подгибает к ладони (в Турции такой обычай). А мы, вместо того чтобы подойти к нему, подались назад. Турок видит, что мы подвигаемся назад, еще сильнее начал махать рукой вниз. Мы поняли так, что он приказывает нам сесть, и сели среди народа. Турок подошел к нам, взял меня за руку и потарабанил в канцелярию. Здесь председатель спросил меня на турецком наречии: „Можешь говорит по-турецки?" „Никак нет", ответил ему я. Тогда он приказал найти переводчика. Мы указали на крымского татарина, но татарин объяснил, (будто) по-русски говорить не знает. Что заставило его отказаться от русского языка – не знаю.

Писарь отыскал переводчика из черногорцев, и мы опять вошли в канцелярию, где через переводчика спросили меня: „Что вы за люди?" – „Русские". – „А фуражки, которые на себе носите, какая это форма?" – „Казаки Уральского войска”. —„Значит, что вы военные?" – „Никак нет, по выслуге уже лет". – „Почему же на вас форменная фуражка?" (а сам быстро смотрит мне в глаза). – „У нас в Уральском войске казак всю жизнь форму не покидает". – „Какое вероисповедание?" – „Христианское". – „Чем занимаетесь в своем месте?" – „Занятие наше рыболовство и хлебосевство". – „Для чего выехали за границу и куда едете?" – „Едем на поклонение святым местам и мимоездом желаем побывать в Афоне, в Салониках, Смирне, на о. Кипре, в Иерусалиме." Чиновник выслушал и приказал приготовить для нас дескире. Писарь вынес дескире в коридор и при выдаче их нам сказал: „аша, аша". Мы не поняли его, стали искать упомянутого черногорца для объяснения: вполне ли окончены наши дескире или нужно с ними еще к кому обратиться. Черногорец не успел сказать нам единого слова, как подошел полицейский, высылает нас и кричит: „аша, аша!" Вышли мы из коридора, спустились по ступеням вниз, держим дескире открыто в руках. В нижнем коридоре один турок взял у меня из рук дескире и пошел с ними в канцелярию в нижнем отделении. Мы за ним, не отставая ни на шаг. В канцелярии подписали, приложили печати, взыскали с нас по мизету (1 р. 60 к.) и выдали нам билеты, и с теми (мы) пошли в свою квартиру.

10-го июня стали мы готовиться к выезду из Константинополя, но прежде нужно нам было выручить из главной таможни револьверы с патронами. Надумали мы послать за револьверами одного, и Максимычев пошёл в консульство. Секретарь из консульства послал с Максимычевым гаваса в главное турецкое таможенство. Гавас передал об нас чиновникам, что мы непременно сегодня выедем из Константинополя на греческом пароходе в Салоники. Из таможенство поехал с револьверами турецкий офицер вместе с Максимычевым на пароходе. – „А где твои товарищи?” спросил офицер на пароходе. – „В городе, а багаж здесь". Офицер потребовал три рубля денег и выдал Максимычеву револьверы и патроны, но Максимычеву с парохода на берег выезжать не приказал, а сам с гавасом уехал обратно на берег. „Что же теперь мне делать? думает Максимычев: —товарищи мои в городе ожидают меня с револьверами и не знают, что я на пароходе, через два часа пароход снимется, пойдет в путь и меня увезёт одного. Тогда я невольно должен разлучиться с товарищами навсегда. Нет, ни на что не посмотрю, уеду к товарищам. Что сделают мне турки? Резать ведь не станут?!” Он пригласил одного лодочника, срядился с ним и поехал к берегу. На пути встречает их араб и стал Максимычева обыскивать, но так как у него с собой ничего не было, то скоро араб его отпустил. На берегу в таможенстве в свою очередь осмотрели и также ничего не нашли. Пришел Максимычев в квартиру. „Что ты у нас совсем запропал?” – спросили мы. – „Меня, говорит, турки к вам не допускали. Немедленно нужно ехать нам на пароход: через час уже уедут". Мы взяли свой багаж и пошли чрез таможенство. При осмотре опасного для них припаса не оказалось. Пришли на пристань, наняли греческую лодку, на которой доехали на пароход.

