Текст книги "Зеленый остров"
Автор книги: Вячеслав Бучарский
сообщить о нарушении
Текущая страница: 6 (всего у книги 16 страниц)
Не могла Зоя не почувствовать напряженный взгляд Сазонова. Чуть вскинула голову в шелковой, с изображением Эйфелевой башни косынке. И взгляд ее как бы говорил: «Ну почему тебя все это так волнует? Успокойся и не мешай нам!»
Она медленно опустила ресницы.
С самого утра не шла работа у Сазонова. То горели, то ломались резцы. Сфера на кольцах получалась с царапинами, и уже много брака набросал он в поддон станка. За два часа Сазонов почти ничего не сделал и чувствовал, что ничего и не сделает, если не справится с охватившей душу сумятицей.
Он остановил станок и побрел к ящику с песком, чтобы перекурить. «Так нельзя, – убеждал самого себя Сазонов. – Надо отвлечься, надо как-то настроиться, надо же работать!.. Ну что тебе до них? Пусть любятся, раз уж никого не боятся!..»
Но как ни запрещал себе Сазонов смотреть в том направлении, где, стоя у станков Коршункова, слишком долго проверяла его кольца контролер ОТК, все-таки снова посмотрел. И вдруг понял такое: наступила в жизни Зои Дягилевой пора, когда она чувствует себя счастливой.
«Нельзя же мешать! – гневно сказал себе Сазонов. – Это ведь не часто бывает, когда у человека – радость. Не часто и не долго… Имей совесть, Сазонов, не мешай!»
Он вернулся к станку, включил и, прислушиваясь к слаженному его рокоту, скоро ощутил в себе ту трепещущую сосредоточенность, что всегда предвещала хорошую работу.
8
Спокойным светом, проникающим сквозь задернутые шелковыми шторами окна, была наполнена метрологическая лаборатория. Не только светло, но и чисто было здесь: в лаборатории проверяли на точность измерительные приборы. И хотя оклады у сотрудников не так уж велики, устроиться сюда считалось удачей – лаборатория была самым тихим на заводе местечком.
Работали здесь женщины подолгу, вплоть до выхода на пенсию. Рыхлость и ранняя полнота многих были следствием сидячей малоподвижной работы, но, привыкнув друг к другу, женщины не замечали происходивших с ними перемен, потому что неизменными оставались обязанности, обстановка, отношения. И разговоры изо дня в день велись одни и те же. Про тесные квартиры, про непокорных детей и черствых мужей.
Иногда занимались ссоры. Например, Иванова в разговоре с Сазоновой называла Смирнову неряхой. Смирнова скоро узнавала об этом от Сазоновой и устраивала скандал Ивановой. Обе порознь выплакивали обиду, но потом та же Валентина Сазонова мирила их, рассказывала что-нибудь забавное про начальника лаборатории Ромашову или про старшего инженера Коршункову. Звучал приглушенный смех, и потом жизнь продолжалась, как прежде, под аккомпанемент телефонных звонков, шуршание бумаг, хлопание дверей и пощелкивание электрочасов на стене.
Ровно в одиннадцать начальник лаборатории Ромашова, широкоплечая женщина в угольно-черном парике собственноручно включила на полную громкость репродуктор, висевший на стене рядом с социалистическими обязательствами. Вслед за жизнерадостной музыкой раздался не менее оптимистичный голос инструктора физкультуры. С выражением бессильного протеста на лицах инженеры и лаборанты стали подниматься из-за столов и выходить на зарядку. Считалось, что производственная гимнастика прибавляет сил и бодрости, но женщины почему-то мало в это верили и зарядку считали тягостной повинностью.
