Текст книги "Зеленый остров"

Автор книги: Вячеслав Бучарский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 16 страниц)

«И я ведь не монахиня, мне тоже хочется одеться всем на зависть, а еще – не раскладывать каждый вечер это ужасное кресло-кровать! – думала Зоя. – А уж Лариса была бы довольна, если бы мы с Ленкой уехали! Да и Алешка, пожалуй… Зато отец с матерью расстроятся! Для них Ленка – вся жизнь. Ах, да не в этом дело! Просто мы давно чужие люди – и ничего, Борис, ты уже не поправишь!»

– Поздно ты спохватился, Борис, – повторила Зоя.

– А, не может этого быть! – с досадой воскликнул Сушкин. – Я в это не верю! Ты просто не подумала, как следует. Ты подумай, я не буду торопить. Я могу прожить в вашем городе неделю, месяц – сколько будет нужно. А ты подумай!.. Причем вот что имей в виду: если ты этого типа… любишь… в общем, рассчитываешь на него, то совершенно напрасно. Зоя, я его видел пять минут, а понял насквозь. Я знаю эту породу… потому что сам, видимо, такой. Зоя, этот парень – настоящее дерьмо! Понимаешь, он самолюбивый и деспотичный дикарь. Такие типы, знаешь… бьют жен… в общем, ты подумай хорошенько, это для тебя сейчас очень важно.

– Насчет Сергея ты ошибаешься, – твердо сказала Зоя. И добавила: – Мне надо укладывать Ленку спать.

– Так… Ну, понятно, – произнес Сушкин. – Спокойной ночи, малыши, значит… Что же, иди укладывай нашу дочку спать. За меня не волнуйся, стеснять вас не стану. У меня отдельный номер в гостинице. Но ты все-таки подумай, Зоя. А завтра вечерком я опять зайду.

– Лучше не приходи, – сказала Зоя.

– Ну почему же!.. Я ведь только ради тебя… ради вас с Леной приехал. Я зайду. А ты подумай, подумай, не торопись.

– Я уже все решила, Борис.

– Ничего, все течет, все меняется… Завтра вечерком я вас опять потревожу…

Не торопясь, с достоинством Сушкин зашагал вниз по лестнице.

Вскоре после того, как Дягилевы поужинали и Зоя уложила дочь в постель, в дверь постучался Коршунков.

Он все-таки не вернулся домой, к матери, кружил и кружил по улицам поселка и вот, когда совсем уже стемнело, когда окна домов заголубели телеэкранным светом, решился еще раз зайти к Дягилевым.

В первые дни после сближения с Зоей Коршунков испытывал прямо-таки пьянящее чувство радости, когда видел ее, идущей по цеху. Глядя на нее издали, самодовольно думал: «Вот идет моя женщина. Студенткой была, в Ленинграде училась. А теперь – моя женщина!..» И уверял самого себя: «Пожалуй, женюсь на ней. Человек она скромный, не лезет с поучениями, образованность не выставляет. И вообще, как женщина!.. Заживем с ней душа в душу, буду воспитывать Ленку – пусть нам все завидуют!»

Но когда вмешалась в их отношения мать, от стройности, в которую привел свои мысли Коршунков, ничего не осталось. А теперь, с появлением бывшего мужа Зои, Коршункову все показалось еще более запутанным. Он попытался оценить ситуацию глазами Семена Лучинина и ужаснулся жалкости своей. По-ковбойски хладнокровный Лучинин в подобном положении лишь окинул бы соперника пронизывающим взглядом и без разговоров ушел бы от Зои. А она, конечно же, спохватилась бы, поняла бы, насколько возвышеннее ее любимый по сравнению с бывшим мужем. И умоляла бы о прощении. Только настоящий мужчина уходит раз и навсегда!..