IV

Мраморное море. – Сан-Стефано. – Дарданеллы. – Архипелаг. – Афон. – „Автоподы". – Салоники. – Новые затруднения из-за патронов. – Церковь Дмитрия Солунского. – Гробница и образ. – Сомнения по поводу славянской надписи. – Венчание в столовой подворья. – Церковь Великомученика Георгия. – Недоразумение с турецким паспортом. – Волокита по турецким присутственным местам. – Смирна. – Казачья слобода в Турции. – О росном ладане. – Город Хио. – Остров Патмос. – Родос.

В три часа пополудни 10 июня пароход снялся с якоря и взял направление по Константинопольскому проливу. В правой стороне, на европейском берегу мы увидели город Сан-Стефано, ознаменованный пребыванием в нем наших победоносных войск и заключением славного мира. Затем мы выехали в Мраморное море, где добывают приличный серый и белый мрамор, которым выкладывают в торговых городах пристани и выстилают тротуары, а также искусно выделывают фигуристые разнообразные посуды, комоды, столы, на кладбищах вырезывают памятники, кресты и проч. Пройдя затем Мраморное море, пароход остановился на короткое время в Дарданеллах.

Дарданеллы замечательны своими знаменитыми крепостями, устроенными на обоих берегах Дарданельского пролива, соединяющего Мраморное море с Архипелагом. На правом, европейском берегу пролива расположен порт Дарданеллы. На левом, азиатском берегу город Чинаклис, на месте, где в древности существовала знаменитая Троя, иначе Илион, а позднее город Кизик, в котором в VII веке пострадали за веру Христову девять мучеников; память их совершается 29 апреля. Города эти оба хорошо укреплены, высокие барбеты уставлены множеством нарезных орудий.

11 июня выехали мы в Архипелаг. Архипелагское море наполнено несколькими десятками островов, о которых упомянется ниже.

С полудня туманно завиднелись высоко-скалисто-обрывистые горы полуострова знаменитого Афона; в 5 часов вечера подъехали к Пантелеймонскому русскому монастырю, который построен на прекрасном прибрежии морском, дома о 3-х и 4-х этажах. По скалам и склонам горы Афона построены монашеские скиты; между скитов и монастырей, по обрывистым скалам, расщелинам зеленых пропастей устроены трудников хижины, к которым пройти очень трудно: нужно спускаться по крутым 200 ступеням, а к иным даже спускают пищу на длинной веревке. Ио склонам гор густо зеленится разной породы лес. Под Афоном, в море придерживаются разные морские животные: большие 10 фунтовые раки, морские „автоподы" (пауки), имеющие более дюжины ног, длиной по 5 четв. каждая, толщиной как человеческая рука; цвет имеют по грунту дна моря, поэтому в море увидать его трудно[40]40
  „Автоподами" автор называет очевидно спрутов или осьминогов (octopus vulgaris).


[Закрыть]. Когда человек кунается, „автопод" подходит незаметно и берет своей лапой человека за ногу, а другой лапой держится за дно моря. Человек, желая освободиться, берет его рукой за лапу, автопод хватает человека за руку; человек не может освободить руку, начнет помогать другой рукой, автопод третьей лапой хватает за другую руку, опутывая его лапами. И несчастный от автопода погибает в море.

Но всячески и человек достиг, как избавиться от опасной животины, а именно: когда автопод ухватит своей лапой за ногу, тогда вскоре рукой освобождение ноги делать не нужно; неторопливо осмотреть автопода и потом рукой взять его за оба глаза; тогда у автопода отнимается сила, он разжимает лапы и человек выкидывает его на берег. Больших морских раков афонские монахи употребляют в пищу; в особенности же автоподы монашеское лакомство: говорят, они очень вкусны. С нами вместе ехали из Константинополя афонские монахи и говорили нам, что-де и вы в Ильинском монастыре покушаете автоподов. Но нам все монастыри посетить не пришлось, так как у нас пароходные билеты взяты были на Салоники; поэтому мы автоподов не отведали и насколько вкус их приятен – не знаем.

У Афона мы были не более 4-х часов; пароход наш снялся в 9 часов ночи.

