Текст книги "От часа тьмы до рассвета"

Автор книги: Вольфганг Хольбайн

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 22 страниц)

Издалека я услышал чей-то крик – крик ребенка, крик девочки, Мириам! Девочка из моих снов!

Вдруг я очутился на огромной крепостной башне, стоял, прислонясь спиной к зубьям. Было приятно чувствовать камни, как будто они накопили тепло жаркого солнечного дня, и поневоле отдавали его, как будто знали, что холод, который придет позже, будет ледяным и непреодолимым. Рядом со мной стояла Мириам, ее нежные пальчики безжалостно впивались в мою правую руку так, что ногти глубоко вонзились в тело, и на тыльной стороне ладони, где она проколола мне кожу, выступили крохотные капельки крови и стекали тонкими струйками вниз. Из-за выступившего холодного пота наши руки сжались еще крепче, я решительно стискивал ее руку и чувствовал, что, так тесно прижавшись друг к другу, мы словно хотели слиться воедино, чтобы, объединив свои силы, противостоять мощному противнику, превосходившему нас в силах. Мне было страшно, несказанно страшно, и этот страх почти подавлял все остальные чувства.

Но только почти. Что-то было не так. Я находился не в реальности, и это я полностью сознавал, хотя это осознание и не могло отменить тот страх, который заставлял бешено колотиться мое сердце и тяжело дышать. Но этот сон сильно отличался от всех тех, что я видел до сих пор. Я медленно наклонил голову и посмотрел на свое тело. Это было тело взрослого мужчины, а не ребенка.

И я был совершенно голый, лишенный всякого прикрытия, всякой защиты от того ужасного, что подкрадывалось ко мне во сне (что подкрадывалось к Мириам и должно было отнять ее у меня!).

Мария снова поднялась через люк на верхнюю площадку башни. Она тоже изменилась. Она уже не была застенчивой «серой мышкой» из крепости, какой она представлялась мне в последнем сне, напротив, она была одета в почти непристойный наряд, который состоял из обтягивающей, блестящей красной блузы с расстегнутым чуть ли не до пупа вырезом, и короткой черной юбки.

– Я все знаю! – журналистка Мария заговорила ясным, звонким голосом ребенка, еще не достигшего подросткового возраста. И все же ее слова звучали жестче, чем любые слова, которые я слышал в реальности от кого-либо из людей. – Ты предал нас, Франк! Нас шестеро! И мы особенные! – Она показала указательным пальцем на девочку Мириам, которая, дрожа всем телом, прижималась ко мне и смотрела на нее огромными черными глазами. – Этому выродку здесь делать нечего, – к беспощадной ненависти, звучавшей в ее голосе, присоединилось выражение упрека и отвращения. – У нее нечистая кровь. Это видно по ее грязным черным волосам.

Никогда прежде я не встречал такого нескрываемо кровожадного взгляда, никогда не сталкивался с такой ненавистью, которая звучала в словах Мари и придавала им почти физическую силу, так что каждый слог, выговоренный ею, вонзался острым клинком в мою душу. И, тем не менее, я понимал ее, понимал ее глубочайшую ненависть, которую она чувствовала к Мириам и, прежде всего, ко мне. Я сделал нечто, что было против моей сущности, противоречило основным моим ценностям, грубо нарушил правила, которые базировались на глубочайших убеждениях. Я знал, что виновен.

Но я не знал, что я наделал.

Тем временем Мириам так крепко прижималась ко мне, что становилось все тяжелее дышать. Тут из люка, из которого к нам под ночное небо вылезла Мария, вылезли остальные персонажи. Элен в ее элегантном костюме, Юдифь в ее просвечивающем летнем платье, Стефан, который непонимающе мотал головой, подходя к Элен, и Эд, которому не мешала с ненавистью улыбаться даже зияющая рана на горле.

– Предатель? – сказали они все хором, и все они говорили звонкими детскими голосами, как и Мария, и все это вместе звучало в ночи как звон колокольчиков, чистый, ясный, но чудовищный. Я попытался отступить на шаг, но крепостной зубец сзади не позволил мне отступить ни на миллиметр.

