Текст книги "От часа тьмы до рассвета"

Автор книги: Вольфганг Хольбайн

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 22 страниц)

– Почему? – холодно спросил я.

Профессор презрительно фыркнул.

– Вечный вопрос морализаторов ученым, – язвительно сказал он. – Если бы мы думали об этом «почему?», люди все еще сидели бы в пещерах. Задачей исследователя является докопаться до корней. Ничего не принимать на веру, а все проверять и перепроверять. И иногда нужно иметь мужество перешагивать через границы. Только так можно расширить горизонты человечества.

– Десятилетиями проводя эксперименты над детьми и представляясь при этом их благодетелями, – прошептал я.

Зэнгер сердито наморщил лоб. Он кому-то кивнул. До сих пор я думал, что в комнате мы с ним одни, но теперь в поле моего зрения появились оба огромных санитара и начали снова прикреплять к моему телу электроды для ЭЭГ и ЭКГ. Сначала я не понял, к чему это. Зэнгер показался мне озабоченным, торопил обоих санитаров, а потом начал внимательно изучать результаты измерений, которые появились на мониторах.

– Вы боитесь меня, не так ли? – спросил я. Я не был в этом уверен. Мой вопрос был скорее попыткой изобличить Зэнгера во лжи. Если видео, которое мне только что показали, подлинное, думал я про себя, то старик должен бояться меня, как черт ладана.

– Скажем так, что я не хочу кончить как доктор Шмидт, – дипломатично ответил Зэнгер. – Для той дозы успокоительного, какую закачали в тебя, ты довольно упрямый. Хотя это всегда было твоей отличительной чертой, Франк.

Он отвлекся от мониторов и взглянул мне прямо в лицо.

– Мне совершенно ясно, что ты считаешь меня чудовищем, – сказал он. – Но то, что мы делаем, должно быть сделано. Исследования подобного рода уже десятилетия проводятся в США и России. Например, проводятся эксперименты по передаче телепатических сообщений экипажам подводных лодок. Погруженные подводные лодки не досягаемы для спутниковой и радиосвязи. А телепатическая связь возможна и на больших глубинах. В конце шестидесятых годов в Советском Союзе было создано больше двадцати центров для исследования паранормальных явлений. Большинство таких центров подчинялись военным или КГБ. Рассказывают удивительные истории о достигнутых там успехах. Прежде всего, эти институты боролись с недоверием к политическому руководству. Там занимаются не наукой в обычном понимании и очень тяжело все время воспроизводить опыты с постоянно повторяющимися результатами, которые только подтверждают свою собственную достоверность. Чтобы не остаться в хвосте, американцы тоже занялись исследованием паранормального. В форте Мид создали отделение под названием – Старгейт. Во время первой войны в Заливе союзники дали этому подразделению задание найти место, где скрывался Садам Хусейн. На побережье все время находилась специальная часть, чтобы похитить диктатора во время операции под покровом ночи.

Зэнгер улыбнулся.

– Что из этого получилось, известно. В 1995 году Старгейт раскрыли. А когда к власти пришел Буш-младший, ЦРУ и военные снова привлекли к работе парапсихологов. Никто так и не понял, что в этих вопросах решающее значение имеет время. Всем правительствам не хватает временной перспективы, которая абсолютно необходима, чтобы привести к решительному успеху. Современная политика утеряла значительные способности наших предков. Уже не мыслят о долгосрочных планах, а цепляются за успехи одного дня, как это ни банально. И исследовательский проект, который располагает хотя бы десятилетним отрезком, просто не укладывается в узкие временные рамки, поэтому остается невостребованным. И хотя наш проект «Прометей» со времен последней мировой войны финансируется из скромных фондов, которые никак нельзя сравнить со средствами, которые выделяются на это в Советском Союзе и США, он является самым далеко идущим и успешным проектом современности.

