Текст книги "От часа тьмы до рассвета"

Автор книги: Вольфганг Хольбайн

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 22 страниц)

– Еще чуть больше трех часов, и рассветет, – заявила Элен, взглянув на циферблат своих дорогих наручных часов, которые, в отличие от моих, совершенно не пострадали за эту ночь. Как только она преодолела страх, ее лицо снова превратилось в невыразительную, застывшую маску, по которой невозможно было угадать ни ее мыслей, ни чувств. – К тому же Эл вовсе не был один, когда это случилось.

– Мы соберемся все в какую-нибудь уединенную комнату, в которой есть только один вход, – повторил я, умышленно пропустив мимо ушей ее замечание об обстоятельствах гибели Эдуарда. – Мы можем там забаррикадироваться, и тогда…

– Ну а пока я внимательно осмотрю рану Юдифи, – со вздохом перебила меня Элен. – Я не знаю, сколько крови она потеряла, но боюсь, что если не обработать рану, она скоро воспалится.

Она слегка улыбнулась Юдифи.

– И послушай еще намек опытного мясника: если рану не зашить, то у тебя будет довольно широкий рубец. Это конечно же все равно, если мы все погибнем нынче ночью, но если мы выживем, я тебе обещаю, ты будешь злиться сама на себя. Придется исключить рубашки с коротким рукавом, воздушные летние платья с узенькими бретельками… – Она покачала головой и добавила: – Шрамы украшают мужчин. А нас, женщин, они просто уродуют.

Дорогуша, подумал я. Она явно забыла добавить свое вездесущее «дорогуша». С тех пор как Юдифь снова перешла на мою сторону, совершенно открыто держала меня за руку и обнимала, Элен стала демонстрировать по отношению к ней то же высокомерие, которое так сердило Юдифь после короткого перемирия. Я не понимал Элен, но это обстоятельство больше меня не волновало. Чтобы не разбираться в женщинах, вовсе не нужно было быть каким-то тупицей. Что я понял сразу, так это то, что Элен в своей роли хирурга, в которую она снова вошла несколько минут назад, излучала какой-то безоговорочный авторитет, который повлиял и на Юдифь. Несколько мгновений она молча рассматривала темную, густую кровь, которая все еще сочилась из раны и капала теперь уже на столешницу, и слабо кивнула.

– Да, ты права, – тихо проговорила она.

Элен взяла аптечку первой помощи из автомобиля, которая все еще стояла рядом со стулом Эда.

– Будет лучше, если ты вымоешься, – она протянула к Юдифи руку. – Давай я провожу тебя наверх, в душ.

– Я… я тебя испачкаю, – Юдифь покачала головой и вдруг стала какой-то забитой. – Я думаю…

– Это не первый раз, когда я пачкаю новые шмотки кровью, – улыбнулась Элен, легкомысленно и весело пожала плечами и многозначительно взглянула на свое абсолютно промокшее, но несмотря на это (а может быть, и вследствие этого) все еще волнующее одеяние. – Профессиональный риск.

Она положила левую руку на плечо Юдифи, чтобы поддержать ее, и в первый момент это выглядело так, как будто Юдифь все еще хотела протестовать против этого. Но потом или победил разум, или, попросту говоря, слабость, и она повиновалась врачу и позволила вывести себя из кухни.

– Присмотришь за Карлом? – бросив короткий взгляд на меня через плечо, спросила Элен и, не дождавшись ответа, исчезла в вестибюле.

– Да… конечно… – я медленно кивнул и одновременно помотал головой. Слегка смутившись и чувствуя свою беспомощность, взглянул на все еще скорчившегося на линолеумном полу хозяина гостиницы.