– Одному придется уйти, – звук детского голоса Марии снова изменился. Из него исчезли упрек и отвращение, и даже ненависть уступила место смертельной решимости. Она медленно подняла свою правую руку, в которой вдруг оказался элегантный, хромированный револьвер, и направила его на Мириам.

Я затаил дыхание, и горький укол пронзил мое сердце. На какое-то короткое мгновение оно тоже замерло, но когда оно снова забилось, это причинило мне боль. Я почувствовал, как Мириам ослабила своя пальцы. Она посмотрела на меня своими несказанно грустными, темными глазами, и я с отчаянием заметил, что ее мучительное физическое напряжение, которое владело все это время и которое ощущал даже я, вдруг отступило, и на его место пришло граничащее с покорностью уныние.

– Они убьют тебя, – прошептала Мириам. У нее был голос как у ангела во плоти, он прозвучал как отрывок из трагической, берущей за душу классической симфонии. – Меня ты уже не спасешь. Но я могу спасти твою жизнь.

Она медленно отстранилась от меня и не спеша, какими-то театральными движениями поднялась на высокие зубья стены. Она быстро оказалась на такой высоте, что это было уже опасно, а я почему-то ничего не мог предпринять. Вдруг мои руки и ноги онемели, как будто их сковали кандалы – на них были завязаны невидимые нити, которые тянулись ввысь, в ночное небо, и терялись где-то вдали. И те пятеро, которые вместе со мной находились на высокой площадке башни, тоже были подвешены за такие же нити, как марионетки, которые должны были плясать, как в заранее написанном сценарии. И только Мириам была свободна, во всяком случае, так казалось.

Я в отчаянии посмотрел на Марию. Вдруг оказалось, что она не держит никакого пистолета, а в руках у нее нити от еще одной марионетки, такой же, как и все мы, руководимые какой-то демонической рукой из непостижимой черной бездны ночного беззвездного неба, на которое проливала бледный, серебристый свет лишь одинокая луна. Только на марионетке Марии было надето бордовое платье, и у нее были длинные шелковистые, черные как смоль волосы и большие темные глаза. Она выглядела, точно как Мириам!

– Танцуй! – холодно произнесла Мария, дергая за нити маленькой деревянной куклы, при этом ее собственными движениями руководил невидимый хозяин, дергающий за тончайшие нити, крепко завязанные у нее на запястьях и лодыжках. Поэтому ее движения выглядели порывистыми и искусственными, точь-в-точь такими же, как и движения маленькой куклы в ее руках.

Каким-то жутким, таинственным образом черноволосая девочка на зубьях крепостной башни повторяла каждое движение куклы, которой руководила Мария, и казалось, что они танцуют какую-то совместную хореографическую композицию. Только та Мириам, которая состояла из плоти и крови, танцевала на крошечной площадке, не более четверти квадратного метра на более чем стометровой высоте, и это казалось мне дьявольским представлением на огромной высоте над крепостным двором, это был танец со смертью, а в это время ее миниатюрная деревянная копия двигалась на безопасной плоскости каменной крепостной площадки. Где-то там, во мраке ночи, высоко в небе над нами дьявольский ди-джей поставил мелодию «Лили Марлен», положил свои пальцы на черный виниловый диск, который все повторял и повторял одну и ту же строчку: «И мы свидимся снова… И мы свидимся снова…»

Шаги Мириам под музыку становились все смелее и смелее, все точнее попадали в такт музыке, так как Мария соизмеряла свои движения нитями с льющейся с далеких небес мелодией. Но в то время как глаза журналистки не выражали ничего, кроме чистой решимости, лицо Мириам было искривлено неподвижной маской с широко раскрытыми, мечтательными глазами и неподвижной улыбкой, как будто она была вынуждена не только вести себя так, как марионетка в руках Марии, но и была на прямом пути к тому, чтобы превратиться в безвольную деревянную куклу. С застывшей улыбкой она выделывала пируэты, подпрыгивала на крошечной каменной площадке, наклонялась вперед и назад, рискуя свалиться, но потом снова выпрямлялась. Вдруг она застыла как вкопанная, как только Мария туго натянула нити своей марионетки, наклонилась к ней и, взяв ее свободной рукой за спинку, наклонила фигурку вперед. Это выглядело жестоко. Мириам на зубьях отрывисто, но очень низко наклонилась, так что, казалось, мы вот-вот услышим щелчок, с которым ломается ее позвоночник.