– Да кем вы себя возомнили? – Я вовсе не был уверен, что понял хотя бы половину из того, что здесь наговорил профессор, но того, что я понял, было достаточно, чтобы почувствовать порыв освободиться от моих оков, которыми меня прикрепили к ложу санитары. Однако это была слабая попытка, потому что широкие ремни не позволяли никаких движений. Они так туго натянулись на моей груди, что мне стало трудно дышать, а на коже появились темно-красные следы.

– Вы действительно думаете, что вам удастся повернуть ход истории по вашему желанию? – гневно спросил я старика.

Профессор еще раз бросил неуверенный взгляд на монитор.

– Поразительно, – сказал он через несколько секунд. – Твои эмоции способны в значительном объеме подавлять действие того наркотического коктейля, который ты получаешь. Любой нормальный человек, получи он такую же дозировку, уже давно оказался бы в коме. Боюсь, что твоя печень и твои почки скоро выйдут из строя.

– Циничный ублюдок, – буркнул я, обессиленный напрасной попыткой освободиться от ремней.

– Я считаю себя высокоморальным человеком, – ответил Зэнгер, и голос его звучал так, как будто он был совершенно убежден в искренности своих слов.

В моих ушах его слова звучали как чистый сарказм. Профессор Клаус Зэнгер – высокоморальный человек? Святая мать Тереза – убогая проститутка, которая хладнокровно убила десятки людей? Это смешно!

– Какая же мораль может допустить проведение опытов над людьми по поручению Гитлера, и даже через шестьдесят лет после окончания войны все еще продолжать их? – горячо проговорил я с той энергией, которая неизвестно откуда бралась.

– Ты мыслишь слишком эмоционально, – Зэнгер сделал примирительный жест левой рукой. – Конечно, это привилегия молодости, но в дальнейшей жизни это ничего не дает. Ведь ты не можешь не знать, что уже сейчас есть фирмы, которые могущественнее многих государств? И это будет продолжаться. Такие промышленные структуры не поддаются контролю. Наоборот, такие мегафирмы в значительной степени способны влиять на политику. Я представляю маленькую группу ученых, интеллектуалов и промышленников, которые хотят воспрепятствовать развитию в таком направлении. И нам не нужна армия, чтобы достичь своих целей. Войны – это не что иное, как неразумное уничтожение людских резервов и денег. Мы будем действовать гораздо тоньше.

Я не понимал, что старик хотел этим сказать, но мне и не хотелось об этом спрашивать. Он немного передохнул и снова разразился потоком слов. Слова выливались из его рта, как вода из источника. Или как гной из зараженной раны. Мое уважение к Зэнгеру, если я когда-либо и испытывал таковое, сильно ослабло, как только я подобрал к этому подходящую метафору.

– Возьмем, к примеру, последнюю войну в Ираке, – сказал профессор. – ЦРУ могло бы использовать кого-либо вроде тебя для того, заставить Саддама Хусейна во время публичной речи пустить себе пулю в висок, устроив представление перед работающими камерами. После этого, возможно, страна и погрузилась бы в хаос гражданской войны. А США поддержало бы угодную им группировку и таким образом снова смогли бы контролировать обстановку. А наша стратегия была бы другой. Мы бы внедрили одаренного агента в ближайшее окружение Саддама Хусейна, чтобы оказывать на него долгосрочное влияние. И мы превратили бы его в совершенно другого человека. И таким образом мы избежали бы гражданской войны и построили бы справедливое государство.

То, что я услышал, сбило меня с толку. То, что рассказывал профессор Зэнгер, шло вразрез с тем, что я узнал за последние часы о его личности, так что я даже не мог взять в толк, почему его слова звучат настолько разумно. Тот, кто мучает детей, просто не может быть хорошим человеком. Что-то не так в его аргументации…

– А что бы произошло, если бы в Ираке состоялись свободные выборы? – наконец спросил я. – Ведь именно это должно было быть целью, которую вы преследовали бы, делая Саддама хорошим человеком? Следующим президентом вы тоже стали бы манипулировать? И во что бы превратились бы тогда свободные выборы? Тогда страной управляло бы ваше творение, а не человек, которого народные массы выбрали своим президентом.