– Следующее упражнение – наклоны, – восторженным голоском объявила по радио инструктор. – Постарайтесь руками достать пол. Ноги вместе, колени не сгибать! Начали: и раз, и два… – Валентина Сазонова и не мечтала дотянуться пальцами до пола. Вместо наклонов она лишь чуть-чуть подгибала колени и, приподняв к груди, роняла тяжелые пухлые руки. Двадцать шесть лет исполнилось Валентине, а весила она (сама беззаботно призналась) уже под девяносто килограммов. «Что же с ней дальше-то будет?» – жалостливо подумала старший инженер Нина Федоровна Коршункова, стоявшая позади Сазоновой.
– Совсем не гнешься, красавица! Не бойся, не переломишься! – шутливо упрекнула она Валентину. Сама Нина Федоровна наклонялась старательно и, несмотря на то, что была почти вдвое старше Сазоновой, легко дотягивалась пальцами до носков туфель. Не в пример многим в лаборатории, она сохранила экономные пропорции и даже как бы шлифованную кожу на лице. Энергичная, деятельная, Нина Федоровна слыла одним из авторитетнейших специалистов-метрологов на заводе. Женщины завистливо восхищались ее моложавостью, а Нина Федоровна не уважала своих коллег именно за бабство – за то, что были болтливы, не умели владеть своими чувствами и не следили за собой, расползаясь, как тесто. Взять ту же Валентину. В двадцать шесть – этакая тумба!
Точно угадав мысли Нины Федоровны, Валентина и вовсе перестала делать зарядку. Обернувшись, в упор, дерзко взглянула на нее.
Когда же зарядка закончилась и все разошлись по рабочим местам, Валентина подошла к столу Нины Федоровны и льстиво-доброжелательным голоском предложила:
– Нина Федоровна, вы не уходите в столовую без меня. Пойдемте обедать вместе.
– А что такое? – Нина Федоровна непонимающе заглянула в выпуклые голубые глаза Валентины. Никогда прежде эта молодая женщина в компаньонки не набивалась.
– Да вот поговорить с вами хочу кое о чем.
– Что ж, буду иметь в виду, – согласилась Нина Федоровна. И подумала при этом: «Уж какие все стали обидчивые. Замечание сделать нельзя!»
В коридоре Валентина заботливо взяла Нину Федоровну под руку и после вздоха выстраданным тоном сказала:
– Даже не знаю, Нина Федоровна, как мне быть… Муж говорить об этом запретил, а я прямо извелась вся. По-моему, лучше все-таки сказать, ведь все равно же об этом когда-нибудь узнаете!
Лицо Валентины покрылось красными пятнами, вокруг губ мелкими каплями выступил пот. Нина Федоровна встревожилась, потребовала:
– Да что за тайны такие! Говори скорее!
– Я про вашего сына хочу сообщить… В общем, так: мои родители живут на Смоленской улице, может, знаете, такой пятиэтажный желтый дом, рядом с баней?.. Ну, вот. С ними в одном подъезде живет Зоя Дягилева. Мои живут на четвертом, а она на третьем этаже. Я ее с детства знаю. Она ничего, девчонками мы даже дружили. Ну, а потом… И семья ведь у нее хорошая: мать, отец. И младший брат с женой. А у Зои еще девочка. Вот все в двухкомнатной квартире помещаются…
– Что-то я не пойму, Валя, – перебила Нина Федоровна. – Сын-то мой при чем здесь?
– Да при том, что не надо бы ему с Зойкой связываться!
– Как это связываться?
– Да очень просто… Ходит к ней ваш Сережа, вы понимаете? Сама я, правда, не видела, это муж рассказал. Вот я и думаю, чем раньше вы об этом узнаете, тем лучше будет. Она ведь… Во всяком случае, она старше его почти на три года.
Скосив на Нину Федоровну осторожный взгляд, Валентина увидела, как стиснула та губы, как потрясенно покачала головой. Боль так сильно сжала сердце матери Сергея еще и потому, что подтвердились ее подозрения. Недавно звонила Коршунковой Антонина Сафьянова, Галина мать и лучшая подруга Нины Федоровны. В разговоре Антонина, как бы между прочим, спросила, не обиделся ли на них Сережа, что-то совсем перестал заходить. Нина Федоровна передала этот вопрос сыну. Тот ответил, что все в порядке, просто некогда было встретиться с Галей, но в ближайшее время обязательно зайдет к Сафьяновым.