Коршунков вспоминал других своих друзей-приятелей, парней, с которыми учился в школе, служил в армии, работал на заводе. Близких-то друзей у него не было, а приятели всюду находились. Могучий и ленивый Витька Титов. Болтун и весельчак Мишка Саулов. Любитель заграничного барахла и дисков, хитрый деятель Алик Четвериков. Нет, никто из них не рискнул бы свободой ради женщины с ребенком! Разве что блаженный Игорь Карцев. Но ведь он еще зеленый мальчишка!

«А может, у меня любовь?» – тревожно подумал Коршунков. Где-то он читал или слышал, что если человеку не удалось ни разу за всю жизнь полюбить по-настоящему, то такая жизнь вроде бы неполноценная. Однако во мнении приятелей Коршункова любовь была только увертюрой перед свадьбой. Сначала любовь, а потом, когда уже деваться некуда, женитьба. Только вот жениться Коршункову пока еще не хотелось – это он чувствовал отчетливо. И Зою вместе с тем терять не хотелось!..

– Как хорошо, что ты пришел! – обрадовалась Зоя. Она провела Коршункова в кухню, где в этот час никого не было, все домашние смотрели кино по телевизору. – Есть, конечно, хочешь. Сейчас я накормлю тебя котлетами с жареной картошкой.

– Спасибо, есть не буду. Поужинал у матери, – соврал Коршунков, невольно копируя интонацию Лучинина. – Ленка спит уже?

– Уложила.

– Не догадалась?.. Насчет отца?

Зоя даже побледнела.

– Ты что! Этого еще не хватало!

– А зачем он приехал?

– Говорит: за нами. За мной и дочерью.

– Ничего себе! – Коршунков мотнул головой. – Вспомнил, называется! Он бы еще подождал, пока Ленке восемнадцать исполнится – и приезжал бы к ней на свадьбу. Хорош папаша!

– А это тебя не касается, – спокойно сказала Зоя.

– Почему? – удивился Коршунков.

– Неужели тебе и это нужно объяснять?

– Мой отец, между прочим, платил алименты по-честному.

Зоя болезненно поморщилась.

– Разве в этом дело? – спросила она. – Я уехала – и все. А Ленка уже здесь родилась. Он сегодня ее первый раз в жизни увидел… Так что будем дальше делать?

– Я не знаю… – тоном безвинно пострадавшего человека проговорил Коршунков.

– Ну, тогда будем пить чай. Садись ближе к столу. Вот булка, масло – делай себе бутерброд.

14

Прислушиваясь к самоуверенной болтовне Валентины Сазоновой, Нина Федоровна скрытно усмехалась, жалея о том, что не стало у нынешней молодежи стремления к интеллигентности. Но с тех пор, как Валентина открыла Нине Федоровне существование контролера ОТК цеха мелких серий Зои Дягилевой, отношения между лаборанткой и старшим инженером сильно изменились.

Теперь Нина Федоровна обедать в столовую ходила только с Валентиной Сазоновой. Валентина, чтобы сохранять власть над гордой Коршунковой, экономно расходовала сведения о Зое и Сергее. И не упускала случай, чтобы, как она выражалась среди подруг, «куснуть эту мымру». Например, не так уж много знала Валентина про то, как училась и жила в Ленинграде Зоя. Но, рассказывая об этом, Валентина не жалела красок.