Карл нерешительно протянул ко мне руку, как будто бы полагая, что я помогу помочь ему встать, но я лишь состроил гримасу отвращения и отвернулся. Присмотреть за Карлом? Не имею понятия, какой смысл вложила Элен в эти слова, но я даже мысленно отказался исполнить ее требование, поскольку мне было решительно противно в какой бы то ни было форме прикасаться к пропитанному кровью и мочой, опухшему типу с длинными, спутанными волосами, свисающими тонкими прядями, склеенными кровью. Я все еще чувствовал во рту привкус желудочного сока и желчи и боялся, что меня снова вырвет, если я только подойду близко к хозяину гостиницы. И при этом решающим был даже не его отвратительный вид и противный запах, а в большей степени то, что так и остался без ответа гложущий меня вопрос относительно его роли во всей этой истории, какое он имел отношение к обеим смертям и что творилось в его, возможно, больном мозгу, что заставило его так правдоподобно играть эту жалкую роль.

Я скорчил гримасу и начал осматривать пол, ища окровавленный кинжал Наполы, который бросился мне в глаза, когда я вошел на кухню. У меня не было доказательств вины Карла, так что мне приходилось рассчитывать только на признание. Этот проклятый кинжал был оружием, которое оборвало жизнь Стефана, им же на глазах у Карла (а может быть, и от его собственной руки) был убит Эд, и, если направить его против самого Карла, можно будет поговорить с ним начистоту. Если имелось нечто важное, о чем он до сих пор помалкивал (а моя интуиция подсказывала мне, что была куча интересных вещей, которые этот толстый хиппи утаил от нас), я заставлю его говорить. Мы остались наедине.

Когда я нагнулся за оружием и поднял его, меня прошиб холодный пот. Мой желудок болезненно сжался, и мне пришлось подавить приступ рвоты. У меня было чувство, как будто я делаю нечто запретное, аморальное, более того, нечто невероятно ужасное. Этот проклятый нож прервал две человеческие жизни, и на какой-то краткий миг у меня было чувство, как будто холод отточенного как бритва металла пронзил кончики моих пальцев, устремился по моим сосудам к сердцу и крошечной занозой застрял в нем, чтобы превратить его в кусочек льда. Мне сразу представилось, что в результате я, наверное, мог бы невольно превратиться в кровожадное чудовище, но я мысленно успокоил себя, что это страшное предположение – всего лишь часть абсолютно нормального безумия, которое медленно овладевало мной в результате пережитых ужасов последних часов. Пожалуй, следовало бы больше беспокоиться, если бы я не ощущал ничего подобного, сопротивляться этому было бесполезно. В данной ситуации было бы ненормально оставаться абсолютно нормальным. Это всего лишь кусочек стали, мысленно успокаивал я сам себя, только кусочек металла – и ничего больше, и он не имеет над тобой никакой власти, наоборот, – это нечто, что может действовать послушно твоей собственной воле. Я не мог допустить, чтобы я сам своими сумасшедшими мыслями довел себя до состояния, когда стал бы бояться этого оружия сильнее, чем Карл, у которого я с его помощью собирался выведать ту или иную страшную тайну. И если я сам буду бояться этого проклятого ножа, зажатого в моей руке, этого нельзя будет не заметить. Карл был грандиозным актером, он, дрожа, сидел передо мной и молча, перепуганным взглядом молил о сострадании. Я должен переиграть его.

Большим пальцем руки я провел по действительно поразительно остро отточенному лезвию ножа, как бы пробуя его.

– Достаточно остро для бритья, – тихонько проговорил я, так что можно было подумать, будто я разговариваю сам с собой, но достаточно громко, чтобы Карл обязательно услышал мои слова.

– Очень острый! – голос Карла был не громче моего, но звучал пронзительно. Он испуганно отдернул руку, которая все еще была протянута ко мне, прижался спиной к скромным встроенным кухонным шкафам и мрачно посмотрел на меня.

– Ну что ж, тогда доведем дело до конца, – сказал я, смиренно пожал плечами, вздохнул, подошел к нему. Затем, наклонив голову, я смерил его взглядом, высоко подняв бровь, как будто раздумывал, в каком месте сделать первый разрез.

Толстый хозяин гостиницы вытаращил глаза и начал со свистом хватать воздух.