– Что же эта Зоя… гулящая? – спросила Нина Федоровна.
– Ну что вы!.. Вообще-то я специально за ней не следила, не знаю… Конечно, мужчины иногда к ней заходят, это мне мама рассказывала. Но вряд ли… у них ведь такая теснота: шесть человек в двухкомнатной… Нет, я лично ничего плохого о Зое не скажу. Просто решила вас предупредить, и все. У нее ведь ребенок есть, девочка пяти лет. А ваш Сережа еще такой молодой – ну зачем ему связываться?
– Спасибо, – слабо шевеля губами, произнесла Нина Федоровна. И надолго замолчала. Считая себя человеком тактичным, Валентина помалкивала. Так они вошли в столовую, выстояли очередь к окну раздачи, потом сели за стол. Валентина с аппетитом принялась за борщ, изредка внимательно поглядывая на Нину Федоровну.
– Она работает, что ли, эта Дягилева? Или учится? – прервала наконец молчание Нина Федоровна. Перемешивала ложкой борщ, который вовсе не был горячим, и еще не начинала есть.
– Работает, – поспешила ответить Валентина. – Контролером в цехе мелких серий. Там же, где Сергей. И муж мой там работает.
– А ты можешь мне показать ее?
– Могу, – с готовностью откликнулась Валентина. – Вот пообедаем – и покажу.
Нина Федоровна подняла голову, тревожно огляделась.
– Она здесь?
– Слава богу, нет. Я вам ее на портрете покажу. Вот пойдем в сквер, где Доска почета, и я покажу.
Борщ Нина Федоровна так и не стала есть. Чуть-чуть поковыряла вилкой котлету, отпила глоток компота – и, как только Валентина полностью съела и выпила все, что взяла на обед, Нина Федоровна поднялась из-за стола и поторопила Валентину:
– Пойдем же, покажешь.
Своему сыну Нина Федоровна посвятила себя целиком с тех пор, как с треском выгнала из дома его отца. Выгнала за то, что тот позволил себе завести любовницу. И не только выгнала из дома, но и добилась, чтобы его, ответственного профсоюзного работника, сняли с должности. Коршунков в конце концов женился на той длинноногой хористке из самодеятельности и уехал вместе с ней куда-то в Литву. Нина Федоровна, регулярно получая алименты на сына, догадывалась, судя по получаемым суммам, что снова на ответственную работу ее бывший супруг не смог пробиться. И, продолжая ненавидеть его, Нина Федоровна ничуть не жалела о сломанной судьбе человека, которого когда-то полюбила именно за ум и практическую хватку.
На заводе долго помнили печальную историю, случившуюся с бывшим председателем спортклуба, и самые смелые заводские донжуаны стороной обходили красивую, но столь крутую на расправу Нину Федоровну Коршункову.
А не жалела она своего мужа потому, что, прогнав его, сама лишилась покоя и счастья. Ночами напролет Нина Федоровна плакала от обиды и одиночества, но на завод являлась всегда подтянутой, деловитой.
Все-таки несколько романтических встреч было впоследствии у Нины Федоровны. В подмосковном доме отдыха она сблизилась с обходительным заведующим аптекой из Ростова, в путешествии пароходом по Волге ее неотступно сопровождал летчик гражданской авиации, а в Крыму она познакомилась с композитором. Однако аптекарь скоро признался, что женат и не может ради нее оставить троих детей, летчик получил назначение в Москву и не стал уговаривать Нину Федоровну следовать за ним, а композитор, сочинявший песенки для детей, оказался неисправимым пьяницей. Нина Федоровна решила больше ни на что не надеяться, никого к себе не подпускать – сосредоточилась на воспитании сына и на своих должностных обязанностях.