Глаза Зэнгера в какой-то момент блеснули враждебно. Я попал в слабое место, торжествующе подумал я. Это был пункт, на который надо было только тихонько нажать, чтобы исчез весь налет человечности. И все-таки, отвечая, он постарался придать своему тону отеческое, спокойное звучание.

– Знаешь, мальчик мой, – вздохнул он, – уже в античные времена Аристотель заметил, что демократия – одна из самых плохих форм правления, потому что она постоянно приводит к диктатуре посредственности. Обретший форму ленивый компромисс. Здесь невозможны ясные решения. Но эту систему можно принять как формальную, если можно влиять на умы политиков. Подумай, ведь можно ослабить эгоизм и влияние лоббистов. И править всем будет только разум. И это позволит осуществить мечту планетарного мира.

– И мечту эту начал осуществлять гитлеровский режим по поручению диктатора, – саркастически заметил я.

Профессор засмеялся.

– Ты никак не поймешь возможностей, – качая головой, ответил он. – Он был бы нашим первым опытным объектом. Он создал сильное государство. Мы вернули бы этому государству гуманное содержание и постепенно устранили бы все проявления нацистского режима.

– И именно над этим работали штурмбанфюреры вроде Краузе, – возмущенно отреагировал я. Я все меньше верил в то, что Зэнгер сам убежден в том, что говорит. Насколько плохим может быть человек? Насколько долго он может закрывать глаза самому себе? И заслуживает ли такое бесчувственное существо, как он, вообще звания человека? – Человек, который похищал детей и совершил множество преступлений! – добавил я.

– Мир не может быть только белым или черным, мой мальчик, – ответил Зэнгер с отеческой улыбкой или даже с улыбкой дедушки, которая так плохо ему удалась, что можно было с уверенностью сказать, что этот человек наверняка не имеет ни собственных детей, ни тем более внуков. – Чрезвычайные времена требуют чрезвычайных мероприятий. Цель оправдывает средства.

– Такой формулировкой можно оправдать любое преступление – это случилось из благородных побуждений, – сказал я и зло засмеялся. – Что это будет за мир, который вырастет на таком основании?

Жалкая улыбка исчезла с лица Зэнгера. Вместо этого он сердито покачал головой.

– Ты просто не хочешь этого понять, не так ли? – спросил он. – Ты все тот же упрямый осел, каким ты был в двенадцать лет! Каждый партизан знает, что самый эффективный способ разрушить государство – это преобразовать его изнутри. Именно это мы и сделали. Нужно попасть в волчье логово, чтобы добраться до их глоток.

Казалось, в словах профессора содержался какой-то медленно действующий яд. Нельзя было отрицать, что им была присуща какая-то внутренняя логика, хотя и извращенная и сложная. Но может ли человек, который уже однажды запачкался кровью невинных, снова стать порядочным? Разве такой компромисс не завершится тем, что медленно вернешься к тому, что было побеждено в самом начале пути?

Мир без войн и несправедливости… Это ли не цель, за которую можно и погибнуть… Но имеют ли право люди вроде этого профессора Зэнгера в будущем решать, что справедливо, а что несправедливо? Я снова в который раз вспомнил о кабинете ужасов в подземелье, эти мысли будут преследовать меня до самой моей смерти, которая, кстати, не за горами. Выставка законсервированных преступлений. Собрание мрачных опытов, которые проводились на человеческих существах. Тот, кто проделал все это, не может иметь право решать судьбу этого мира. Если хоть часть того, что рассказывали фон Тун и Зэнгер, правда, то я, Франк Горресберг, уже однажды смог остановить этого профессора.

Но, к несчастью, я не мог припомнить как.