– Ты ведь только шутишь, правда? – он нервно, истерически хихикнул и смущенно пролепетал: – Это классно… Я люблю людей с юмором. Я… я не пропускаю ни одной юмористической передачи. А ты любишь комедии, Франк?

Я быстро взглянул на дверь кухни. Элен с Юдифью давно уже были на верхнем этаже. Я постарался сделать так, чтобы он успел заметить, когда снова повернулся к нему, мою самодовольную, как бы нечаянную и не адресованную ему улыбку, прежде чем мое лицо превратилось в холодную, бесстрастную маску. Даже хорошо, если хозяин гостиницы будет считать меня слегка сумасшедшим, это сделает меня более непредсказуемым в его глазах.

Карл провел своим мясистым языком по пересохшим губам. Он напомнил мне жирного червя, придавленного между двумя сэндвичными булками. Кроме того, он зверски вонял. Было невыносимо находиться рядом с ним. Так он написал в штаны, когда возле него убили Эда! Несколько коротких мгновений я раздумывал, не случилось ли бы со мной нечто подобное, если бы я оказался в такой ситуации и все обстояло бы именно так, как он описывал, и если бы мне действительно пришлось пережить то, что в непосредственной близости от меня убили человека. Возможно ли что-либо более жуткое? И все же я пришел к выводу, что мой мочевой пузырь определенно должен был бы выдержать. Даже если бы рядом со мной происходила настоящая резня, я не впал бы в эту унизительную для меня самого слабость! Карл, этот жалкий, ничтожный клоп, был мне решительно противен. И если он не убийца, то по какой причине убийца не тронул его? Было бы легче легкого убить и его, и если бы я был на месте этого извращенного, кровожадного убийцы, то для меня было бы просто наслаждением отрезать несколько кусочков шкурки и сала с его живота, и я не упустил бы такой возможности. Единственной причиной, приходившей мне в голову, по которой убийца мог оставить жизнь этому вонючему типу, было то, что он почему-то хотел, чтобы остался живой свидетель. Именно Карл мог так ярко и драматично описать нам, что тут произошло, не имея при этом возможности указать прямо на кого-либо. А в его панике было что-то заразительное. Кто бы ни был этим убийцей, он или она не был абсолютным безумцем. Убийства были детально спланированы, и, возможно, мы все время находились под бдительным наблюдением.

У меня в горле набух твердый, большой комок и появился неприятный привкус. Я задрал голову и, внимательно осматривая потолок в поисках чего-то подозрительного, медленно повернулся вокруг своей оси. Камеры, пронеслось у меня в голове. Может быть, здесь где-то спрятаны камеры? А что, если где-то в подземном ходе или в какой-то отдаленной комнате сидит убийца и через портативный компьютер следит за каждым нашим движением, прислушивается к каждому нашему слову. Он сидит, развалясь и широко расставив ноги, в своем кресле и смотрит на огромную стену из видеомониторов, возбуждаясь от все более распространяющейся в этих страшных развалинах паники, предвкушая остатком своего рассудка наслаждение от следующего жуткого убийства?

Я снова повернулся к сидящему на корточках хозяину гостиницы. Мой взгляд скользнул по окровавленному клинку кинжала, который все еще был зажат в моей руке и которым еще несколько секунд назад я был готов пытать Карла. И кто из нас извращенец? Я или убийца?

– Если честно, я тоже не люблю комедий, – раболепно сказал он.

Это он, подумал я. Карл – извращенец. Мне осточертело его раболепное бормотание. Я зримо представил его себе в трико из лаковой кожи с головы до ног, в плотно облегающей лицо маске с прорезями для глаз и рта, закрывающей все остальное лицо, с ошейником вокруг шеи, веревка от которого протянута к хозяйке-настоятельнице. Не думаю, что его вид в реальности был намного привлекательнее этого.

– В них все время одно и то же, и они высмеивают людей, которые просто не могут защищаться.

Хозяин гостиницы засмеялся каким-то неуверенным, нервозным смешком. Его зрачки быстро бегали туда-сюда, и, казалось, он сам не знает, в какую сторону он повернется, если вдруг наберется куража встать и выпрямиться передо мной.

