Текст книги "Зеленый остров"

Автор книги: Вячеслав Бучарский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 16 страниц)

– Там шоколадки. И игра… Называется «По грибы», – ответил Коршунков. С суетливой смущенностью прибавил: – Для младшего школьного возраста. – Услышав доносившийся из-за двери настойчивый Леночкин голос – она что-то просила у дедушки – Коршунков с живым любопытством посмотрел на прикрытую дверь и спросил: – А девочке можно шоколад?

– Можно, – без прежней холодной строгости ответила Зоя.

6

В редакции Игорь застал только литсотрудницу Старикову. Он поздоровался и на всякий случай отрекомендовался:

– Игорь Карцев, токарь из цеха мелких серий.

– Да я вас помню! – Римма Никитична приветливо улыбнулась и движением тонкой руки с длинными, острыми, как коготки, малиновыми ногтями поправила прическу. У Стариковой были уложенные волнами пышные белые волосы. – И рассказ ваш я прочла – Николай Иванович мне его поручил для редактирования, – продолжала она высоким, кукольно-нежным голоском. – Вы присядьте, пожалуйста, нам нужно поговорить.

От заботливости молодой и красивой дамы Игорь стушевался, присел на краешек стула. Старикова, пожалуй, была ровесницей Зои Дягилевой. Но как не проста была она! И одежда, и манера, и речь – все какое-то особенное, не местное, вроде бы столичное.

Зазвенел телефон. Сколько раз ни заходил Игорь в редакцию многотиражки, всегда там звонил телефон, и из-за звонка разговор обязательно прерывался.

Старикова подняла трубку, осторожно приблизила к маленькому кремово-нежному, как роза на торте, ушку и певуче произнесла:

– Старикова слушает.

Спрашивали редактора. Игорь уловил признаки раздраженности в тоне литсотрудницы, которым она объяснила, что редактор будет только завтра утром, на сегодня он взял отгул для творческой работы.

– Так вот, дорогой Игорь Карцев, ваш рассказ я прочла и… признаюсь, озадачилась! Такой рассказ никуда не годится!.. Нет, конечно, я могу его сделать. Там все-все, от начала до конца нужно переписывать. И тогда вообще-то может получиться неплохая вещь. Но поймите, это уже будет не ваш рассказ!.. А то, что вы принесли – это же все придумано! Там все у вас – неправда. Так в жизни не бывает, как вы написали.

Как ни поразили Игоря слова литсотрудницы, но спорить с ней и отрицать сказанное Стариковой он не мог. Потому что опять не удержался и к тому, что было в действительности, многое присочинил.

После похода в школу на встречу в десятиклассниками Игорь долго не мог уснуть, обдумывая, как ему написать в газету про такое событие.

Дело поначалу представлялось нетрудным: дать зарисовку школьной атмосферы, несколько ярких фраз о директоре Нине Павловне, далее смонтировать выступления гостей, а завершить все показом задумчивых лиц мальчишек и девчонок из сегодняшних десятых классов. Но набрасывая этот план, Игорь наткнулся на подводный камень. Им оказался факт участия во встрече самого автора и его необыкновенное выступление. Писать о самом себе Игорю казалось делом нескромным, но и упустить такой существенный поворот событий он тоже не мог.

К тому времени в сознании Игоря уже произошли два важных сдвига. Прежде всего у него совершенно изменилось отношение к Зое – после того, как публично покаялся перед ней в собственном хамстве. Зоя, оказывается, была незлопамятным человеком и успела забыть о грубом выпаде Игоря, когда он допустил брак. И как вполне искренне была растрогана она выступлением Игоря в школе! С такой прекрасной улыбкой смотрела, пока Игорь шел от трибуны к столу президиума. Именно в тот момент и полюбил он Зою. Для него в ту минуту Зоя сделалась как бы старшей сестрой, доброй и не очень-то счастливой…

Другой сдвиг совершился в тот момент, когда Коршунков неожиданно покинул его и бросился догонять Зою. Минуту-другую Игорь стоял в растерянности, а потом, ласково улыбнувшись (он так остро почувствовал, что именно ласковой, любящей и мудрой была его улыбка), пошел к своему дому.