– Были в нашем классе и поумней Дягилевой девочки – да не поехали в Москву или в Ленинград – здесь в институты поступали. А эта выскочка бросила отца с матерью и нате вам, в Ленинград двинула. Даже не представляю, как она могла там поступить в педагогический… Только уж если не дано человеку возвыситься, он и не возвысится. На третьем курсе уже училась Зойка, когда связалась с каким-то проходимцем. И вот такая она дура, что из-за любви даже учебу запустила. Ну, а любовь, сами понимаете, какое дело. Пришлось Зойке в женскую консультацию наведаться, чтобы выяснить, почему месячных нет. А там, как насмотрелась плакатов про печальные последствия, испугалась еще больше. И с перепугу решилась рожать. А ее возлюбленный, этот кот в сапогах, когда узнал такое дело, пятки вперед повернул. Он тоже в институте учился и в общежитии жил. Только в другом институте, в политехническом, кажется. Тогда Зойка, чтобы привязать этого деятеля, комнату решилась снять. Да ведь за комнату платить надо. Небось в Ленинграде за самый темный чулан не меньше сорока рублей просят. А у нее откуда деньги?.. Зойка и вовсе на занятия ходить не стала, устроилась в «Союзпечать» – газетами на вокзале торговала. Тогда уж ее милому пришлось поджать хвост. Даже в загсе они зарегистрировались. Ходил он к Зойке поесть, переночевать. Только недолго. Через два или три месяца уже развелись они. А Зойка-то в положении!.. Скоро брюхо у нее такое стало, что и работать уже не могла. Вот и вернулась домой – к папе с мамой. Подарочек ленинградский им привезла… Так и живут все вместе в двухкомнатной квартире. Уж Лариска ее ненавидит – прямо съесть готова. Это жена Зойкиного брата. А Зойке-то деваться некуда, помалкивает. Да только от кавалеров, как теперь сами убедились, не отказывается!..

Такой рассказ не мог не убедить Нину Федоровну в том, что Дягилева – женщина самостоятельная и довольно решительная. Но из-за особенного отношения Нины Федоровны к Дягилевой любое достоинство Зои казалось ей недостатком. Нина Федоровна была уверена, что умная и коварная Дягилева просто умело маскирует свою жестокую натуру. Подтверждением жестокости служила, по мнению Нины Федоровны, цепкость, с которой Дягилева держала в своих руках Сергея.

Интересовало Коршункову, конечно, и то, как относятся в цехе к Зое и ее сыну, к тому, что между ними происходит. Валентина опять же старалась принизить положение Зои:

– С тремя-то курсами института – почти высшее образование – работает простым контролером. Токарные станки, грязь, стружка… Уж я бы на ее месте давно в контрольные мастера выдвинулась! Ну, а то, что хвалят ее, на Доске почета повесили, так это понятно: начальству выгодно, чтобы на должности контролера грамотный человек держался. Работа ведь ответственная. Вот и в очередь на квартиру ее поставили. Да только кто даст ей, одиночке, отдельную квартиру!..

И бесовски прищурившись, посмотрев на Нину Федоровну, Валентина прибавила:

– Вот если она Сергея на себе женит, тогда, конечно, другое дело.

– Этого никогда не будет! – твердо заявила Нина Федоровна.

Ободрило Нину Федоровну то, что в коллективе цеха к связи между Зоей и Сергеем отнеслись скептически.

– Смеются над вашим сыном ребята, – рассказывала Валентина, – потому что сам себе дорогу перегородил. Ведь он же из инструментального в цех мелких серий перешел, чтобы поскорее в передовики попасть. Все бы так и было, потому что работает он быстро и без брака. А их мастер Семен Лучинин скоро должен начальником нового цеха стать. Конечно, самый подходящий кандидат на его место – мой Колька. Сколько я ему об этом твердила! А он злится, обзывается, дурак, говорит, что не хочет быть карьеристом. Все нормальные люди только о том и мечтают, чтобы повыше забраться, другими командовать, а моего охламона не уговоришь!.. Ну вот, все и решили, что мастером станет ваш Сергей. А уж теперь – не известно. Подпортил он себе здорово положение. И еще над ним смеются, что молодой, красивый парень девушку себе не мог найти, связался с разведенкой…

Как ни экономно расходовала Валентина информацию, как ни разбавляла собственными домыслами, а все же запасы скудели и пополнять их становилось все сложнее, потому что муж ее в последнее время сделался очень раздражительным: вытянуть из него что-либо про Зою и Коршункова стало почти невозможно.