Еще со студенческих лет Нина Федоровна дружила с Сафьяновыми, учившимися вместе с ней на одном курсе в Политехническом институте. У Сафьяновых была дочь Галочка, родившаяся на два года позже Сергея. Они росли вместе, как брат и сестричка. А Нине Федоровне приходилось напрягать все силы, чтобы ее сын имел все то, что имела Галочка Сафьянова. Отдавала его в музыкальную школу, но Сергей оказался бездарен. Водила в кружок фигурного катания – и это у него не пошло. Правда, в кружке моделирования во Дворце пионеров Сергей стал заниматься с интересом. Это ободрило Нину Федоровну, гордившуюся своим инженерским званием. Стала думать, что и сына направит по своим стопам. Но скоро Сергею во Дворце пионеров тоже наскучило, он занялся гимнастикой. А когда закончил – на тройки – среднюю школу, заупрямился и не захотел поступать в институт. И проявив отцовскую настойчивость, сам устроился на завод токарем. А вскоре случилось то, чего так боялась Нина Федоровна: Сергея призвали в армию. Вечностью показались ей два года одиночества.
Демобилизовавшись, Сергей опять не захотел поступать в институт, а Галочка в это время уже училась на историческом факультете пединститута. Сергей же вернулся к станку и, как с болью замечала Нина Федоровна, стал менее откровенным, все более отдалялся от матери. Но в конце концов этого можно ожидать от парня, которому пора жениться. Только вот, оказывается, и от Галочки, с детства нареченной невесты, тоже отвернулся!
Вместе с Валентиной вышли на территорию, прилегавшую к заводской проходной. Нина Федоровна любила эту парадную часть завода, так напоминавшую ухоженный сквер. Перед Майскими праздниками на заводской территории провели субботник по благоустройству. Потому еще прозрачны были стекла в окнах заводоуправления, еще сохранилась побелка на стволах тополей и вязов, а также на бордюрных камнях, обрамлявших латаный асфальт тротуаров. Молодая листва на деревьях была плотной, сочной, анютиными глазками пестрели газоны. На большой клумбе, где уже отцвели тюльпаны, садовницы, румяные упитанные девчата, высаживали в грунт ростки нарциссов. Садовницы громко болтали между собой и, видно, о чем-то веселом, потому что то и дело раскатывался задорный хохот. Одеты они были в легкие платья, и когда нагибались, прикапывая рассаду, их ноги до неприличия обнажались. Но девчат это нисколько не смущало. Нина Федоровна расслышала, когда проходили с Валентиной мимо, по-мужски крепкие словечки в звонкой трескотне садовниц. Валентина при этом метнула веселый взгляд на Нину Федоровну, та поморщилась, тяжело вздохнула.
Больше двадцати лет проработала на заводе Нина Федоровна. Все в одной и той же метрологической лаборатории. По долгу службы ей приходилось нередко бывать в цехах, поэтому многих из тех, чьи портреты она озирала нетерпеливым взглядом, знала лично. Все это были очень порядочные и трудолюбивые люди. И задерживая взгляд на знакомых лицах, Нина Федоровна недоумевала, как могла затесаться среди них такая легкомысленная женщина, как Зоя Дягилева. А в том, что она легкомысленная, даже безнравственная, Нина Федоровна не сомневалась: порядочная одинокая женщина не станет путаться с парнем моложе себя. Ведь не имела же дел с такими парнями сама Нина Федоровна, когда рассталась с мужем, не искала молоденького отчима трехлетнему Сереже!
Валентина наконец остановилась и взглядом показала на портрет в нижнем углу стенда, посвященного молодым передовикам.
– Вот эта самая и есть Дягилева, – многозначительно произнесла Валентина.
Обыкновенное девичье лицо, без улыбки, чуть скуластое, с маленьким прямым носом и темными, полными спокойного достоинства глазами смотрело с черно-белой фотокарточки.
– Ничего не понимаю, – тихо сказала Нина Федоровна. – Вот у этой – ребенок.