Происшедшие с ним перемены Игорь должен был обязательно выразить. Но лаконичная газетная зарисовка (не более двухсот строк) не вмещала такое содержание. Да и самый стиль газетных фраз – Игорь явственно это чувствовал – был неподходящим для передачи душевного напряжения.

Поэтому снова, как и в случае с Коршунковым, Игорь вынужден был писать рассказ. На этот раз его героиней стала Зоя Дягилева. То есть Ольга Камышова…

Он написал в рассказе почти все, что знал о Зое. Правда, вместо дочери приписал Ольге четырехлетнего сына. И сделал так, чтобы не бездетные брат Зои с женой жили в двухкомнатной квартирке вместе со стариками, Зоей и Леночкой, а бездетная сестра с мужем.

Больше всего неприятностей причинил Игорю он сам, то есть некий молодой токарь-бракодел Соломин, своим выступлением на вечере завороживший и школьников и Ольгу Камышову. Многое хотелось Игорю поведать о себе, но при этом рассказ неудержимо разрастался в повесть или даже роман.

Так и не удался Игорю характер Соломина. Из бракодела и разгильдяя Соломин непостижимым образом превратился на собрании в благородного человека. Но зато Зоя, то есть Ольга Камышова, получилась, как живая. Это и придало Игорю смелости вручить свой новый рассказ редактору многотиражки Николаю Ивановичу Ткачеву.

Теперь же, когда ласково-ироничным голоском литсотрудница Старикова сразу огорошила Игоря, он ждал от нее разноса именно по поводу Соломина. Но оказалось иначе.

– Соломин у вас получился неплохо. Я понимаю, тут вы описали самого себя – это можно. Хотя, конечно, лучше все же этого не делать… Но что такое ваша Ольга… как ее?.. а, Камышова! Во-первых, она у вас комсомольская активистка и мать-одиночка!.. Ну, хорошо, допустим, такое может где-то по недосмотру случиться. Только зачем об этом писать! Мы и без того много сил тратим, чтобы поднять моральный облик нашей молодежи, а вы что пишете?.. Нет, это совершенно не пойдет, ребенка у Ольги надо вычеркнуть… Теперь дальше. Как это может быть, чтобы плохого токаря послали в школу выступать перед десятиклассниками?.. Вы сами подумайте: ну о чем такой человек может рассказать? Как он по заводу болтается? А разве мало у нас сознательных молодых рабочих! Именно таких и посылают!.. Поэтому ваш Соломин тоже не годится. Вот третий, Орешников – этого можно оставить. Но опять же, зачем всякие шуры-муры? Орешников у вас хороший токарь, нормальный современный парень – и вдруг бежит, догоняет эту самую Камышову! Разве у нас порядочных девушек мало? Зачем ему связываться с морально нечистоплотной женщиной, скажите мне?

Игорь не знал, что сказать. Потрясенный, он сидел, смотрел на красиво-взволнованную литсотрудницу, на ее длинные пальцы, на пышную прическу, бледноватое ухоженное лицо – и стыдно было ему перед такой утонченной женщиной за свою дикость, безграмотность и бездарность!.. Он бы и не выдержал такого разгрома, сбежал из редакции, если бы не странная зачарованность, которую испытывал от того, что его ругает красивая женщина.

– Знаете, Игорь, вы мне все-таки импонируете, поэтому я дам вам один добрый совет! – продолжала Старикова. – Вы больше не пишите рассказы, зачем это вам? Неужели вы надеетесь стать писателем?.. Но вы даже не представляете себе, какая это тяжелая судьба!.. У нас же в редакции и Николай Иванович, и Олег – писатели. Вот, пожалуйста! Николай Иванович всю жизнь переделывает свой роман о войне – а издать его не может! Или Олег Егорычев. Пусть издал он две книжицы, но в Союз-то его не принимают! И я уверена, не примут, потому что Егорычев весь свой пыл уже истратил. Вы посмотрите: человеку сорок, а он уже весь седой, он уже старик!.. Семьи нет, позаботиться о нем некому – живет, как бог знает кто – кругом одни заплаты. Вот и выходит: мучают они сами себя – и не знают, ради чего! Зачем же страдать, если это никому не нужно! Если уж нравится вам писать – то пишите для газеты. И не надо ничего выдумывать: пишите о своих товарищах по работе. Как вы боретесь за выполнение плана. Как помогаете отстающим. Как ведется у вас социалистическое соревнование. Видите, сколько прекрасных тем!.. Короче говоря, надо уметь замечать каждый росток нового в нашей жизни – и писать об этом бодро, оптимистично. Тогда ваши материалы будут печататься не только в заводской газете, их охотно возьмут и в областную, и в центральную прессу… А рассказ свой заберите, и советую вам никому его не показывать. Понимаете, это что-то совсем не то… Зачем вам, здоровому красивому юноше, задумываться о разных матерях-одиночках и прочем. Вы живите новым, нашей прекрасной действительностью – и все у вас будет хорошо, вот увидите!