– А что тогда случилось с Мириам? – спросил я.

Профессор скрестил свои руки перед грудью. На его руках была старческая морщинистая розовая кожа с ужасными коричневыми пигментными пятнами и толстыми опухшими сосудами, которые сильно выделялись на ней, как будто фактически лежали сверху на коже запястья и были всего лишь покрыты глазурью, чтобы немного их замаскировать. Казалось, что возраст расплавил все мясо с его пальцев. На лице старика явно читалось сомнение. Я втайне рассчитывал на то, что старик вообще не станет отвечать на мой вопрос, но через некоторое короткое время Зэнгер обстоятельно откашлялся.

– История с Мириам… В тот раз ты почти уничтожил всю мою работу, хотя я прекрасно знаю, что это никогда не входило в твои планы, – начал профессор с вымученной улыбкой на губах. – Мириам была очень красивой девочкой. Ей еще не было четырнадцати, но выглядела она немного старше своего возраста. Ее отец был важным послом в Бонне.

Он беспомощно пожал плечами, при этом мне было не понятно, что означает этот жест. Имел он в виду, что он никак не мог обойти тот факт, что ему пришлось принять в школу девочку южного типа, или это относилось к тому, что он собирался рассказать дальше? А может быть, это относилось к обоим обстоятельствам.

– Несчастье случилось в первый день летних каникул, – сказал Зэнгер после неловкой паузы, во время которой он, видимо, подыскивал нужные слова. – Воскресенье. Я помню об этом, как будто это было вчера. Утром всех учеников, которых не забрали родители, отвезли на вокзал. Большинство учителей тоже уехали из школы – кроме тех немногих, кто были посвящены в тайны проекта, разумеется. На вечер была намечена серия опытов в крепостной башне. Мы хотели провести эксперимент со звуковыми волнами. И к этому моменту никто не знал, что ты, Франк, договорился с Мириам. На ближайшей остановке она просто сошла с поезда и вернулась назад. От станции «Бад Мюнстерейфель» она села на рейсовый автобус до Грайсфельдена. Там на деревенской площади ее встретил ты. Время эксперимента ты просто пропустил мимо ушей. Вы планировали, что она проберется в общежитие девочек и пару дней побудет там. Своим родителям она написала письмо, что она на несколько дней поедет в гости к подружке, и поэтому дома ее не могли хватиться. К вечеру вы пробрались в крепость. Пятеро твоих друзей: Стефан, Эд, Юдифь, Элен и Мария весь вечер провели на эксперименте. Их телепатические способности были значительно сенсибилизированы. Они чувствовали, что ты вернулся в крепость, и они разозлились на тебя, что ты их предал. Так они думали, по крайней мере. Мария была их лидером. Я в точности не знаю, какая муха ее укусила. Должно быть, это была цепочка несчастливых обстоятельств. Все они были в агрессивном настроении, а Мириам была очень восприимчива к их телепатическим манипуляциям. Они установили контроль над Мириам и заманили ее в тайное исследовательское помещение. А поскольку эти помещения были доступны только для тех, кто знал потайной вход, охраны там не было. И вы все беспрепятственно проникли в башню, святую святых нашей научной работы. Уже одно это было настоящей катастрофой! Но мало того, дошло еще дело до ссоры. Пятеро подготовились. Первоначально ты должен был получить хорошую взбучку за свое непослушание, но тут Мириам бросилась наверх на смотровую площадку. Ты побежал за ней, остальные бросились вас догонять, а потом…

Старик запнулся. Казалось, его действительно трогала эта история, которую он рассказывал, а не то уже упомянутое им обстоятельство, что из-за этой истории чуть не пропал труд его жизни.