– Это не мой уровень, понимаешь, – спешил высказаться он. – Я когда-то активно участвовал в движении сторонников мира, участвовал в Бонне в большой демонстрации против гонки вооружений. Местные жители, кстати, всегда были за вооружение и считали меня сумасшедшим. У них такой узкий кругозор, что они дальше своего носа не видят. А я всегда считал себя обязанным…

– Ты что, всерьез полагаешь, что меня все это интересует?

Я схватил рулон скотча, который Стефан положил на кухонный стол после того, как прикрутил хозяина гостиницы к стулу.

– Если ты и дальше будешь болтать, я заткну тебе рот. С такими лицемерами, как ты, я не церемонюсь, – сухо проговорил я. Это были первые совершенно искренние слова, что я произнес с того момента, как из кухни вышли Элен и Юдифь, оставив нас наедине с Карлом. – Поднимайся.

– Но… я… Что ты?.. – беспомощно забормотал Карл.

– Вставай, – сказал я спокойно, но настойчиво. Хозяин гостиницы еще немного помедлил, затем начал не спеша подниматься, опираясь спиной о кухонный шкаф, при этом его промокшие джинсы издавали отвратительный, грязный шорох, отделившись от пластикового пола. Я состроил брезгливую гримасу и жестом показал ему, чтобы он повернулся. – Руки за спину! – резко скомандовал я.

– Что… что все это значит? – Карл даже не подумал последовать моему приказанию, вместо этого он, наоборот, испуганно повернулся ко мне.

Я ничего не ответил. Да, собственно, я и сам не знал, что я здесь делаю, не было никакого рационального объяснения, которое оправдывало бы то, что я собирался связать грузного хозяина гостиницы или мучить его еще каким-нибудь образом. Я оправдывал свои действия тем, что чувствовал: он о чем-то умалчивает; мне казалось, что он каким-то образом сознательно участвовал во всех наших несчастьях, либо даже имел отношение к смерти Стефана или Эда. Но это были лишь предлоги, которыми я пытался облегчить свою собственную совесть. На самом деле я даже был рад, что Эда больше нет среди нас, и даже мое сожаление о смерти Стефана ограничивалось лишь тем обстоятельством, что с его уходом я лишился последней возможности мужской поддержки в этом замке ужасов. В действительности это с трудом переносимое, горькое чувство беспомощности и обреченности, которое вызвали во мне слова Юдифи, постепенно превратилось в какое-то с трудом сдерживаемое бешенство, а хозяин гостиницы оказался добровольной жертвой, на которую я мог обрушить свою горячую ненависть. Толстый хозяин гостиницы не вызывал ничего, кроме досады, раздражения, гнева. И даже если он и не был убийцей, которого мы искали, он был как минимум пособником преступника, который блуждает где-то здесь. Кроме того, он всех нас привез сюда. И его пощадили, когда убили Эда, хотя он в тысячу раз больше заслуживал смерти!

Я приблизил клинок кинжала Наполы к самому его горлу.

– Лучше уж, дорогой толстячок, я выпотрошу тебя! – злобно прошептал я сквозь зубы. – Как думаешь, ведь это не трудно и не долго, выпустить твои кишки при помощи этого кинжала? Я думаю, это даже быстрее и проще, чем делать липосакцию в клинике, и все-таки я тебе обещаю, что это будет достаточно долго, чтобы мы еще успели приятно пообщаться, прежде чем ты отбросишь коньки.

– Ты… ты же слышал, что сказала Элен. Ты должен отвести меня наверх!

Карл попытался отшатнуться от меня, но это у него не получилось, и он лишь отклонился от меня назад настолько, что его перепачканные кровью волосы коснулись столешницы и оставили на белоснежном фоне множество тонких, как волос, кровавых полосок. Можно было практически услышать тот «прострел», который он заработал, проделав такой практически акробатический трюк, имея в виду его возраст и телосложение. Я увидел, что к выражению страха в его глазах присоединилось еще и выражение довольно ощутимой боли, но мое сострадание было примерно на уровне снайперов или легавых собак.

