Текст книги "Тайна затворника Камподиоса"

Автор книги: Вольф Серно

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 40 страниц)

– Постараюсь ответить на все твои вопросы, – кивнул старец, не открывая глаз. – Ты хотел бы знать, почему... я считаю, что монашество... не твой удел? Вот мой ответ: до той поры, пока ты... ощущаешь в себе столь сильную жажду обрести... знания, ты будешь не в состоянии... отдавать все свои силы вере. А Богу не служат... вполсилы. Помимо этого... я считаю, ты из тех людей, которым для всего, во что они должны верить, требуются... доказательства. А Богу нет нужды доказывать то... о чем он говорит.

– Я ежедневно возношу молитвы, чтобы вера моя укрепилась, – вздохнул Витус.

– Утешься, сын мой: есть множество выдающихся людей, испытывавших в юности сомнения... подобно тебе. Но с каждым годом, приумножая знания, они испытывали все большее благоговение по отношению к тому, чего они... не знают, – к Самому Богу.

В разговоре возникла пауза. Старик собирался с силами, чтобы продолжить беседу. Витусу же требовалось время, чтобы воспринять все, сказанное старцем. По сути дела, он совершенно прав. Не раз и не два в течение последних месяцев он задавал себе вопрос, желает ли он, чтобы вся его жизнь, день за днем и год за годом, текла по единожды принятым правилам. И все громче звучал внутри него голос: «Нет, это не по мне». Однако, если он не останется в монастыре, куда ему податься?

– Неужели вы ничего не знаете о моих родителях, преподобный отец?

– Я хочу рассказать тебе, что произошло тогда, 9 марта anno 1556.

– В день моего рождения?

– Строго говоря, ты родился не 9 марта. Просто в этот день я тебя нашел. И «назначил» его твоим днем рождения, – старец глубоко втянул воздух и продолжал почти шепотом, но без затяжных пауз: – Это было примерно за два часа до утренней молитвы, когда я вышел за главные ворота Камподиоса, чтобы отправиться в Пунта-де-ла-Крус. Там лежал при смерти крестьянин, которого я знал уже много лет, – благочестивый христианин, который, конечно, заслужил прощение всех его грехов. Я мысленно готовился произнести слова, которыми провожу его в последний путь, как вдруг услышал какие-то звуки, которые доносились от кустов шиповника, росших неподалеку от дороги. Сначала я подумал, что мне послышалось, но вот эти звуки повторились. Я осторожно подошел поближе, думая, что увижу новорожденных котят, а рядом их мать, готовую на все ради их спасения. Каково же было мое удивление, когда я увидел дитя в красной пеленке...

– И этим ребенком был я?

– Верно, сын мой. Но позволь мне продолжить... Я, значит, поднял тебя и внимательно всего оглядел. Я не слишком-то разбирался в грудных младенцах, однако сразу понял две вещи: ребенку от роду недели три, может, месяц – не больше, и дитя это больно. Лицо у тебя было иссиня-красным, а маленькие щечки – холодными, как лед, хотя само тельце горело. Приглядевшись повнимательнее, я, разумеется, понял, что держу в руках мальчика. «Сколько времени он мог пролежать вот так, на сырой земле?» – спрашивал я себя. Я сообразил, что тебе немедленно нужна помощь опытного врача! Вернувшись в монастырь, я передал тебя отцу Томасу, твердо рассчитывая, что он тебя своими заботами не оставит и жизнь твою спасет...

Вернулся я в Камподиос на другой день к вечеру, потому что крестьянин отходил долго и тяжело. Едва переступив порог монастырского лазарета, я по выражению лица братьев, обступивших твою постель, догадался, что дела неважные. Отец Томас поставил диагноз «двустороннее воспаление легких». Никто из братьев не верил, что ты выдюжишь. Тем не менее отец Томас сделал все, что мог. Чтобы понизить температуру, он впрыснул тебе горячую сыворотку бычьей крови, растирал грудь камфорным маслом, чтобы облегчить тебе дыхание, и прикладывал холодные компрессы к твоим крохотным ножкам. Воистину, он так трогательно заботился о тебе... Никогда прежде я его таким не видел.

Когда около полуночи отец Томас заснул от усталости, за тобой стал ухаживать я, но под утро и меня сморил сон. Проснулся я, когда за окном давно уже стоял светлый день. Весь распорядок моей монашеской жизни был нарушен. Первым делом я подумал о заутрене, которую пропустил, а тем самым упустил возможность помолиться за тебя. В ответ на свои невеселые мысли я услышал требовательные крики из другого угла комнаты.