Спустившись со второго этажа, занятого заводоуправлением, Игорь открыл притянутую тугой пружиной дверь и вошел в роликовый цех. И сразу окунулся в парную, насыщенную запахами керосина, масел, эмульсии атмосферу одного из самых шумных на заводе цехов. Сотни станков рождали металлически звенящий гул, который обрушивался тяжелым ливнем на входившего в цех человека. Женщины-шлифовщицы, и молодые, и пожилые, с одинаково безразличными лицами стояли у этих станков и, точно заведенные куклы, бесконечно повторяющимися движениями рук перекладывали ролики по одному на желоба станков, по которым детали спускались к шлифовальным кругам.

Но хуже всего приходилось тем, кто работал на штамповочном участке. С оглушительным грохотом штамповочные машины вырубали ролики из прутков. Работали здесь и женщины, и мужчины: время от времени они заправляли в машины новые прутки, заменяли пустыми наполнившиеся кассеты. Работа была не такой уж трудной: в основном, стой да посматривай. Но всю смену эти люди должны были находиться на участке, терпеть расплющивавшую мозги канонаду.

Один из рабочих – немолодой уже низкорослый мужичок в застиранной, какой-то безжизненно-серой спецовке посмотрел на проходившего мимо Игоря долгим взглядом. Игорь не выдержал, отвернулся: столько было в том взгляде знакомой ему зависти!

Вспомнился кузнец Поликарпов, Разве у того легче работа? Разве тише громыхает молот свободной ковки?.. Но почему нельзя себе представить, чтобы Поликарпов вот так же тоскливо смотрел на кого-нибудь из тех, кто не привязан к рабочему месту, может свободно разгуливать по заводу?.. Ответ приходил сразу: у Поликарпова работа живая, даже творческая. Однако Игорь давно убедился: доля бездумного, бездушного труда – как у мужичка в застиранной спецовке или у самого Игоря – преобладает на заводе. Значит, бессмысленно призывать к творческому отношению тех, кто занят таким трудом. Вот как ему, Игорю Карцеву, призывать самого себя душевным образом разрезать трубы на кольца?.. А в газету его наверняка не возьмут, ибо не умеет, подобно Шатихину, писать простые и конкретные статейки о передовиках производства!

Понурый, словно оглушенный, вернулся Игорь на участок. Включил станок – завертелась зажатая в патроне длинная труба, прильнул к ее краю резец… Вот она вертится, эта двухдюймовая труба, стучит свободным концом о стенки полого шпинделя… Вот грызет ее узкая пластинка «быстрореза»… Ну, а ему, Игорю, что при этом делать? Как ему включиться душой в процесс, который вполне может совершаться и без его душевного участия?

Беспокойство переросло в страх. Что же, вот так всю жизнь: стоять и ждать, пока резец отхватит от трубы очередное кольцо?.. Потом передвинуть трубу, снова пустить резец и опять ждать?..

Игорь остановил станок и бросился к своему наставнику Сазонову.

– Николай, тебе сколько лет? – спросил Игорь.

– А что?

– Ну так…

– Гм… тридцать.

– А сколько из них ты на участке работаешь?

– В газету, что ли, надумал написать? – насторожился Сазонов. – Э, братец, не пойдет, про меня ничего не надо писать. Слышишь, я серьезно говорю!

Игорь даже покраснел.