12 июня, в 11 часов дня приехали в Салоники (Солунь); на пароходе встретил нас монах Пантелеймонского афонского монастыря Герасим, который находится много лет в Салониках, сеет на монастырь хлеб, делает разные закупки, продает изделия трудников. С парохода мы сели к нему в лодку. „Нет ли у вас каких подозрительных вещей?" – спросил нас Герасим. – „Есть при нас по револьверу и по 50 патронов". – „Ох, Боже сохрани, – найдут! Это очень опасно. Прошлый год проезжали русские два офицера, при них найдены были револьверы. Затаскали этих офицериков, право слово замотали, да спасибо русский консул защитил их. Ох, дело неладное! На кой вам их?" – „Отец Герасим, а офицеров турки не повесили?" – спросил Максимычев. – „Да повесить не повесили, да я вчуже от печали хлеба не ел, и офицеры то даже робели." – „Не печалься, отец, нам турки дурного не сделают и револьверы при нас не найдут." – „Ой-ли! вы казаки, небось слово знаете?" – „Знаем, отец". – „Ну дай же вам Бог".

Подъехали к берегу, пошли в таможенство. Стража при обыске повытаскала все из чемоданов и сумок, но подозрительных вещей, по мнению ихнему, при нас не оказалось. Монах быстро смотрит на нас с радостью и удивляется, что револьверы, бывшие при нас, не найдены. Собрали мы все свое добро, уложили в чемоданы и подвинулись шагов пять вперед. Тут четыре человека приостановили нас и снова начали пересматривать вещи. На грех нашли у одного из нас патроны. „Ну, стой!" и несколько рук стали пересматривать и перетрясать все, до последнего махра, но револьвера и патронов более найти не могли. Спрашивают нас по-турецки: „Где у вас револьвера?” – „Нет ничего у нас“, отвечаем по-русски. Стража показывает нам патроны, просят у нас револьверы. Мы как будто совсем не понимаем, чего от нас требуют. Стражи смотрят один на другого, пожимают плечами, затем приказали прибрать нам свои вещи, чего только мы и ожидали. Поспешно свои вещи шиворот на выворот потискали в чемоданы, но найденные при нас один комплект патронов, книжки и бумаги стража оставила к дознанию, что в них написано. Также взяли бывшие при нас турецкие дескире и сказали нам: при отъезде из Салоников деескире получите обратно.

После этого мы пошли в гостиницу и поместились на 3-м этаже, недалеко от столовой. Того же числа отыскали переводчика и в три часа пополудни пошли мы к гробнице мученика Дмитрия (Солунскаго).

Устное предание о церкви Дмитрия Солунского между народов передавалось так: когда турки приступом взяли город Салоники и пытались войти в церковь, где сохранялась гробница мученика Дмитрия, то невидимою силою наказывались различно: умирали, лишались ума. Отчего турецкое правительство вынуждено было принят осторожность и к входу Дмитриевой гробницы приставить стража, чтобы никого не впускать вовнутрь гробницы.

Пришли мы к Дмитриевой церкви (теперь обращена турками в мечеть). Вожак пошел узнать от турецкого монаха, который приставлен у дверей мечети, дозволят ли взойти христианам посмотреть гробницу мученика Дмитрия. – „С удовольствием; могут войти минут через 5“. Мы подошли к дверям, где ожидавший нас монах пошел вперёд. Мы, не отставая ни на шаг, шли за ним. В притворе мы повернули на левую сторону, в стене обозначилась пространная дверь. Монах отворил эту дверь, и мы вошли в какую-то темную комнату. Монах дверь затворил и запер. – „Что этот турецкий монах думает себе – не завел ли нас в разбойнический вертеп и не хотят ли нас ограбить?" Достал я из кармана ножик, раскладнул его и думаю: как только кинутся турки на нас грабить, так и всажу нож злодею в живот. Оглядевшись немного в комнате, стали мы видеть, что около двери стоят с десяток порожних бутылей; заметно было в них деревянное масло; в переднем правом углу подвешены не в уборе лампады, на полу лежит в рост человека высеченная из мрамора гробница; на крышке гробницы высечен четвероконечный крест. Монах достал три восковых тёмно-жёлтых свечи, зажег их от горящей лампады и прилепил к гробнице. Затем взял бумажный тонкий фитиль, висевший в углу против гробницы, вымерил в длину гробницы, завязал узел, помочил в масле и пережег от горящей лампады фитиль по узел, завернул в серую бумагу и подал нам. Потом достал висевший ликом к стене образ муч. Дмитрия и показывал нам. Очка образа 6-вершковая, обложена серебряной ризою, на иконе надпись славяно-церковная таковая: „Образ святого мученика Дмитрия". Этому мы немало удивились, так как местность Салоники принадлежала раньше грекам и письмо должно быть на образе на греческом языке, а не на славянском. Не два ли образа имеются в этой темной комнате: для русских поклонников турки может быть показывают на русско-славянском письме, а грекам на греческом.