Работал Николай Сазонов в синем, выбелевшем от многократной стирки комбинезоне с застегивающимися на груди лямками и в клетчатой рубашке с закатанными по локоть рукавами. Дополняли облачение кепка с длинным засаленным до блеска козырьком и ботинки из толстой сыромятной кожи. По правилам техники безопасности полагались токарю также очки с простыми стеклами, однако Сазонов, как и многие другие мастеровитые станочники, редко доставал их с верхней полки своего железного шкафчика. Не пользовался он и кожаными напальчниками, считая, что у него своя кожа достаточно грубая. Так оно и было – редко случалось, чтобы поранил он пальцы стружкой или острой кромкой кольца.

Чаще всего Сазонову доставалось точить сферы на наружных поверхностях колец, поступавших к нему со станков, которые обслуживал Сергей Коршунков. И вот в последнее время Сазонову то и дело приходилось стряхивать выступавшую из порезов на пальцах кровь. Наконец Сазонов потерял терпение, остановил станок и с мрачным видом направился к полуавтоматам, между которыми кружился Коршунков.

Раз-другой Коршунков с любопытством обернулся, взглянул на наблюдавшего за его действиями Сазонова. Тот молчал. Коршунков продолжал в быстром темпе работать; на столе возле полуавтоматов росли столбики из светлых, облитых, будто молоком, охлаждающей эмульсией колец. Кромки у них были острыми.

Сазонов быстро понял, в чем дело. В резцедержателях полуавтоматов были закреплены в числе прочих специальные резцы для притупления кромок. Но Коршунков так отрегулировал ограничители, что эти резцы не успевали сделать свое дело. Таким образом Коршунков выигрывал в скорости обработки. На одном кольце этот выигрыш казался незаметным. Но на сотне деталей время обработки сокращалось уже на десять-пятнадцать минут. Потому-то и выдавал Коршунков по тысяче колец за смену, значительно перекрывая норму.

– Ушлый ты малый! – прокричал ему Сазонов. – Только ведь надо и людей уважать!

– А я уважаю…

– Да вот я и смотрю… Ты почему кромки не тупишь?

– Резцы сбиваются, – с простодушной улыбкой соврал Коршунков.

Сазонов сурово посмотрел на него.

– Не заливай! Я ведь на этих станках тоже работал.

– Ладно, сейчас подстроюсь, – пообещал Коршунков.

Однако на следующий день, получив со станков Коршункова очередную партию колец, Сазонов снова обнаружил непритупленные кромки. Как раз в это время появилась на участке Зоя Дягилева. Сазонов подозвал ее, дал несколько колец и хмуро предложил:

– Скажи Сергею, что так работать не годится!

Зоя покраснела.

– Я ему уже сколько раз говорила!

– Значит, не говорить, а приказывать надо. Ты же контролер ОТК!

– А я и приказывала… Только он считает, что если габариты в допуске, значит, все в порядке. А снятие заусенцев считает эстетикой. Говорит, что это вспомогательная операция, по технологии не обязательная. Значит, можно и не делать.

– Ну а ты сама как считаешь? – И показав Зое руки, Сазонов прибавил: – Видишь, все пальцы исполосовал!

– Поговори с ним сам, – сказала Зоя, опустив голову. – Он под дудку Лучинина стал плясать. Ну, а Лучинина ты ведь знаешь!

Проходя мимо станков, над которыми висел вымпел «Лучший токарь» и где стоял, выпрямившись во весь рост, плечистый, мускулистый, в темном тонком свитере Коршунков, Зоя отвернулась, не взглянула на него. А смотревший ей вслед Сазонов прищурился, в задумчивости прикусил губу.

Мастер участка Лучинин, выслушав Сазонова, сразу же посоветовал «врезать Коршункову по холке».

– Да что у нас, исправительная колония, что ли! – возмутился Сазонов. – Кричим всюду о борьбе за качество – и вдруг я должен с кем-то драться!