– Я вообще в газету больше не стану писать. Ни про кого… – угрюмо сказал он. – Я о другом хотел… Вот скажи, Коль, ты хотел бы себе какую-нибудь другую судьбу?.. Или согласен всю жизнь здесь, на этих вот станках…

– Дак разве судьбу выбирают? – От удивления Сазонов взмотнул крупной головой с щекастым лицом. – Судьба – она и есть судьба. Какая досталась, та и твоя… А в смысле работы я тебе скажу то самое, что и всегда говорил: кому деньги для пользы нужны, тот их всюду заработает. Потому что будет работать, а не валять дурака… Ничего, Игоряшка, вот лет через пяток обженишься, детишек заведешь – и все-то тогда тебе станет ясно и понятно!.. Я, пока холостым был, тоже задумывался над разными вопросами. А теперь совершенно не тянет, ей-богу!..

Разочарованный Игорь пошел с Коршункову. Пришлось подождать: Коршункову не хотелось выпадать из четкого ритма, в котором операции на обоих полуавтоматах замыкались его точными и быстрыми движениями. Наконец Коршунков вырвался, подошел к столу с приборами и, оставаясь на своем месте, наклонился к Игорю.

– Ты чего такой мрачный? – спросил он.

– Пошли, покурим?

– А я только что… прямо здесь, у станков.

– Ну, ладно… давай, крутись дальше, – вяло проговорил Игорь.

– А ты что хотел-то?

– Ничего… Просто решил узнать, какое у тебя настроение.

– Нормальное! – с бодрой улыбкой воскликнул Коршунков. – Процентов на сто сорок нынче сделаю! А у твоего Сазонова в этом месяце самое большее было – сто тридцать. Такие вот пирожки, Игорек! Давай и ты – догоняй! Покажем этим дубам, как надо работать!

* * *

Пожилые работяги после смены домой не спешат: обязательно в душе под горячим дождичком отмоются, потом неторопливо, с перекурами-разговорами одеваются. А у молодых времени в обрез: под струйкой холодной воды из крана кое-как умоются, побросают спецовки в шкафчики на обследование рыжим тараканам, нарядятся в модные брюки и пиджачки – и разбегаются: кто в кино, кто на танцы или на свидание, а кто и за малышом в детский садик или ясли. Коршунков достал из своего шкафчика сверток. Разворачивая, сказал:

– Игорь, есть дело важное. Ты должен меня выручить!

В свертке оказались плитка шоколада и игрушечный бронетранспортер из пластмассы. Игорь с любопытством взял из рук Коршункова игрушку. Хорошо была она сделана: с проступавшими на броне заклепками, с вращавшимися колесами и башенкой пушки.

– Вот на таких машинках я в армии вдоволь накатался! – сказал Коршунков.

– На память, что ли, купил? – удивился Игорь.

– Не так уж там было уютно, чтобы всю жизнь вспоминать… Все это надо одному малышу отдать. Сможешь?

На волейбольной площадке неподалеку от блока цехов, из которого вышли Коршунков и Игорь, уже шла игра. Мяч высоко взлетал над сеткой, игроки, приседая, встречали его напряженно растопыренными пальцами или, с криком подпрыгивая, пушечными ударами посылали через сетку.

А в зеленом, с яркими клумбами сквере над фонтаном шипела высокая струя; поблизости от фонтана возвышалась мраморная стела с именами погибших в Великую Отечественную воинов-заводчан.

– А хорошо все-таки у нас на заводе, – щурясь от солнца, сказал Коршунков. – Прямо настоящий парк!..

– Ничего… – признал Игорь. И напомнил: – Так кому я должен вручить подарок?

– Надо бы это Зоиной дочери отдать… Сможешь?

– А почему я? Сам отдай.

Коршунков остановился, пытливо посмотрел на Игоря.

– Почему, почему… В этом-то вся загвоздка! Не хочется там появляться, понимаешь. Теснота у них в квартире… и вообще: еще подумают бог знает что. А мне надо, чтобы Зоя вышла поговорить. Ты передашь подарок – и она сразу догадается. Теперь все понял?

…Дверь открыла Зоя в коротком халатике, поверх которого был клеенчатый фартук; руки распаренные, лицо розовое, волосы растрепанные.

– А, Игорек! Проходи давай. Только извини за беспорядок: стираем!

– Да я, собственно… – Игорь топтался на месте, не торопясь переступить порог. – У меня дело-то на одну минуту. Даже меньше. Короче говоря, все это – твоей дочери.

– А что там такое?

– Ну увидишь…

– А от кого?