– Она сказала: присмотришь за Карлом? – поправил я его с сардонической улыбкой. – Это можно понимать очень широко. Думаешь, кто-то здесь особенно дорожит тобой? Мне противно смотреть на тебя. Не думаю, что Элен снова захочет тебя видеть. Ты уже забыл, как ты вилял там, в погребе?

– Я… вы… я очень сожалею, – смущенно лепетал хозяин гостиницы, выпрямляясь как в замедленной киносъемке и ни на секунду не выпуская из поля зрения окровавленный кинжал в моей руке. Затем, дрожа, он опустился передо мной на колени. – Я не причиню вреда никому из вас… Я… я просто не способен на это. Пожалуйста…

Я увидел, как из его глаз покатились слезы. Хозяин гостиницы всхлипнул. Из носа текло прямо на верхнюю губу, но его жалкий вид не доставил мне удовлетворения и не разжалобил меня, а напротив, лишь еще больше подзадорил. Я ощутил какое-то извращенное желание отрезать ему кинжалом, зажатым в моей руке, его мясистый нос, чтобы он прекратил испытывать мое терпение таким неэстетичным образом, хлюпая своим сопливым носом.

– Я сделаю все, что вы прикажете, – завопил Карл. – Пожалуйста!

– Отвернись, – холодно скомандовал я.

Карл было попытался возразить, но, внимательно и задумчиво посмотрев на стальной клинок в моей руке, рассудил иначе, медленно повернулся спиной и послушно скрестил руки за спиной. Это напомнило мне поведение животного, которое осознало безвыходность своего положения, подставило горло своему противнику, уповая лишь на милость победителя.

– Пожалуйста… Ты ведь не станешь… Только не как с Эдом, не делай так же… – лепетал он. Я уже начал склоняться к тому, чтобы поверить ему хотя бы в отношении смерти Эда. – Только не режь мне горло сзади, я…

– Вытяни руки вниз, – выдохнул я. Моя ненависть, появившаяся столь же внезапно, сколь и безосновательно, вдруг рассеялась в одно мгновение. И сразу мне стало стыдно, но моя гордость не позволила мне показать это Карлу или тем более извиниться, и я грубо схватил его за запястья, несколько туже, чем необходимо, намотал на них скотч, грубо взялся за его плечи и повернул к себе лицом.

– Вперед, – сказал я и грубо подтолкнул его к выходу из кухни. – Мы идем к дамам наверх.

– Это все золото, Франк, – хлюпая носом, бубнил Карл, неверными шагами на дрожащих ногах выходя из кухни и направляясь к лестнице, ведущей на второй этаж. Почти в темпе своих шагов он через плечо кидал на меня испуганные взгляды, как будто лишь для того, чтобы понаблюдать, как я вынимаю клинок, чтобы всадить ему сзади между лопаток. И хотя я прекрасно осознавал, что я только что на кухне вел себя как настоящий психопат, к чему я приложил немалые старания (и в некотором роде я чувствовал себя таковым), мне все же было неприятно, что он может подозревать меня в том, что я способен на такой очевидно трусливый, подлый поступок.

– Оно сводит людей с ума, – оправдывался хозяин гостиницы. – Я и сам не понимаю, как я мог так сорваться. Уже много лет я мечтаю об этих сокровищах. С тех пор как мне удалось устроиться присматривать за зданием, я ищу в подвалах клад. Это… это что-то вроде одержимости. Знаешь, это был не совсем я, кто так нехорошо поступил с вами в подвале. Я просто был не в себе. Но это больше не повторится. Сейчас я себя полностью контролирую…