«Слава Иисусу Христу!» – воскликнул я, не веря ушам своим... Это впрямь произошло: ты пережил эту ночь, и кризис миновал. Всевышний вторично даровал тебе жизнь... – Жизнь по-латыни vita, а в мужском роде – vitus. Так пусть это и станет твоим именем, решил я.

Губы Витуса безмолвно повторили это имя, неожиданно по-новому зазвучавшее для него.

– Витус... И что, нет никаких сведений о том, кто я и откуда взялся?

– Сведений? Н-ну... – едва слышно прошептал старец, – есть, пожалуй, один знак. Но я не хотел бы, чтобы у тебя возникли напрасные надежды. Может быть, это ничего и не значит.

– Знак? Какой знак?

– Не торопи меня, мне совсем трудно дышать. – Гардинус попытался глубоко вдохнуть, чувствуя, что силы его на исходе. Он заморгал глазами, потому что свет дня начал меркнуть для него, но все-таки еще раз приподнялся на подушке: – Когда я нашел тебя, я кое на что обратил внимание: пеленкой тебе служил платок из тяжелой камчатой ткани.

– Из камчатой ткани? – удивился Витус. – Какой необычный материал для детской пеленки!

– Правильно. Но что меня особенно удивило, так это вытканный на платке герб. – Старец указал глазами на дальний угол комнаты:

– Видишь мой дубовый сундук?

– Да, преподобный отец.

– В нем он и лежит.

Несколько шагов, и Витус оказался перед сундуком, достал из него платок. Это была тяжелая ткань, в два раза больше, чем обычная пеленка. За долгие годы пребывания в сундуке платок слежался, но был в полной целости и сохранности.

– Дай мне пощупать его рукой... Да, это он, тот самый, никаких сомнений... – узловатые пальцы прощупывали золотистые нити, которыми в верхнем углу платка был вышит рычащий лев. Подобно змее, тело льва обвивалось вокруг какого-то круглого объекта.

– Взгляни-ка, это округлое нечто напоминает земной шар, или, вернее, глобус. – Его пальцы продолжали ощупывать платок. – На первый взгляд, мы видим в самом центре стилизованный корабль, но при ближайшем рассмотрении ты заметишь, что оба паруса у него не только треугольные, но и являются как бы зеркальным отражением один другого.

– Вижу, вижу! – кивнул Витус. – А что вы скажете о льве?

– Лев как геральдический элемент мало о чем говорит. Он встречается на гербах дворян всего мира. А вот двойные паруса могут оказаться символом, единственным в своем роде, тем более, что каждый из них несет свой знак.

Ладони старца разгладили платок, чтобы Витус мог разглядеть каждую мелочь. Тот пристально разглядывал и сравнивал оба паруса.

– На левом мы видим крест, а на правом – меч!

– Все так и есть. А теперь приглядись к корпусу корабля. Киль полукруглый и проходит тем самым строго параллельно экватору, отчего возникает впечатление, будто судно находится в кругосветном плавании.

– И что бы это могло означать? – вопросительно взглянул на него Витус.

– Я долго размышлял над этим. Предположим, округлый предмет действительно символизирует шарообразную форму Земли (тебе известно, что этот тезис церковью отрицается и что немало его сторонников приняли смерть на костре). Да, если допустить это, можно предположить, что носители этого герба были мореплавателями.

Старец умолк, с трудом переводя дух. Затем продолжил:

– Куда определеннее представляются мне символы меча и креста. То и другое служит доказательством религиозности и воинственности носителей герба.

– Преподобный отец, вы считаете, что это герб моей семьи?

– Ах, Витус... Камчатый платок сам по себе мало что значит. Откуда нам известно, кому он принадлежал? Кто-то завернул тебя в него и положил перед воротами нашей обители. Одно я знаю точно: ни одному из испанских родов этот герб не принадлежит. – Он слабо улыбнулся. – Если это твой герб, выходит, по происхождению ты не испанец. Что меня вовсе не удивляет, ибо горячности, свойственной иберийцам, я в тебе никогда не замечал...

Витус в глубокой задумчивости поглаживал платок. Он не знал, кто его родители, но всегда считал себя испанцем. А теперь он неизвестно кто. У него ни родителей, ни родины, ни будущего, и даже именем своим он обязан перенесенной в младенчестве хвори.