– Я тогда оставил вас без присмотра, – наконец продолжил он, переведя дух. – Это моя ошибка. Мария и остальные заставили Мириам подняться на зубья. Я видел это из своего кабинета. Там они заставили ее танцевать этот гротескный танец. Я слышал музыку, знаешь, пластинка с песнями Лали Андерсен. Как раз звучала Лили Марлен, и довольно громко… Песня раздавалась по всему двору, а Мириам на зубьях танцевала. А потом она вдруг прыгнула. Не как самоубийца, а как гимнастка во время трюка. А Стефан и Эд держали тебя. И ты не мог сделать ничего, а только смотрел на это. Ни физически, ни душевно ты не мог противостоять всем сразу.

Зэнгер глубоко вздохнул. Мне показалось, что он даже испытал небольшое облегчение, когда рассказал всю эту историю в подробностях. В мои намерения не входило доставлять ему удовольствие, но все же я позволил ему говорить дальше. Мне хотелось знать все. И профессора не пришлось дополнительно уговаривать. Его красноречие было удивительно. После того как я довольно продолжительное время беседовал с фон Туном, мне было уже трудно представить, что его поток речи можно еще превзойти, но Зэнгер давно опередил старого адвоката и по времени, и по количеству слов. Должно быть, беседы с беззащитными детьми и привязанными к постелям пациентами были для него чем-то вроде самотерапии, которую практикуют многие пожилые люди, чтобы, например, еще раз пережить и переработать ужасы пройденной войны, свою гордость за дело, за которое они боролись. А может быть, фон Тун и Зэнгер пытались таким образом очистить свою совесть…

– Смерть Мириам скрыть не удалось, – вздохнул профессор. – Дело дошло до масштабного полицейского расследования обстоятельств ее гибели. Часть помещений и оборудования была обнаружена, но большинство удалось припрятать и скрыть. Но результатом стало то, что школа привлекла усиленное внимание властей. Также вышло наружу, что за те тридцать лет, которые я занимался руководством школой после войны, много раз доходило до беременности школьниц. И, в конце концов, не оставалось другого выхода, как закрыть школу, а мне выйти якобы на пенсию. Прошло десять лет, пока я, пользуясь поддержкой своих спонсоров, смог открыть здесь, в Грайсфельдене, фирму по программному обеспечению. Во время ее строительства мы тайно создали подземный ход к подземным сооружениям крепости. За те двадцать лет, которые прошли с тех пор, как мне пришлось закрыть школу, у меня было много времени, чтобы подумать, каким путем нужно идти дальше.

– И тут вам пришло в голову озарение, что одним из таких новых путей будет убийство всех нас шестерых, – злобно закончил я.

К моему ужасу, профессор согласно кивнул.

– Я вижу, что не имеет никакого смысла притворяться перед тобой, – вздохнул он. – Да, я хотел убить вас. Вы уже были неуправляемыми. Оставлять вас на свободе было слишком рискованно для общественности. Поэтому вы должны были умереть. Как я уже говорил, на кухне был спрятан газовый патрон, нервнопаралитический газ без вкуса и запаха. Вы бы ничего не заметили. И тут проявились отклонения в твоем развитии… Я должен признаться, я был очарован тобой. И поэтому я не активировал ампулу с газом. Но потом очарование сменилась отвращением. Я понял, что решение собрать вас всех вместе, чтобы убить, было правильным. Невозможно предугадать, куда ты направишь свою агрессию в человеческом обществе.

Горький привкус у меня во рту стал еще сильнее, когда я вдруг осознал, что Зэнгер практически противоречит сам себе, если, конечно, допустить, что у меня на совести были смерти Эда, Стефана и Марии. Но я решил не вдаваться в такие несущественные детали, а послушать, что старик расскажет дальше.

– В известной степени у меня с тобой вышло так же, как у Аристотеля с Александром Македонским, – заявил Зэнгер. – Александр должен был стать совершенным правителем. По государственно-философской теории Аристотеля монархия при справедливом и мудром монархе является наилучшей из всех мыслимых форм государственного правления. Но Александр превратился в пьющего тирана, который убивал даже собственных друзей. Ты должен был бы стать человеком нового типа, наделенным телепатическими способностями, должен был установить мир на нашей планете. А вместо этого ты превратился в непредсказуемого убийцу, в опасность для общества. И поэтому я приговорил тебя к смерти. Но прежде чем ты умрешь, ты должен увидеть, какие преступления ты совершил.