– Прикуси язык, – я снова с отвращением взглянул на описанные брюки хозяина гостиницы. Ну да, он себя контролирует, цинично пронеслось в голове. И это не помешало ему обмочиться от страха, а из его носа все еще текло прямо на верхнюю губу, и я опасался, что вскоре его сопли попадут на подбородок, а оттуда на ступени лестницы, если он либо не возьмет себя в руки, либо не прекратит этот отвратительный спектакль и не вытрет, наконец, свой двойной подбородок рукавом или плечом. Любой двухлетний малыш лучше себя контролирует, чем этот хозяин пивнушки! Если бы мне не было так противно к нему прикасаться, я бы как следует толкнул его в спину, чтобы побыстрее подняться по лестнице, так сильно было мое отвращение, которое именно в это мгновение вспыхнуло во мне с новой силой, а также моя ненависть, которую, как я предполагал, я уже преодолел. Нам нужно было как можно скорее оказаться наверху, чтобы я мот поскорее свалить ответственность за этого отвратительного типа на Элен, раз уж она так настаивала на своем лидерстве. Я должен сделать быстро, насколько это возможно, так как я снова с полным отчаянием обнаружил, с каким наслаждением я играл роль жуткого живодера. Хозяин гостиницы был настоящим подонком, не в этом дело. Но, черт возьми, что же это было со мной, если я не только смог разыгрывать роль бессердечного палача, но и чувствовал себя гораздо лучше, чем мне бы хотелось? Давно ли во мне дремали такие наклонности, или это нечто такое, что находится в глубине каждого из нас и только и ждет экстремальной ситуации, чтобы наконец выйти наружу? Неужели все так просто, может ли быть, что достаточно нам оказаться в экстремальной ситуации и мы можем сбросить нашу человечность, нашу склонность и способность сочувствовать и сопереживать, как ненужную больше одежду? Когда я перешагнул грань разумного, рационального и объяснимого и вступил на почву извращений и что может случиться завтра? Смогу ли я просто расстаться с этим, отложить в сторону, преодолеть ту, до сих пор чуждую мне часть моей собственной личности, чтобы просто забыть все это как кошмарный сон? Смогу ли я завтра утром снова стать тем дружелюбным, слегка робким молодым парнем, каким я был до сих пор? Милый исчезающий тип, который не может наладить собственную жизнь, который не может и мухи обидеть и, может быть, вследствие всего этого ничего особенно ценного не добился в своей жизни? Или я всю свою жизнь лишь обманывал себя, стараясь подавить мое собственное я, мой собственный характер, притворяясь кем-то другим, таким, каким мне хотелось бы быть и каким в действительности я никогда не был? И неужели этой одной-единственной ночи хватит, чтобы сбросить эту маску, которую я носил долгие годы, чтобы наконец всем и мне самому стало ясно, что за бестия скрывалась под этой маской?

Нет, я не тронулся, начал я уговаривать сам себя. В особых обстоятельствах нельзя оценивать себя обычными мерками. И уж если эти обстоятельства не считать особенными, тогда я уж и не знаю, что можно считать таковыми. Мне пришлось пережить смерть двоих людей, троих, если считать поверенного в гостинице, и даже четверых, если исходить из того, что фон Тун мог не пережить своего падения в шахту. Это абсолютно нормально, что мои нервы напряжены и я не могу контролировать свое поведение. После всего перенесенного, мне понадобятся две-три недели на каком-нибудь калифорнийском пляже, чтобы прийти в себя, и при этом нужно будет лежать без движений двадцать четыре часа в сутки и прятаться в песке от всего, что может носить юбку. Это было бы наилучшей терапией. Возможно, тогда я снова стал бы прежним и, возможно, отказался бы от безумной идеи пригласить Юдифь к себе в Штаты, так как заметил бы снова, что она совершенно не мой тип и никогда не могла бы стать моим типом, потому что она слишком толста для меня, так же как и Карл, это колеблющееся нечто. И я бы сразу обнаружил, что я вовсе не влюблен в нее, просто в этих экстремальных условиях я нуждался в физической близости человеческого существа. Именно так и должно было бы быть, только так и никак иначе.