– От… да он внизу дожидается. Если можно – ты выйди к нему поговорить.

– Да кто там? – уже с тревожным нетерпением спросила Зоя.

– Ну, выйди, пожалуйста, – и все сама узнаешь.

– Ах, боже мой! – Зоя рассердилась. – Видишь, я же не одета! У Ленки дизентерийные палочки обнаружили… И вообще, мне некогда!

Но все-таки она отступила, скрылась за дверью ближней из комнат – и скоро вернулась в наспех наброшенном плаще, в косынке.

– Мам, я сейчас вернусь, – крикнула она в сторону кухни, а когда вышли на лестничную площадку, тронув за локоть, остановила Игоря.

– Там Сережка? – спросила она, показав взглядом вниз.

Игорь кивнул.

– Ну я ему сейчас покажу! – грозно воскликнула Зоя. – Тоже мне, жених объявился!..

Она первой, быстро перебирая по ступенькам ногами, побежала вниз. Игорь отстал. Медленно сходя по ступенькам лестницы, он жалел, что его миссия закончилась.

Коршунков сидел в беседке, Зоя стояла перед ним, оттягивая полы плаща сунутыми в карманы руками, и что-то сердито говорила. Коршунков блаженно улыбался.

Игорь побрел к выходу со двора.

И вдруг его окликнули. Обернувшись на голос, он увидел Николая Сазонова, сидевшего на скамейке рядом с толстым стариком в широкополой, мятой велюровой шляпе.

– Подожди, Игорь, вместе пойдем, – крикнул Сазонов. Поднялся, пожал, прощаясь, руку старика.

– Ты домой?

– Да нет… думаю погулять еще, – отчужденно проговорил Игорь.

– Ну, а мне домой пора. Это я с тестем сидел. Они с бабкой в этом доме живут. А тебя-то что сюда занесло?

Игорь не знал, заметил ли Сазонов Зою и Коршункова.

– Да так… надо было… одного человека повидать.

– Зою, что ли? – усмехнулся Сазонов.

– Ну… хотя бы… у нее ведь ребенок заболел.

– Да я про это знаю. Все я про Зою знаю, дорогой мой Игорь! Знаю и понимаю, только помочь ничем не могу. Такая нынче жизнь: и захочешь помочь человеку, да нельзя. Ну, а вы с Серегой… другое дело. Ребята вы холостые, не женатые… Но ежели твой дружок надумал просто так – поразвлечься, то это будет совсем не то, что ей, Зойке, значит, требуется. Ей серьезный человек нужен – для жизни, для семейного равновесия… Вот ты о Коршункове рассказы пишешь, героем его представляешь. Ты ему передай это – насчет Зои… Как друг – предупреди, значит, его.

7

Тесть и теща Сазонова жили в пятиэтажном, построенном лет тридцать назад, доме с высокими потолками и толстыми стенами. Жили старики просторно: вдвоем в двухкомнатной квартире. Но бывая у них, Сазонов всякий раз с удовольствием вспоминал о том, что хватило у него духа выдержать все испытания и получить от завода однокомнатную секцию.

Ради приличия он просидел полчаса; как мог, поддержал разговор с тестем, медлительным, чрезвычайно серьезным толстяком, который всю жизнь преподавал сопромат в заводском техникуме, насчет китайцев и американского президента, потом про Сталина и, наконец, про футбол. Когда сдерживать зевоту стало уже совершенно невозможно, Сазонов пожелал старикам доброго здоровья и отправился домой.

Выходя из подъезда, Сазонов едва не натолкнулся на ворковавшую в дверях парочку. Молодые умолкли, расступились, давая Сазонову пройти – вот тогда-то он и узнал обоих. Зоя Дягилева, контролер ОТК с участка, где работал Сазонов, жила в этом подъезде, на третьем этаже. Была она женщиной вольной, жила без мужа, так что, в принципе, стоять в дверях с кавалером имела полное право. Озадачило Сазонова то, что веселые разговоры Зоя вела с Серегой Коршунковым. Хорош, тихоня! Быстро сориентировался…

Они, конечно, тоже узнали Сазонова. Деваться было некуда: поздоровался, хотя днем уже виделись, ведь работали в одном цехе. Но заметив потупившийся взор Зои и неуверенную скучноватую улыбку Коршункова, Сазонов не стал задерживаться, пошел своей дорогой. «Тоже мне, конспираторы! – думал он, кривя рот в презрительной улыбке. – Торчат в подъезде, будто молоденькие. Зойке-то что, она мать-одиночка. А вот ты, Серега, вышел на опасный поворот. Молва – она и передовиков не щадит!»