– Представление окончено, – произнес Эд, вдруг заговоривший голосом взрослого человека. Кровь, которая струилась из его зияющей от затылка до гортани раны, при этом противно забулькала, и он безобразно, противно ухмыльнулся мне.

Черноволосая девочка развела руки в стороны, как прыгунья в воду, которая собралась сделать отважное сальто с вышки. И мы свидимся снова – ди-джей на небесах снова поставил эту фразу из песни, повторил ее еще раз, и еще… «И мы свидимся снова…»

Мириам спиной сорвалась со стены. Я закричал.

Вдруг я увидел прямо перед собой расплывчатое лицо Юдифи. На своих щеках я чувствовал ее руки, они наполняли теплом мою влажную, холодную кожу.

– Приди в себя, – услышал я, как она умоляет меня. – Пожалуйста, Франк, приди в себя!

Я хотел ответить, успокоить ее, но у меня все еще колотилось сердце как после марафонского бега, а шершавый налет на моем языке мешал мне говорить. Это был уже не сон, с трудом осознавал я, хотя в моих ушах все еще раздавалась песенка из «Лили Марлен», да так отчетливо, что в первый момент я не был уверен, не поставил ли кто-то и в самом деле пластинку, чтобы послушать старый шлягер.

В поле моего зрения появилась Элен, подошла к Юдифи, сунула ей в руку кинжал Наполы и сказала:

– Присмотри за толстым. А я осмотрю Франка.

Докторша подняла фонарик, который она снова взяла себе, посветила мне прямо в лицо, и сверкающий свет острыми кинжалами пронзил мне глаза и вонзился в мозг. Я вскрикнул от боли и ужаса, инстинктивно поднял обе руки к глазам, чтобы защититься от света, но боль, которую снова пробудил этот резкий свет, осталась.

– Что с ним? – услышал я озабоченный вопрос Юдифи. В этот момент я не мог ее видеть, потому что у меня перед глазами плясали пестрые точки, они, сверкая лучиками, как звездочки, составляли целый хоровод.

– Он так ударился о каменную плиту, что вполне мог получить сотрясение мозга, – деловито ответила ей докторша, отодвинув одну из моих рук с такой силой, которой я не ожидал, или мне так только показалось, потому что я сам был слишком слаб и измучен.

Как абсурдно это звучало! В эту секунду я отчетливо почувствовал, как в глубине меня что-то шевелилось, что-то томилось в оковах моего физического тела и играло на струнах моей воли. Я не знал, что это было, уж не говоря о том, чего оно хотело, но я отчетливо чувствовал, что оно мне не принадлежало, что это нечто, которое сейчас пыталось овладеть мной, не было частью моей личности, а принадлежало кому-то другому, кто начал использовать мое тело в то время, как моя душа пыталась избавиться от него. Вдруг я снова почувствовал себя отстраненным от себя самого, от моей боли, от Юдифи и Элен…

Это снова был сон? Или я спал все это время, а возвращение в реальность мне только пригрезилось?

Большим и указательным пальцами Элен приподняла веко моего левого глаза так, что я уже не мог его закрыть. Потом она снова посветила мне в глаз этим проклятым фонариком, этим маленьким орудием пыток, и я снова вскрикнул от боли. Большего мучения для меня и придумать трудно – тыкать раскаленной кочергой в глаз! В моей голове, казалось, снова что-то шевельнулось, и я с надеждой подумал, что это всего лишь боль, боль, которая, казалось, может свести меня с ума. Я страдал, как будто в моем мозгу поселились все бесы из преисподней, которые с наслаждением изнутри выскабливают мой мозг.