Мы поднялись по лестнице и вошли в коридор, в который выходили наши комнаты. Здесь наверху горела одна-единственная электрическая лампочка, которая решительно не выполняла поставленной перед ней задачи освещать коридор, и тот желтоватый свет, который она излучала, скорее лишь подчеркивал темноту, нежели высвечивал цвета, формы и тени. Едва мы вошли в коридор, в двери своей комнаты появилась Элен, как будто она только и делала, что поджидала нас и прислушивалась к нашим приближающимся шагам, и я инстинктивно отдернул руку, которой только что пытался грубо ударить Карла между лопаток, чтобы он двигался быстрее. В правой руке она держала большой кухонный нож, который давеча Юдифь разыгрывала между нами посредством спичек.

– Что вы там так долго копались? – рассерженно набросилась на нас докторша. – Черт возьми, я уже начала беспокоиться!

– Франк некоторое время не мог решить, пытать ему меня или просто прикончить, – ответил Карл, не успел я открыть рот, чтобы ей ответить. Внезапно его колени перестали дрожать, а его голос больше не казался неуверенным или испуганным. Похоже, он явно рассчитывал на содействие и поддержку Элен. Я раскаялся, что не использовал оставшийся скотч для того, чтобы соорудить ему внушительный кляп. Он пытается посеять раздор между нами, в этом я не сомневался, и, похоже, ему, как назло, это удалось: некоторое время Элен в замешательстве смотрела то на хозяина гостиницы со связанными за спиной руками, то на фашистский кинжал в моей руке, затем на ее лице появилось выражение сочувствия и, как мне показалось, гнев, затем повелительным движением руки она пригласила нас в комнату, которую она раньше делила со Стефаном и где теперь они с Юдифью дожидались нас.

Когда я проходил мимо нее, я заметил, как эта рыжеволосая бестия скользнула по моему лицу ледяным взглядом, и в первый момент я приписал ее очевидное недовольство моему излишне презрительному отношению к Карлу, но вскоре я поймал себя на том, что с самого первого мгновения, как я вошел в комнату, я уставился на разобранную постель, которая, как две капли воды, походила на ту постель, в которой я развлекался с Юдифью.

Стефан… А что Элен чувствовала к нему? Ей действительно нравились эти шкафообразные качки с коротко подстриженным бобриком волос, пичкающие себя исключительно анаболиками и сырыми яйцами, или он просто был для нее средством для достижения цели? А я? Любил ли я полных женщин, которые не носили лифчиков? Неужели мы все просто последовали этому немыслимому требованию старого поверенного в делах потому, что панцирь из гордости и самоуважения оказался на удивление тонким, как только оказалось, что ставка необычайно высока? Глядя сейчас на стоящую прямо передо мной Элен, я чувствовал себя проституткой.

На второй, узкой кровати лежала Юдифь. И не похоже было, что Элен ей сильно помогла. Она наложила Юдифи шину на предплечье, и кровь из раны больше не текла так сильно, но лицо было бело как мел. Крошечные бусинки пота на ее перепачканном кровью и пылью лбу говорили о том, что у нее, должно быть, есть небольшая температура, так как в комнате было не то чтобы особенно холодно, но и не тепло. Кроме того, ее взгляд был несколько мутным и застывшим.

Элен шумно вдохнула воздух через нос, когда мимо нее в комнату вошел хозяин гостиницы.

– Карл, тебе не помешало бы сходить в душ, – сказала она и незаметно отступила от него подальше.

Карл сконфуженно опустил голову и состроил такую гримасу, как будто Элен дала ему пощечину.

– Может быть, вы думаете, что мне приятно так пахнуть? – он снова перешел на плачущий тон и укоризненно приподнял свои связанные за спиной руки. – Но как я буду принимать душ в таком виде? И моя одежда безнадежно испачкана. Франк разыгрывает тут надменность, но, спорю, если бы он пережил то же, что и я, он тоже наложил бы в штаны. Вы даже не можете себе представить, что это такое!