Дома, уже ложась спать, Сазонов опять вспомнил выражение лица застигнутого врасплох Коршункова и вслух рассмеялся.

– Ты чего? – спросила жена.

– Да так…

Валентина затихла. Лежала у стены, спиной к Сазонову, и он решил, что жена заснула. Однако после довольно долгой паузы Валентина опять спросила:

– Правда, чего ты смеялся?

– Ну, пристала! Смешинка в рот попала, вот что.

– А может, ты надо мной смеялся?

– Отстань!

– Не отстану. Развел туман какой-то!.. Говори, почему смеялся?

– Не скажу! – веселился Сазонов.

– У-у, вредина! – Валентина оттолкнула мужа. А тому снова припомнилось лицо Коршункова – так отчетливо врезалось в память: во взгляде недовольство, а на губах вежливая и даже вроде бы просительная улыбочка. Дескать, ты уж особо не болтай про нас, сам понимаешь, такое дело…

Коршунков всего два месяца назад появился на участке, но токарничал не хуже Сазонова, потому что до перехода в цех мелких серий работал в инструментальном, на универсальном станке. И Сазонову приходилось делить с ним лидерство. Правда, на его зарплате это соперничество пока не отражалось, но самолюбие Сазонова было ущемлено. Он не хотел признаваться себе в этом, однако все-таки нервничал, замечая, что мастер Лучинин прямо-таки любуется новичком. И вообще в цехе из Коршункова сразу же и откровенно стали делать передовика. Уже и на цеховом митинге выступил, и в подшефную школу на встречу с выпускниками ходил. Токарь-то он классный, ничего не скажешь. Но ведь и скромность надо иметь!

– А я знаю, над кем ты смеялся, – сказала Валентина. Вот ведь как ее задело: все еще не спала. И голос был злым. – Это ты над моим отцом смеялся. Что он такой старый и глупый, пристает с разговорами о политике.

– Перестань выдумывать всякую хреновину! – не вполне искренне возмутился Сазонов. – Ничего плохого я о твоем отце не думаю, старик как старик.

– Ну скажи, Коль! Вот такая я: теперь не усну, буду думать, что, значит, надо мной смеялся… Что я такая толстая, да? А разве я виновата? Вот родила Славика – и стала расползаться.

– Э, да от тебя не отвяжешься! – совсем рассердился Сазонов. – Чтобы ты успокоилась – не над тобой смеялся, честное слово! И вообще ни над кем… Просто когда ходил к старикам, встретил в их подъезде Зойку и еще одного деятеля.

Валентина мгновенно развернулась, прильнула к мужу и спросила громко, нетерпеливо:

– А кто, Колюнь?

– Да тихо, Славку разбудишь!

– Ну скажи, скажи, Коль!

Сазонов молчал, колебался. Хотел сказать только про Дягилеву. Но теперь уж Валентина не отвяжется, пока все не выпытает.

– Да ты его не знаешь, – небрежным тоном произнес Сазонов.

– Если ты знаешь, почему я не знаю! Из вашего цеха кто-нибудь?

– Ну из нашего…

– Да кто же?

– Ну Серега… Коршунков.

– Это новенький, что ли?

– Он самый.

– Вот так не знаю! Да я сего матерью работаю. Она у нас старший инженер. Нина Федоровна… Такая дама с характером – ой-ой-ой!

– Валька, ты это… Языком не вздумай трепать, поняла? Вообще – какое нам с тобой дело? Встречаются они – и пусть себе на здоровье!.. Зря я тебе сказал, вот что!..

– Да что тут такого? Сказал и сказал… А все же какая бесстыжая эта Зойка! Не смогла мужа удержать – значит, надо скромность чувствовать. А то передовая работница, портрет на Доске почета, а сама на мужиков так и зырится! Ну ладно бы еще пожилые, коты какие-нибудь… Нет, ей молодого дайте. Скажи, ну разве это не бесстыдство? Ох и задергается Нина Федоровна, когда узнает! Вот это ей будет сюрприз – она ведь женить сыночка собиралась. Вот это будет кино!