Я слышал, что Элен говорила что-то, но не мог разобрать ее слов. Это боль затуманила часть моего сознания, умирал ли я, или это была еще одна часть моего безумного сна? Этого я не знал, но если это был всего лишь сон и если было в мире что-то вроде бога, то он должен был в эти секунды сжалиться надо мной и, наконец, послать мне пробуждение!

В темноте раздался совершенно реальный звук, который чуть не разорвал мои барабанные перепонки, прежде чем вызвал взрыв в моей страдающей от боли голове. Без всякого сомнения, это был звук выстрела, он отдавался от всех стен, вся крепость вздрогнула в один миг, а затем грянул второй!

Я отчаянно попытался разлепить глаза, но мои веки были тяжелые, словно налитые свинцом, и я не то что не мог открыть глаза, а даже не мог разлепить веки, а лишь слегка приподнял их, чтобы сквозь малюсенькую щелочку осмотреться. Я увидел, как Карл бросился к выходу, следом за ним Элен и, наконец, Юдифь, которая быстрыми легкими шагами покинула комнату вслед за остальными. С трудом, сквозь пелену, я попытался сообразить, что же это могло произойти, попытался опереться на локоть, чтобы приподняться и выглянуть из комнаты, но напрасно: мои руки и ноги были словно ватные и онемевшие, как будто меня пришпилили к холодному каменному полу. Но хотя мои члены мне не повиновались, мой рассудок от громких выстрелов встряхнулся, и я снова довольно ясно соображал.

Я понял, что то, что я только услышал, были выстрелы. Я не мог точно сказать, откуда донесся звук, раздался ли он в этом помещении или где-то далеко в крепости, и постарался сосредоточиться на запахах, если уж я не мог как следует осмотреться. Возможно, пистолет Марии все еще лежал под ее одеждой. Но если это было так, кто и в кого тогда стрелял? Карл и Элен выбежали из комнаты первыми. Может быть, стреляла Юдифь?

Нет. Я закрыл глаза, чтобы сосредоточиться получше, но я не почувствовал запаха пороха или свинца, а только запах грязной одежды, пота, крови, а еще слабый аромат Юдифи, нежное дуновение любви. Поблизости от меня никто не стрелял.

И тем не менее они все отсюда сбежали.

В моем затылке разливалась тупая боль, которая была как-то естественнее, чем та колющая, сверлящая и пульсирующая боль, которая посещала меня так часто этой ночью. Что там говорила Элен о сотрясении мозга? Мне было дурно. Но мне нужно выйти из комнаты. Если все в такой спешке выбежали из комнаты, то для этого были веские причины. Может быть, я потому только не чувствовал никакого запаха, что я лежал на полу, и запах после использования оружия еще не успел заполнить всю комнату. Может быть, в эту самую секунду позади меня стоит убийца и ждет только того, чтобы я взглянул на него в последний раз, чтобы он мог увидеть предсмертный страх в моих глазах, прежде чем в третий раз нажмет на курок и покончит со мной так же, как с Эдом и Стефаном. Мне нужно было выбраться отсюда, я был в опасности!