Лучинин скрестил руки на груди, спрятав могучие кисти под мышками, и, с жалостью посмотрев на Сазонова, сказал:

– На складе кожаные напалечники есть. Пользуйся ими и не будешь пальцы обрезать.

– Слушай, Семен, ну безобразничает Коршунков, неужели не видишь?

Крупное, с резкими чертами чернобровое лицо Лучинина стало злым.

– Между прочим, Коршунков почти по две нормы за смену выдает, – отчеканил мастер. – Он наш маяк, по нему отстающие равняются. И у меня лично никаких претензий к Сергею нет – я его поддерживал и буду поддерживать, понятно?.. А ты, Сазонов, тоже не ангел, между прочим! Может, напомнить тебе, как ты технику безопасности нарушаешь, без очков на станке работаешь?

– Да в них ни черта не видишь, копошишься, как старая бабка. И никакой производительности!

– Вот то-то и оно! – заключил мастер, многозначительно подняв палец.

Сазонов, осмелившись, посмотрел мастеру прямо в глаза. И в выпуклых карих глазах Лучинина увидел холодную отчужденность. Сазонов молча развернулся и пошел на свое рабочее место.

Еще раз порезав палец, Сазонов отправился на склад, за напалечниками. На обратном пути все же остановился у станков Коршункова.

– Слушай, Сергей, у тебя совесть есть? – спросил он.

– А что такое? – насторожился Коршунков.

– По-моему, нет у тебя совести, хоть ты и по две нормы за смену выдаешь! Так вот имей в виду: если не станешь тупить кромки – я не буду обрабатывать твои кольца!

– Куда же ты денешься? – Коршунков ухмыльнулся. – Неужели с участка рванешь?

– Нет, я с участка не уйду. Это ты скорее рванешь отсюда, понятно?

– Еще чего! – уже с откровенно-наглой улыбкой возразил Коршунков. – Мне здесь нравится. Дружный коллектив. Опытный мастер!..

Все-таки Николай Сазонов был мягким человеком. Агрессивность он проявлял только в самых крайних случаях, когда разрывалась прочная оболочка доброжелательности, стеснявшая его натуру. Он не побагровел, не стиснул кулаки, не обложил Коршункова грубой бранью и не пригрозил наломать шею, как советовал Лучинин. Сдержался Сазонов. Стал работать в напалечниках. Но, надевая на указательный и средний палец кожаные чехольчики, Николай Сазонов как-то печально задумывался о Зое, Коршункове и о самом себе.

Валентина, жена Сазонова, не верила, что Коршунков женится на Зое. Выпытывая у мужа подробности об их отношениях, она каждый поступок Сергея или Зои истолковывала как доказательство невозможности свадьбы.

Сазонов все неохотнее отвечал на расспросы Валентины. Про последний конфликт он вовсе не стал ей рассказывать.

– Ну как там ваш будущий мастер? Еще не расписался с Зойкой? – начала как-то вечером свой обычный допрос Валентина. Она со скрежетом извлекла из газовой плиты поддон и, громыхая им, стала мыть под краном. Сазонов пристроился за кухонным столом посмотреть свежую газету. Славик в комнате рисовал.

– Да нет как будто… – спокойно ответил Сазонов.

– Ну, а что он насчет Зойкиного мужа говорил?

– Какого мужа?

– Да ведь к Зойке муж из Ленинграда прикатил, разве не слышал?

– Нет.

– Ну, здрасте! Об этом весь поселок уже знает, а он не слышал!.. Ты не темни, рассказывай, как Коршунков дальше жить собирается. К матери-то он думает возвращаться или нет?

– Разве он не у матери живет?

Валентина подбоченилась и, стоя вполоборота, недоверчиво и презрительно посмотрела на мужа.

– Так прямо ничегошеньки и не знаешь?

– Да что я должен знать, скажи, пожалуйста!

– Все!.. Потому что ты работаешь вместе с Коршунковым.