– Заладила: бесстыдство, бесстыдство. А сама, небось, завидуешь Зойке, что хоть и без мужа, а все равно в почете! – сердясь на себя, сердился и на жену Сазонов.

– Да чему там завидовать, господи!.. Вот я и в студентки не рвалась, и в Ленинграде не жила, и в передовиках не хожу, но зато и повода для насмешек людям не давала. С меня и своего ума хватает, зато семья в порядке и пальцем никто не указывает!

«Ума хватает» – мысленно согласился Сазонов, вспоминая далекий-далекий осенний вечер, клубную танцплощадку возле пруда, растертые на асфальте желтые кленовые листья, их печальный запах и двух подружек, с которыми по очереди танцевал под хрипловатую музыку. Тоненькая и большеглазая Зоя нравилась ему больше, но держалась она как-то уж слишком скромно и отчужденно, неохотно отвечала на его разговоры. Зато пышная, с розовым тонкобровым лицом Валентина на Сазонова поглядывала лукаво, бойко смеялась, когда он острил, и охотно приняла приглашение проводить ее домой. А через три месяца Сазонов пришел к родителям Валентины договариваться насчет свадьбы. И лишь год спустя, когда Валентина уже действительно была беременна, понял Сазонов, что со свадьбой-то можно было не спешить…

– Ну вот и помалкивай, раз ума хватает, – грубовато сказал Сазонов жене. И, отвернувшись, добавил: – Давай спать, поздно уже!

Однако уснул он не скоро, все жалея о том, что проболтался. Не утерпит Валентина, разнесет по заводу, сорока! И, конечно, Коршунков догадается, от кого пошло… Хоть Сазонов не очень уважал Коршункова, все же не хотел, чтобы и новенький относился к нему так же.

В цехе мелких серий Николай Сазонов работал уже восемь лет. Зарабатывал прилично. Работая на токарном станке, Сазонов чувствовал себя нужным и заметным в цехе человеком. Так что по утрам он с бодрым видом выходил на акациевую аллею, которая вела от поселка к заводской проходной.

Кусты акации уже ощетинились молодыми нежно-зелеными стручками, напоминавшими формой лезвие перочинного ножичка. К ним невольно тянулась рука, чтобы, как в детстве, сорвать стручок, разделить его створки, вышелушить мелкие зернышки и сделать из стручка пронзительную пищалку. Однако Сазонов чувствовал свой уже зрелый возраст. Тем более что увидел шагавшую впереди Зою Дягилеву.

– Привет техническому контролю! – благодушно произнес он, поравнявшись с Дягилевой.

– Здравствуй, Коля, – откликнулась она и, окинув Сазонова спокойным взглядом, больше ничего не сказала. При этом Сазонов заметил тонкие морщинки, рассекавшие кожу у нее под глазами. Но вообще-то Зоя Дягилева выглядела привлекательной женщиной – статная, в тонком свитерке, обтягивавшем высокую грудь, с густыми недлинными волосами, золотившимися в лучах утреннего солнца. Одной рукой Зоя придерживала висевшую через плечо сумочку, другой помахивала в такт шагам.

Спокойствие Зои, а также тонкие нити морщин, которые Сазонов впервые заметил, сбили его желание язвительно высказаться по поводу вчерашней встречи, хотя ради этого и нагнал он Зою. Ему подумалось, что не такая уж она удачливая женщина – Зоя Дягилева. И уже нечего было Сазонову сказать. С ее стороны тоже не заметно было желания вести разговор. О чем-то думала, стянув к переносице темные брови. Сазонов уже сожалел, что поравнялся с ней. Так вот, молча, дошли они до проходной. Перед турникетом Сазонов замешкался, будто разыскивая по карманам пропуск. Зоя прошла вперед, и Сазонов уже не стал ее догонять, решив – с самозащитным чувством досады: «Да пусть живет, как ей нравится, мне-то что за дело, в конце концов!»