В состоянии, близком скорее к обмороку, чем к ясному сознанию, я собрал все силы в кулак, чтобы окончательно открыть глаза. Голая электрическая лампа, одиноко висящая под потолком, уставилась на меня своим злобным взглядом и мучила меня своим ярким светом, так что я начал напряженно мигать, прилагая все свои силы к тому, чтобы сопротивляться обмороку, который тут же надвинулся ближе, завлекая меня спасительной темнотой. Но опыт этой ночи научил меня, что то, что ждет меня за границей сознания, неизмеримо более ужасно, чем то, что может мне предложить действительность, так что обморок – это последнее, за что мне следовало хвататься. Убийца, который где-то здесь прятался, был, конечно, далеко не глуп, однако он, без сомнения, был безумцем, который предпочитал убивать из засады и едва ли имел бы угрызения совести, стреляя в спящего человека. Я должен был собраться, должен был не сдаваться, не поддаваться обмороку, пока я не выйду из комнаты и не узнаю, что случилось с Юдифью и остальными. Пострадать я еще успею, уговаривал я себя, шепча проклятия, со стоном поворачиваясь на бок с таким огромным напряжением, как будто я двигался в густой каше, и начал продвигаться к выходу. Уж как минимум я страстно надеялся, что еще успею в этой жизни пожалеть себя. Сердце у меня в груди колотилось как барабан, а недавно еще свежая одежда, которую я на себя надел после душа, пропиталась потом и прилипла к телу. Я не успел даже осмотреться как следует, решил сэкономить свои силы, чтобы их хватило на побег. В ушах я слышал шум тока крови и удары собственного пульса. Дышал ли кто-то за моей спиной?

Наконец я кое-как дотащился до двери и измученный перевалился через порог. Я почувствовал немедленный выброс адреналина, как только мне пришла в голову мысль, что, возможно, убийца дожидался именно этого момента, чтобы в ту секунду, когда я уже буду думать, что я почти уже в безопасности, выстрелить в меня с садистской улыбкой. Мои пальцы цеплялись за гнилое дерево косяка, задыхаясь, я поднялся на ноги и попытался удержаться на них, но было такое впечатление, что я не чувствую ног, как будто там уже не было костей.

Это должно быть сон, в отчаянии подумал я. Ничего подобного не должно, не могло произойти именно со мной в действительности. А если это проклятый сон, тогда я мог, должен был собрать всю свою волю, чтобы повлиять на него, руководить им, самому решать, что будет дальше и чем все кончится! В поисках помощи я выглянул в коридор. Мне было все еще трудно держать глаза открытыми, и все расплывалось перед глазами, но прямо напротив я увидел раскрытую настежь дверь в другую комнату. Показалось мне или я сквозь шум в ушах расслышал голоса, доносящиеся из этой комнаты?

Тут я заметил, что справа от меня что-то шевелится, возле лестницы в противоположном конце коридора. Смущенный и испуганный, я попытался различить контуры черного пятна, которое я только и смог увидеть сначала. Дети!

Полдюжины детей, построенные парами, ровными рядами приближались ко мне. Возле каждой двери, мимо которой они проходили, из группы отделялось двое и исчезали за дверью комнаты. Сильно сомневаясь в своем рассудке, я отцепил одну из рук от косяка, за который все еще цеплялся, протер глаза и повнимательнее всмотрелся туда, где, мне показалось, были дети, твердо убежденный в том, что со второго раза я их не увижу. Но они все еще были там, и я смог их рассмотреть еще более отчетливо. Это были светловолосые дети, мальчики с коротко остриженными волосами и девочки с длинными косами, все они были одеты в школьную форму и в блестяще отполированные черные лаковые ботинки. Я узнал их, вне всякого сомнения, это были дети с фотографии скаутской группы, но это еще не все, они казались мне странно знакомыми…

У меня не было времени копаться во всем этом. Мне нужно было бежать, найти Юдифь и остальных, и как можно скорее, пока силы меня не покинули и я не оказался беззащитным перед убийцей. К тому же в это мгновение я обнаружил, что с моими глазами что-то не так. Как будто кто-то наложил друг на друга два изображения: совершенно отчетливо я видел светлый коридор со свежевыкрашенными стенами, на которых возле каждой двери была прибита табличка с номером комнаты и именем, и одновременно я видел уходящий вдаль коридор с гнилыми дверями и отслаивающейся с потолка штукатуркой, такой, каким я его знал.

Это всего лишь сон, снова сказал я себе с отчаянным усилием. Я могу им управлять и могу его контролировать, и у меня есть силы пройти по коридору туда, откуда доносятся голоса, в комнату напротив, куда, наверное, убежали остальные. Словно пловец на старте я оттолкнулся от дверного косяка и нырнул в коридор, шатаясь, пересек ставший вдруг неимоверно широким коридор, облокотился о стену и, задыхаясь от усталости и обливаясь потом, дотянулся наконец до спасительного косяка противоположной двери, схватился за него руками и начал карябать ногтями гнилое дерево.