– Мы посочувствуем тебе потом, когда нам не о чем будет больше беспокоиться, – холодно ответила Элен и коротким кивком указала на сумку Стефана, которая стояла открытая перед скромным одностворчатым шкафом, точно таким же, как стоял и в моей комнате. С последними словами ее голос стал пронзительнее, словно надломился: – Теперь он не станет возражать против этого.

Элен сжала губы в тонкую ниточку и торопливо повернула голову так, чтобы никто не видел ее лица. Она громко и глубоко вздохнула один, потом второй раз, и когда она снова обернулась к нам, она снова полностью владела собой – по крайней мере, внешне.

Юдифь, дрожа всем телом, скрючилась на кровати. Должно быть, температура была выше, чем мне показалось на первый взгляд, потому что ее начали мучить судороги, как при настоящей лихорадке.

– Что с Юдифью? – спросил я, оборачиваясь к Элен. – Почему ты ее не лечишь?

– Я перевязала руку, – деловито ответила докторша. – Но прежде, чем я осмотрю ее подробнее, мне нужно, чтобы она помылась. Но она слишком слаба, чтобы самостоятельно принять душ. Помоги ей.

Я спросил себя, почему это Элен не использовала время, когда мы с Карлом находились на первом этаже, для того чтобы помочь Юдифи в душе, но ничего не сказал. В конце концов, это ничего не меняет, раз Элен решила поручить это мне. Это совсем ничего не меняет.

– Я не вполне уверена, но мне кажется, что она чем-то заразилась, – продолжала Элен. – Одному дьяволу известно, какие бактерии содержатся в этом строительном мусоре. Очень странно, что она так сильно ослабла и у нее так внезапно поднялась температура. Это может, правда, быть следствием большой кровопотери, а кроме того, есть довольно большой процент людей, которые реагируют на стресс высокой температурой. Но у меня есть нехорошее предчувствие. Хотелось бы мне знать, что за опыты проводились в этих подвалах.

Элен вдруг снова стала усталой и истощенной. Ее явно утомила эта короткая речь, которую она только что произнесла, на какой-то миг она просто уставилась на стену позади меня, ушла в себя, и казалось, она снова мысленно блуждает по таинственному лабиринту, а может быть, она вспомнила, как читала протоколы лабораторных исследований. Измерения окружности черепа, вспомнил я. Для чего этим исследователям понадобились сотни, может быть, даже тысячи измерений окружностей черепа? Я ничего не понимал. Элен же, напротив, в подвале производила впечатление, будто у нее появилась какая-то смутная догадка, которую она не хотела или не могла высказать. Может быть, оттого, что она была слишком абсурдной, слишком бесчеловечной, слишком извращенной?

Элен опустилась перед разобранной узкой кроватью Юдифи и провела растопыренными пальцами по ее, хотя еще и влажным, блестящим шелковистым волосам.

– Не обижайся Карл, – бессильно вздохнула она, – но от тебя невыносимо воняет. Франк, пожалуйста, отведи его в душ.

– Но, ты же не оставишь меня снова наедине с этим палачом! – взмолился Карл, да и я было хотел возразить, потому что хотя мне и тяжело было выносить идущую от Карла вонь, мне все же казалось, что лучше в первую очередь позаботиться о Юдифи, чтобы Элен могла ее после этого обследовать и полечить. Но докторша перебила Карла и опередила мои возражения:

– Знаешь, Карл, ты не перегибай палку, – несмотря на свое истощение вдруг неожиданно резко, почти угрожающе заговорила Элен. – Уж не думаешь ли ты, что мы сейчас тебя развяжем и дадим просто смыться? Ты совсем нас за идиотов держишь?

Ах, вот, значит, как, довольно ухмыльнулся я про себя. Возможно, она пыталась, насколько возможно, дискредитировать Марию, поставить ее под подозрение только потому, что она ее до смерти ненавидела. А в действительности она имела в виду хозяина гостиницы. Элен бросила короткий взгляд на кинжал Наполы, который я все еще сжимал в своей руке, затем смерила престарелого хиппи презрительным взглядом.