– Да, ее Ленке уже пять лет. Это Зойка выглядит так молодо. А ей уже двадцать шесть, мы же в одном классе учились, – прокомментировала Валентина, с недоброй насмешливостью вглядываясь в портрет контролера ОТК Дягилевой.
9
Из-за убаюкивающего ритма вероятность брака на полуавтоматах была велика, потому всякий раз обход токарного участка Дягилева начинала с этих станков.
Кольца у Коршункова оказались в порядке. Зоя старательно сложила их в прежние столбики, потом, подняв голову, ласково посмотрела на увлеченного работой Сергея. Тот вырвался из станочного ритма, шагнул к столу, у которого остановилась Зоя, оперся на него руками – упали на широкий лоб русые волосы. Тыльной стороной кисти он отбросил их, но пряди снова свалились. Он что-то сказал Зое, показав в улыбке белые зубы. Зоя кивнула и ответила ему неуемной улыбкой.
Напористый голос Витюни Фролова отвлек Игоря.
– Вот она, значит, какая любовь-то! Теперича Зойку от полуавтоматов не отгонишь!.. Нет, ты видал, как она возле Сергея вертелась, а?
Обернувшись, Игорь увидел лоснящееся, с возбужденно-веселыми черными глазами лицо Фролова. Его молодое, низколобое лицо!..
– Да какое твое собачье дело! – не сдержался, закричал Игорь. – Что ты везде лезешь, чушь всякую несешь, как Сивков какой-нибудь! Ладно, Сивков, он неудачник, ему в жизни не было счастья, а ты-то что?
– Во, псих! – удивился Фролов. – Ты что, совсем уже?..
– Это не я – уже! Это вы все… Вот ходят и жужжат, как мухи: Коршунков – Дягилева, Коршунков – Дягилева… Узнать бы, кто про них разболтал, я бы тому морду набил, ей-богу!..
– Ну, дает! – Фролов таращил глаза. – А что это ты за них так заступаешься? Прямо как отец родной…
– Нет, ты мне скажи, от кого про Серегу и Зойку узнал? Ну, не бойся, скажи!
– Да я в раздевалке слышал. Про них уже весь цех говорит… А что тут особенного? Интересный случай, поэтому и говорят. У каждого ведь свое мнение имеется… Я вот думаю, что Серега не такой дурак, чтобы с Зойкой по-настоящему сошелся. Погреется малость – и прощай, дорогая!.. Он парень ушлый – я таких за версту по запаху узнаю.
– Да ты уж, конечно! – успокаиваясь, насмешливо воскликнул Игорь. – Ты у нас известный мудрец… Вон станок твой зазря электроэнергию расходует. Иди, вкалывай, любознательный мальчик!
Глаза Витюни будто погасли, утеряв живую веселость. Фролов молча развернулся и пошел к своему станку.
А Сергей Коршунков работал так увлеченно, что не замечал ни любопытствующих взглядов токарей и проходивших мимо цеховых работников, ни призывных взглядов своего друга Игоря Карцева. И не подходил к ящику с песком, когда устраивался там на перекур Игорь. Дымя сигаретой в одиночестве, Игорь смотрел то на Коршункова, то на своего наставника и спрашивал себя: неужели Сазонов мог разболтать?
Не так давно за токарным участком закрепили обработку тонкостенных колец. Расценки были высокими, но токари брались за новый тип неохотно: слишком жестки были требования на равномерность толщины стенок колец. Из-за того, что кулачки патрона, сжимая кольцо, деформировали его, получалось много брака.
И вот Сазонов придумал специальную разрезную оправку и сам же ее сделал. Он так удачно подобрал внутренний диаметр, что заготовки входили свободно и зажимались в патроне надежно. «Просто, как все гениальное!» – радовался Сазонов, демонстрируя изобретение токарям.