А вот с Коршунковым встреча получилась совсем иной. Сергея Сазонов застал уже на участке, тот хлопотал возле спаренных полуавтоматов, настраивал их для работы. Как и у Сазонова, у него был четвертый разряд и звание токаря-оператора. Всех остальных станочников обслуживали наладчики, а Коршунков и Сазонов имели право настраивать свои станки самостоятельно. Это было не только почетно, но и выгодно: Сазонов, например, зарабатывал раза в полтора больше, чем рядовые токари участка.

Как и всюду, утро на участке начиналось церемониалом рукопожатий. И Сазонов должен был начать «обход» с пожатия руки Коршункова; его станки стояли у входа на участок. Он взошел на высокий деревянный помост между полуавтоматами и протянул Коршункову руку:

– Здорово, соперник!

Коршунков как раз устанавливал по эталону поле допуска на одном из контрольных приборов. Обернулся, тряхнул головой, чтобы отбросить упавшую на глаза прядь, дружелюбно, однако с потаенной тревогой улыбнулся.

– Здорово, коллега, – ответил он.

Неспроста все-таки Зоя Дягилева увлеклась этим парнем: был он плечист и прям, как гимнаст; из-под высокого лба уверенно смотрели серые, в длинных темных ресницах глаза.

Удерживая в своей руке кисть Коршункова, Сазонов откровенно разглядывал новичка. Тот потупился, высвободил руку. Это Сазонову понравилось – Коршунков как будто признал его превосходство. И, захваченный чувством уверенности в себе, Сазонов решил не жалеть Зоиного кавалера.

– А ведь я вчера не сразу тебя признал… Ты уж извини, что помешал вам. У меня тесть с тещей живут в том подъезде. На четвертом этаже…

Коршунков буркнул:

– Да чего уж… – Отвлекся к приборам, потом обернулся, взглянул на Сазонова просительно.

– Ты ведь не баба, правда?

– Вроде не замечал за собой такого, – самодовольно ответил Сазонов.

Теплый и влажный, насыщенный запахами масла, эмульсии, горелой стружки сквозняк метался по цеховому пролету и вместе с лучами солнца, проникавшими сквозь запыленные фонари в крыше, смущал рабочих. Кто-то поправит рассыпавшиеся от ветерка волосы, кто-то, весело сморщившись, закроется от солнечного зайчика ладонью, кто-то, возвращаясь с заточенными резцами от наждака к станку, мечтательно заглядится на светящийся проем распахнутых в перволетье цеховых ворот. И вот уже исчезли с лица рабочего человека, пусть ненадолго, на какую-то секунду, суровая озабоченность и серьезность.

Направляясь к токарному участку, шла по цеховому пролету контролер ОТК Зоя Дягилева. Наклонив голову, придерживала рукой полы коричневого халата; словно траву, перебирал сквознячок пряди мягких волос, выбившихся на висках у Зои из-под косынки. И мужчины, работавшие у станков, поворачивали головы, чтобы посмотреть Зое вслед, полюбоваться ее женской статностью.

Между двумя лобовыми полуавтоматами легко, будто в вальсе, кружился токарь Сергей Коршунков. На одном станке шла расточка внутреннего диаметра и подрезался первый торец, на другом – обтачивался наружный диаметр и подрезался второй торец. Между станками в железных ящиках лежали груды ржавых колец-поковок; после обработки на полуавтоматах, которые обслуживал Коршунков, кольца становились одинаково светлыми и блестящими; их приятно было укладывать друг на друга в высокие столбики, что и делал Коршунков в те короткие паузы, когда оба станка были заряжены и делали сами заданную им работу.

Зоя остановилась возле столика с измерительными приборами; не развалив столбики, сняла несколько готовых колец и стала их проверять. Еще гибче, еще изящнее закружился Коршунков на деревянных брусьях решетчатого помоста. Кольца оказались в порядке, о чем легко было догадаться по тому, как старательно уложила их Зоя на место, как подняла голову и ласково посмотрела на увлеченного работой Коршункова.

По соседству с полуавтоматами Коршункова на универсальном станке работал токарь Сазонов. У него другая была задача: наружную поверхность колец, тех самых, что обдирал Коршунков, он превращал на своем станке в сферическую. Здесь можно было и по сторонам время от времени взглянуть. Потому и видел Сазонов, как шла по солнечной дорожке Зоя Дягилева. И с каким лицом проверяла кольца у Коршункова. И с какими глазами разговаривала с ним.