Старик посмотрел на свои массивные наручные часы.

– Должно быть, уже смонтировали фильм из отрывков камер наблюдения, расположенных в крепости.

Я отказывался воспринимать то, что слышали мои уши. Старик что, совершенно свихнулся?

– Но вы мне не судья! – возмущенно выпалил я. – И как вы только можете…

– Позаботьтесь о том, что бы он в любом случае просмотрел пленку, – не отвечая мне, обратился Зэнгер к санитарам и встал. – И подготовьте инъекции мышечного релаксанта.

И прежде чем я попытался представить себе, что это еще, Господи помилуй, за релаксант, оба санитара подошли к каталке, и раздался металлический лязг. Я не видел, что происходит у меня за головой. Без всякого предупреждения они натянули у меня на лбу кожаный ремень и закрепили голову в прямом положении. Что-то треснуло, и как будто этого было мало, что может вынести остаток человеческого достоинства, один из санитаров широко раздвинул мои веки своими мясистыми пальцами и наложил прямо на глазные яблоки что-то неприятно холодное.

Теперь я не мог даже закрыть глаза!

– Что… – растерянно спросил я.

– Нет никаких поводов беспокоиться. Тебе просто зафиксировали голову и вставили расширитель век, – холодно пояснил профессор. – Я хотел, чтобы ты спокойно посмотрел видеозапись и не имел возможности отвернуться или закрыть глаза. Мы довольно давно знаем друг друга, поэтому, я думаю, ты понимаешь, что у меня нет другой возможности, кроме того, как содержать тебя с особыми предосторожностями. Убийство доктора Шмидта и Карлы окончательно укрепило меня в моем решении. Ты видел видео и должен это понимать, Франк. Сначала я думал, что последние дни твоей жизни нужно сделать для тебя настолько приятными, насколько это возможно, но твои неконтролируемые приступы сделали это невозможным. Ты представляешь опасность для каждого, кто находится поблизости от тебя. И поэтому твоя жизнь закончится здесь. Ты должен знать, что такое решение я принимаю без ненависти к тебе. Напротив: это разрывает мне сердце, но я отвечаю за всех остальных, кто здесь находится, и никто больше не должен умереть.

Меня захлестнула мощная волна паники. Я хотел что-то ответить, но горло схватило спазмом.

– Что будет со мной… – наконец выдавил я из себя, при этом одна часть меня, сидящая глубоко внутри, цинично поздравила меня за такой малодушный вопрос. Разве Зэнгер не объяснил мне весьма подробно, что я обречен?

– Сейчас ты увидишь записи всех тех убийств, которые ты совершил нынче ночью, – ответил Зэнгер. – Это поможет тебе понять меня.

Безумие, пронеслось у меня в голове. Это не может быть ничем иным, чем проклятым старческим слабоумием! Я никого не убивал! И если кто-то с абсолютно чистой совестью мог сказать, что он не убийца, от которого все мы убегали этой ночью, – то это был я, именно я, независимо оттого, сколько еще сфабрикованных видеозаписей покажет мне этот безумный старик! В конце концов, я же не трогал этого доктора Шмидта и его медсестру. И даже если сама запись подлинная, то они подменили мой голос и те слова, которые я произносил. Эти два безумца зашли в мою палату, покончили жизнь самоубийством, а я, вероятно, вообще еще не проснулся, когда привстал и смотрел на них, в противном случае, я бы все помнил. Как бы там ни было, моя совесть чиста, а воспоминания мои непрерывны. С моего прибытия в Грайсфельден и до того момента, как жирный хозяин гостиницы всадил в меня пулю (замечу при этом, что я был героем, спасая Юдифь от смерти), у меня не было амнезии. Что, к черту, нужно от меня этому дряхлому ученому?