Крупная, гордо вскинутая голова, щекастое лицо, прокуренные зубы, тяжелый подбородок – этот привычный облик наставника вдруг вызвал у Игоря чувство неприязни. «Ишь, какой он мордастый, здоровый!» – подумал Игорь раздраженно. И в ту минуту словно очнулся от сна – понял, что напрасно надеялся выправиться, стать таким же мастеровитым и смекалистым токарем, каким был Сазонов. Никогда и ничего он не изобретет и работать так же, как его наставник или начинавший обгонять Сазонова Серега Коршунков, не сможет, потому что не любит эти дурацкие станки – и вообще тесно и мучительно ему в токарном цехе, среди грубых людей, в подчинении бесчувственного мастера Лучинина!
И теперь, стряхивая пепел с сигареты на песок, Игорь чувствовал, как оживала в нем неприязнь к Сазонову. Он вспомнил утренний разговор с Коршуновым, когда тот высказал предположение, что это Сазонов разболтал всему цеху про отношения с Зоей. «Наверное, от злости, что Серега его обгоняет, разболтал!» – решил Игорь, глядя на спокойно работавшего наставника.
Ровно в двенадцать, когда на участке никого, кроме Карцева и Коршункова, не осталось, Серега остановил наконец станки и, поймав терпеливый взгляд Игоря, махнул рукой.
В столовой, пока стояли в очереди, и за столом Коршунков молчал, отвечал Игорю улыбками, и по этим рассеянным улыбкам нетрудно было догадаться, что Игоря он не слушает, весь сосредоточенный на чем-то своем.
Когда вышли из столовой, до начала работы оставалось еще минут двадцать. День был сухой, жаркий, с легким ветерком, с длинными обозами облаков в небе. Над цветочными клумбами в сквере трепетали крупные бабочки, в ромашках и маргаритках с довольным жужжанием возились пчелы. Так покойно, хорошо было сидеть возле цветов, вдыхать наносимую ветром водяную пыль фонтана! Все скамьи в сквере были заняты: на них, подставив солнышку лица, нежились рабочие.
А Коршункову не сиделось.
– Ну что, пойдем в цех потихоньку? – предложил он.
Играть в домино не стал – стоял возле стола, за которым «забивали козла», но даже за игрой не следил – все косился на свои станки. Так и не выдержал: до свистка было еще минут пять, а Коршунков уже отправился на рабочее место и запустил полуавтоматы.
– То-то жадность забирает! Урвал «калым» – и вот не терпится человеку, – как бы размышляя вслух, произнес Сивков, разглядывая в своих ладонях взятую партию костяшек.
Сазонов, повернув голову, посмотрел на работавшего Коршункова, ничего не сказал, только усмехнулся.
Но даже эта усмешка так разъярила Игоря, что он готов был с кулаками наброситься на своего наставника. С трудом заставил себя сосредоточиться на игре: был его ход, но вместо четверошного дубля Игорь выставил «четыре-два», тем самым обрубив ход, который выстраивал игравший на «четверках» Сазонов.
Вообще-то Сазонов был неплохим наставником – не поучал у всех на виду, однако советом или конкретным делом помогал часто: и нужный резец у него находился для Игоря, и хорошо заправленное сверло большого диаметра, и оправки. Без наставника Лучинин Игоря не оставил бы – как безнадежно отстающего – но любой другой: хоть Белоногов, хоть Сивков, хоть Кондратьев – не смог бы относиться к Игорю так спокойно и доброжелательно, как относился Сазонов. Но зачем же он проболтался!
– Ты уж играй, если сел! – сердито заметил Сазонов, когда Игорь своим ходом разрушил затеянную комбинацию.
Игорь дерзко взглянул на наставника и проговорил раздельно:
– А все-таки завидно, когда другой работает лучше!
– Ты играй, – хмурясь, напомнил Сазонов.
– Видал, подопечный-то чего выдает! – толкнув Сазонова локтем, весело поддел Сивков. – Это же надо такую наглость иметь!