Это была дверь, на которой висел вымпел бойскаутов. Детским почерком, аккуратными отчетливыми буквами на табличке с именем было выведено «Франк Горресберг». Это мое имя!

Дрожащими пальцами я ощупал бумажную табличку, вставленную в рамочку, и вынул ее. Это была не иллюзия! Я ощупывал пальцами шершавую бумагу в моей ладони, она еще пахла типографским отбеливателем – это была действительность! Под моим именем было выведено еще одно: Маркус Куфер… Это имя не говорило мне ничего. Я заглянул в комнату и увидел образцовую интернатскую комнату. Простыни на узких кроватях были туго натянуты, а скромные подушки и шерстяные одеяла лежали аккуратно сложенные, как в казарме. Проклятый чужак в моей голове!

Как в комнатах Элен и Марии, как в той, где я первоначально остановился, так и в этой напротив двери находились два маленьких узких окна. Одно из них было полностью перекрыто тушей Карла, который стоял возле него и, как прикованный, смотрел вниз во двор. Элен и Юдифь стояли возле соседнего окна.

– Юдифь, – тихо выдавил я.

Юдифь испуганно вздрогнула и обернулась ко мне. Она услышала мой шепот! Хотя я до сих пор не мог с точностью сказать, где кончается сон и начинается реальность, я все же мог на сто процентов сказать, что, по крайней мере, я абсолютно реален. Ее лицо выглядело невероятно бледным, еще бледнее, чем недавно, когда Элен зашивала рану на ее руке. Это от потери крови, попытался успокоить себя я. Это все из-за большой кровопотери, это совершенно точно.

Я почувствовал, как что-то теплое стекает у меня из носа прямо на губы. Металлический, почти ржавый вкус распространился у меня во рту, а головная боль подступила с удвоенной силой, распирая мой череп изнутри. Я снова почувствовал что-то чуждое внутри моей личности. Может быть, я действительно сошел с ума, подумал я, а может быть, у меня даже перелом черепа. Не знаю, что было бы лучше.

Губы Юдифи шевелились, когда она поспешила ко мне, но звуки, которые она произносила, не оставлял и следа в моем сознании, никак не сочетались в понятные слова, они громоздились в моей голове друг на друга и смешивались в какую-то неудобоваримую массу. Я ощупал рукой нос. Когда я посмотрел после этого на свои пальцы, на них была темная кровь. Юдифь подошла ко мне, просунула мне руки под мышки и подвела к Элен, чтобы они могли поддержать меня вместе. Ее губы непрерывно шевелились, в моей голове оглушительно звучали и отдавались эхом бессвязные гласные и согласные звуки, но я не понимал ни слова из того, что она говорила. Издалека донеслась снова мелодия «Лили Марлен», и я узнал строчку скорее по мелодии, нежели по словам, и снова в моем мозгу вспыхнули слова Лили Марлен: «И мы свидимся снова…» Снова эти же слова, эта же мелодия, эти же такты…

Может быть, я потому потерял рассудок, что проломил себе череп?

Из окна был виден весь мощеный двор крепости.

Полная луна вышла из-за черной завесы облаков (полная луна? Я руку бы дал на отсечение, что когда мы приехали в крепость Грайсфельдена, на ночном небе был виден лишь тоненький серпик!) и пролила серебристый, бледный свет на фронтон и стены старой крепости, в которых что-то было не так. Я в замешательстве взглянул на обеих женщин, а затем снова в темноту. И докторшу, и Юдифь в ярко освещенном помещении и непосредственной близости я, тем не менее, видел как-то расплывчато, а грубые, массивные каменные блоки, из которых была построена крепость, я мог рассмотреть во всех подробностях, хотя при этом они казались какими-то нездешними, как будто из другого мира.