– Если трезво подумать, то это абсолютно логично, – Зэнгер состроил гримасу, которая должна была означать сочувствие. – Сначала Стефан и Эд. Оба они в тот раз держали тебя на башне, когда спрыгнула Мириам.

– Нет, – возразил я, но старик продолжал, не обращая на меня внимания.

– Ну а потом, конечно, Мария, – продолжал он. – Она была движущей силой в этой жуткой детской игре. С ней ты поступил иначе. Поскольку Эд и Стефан всего лишь банально воспользовались своей физической силой, чтобы удержать тебя, ты не стал пользоваться своими особыми способностями. Ты просто убил их ножом. Но с Марией ты хотел расплатиться той же монетой. Ты даже не прикоснулся к ней… – Старик глубоко вздохнул. – Но оба мы знаем, что тебе это и не нужно. Ты принудил ее умереть так же, как умерла Мириам. Я не знаю, какие уж такие ужасные картинки ты ей нарисовал, что она вдруг так сильно… Ты заставил ее танцевать на зубьях точно так же, как она тогда заставила делать Мириам. Но все-таки у Марии еще хватило сил, чтобы застрелиться. Я думаю, это не входило в твои планы. Ты ведь хотел, чтобы она просто свалилась с башни, ведь так? Она должна была пережить весь тот страх, который тогда пережила Мириам.

На последней фразе профессор наклонил голову. С вопросительной миной он уставился на меня. Если бы я только мог видеть его глаза, подумал я. Как они могут выглядеть, глаза этого чудовища? Что бы я мог прочесть в них в такой момент? И вот еще что: неужели профессор Зэнгер действительно думал, что я поддамся на его провокации?

– Вы очень больной человек, профессор.

Я был невероятно горд собой. Мой голос прозвучал абсолютно твердо, твердо и невозмутимо, а не как у осужденного, которого только что привязали к плахе. Может быть, у меня теперь есть последняя возможность доказать себе самому и миру, который никогда в сущности мной не интересовался, что за личиной слабака скрывается настоящий мужчина. И я хотел ее использовать. Если уж мне суждено умереть, то я хотел бы при этом разобраться с самим собой.

– Тебе вовсе не нужно отвечать, мой мальчик, – профессор проигнорировал мой вопрос. – Я знаю, что это так и есть. Я знаю тебя лучше, чем ты сам себя, потому что у меня есть ключ ко всем воспоминаниям, которых тебе не хватает. Фильм покажет тебе, что я не лгу. Ты сам не представляешь, какая опасность заключена в тебе. Поэтому инжектор установлен так, что ты будешь получать мышечный релаксант, как только ЭЭГ покажет необычную активность коры головного мозга. Твои мысли могут убивать, мой мальчик.

Если бы это было так, то Зэнгер давно был бы мертв.

– Вы же можете убить меня прямо сейчас, – сказал я. – К чему этот напрасный труд?

Профессор сделал жест рукой в сторону, как будто от чего-то отмахнулся.

– Я хочу, чтобы ты понял, почему ты должен умереть.