Сазонов перекинул папиросу в другой угол рта и, щуря глаз от ее дымка, пристально изучал лежавшие в его крупных сомкнутых кистях пластмассовые плиточки домино.
– Ты что это на старших хвост задираешь? – продолжал подначивать Сивков.
– Я говорю, что есть, – холодно ответил Игорь.
– Говори, да не заговаривайся, – подал голос Сазонов. – Никто никому не завидует, что зря нарываешься? А если не нравится со мной работать – скажи прямо. Лучинин тебе другого наставника определит, я лично не против.
– И скажу! – радуясь своей отваге, воскликнул Игорь. – Потому что это меня лично касается. А вот некоторые болтают, где не надо, о том, что их совсем не касается!..
Сазонов в упор, спокойно и укоризненно посмотрел на Игоря. И ничего не сказал.
Разнеслась над станками долгая металлическая трель. Партию наспех доиграли – после ошибки Игоря выигрыш Сивкова и его партнера Кондратьева был очевидным. Игорь поплелся к станку, унося в душе тяжесть новой вины.
Давней и все еще не осуществленной задумкой Игоря было приучить себя к систематическим домашним занятиям. Сколько раз уже он записывал в дневнике: «Прошел еще один день, а я ничего не сделал!»
Планов было много. Для вдумчивого чтения и конспектирования был намечен список книг. Заведены толстые, в коленкоровых переплетах тетради для записи особенных словечек, то и дело мелькавших в разговорах токарей, для упражнений в литературных приемах, для записывания словесных пейзажей и портретов. Еще было намечено научиться за лето читать без словаря по-английски, наизусть выучить «Евгения Онегина» и, самое главное, написать большую, серьезную, вовсе не для газеты вещь: повесть или пьесу из школьной жизни.
Вымокнув под дружным ливнем по дороге с завода домой, Игорь радовался: если дождь – отец не потянет на работы в саду, а собственная душа не позовет вечером на прогулку по акациевой аллее. Надо наконец приступить к систематическим домашним занятиям!
Но к вечеру дождь иссяк. Над аэродромным полем прорезалась и стала быстро шириться полоса золотистого закатного неба. Когда из-за края сползавшей к востоку облачной пелены выкатилось солнце, тени домов резко легли по влажному асфальту, их стены ярко зажелтели, а по окнам чистым золотом разлился солнечный свет. И когда этот свет ворвался в окно комнаты, где сидел над своими тетрадками Игорь, решимость будущего студента филфака оказалась сломленной. Проклиная себя за малодушие, Игорь извлек из шкафа выходные брюки и рубашку…
Все то же томительное одиночество ожидало его в зеленом коридорчике аллеи, да как радостно распер грудь влажный и пахучий вечерний воздух! Никто не ждал его в тот вечер на аллее, но упругими, быстрыми шагами направился Игорь к шеренгам акации.
Аллея уже заполнилась гуляющими парочками: девчонки с простовато-приукрашенными личиками, лохматоголовые кавалеры из заводского поселка. И вдруг среди этой публики Игорь увидел как будто родное лицо!
Гордость, от которой так непривлекательно вытянута была физиономия Игоря, тягостное чувство разочарованности – все исчезло, когда Игорь увидел Дягилеву и Коршункова. Легкое желтое платье Зои проминалось от встречного ветерка. Теплым светом жизнелюбия сияло ее лицо. Сергей не спеша шагал рядом, не касаясь Зои; изредка вскидывал руку, срывал листья и растирал их в пальцах. Как и Зоя, он сейчас казался Игорю родным человеком: широкогрудый, с открытым мужественным лицом, светлыми волосами, которые ветерок приподнимал пластами.
Восторг и странная нежность заполнили душу Игоря. У него нечаянно вырвалось:
– Здравствуйте, дети мои!
Зоя рассмеялась, по-девчоночьи закинув голову. Сергей улыбнулся скуповато. И ответил:
– Добрый вечер, папаша! Давай присоединяйся, если никуда не поспешаешь.