Юдифь указала вытянутой рукой на украшенную зубьями сторожевую башню, ту огромную круглую башню, у которой не было входной двери. На верхней платформе этой башни стояла Мария. Она была от нас на расстоянии нескольких десятков метров, была темная ночь, и, тем не менее, я совершенно отчетливо различал ее, более того: я видел каждую деталь. Журналистка стояла спиной к зубьям, прижимаясь к холодному камню, как будто она боялась чего-то, что может появиться из опускающейся двери, которая вела на площадку, как будто она в отчаянном страхе отступала от чего-то, пока ее не остановили зубья крепостной башни высотой почти по плечи. В руке она держала маленький пистолет. Над двором прокатился звук выстрела. Я не должен был бы узнать Марию в этой темноте, не должен был увидеть пистолет в ее дрожащей руке, и, тем не менее, я все это совершенно отчетливо видел.

Затем мои глаза заволокло туманом, а когда он рассеялся, я увидел на платформе уже не Марию, а темноволосую девочку в бордовом платье. Мириам! А с неба тянулась тонкие, словно паутина, марионеточные нити, которые управляли Марией и под воздействием которых она сейчас исполняла странный танец, состоящий из отрывистых движений, а из пустоты раздавалась мелодия, словно из огромного граммофона: «И мы свидимся снова…»

Мария забралась на один из зубьев. На платформе появился третий персонаж, мужчина в белом халате, но я не мог различить ни его лица, ни что он делал. Мне показалось, он кивнул ей, или это он угрожает? Я не понимал. В голове стучала неимоверная боль. Я зажмурил глаза, затем снова взглянул на крепость и снова увидел Марию, все еще стоящую на одном из зубьев. Она оглянулась через плечо к нам и несколько мгновений смотрела мне прямо в лицо. Это было совершенно невозможно, но у меня было такое чувство, как будто она прямо буравит меня взглядом. Потом она подняла пистолет и приставила дуло прямо ко лбу. По ее бледному, но необычайно выразительному лицу текли слезы. Сверкали серебром тонкие шнуры, связывавшие все ее члены с невидимым, таинственным кукловодом где-то в недостижимой дали, который управлял каждым ее, даже самым незаметным, движением.

Снова раздался выстрел, но он прозвучал громче, ярче, беспощаднее всего, что я до сих пор слышал. Перед моими глазами что-то ярко сверкнуло. И тут же меня охватила плотная темнота, которая избавила меня от нестерпимой боли в голове.

Я проснулся, стоя на обеих ногах перед огромными каменными воротами, которые охраняли трое мужчин, вооруженных алебардами и длинными мечами. На них были надеты длинные белые мундиры, и они производили такое впечатление, что не будут медлить ни секунды, если им представится возможность пустить в ход это оружие.

Мундиры? Приглядевшись, я мысленно поправил себя: Мужчины были одеты в белоснежные врачебные халаты с маленькими ламинированными табличками на груди, которые мне не удалось прочесть. Один из них, молодой мужчина с намечавшейся залысиной на лбу, сделал шаг мне навстречу. Я не испугался, не вздрогнул, но почувствовал нечто совершенно неожиданное: вину и стыд. Мне не разрешено проходить через эти ворота, пояснил мне мужчина категорическим тоном, местность за этими воротами для меня запрещена, потому что там прячется ужасное чудовище, которое только дожидается случая, чтобы растерзать меня. Но я был уверен, что я уже однажды проходил через эти ворота, и хотя мне и было стыдно, я попытался прошмыгнуть мимо охранников, но один из них крепко схватил меня за плечо. Он оттащил меня от ворот, железной хваткой держа мое запястье, и провел меня по крутой, извилистой тропе вниз. Это был неприветливый, пожилой человек, который выглядел примерно как Эд, если бы тот дожил до шестидесяти. Во время быстрой ходьбы, когда этот чужак тащил меня за собой, я оглянулся назад и только теперь заметал, что это были ворота в крепость Грайсфельдена, через которые мне запрещено было выходить. Ворота с падающей решеткой, путь через которые чуть не стоил нам с Эдом жизни! С зубьев крепости свисали огромные бойскаутские знамена.