– А как…

– К сожалению, у меня больше не было возможности выяснить, на что ты еще способен, – оборвал меня Зэнгер на полуслове. – Во всяком случае, я должен исходить из того, что ты действуешь быстро и решительно, как показывает запись убийства доктора Шмидт и медсестры Карлы. По этой причине я никому не могу позволить долго находиться поблизости от тебя. Тебя убьет инжектор. Им ты не сможешь телепатически управлять. Яд, суксинилхолин, можно сравнить с ядом кураре, только еще токсичнее. Тебе введут десять миллиграмм. Это в два раза больше, чем необходимо, чтобы умертвить любого человека. А так как он будет введен непосредственно через сердечный катетер, он распространится в твоем организме менее чем за тридцать секунд. Он парализует все мышцы человеческого тела. И только сердце продолжает биться. Прекращается дыхание, пока ты еще в полном сознании. Затем организм пытается израсходовать все запасы кислорода в крови. Ты знаешь, что сердце – это тот орган, который потребляет больше всего кислорода? И это приводит к недостатку кислорода. Клетки мышц умирают, а сердце еще работает. По существу это не что иное, как искусственный инфаркт. Говорят, что некроз сердца происходит с чудовищными болями, как будто в течение нескольких минут грудь пронзают горячим кинжалом. Я очень сожалею, что нам пришлось так поступить, что тебе придется это пережить, но это самый надежный способ тебя убить. Почти сразу после того, как сердце начинает отмирать, недостаточное снабжение кислородом начинает ощущаться и в мозге. Самое позднее десять минут после того, как будет инъецирован яд, умирает мозг, хотя умирающее сердце все еще перекачивает кровь, уже отравленную углекислым газом, по всему организму.

Подробное описание моей смерти, или, точнее сказать, процесса умирания, который мне предстоял, испугал меня каким-то странным, пассивным образом. Само собой разумеется, я понимал, что он говорит обо мне, и я был совершенно уверен, что старый профессор приготовил для меня совершенно особенную, жуткую смерть. Наверное, он был обижен на меня, что я якобы был виноват в том, что ему пришлось закрыть интернат, и гораздо больше, чем он говорил. Но ужас предстоящих мне страданий как-то не зацепил меня. Я как бы чувствовал себя, словно профессор говорил не обо мне, а о ком-то другом, он смотрел прямо на меня, а как будто бы мимо, на того, кто стоял рядом, чья судьбы меня чрезвычайно волновала, но не касалась. И таким образом получилась странная дистанция, к которой, наверное, привел тот факт, что во время этих живописаний мое сердце ненадолго ускорило свой темп, из-за чего, вероятно, дозировка успокоительного повысилась. И я даже был рад этому. Мое положение было обреченным. И к чему мне было протестовать?

Профессор подошел совсем близко ко мне и пожал своей костлявой рукой с высохшими пальцами мою правую руку, которая, также как и левая, была плотно привязана кожаным ремнем вплотную к телу, коротко, но, как мне показалось, тепло.

– Знакомство с тобой было для меня честью, – с улыбкой сказал старик. – В известной степени ты был современным Прометеем. Он принес людям огонь и знание, и боги наказали его, приковав его тяжелыми цепями к скале, и орел прилетал клевать его печень. А чтобы его пытка продолжалась вечно, за ночь печень отрастала. Ты первый человек нового поколения, Франк. И ты продвинешь человечество так далеко вперед, как это не удавалось ни одному другому человеку на земле. И ты лежишь здесь связанный. Но в отличие от Прометея смерть быстро найдет к тебе дорогу.

Старик еще раз прикоснулся к моей руке и пожал ее еще крепче, чем в первый раз.

– Что говорят, когда расстаются при таких обстоятельствах? Счастливо оставаться было бы слишком цинично, – сказал он и состроил гримасу. – Давай остановимся на том, что ты был необыкновенным человеком, встретить которого было для меня большой честью.

Я тронут, с горечью подумал я. Зэнгер выпустил мою руку, кивнул еще раз коротко и отступил. Я не мог видеть, куда он пошел, но я слышал, что его шаги приближаются к выходу. Я также не видел, в комнате ли еще санитары. Моя голова была жестко закреплена, а из-за расширителей век глаза были широко раскрыты. У меня просто не было другого выбора, кроме как смотреть на средний экран, который висел под потолком прямо перед моей каталкой.

– Каждый приговоренный к смерти имеет право на последнее желание, – тихо прошептал я. – У меня есть такое право?

– Конечно, ты можешь что-то желать, – Зэнгер остановился в дверях. – Но я тебе не обещаю, что я исполню твое желание.