Прекрасная бывшая церковь мученика Дмитрия построена из мрамора, и клеть с Дмитриевой гробницей находится давным-давно под властью сарацин. Всемогущий Бог за злодеяния наши попустил обладать святые места неверным народам. И как в этом месте признать святыню, – об этом предоставляю на обсуждение каждому читателю.

13 июня Максимычев напомнил нам, что нужно идти в таможенство для получения обратно взятых у нас бумаг и патронов, Когда Максимычев пришел в таможенство, то турки выдали ему книги и бумаги, но патронов не отдали, а, показывая на них, что-то говорили по-турецки. Потом пришел и переводчик, который тоже стал показывать на патроны и спрашивает: „Где? Где?" А слово „револьвер" видно, что запамятовал. Максимычев притворился, что не может понять. Наконец, толмач говорит: „Пушка где? Пушка где?" Максимычев указал рукой на крепостные барбеты, где стояло много орудий, и говорит: „вон пушка“. Чиновники турки засмеялись над его простотой, перестали теснить его насчет револьверов и с тем его отпустили, чего Максимычев только и желал, чтобы от них поскорее убраться благополучно.

В тот же день, т. е. 13 июня, в субботу, в 10 часов вечера расположились мы на ночной спокой, как вдруг послышалось пение молитвы. Мы встали, оделись и пошли; но вместо моления воскресной службы оказалось, что греческий священник в столовой венчал новобрачных. Среди столовой стоял стол, на столе три иконы. Священник водил новобрачных вокруг стола. Мы удивились, так как это было на второй неделе Петрова поста, да к тому же в субботу на воскресение. На другой день свиделись мы с Герасимом и сказали ему: „Как это в гостинице прошлый вечер было бракосочетание?” Герасим на это ответил: „в этом нет удивления и сомнения; в Греции обычай имеют венчать везде и во всякое время, и в гостиницах, в поле и даже без ведома отца и матери, только по согласию жениха и невесты. Каждая страна имеет свой обычай".

14 июня ходили мы в бывшую церковь великомученика Георгия, где сохранилась по краям купола древняя живопись. Признать лиц в точности невозможно, вид показывает, как бы священнический: руки держат по обе стороны ладони распростёртые, на главах венцов незаметно; между ними во многих местах изображены голуби. Это здание, построенное до Рождества Христова, было когда-то славное идолопоклонническое капище. По обращении Солунян в христианство оно обращено было в церковь великомученика Георгия. По взятии турками Салоников церковь обращена в мечеть. Какая это сохранилась живопись и для чего турки не загрунтуют ее – этого я определить не могу.

15 июня, в 8 ч. утра пошли мы в пароходное агентство, получили до Смирны билеты и пришли в турецкую таможню для получения своих дескире. Чиновник через переводчика сказал нам: „вас из Салоник выпустит нельзя, так как у вас дескире прописано на Салоники, а дальше не упомянуто, да к тому же обозначено, что вы турецкие подданные. Мы опять обратились к русскому консулу. Генерал Иларионов, консул, посмотрел наши дескире и сказал нам: „в дескире действительно написано, что вы турецкие подданные". – „Никак нет, Ваше Превосходительство, мы русские подданные, уральские казаки. Мы имеем заграничные русские паспорта”. – Просмотрев паспорта, консул приказал писарю написать, что в дескире ошибочно прописано: турецкие подданные… „Прошу дескире переправить и прописать, что они отправляются в порт Смирну". Писарь моментально приготовил (бумагу), с которой приказали нам обратиться к градоначальнику. Мы поспешно разыскали канцелярию градоначальника. Снаружи у дверей сторож потребовал за вход с нас деньги; мы не споря деньги сторожу уплатили и вошли в канцелярию, но градоначальника не застали, и писаря на наш вопрос ответили, что он придет в два часа пополудни. Ожидать до 2-х часов нам было невозможно: пароход снимется, отходящий в Смирну, и билеты наши пропадут, товарищ наш Барышников на пароходе уедет с багажом в Смирну без паспорта и без билета (пароходные билеты все находились у меня). Что оставалось нам делать? Спросили где квартира градоначальника, и отправились туда на извозчике, но к прискорбию нашему градоначальника в квартире не оказалось. Обратились мы вторично к консулу с известием о нашем несчастливом положении, и консул нас послал к генерал-губернатору, предполагая, что градональник будет у него.