У подножия горы, к которому вела крепостная дорога, стояли мужчина и женщина среднего возраста. Оба были блондины со светлыми голубыми глазами. Они стояли возле огромного «мерседеса» старого образца, но он выглядел так, как будто был новенький, и, казалось, ждали меня.

Мои родители!

Я узнал их только тогда, когда подошел совеем близко, но не понимал, почему они здесь и почему они хотят забрать меня. Они подались навстречу тому чужаку, который был похож на Эда, с какой-то раболепной приветливостью, а я помнил отца как очень гордого, самолюбивого человека. Или это мне только казалось? В конце концов, я очень мало знал о своих родителях, и то, что я знал, было запечатлено в фотографиях моего единственного фотоальбома. Почти умоляюще, снизу, как маленький ребенок, я посмотрел на мужчину, который все еще крепко, до боли, сжимал мое запястье, но он не удостоил меня вниманием и что-то обсуждал с моими родителями, чего я не понимал.

Я проснулся в поту, с колотящимся сердцем на узкой кровати в моей комнате – чье-то прикосновение пробудило меня. Это была Юдифь, она низко склонилась ко мне, так что ее лицо было совсем близко к моему. Она озабоченно гладила меня по щекам тыльной стороной ладони. Во лбу все еще сильно болело, кроме того, я снова ощутил тупые удары в затылок, возможно, это было следствием сотрясения мозга, а согласно заключению Элен, это было весьма возможно после моей схватки с толстым трактирщиком. В первое мгновение я инстинктивно бросил взгляд на запястья Юдифи, чтобы убедиться в том, что на них не были завязаны шнуры. Понятное дело, никаких шнуров там не было, но какое-то нехорошее чувство, осадок после возвращения к реальности остался, и я чувствовал, что что-то здесь не так, что Юдифь каким-то образом переменилась, но я был не в состоянии описать это изменение, которое я чувствовал в каких-то неуловимых деталях. Я попытался подмигнуть Юдифи, чувствуя неловкость от моего состояния и моих собственных мыслей, состроить подобие виноватой улыбки, но это мне не удалось. И без того озабоченная складка на лбу Юдифи сказала мне, что моя неудачная гримаса скорее сделала меня еще более жалким.

– Ну, хватит! – услышал я грубый голос Карла. – Поднимите на ноги этого симулянта!

В следующую секунду мои глаза ослепил яркий свет. Я испуганно поднял руку и снова зажмурил глаза. Хозяин гостиницы взял фонарь и светил им прямо мне в лицо.

– Поднимайся, парень!

Тут было что-то еще. Толстяк держал это в другой руке, но я успел это заметить в тот короткий миг, когда он еще не посветил мне в глаза фонарем, который он держал в левой руке, этим как будто для меня придуманным пыточным орудием. Что-то маленькое, серебряное… Хромированный пистолет Марии!

– Что… что случилось с Марией? – испуганно прошептал я. Я не узнал собственного голоса. Он звучал очень чисто, почти как детский.

– Эта сумасшедшая пустила себе пулю в висок, – ответил Карл, чье участие в этом событии, мягко говоря, было под вопросом. – К счастью, обе дамы предпочли, как завороженные, стоял и смотреть в окно, когда я уже пустился бежать по лестнице.

Я мужественно приоткрыл глаза на два-три миллиметра и посмотрел на хозяина гостиницы. Карл снисходительно улыбался. Его нарочитая пугливость теперь быстро превратилась в противное высокомерие, которое меня не только, как и раньше, сердило, но в данном случае и пугало. У трактирщика есть огнестрельное оружие! Втайне я проклинал Элен за невероятную глупость, с которой она выпустила его из поля зрения, только потому, что ей хотелось рассмотреть убитую на мостовой. Смущение и ужас не могли здесь быть оправданием!