– У нас на участке тридцать человек работают. А в цехе – двести восемьдесят. Что же, я все про всех должен знать?

– По крайней мере, от жены ты ничего не должен скрывать. Мне ведь нужно все знать про Зойку и этого Коршункова, неужели ты не понимаешь!

– Честное слово, не понимаю. Зачем тебе это?

– А затем, что в жизни справедливость должна быть!.. Раньше-то Коршуниха наша знаешь как ходила? Задерет нос – боже мой! Уж такая вся из себя культурная, гордая! А вот когда сыночек ее связался с Зойкой, она сразу и припухла. И правильно, я считаю, так ей и надо, чтобы не ставила из себя не знаю кого!.. Теперь эта Зойка. Я же в школе с ней училась, знаю ее, как облупленную! Еще в школе она свою образованность выставляла: «Ах, человечность!.. Ах, идеалы!» Как напишет сочинение, так училка вслух в классе читает – такие там возвышенные слова про Зеленый остров и природу, про любовь… Вот и достукалась со своими идеалами – ребенок без отца растет. Другая на ее месте притихла бы и носу не высовывала от стыда и позорища. А эта нет. Героиню из себя строит. Любовь ей нужна! Парня сопливого с толку сбила. Мать из-за них с ума чуть не сошла!.. Ладно, отцепили от нее кое-как Сергея Коршункова. Вот муж к Зойке вернулся. И ты думаешь, сойдется она с ним, захочет жить тихо да скромно? Куда там, вот увидишь: опять какой-нибудь фокус выкинет. Потому что порода такая – ничего не хочет делать по-простому, по-обыкновенному. Учит жизнь таких, учит – а все без толку!..

В сердцах Валентина грохнула поддоном о раковину. Спохватившись, насухо вытерла его тряпкой и задвинула обратно в плиту. Взялась мыть надконфорочную решетку.

– А вот кого ты больше ненавидишь: мать Сергея Коршункова или Зою? – спросил, не отрывая взгляда от газеты, Сазонов.

– Обеих ненавижу! – призналась Валентина.

Из своего угла Сазонов долгим и пристальным взглядом посмотрел на жену. Потом стал складывать газету. Делал это неторопливо – Валентина даже не заметила, как от сдерживаемой ярости у Сазонова мелко-мелко дрожали пальцы.

– Ненавижу, потому что и та и другая очень умными себя считают! – продолжала Валентина. – А на меня смотрят, как на какую-то тюху-матюху. Да, я в простоте живу, не выставляюсь, как некоторые. Но зато на меня пальцем не показывают и ничего плохого про меня не говорят!

– Хорошего тоже не говорят, – не сдержался Сазонов, хотя и знал, что своими словами вызывает бурю.

С размаху Валентина швырнула чугунную решетку на пол. Испуганный грохотом, прибежал из комнаты Славик.

– Ну что вы опять ругаетесь! – с детской властностью крикнул мальчик.

Но остановить Валентину голос сына уже не мог.

– Ты думаешь, про тебя хорошее говорят? – вперив руки в бока, сгорбившись и сделав узкими щелочками глаза, кричала она мужу. – Про тебя, охламона несчастного?.. Ну что ты из себя значишь, токарь-пекарь? Ходишь в грязном комбинезоне – вот и ходи всю жизнь. И стирай его сам, я больше об него пачкаться не стану!.. Нет, ну бывают же такие пентюхи беспомощные!.. На других мужиков посмотришь – из кожи лезут, в люди выбиваются. У них и работа чистая. У них и квартиры, как полагается. У них и машины и все-все-все… Ну этот же олух! Тебя, если хочешь знать, вообще дальше коровника пускать нельзя! Нет, знала бы я, что ты такой… размазня, да я бы никогда за тебя замуж не пошла!

– Ты не кричи на папку! – вмешался Славик. – Так нельзя! Папка хороший! – Припав к отцу, обхватив его тонкими руками, мальчик расплакался.