Ощущение полнейшего одиночества охватило его.

Юноша отвернулся, чтобы скрыть свою слабость, но рука старца потянула его к себе.

– Будь мужественным, сын мой, – прошептал Гардинус, и Витус к своему удивлению заметил, что старец вот-вот прослезится. – Начни новую жизнь, иди в мир, борись, сражайся. С какой радостью я был бы рядом с тобой... – Он легонько похлопал Витуса по спине. – Прошу тебя, открой сундук еще раз. На самом дне ты найдешь кошель.

Витус перебрал содержимое сундука. В основном там были сложены старинные фолианты.

– Вот он, преподобный отец!

– Выложи все, что внутри него, на табурет.

Крупные золотые монеты со звоном упали на табурет. Они блестели даже в полутьме кельи.

– Это пять двойных золотых эскудо, – прошептал Гардинус. – Теперь они твои.

– Мне не нужны деньги, преподобный отче.

– Возьми, я настаиваю на этом. В миру ты без денег не обойдешься.

Витус подчинился воле умирающего и положил деньги обратно в кошель. Он очень мало знал о мире и не представлял, куда направит свои стопы. Но тем не менее испытывал желание познать мир.

Гардинус, угадавший его мысли, прошептал:

– Я был уверен, что тебе захочется открыть эту тайну. Но нужно хорошо обдумать, в какую сторону идти искать.

– Да, преподобный отец. У меня такое чувство, словно предстоит отыскать иголку в стоге сена.

– Точно. Поэтому нужно сделать этот стог по возможности поменьше.

– О чем это вы?

– Сузить пределы поиска, приняв как наиболее вероятные два-три обстоятельства. Во-первых, мы сочтем, что этот герб – твой фамильный герб. Это исключает твое испанское происхождение. Во-вторых обратим внимание на твою внешность: она служит доказательством, что ты, скорее всего, родом с севера Европы.

– Да, но и север Европы велик, – в голосе Витуса сквозило сомнение.

Аббат Гардинус покачал головой, собирая все свои оставшиеся силы. Холод уже коснулся его сердца, смерть не медлила. Что ж, ему требуется немного времени. Старец заговорил вновь:

– Я говорю об Английском королевстве. Отправляйся в Англию. Лондон – узловой пункт, где сходятся морские пути из самых разных стран. Там, возможно, ты встретишь кого-нибудь...

Утомленный, он умолк.

– Англия, – повторил Витус.

Старец сделал выбор за него. И все выглядело как будто совершенно логично, естественно. Неужели Англия и есть тот самый стог сена?

Витус почти ничего не знал об этой стране. Там, по слухам, живут предприимчивые торговые люди и отчаянно смелые мореходы. Однако их суда считались смехотворно малыми и, по мнению испанцев, ни в какое сравнение не шли с галеонами его величества Филиппа II. Попасть в Англию отсюда можно только морем.

– На судне... в Англию... – едва слышно прошептал Гардинус. Черты лица его застыли. Он понимал, что сил для принятия последнего причастия не достанет. Но все в Божьей воле. Господь уже предупредил его и позвал к Себе. Значит, все в порядке.

Медленно, очень медленно аббат Гардинус поднял руку в последний раз, чтобы перекреститься.

– Подай мне... распятие...

Мысли Витуса смешались, когда он, встав на табурет, снимал распятие со стены. Посмотрел вниз. И увидел маленького старого человека, душа которого расставалась с телом. Витус положил распятие на его впалую грудь и сплел руки старца поверх него.

– Преподобный отец! – услышал он свой голос. – Прошу вас, отче, умоляю! Ну не умирайте!

Слезы неудержимо покатились из его глаз. Плечи дрогнули, и впервые за всю сознательную жизнь юноша зарыдал от отчаяния. И тут он в последний раз услышал голос, доносившийся, казалось, из потустороннего мира:

– Кто с Богом... жил, тот и умрет... с Богом...

ВОЗНИЦА ЭМИЛИО

За свою долгую жизнь я понял, что есть люди, с которыми живешь совсем рядом, но никогда с ними не сблизишься. А есть и другие, к которым, едва познакомившись, сразу привязываешься всем сердцем.

Заскрипели петли, и северные ворота захлопнулись за ним. Витус неуверенным шагом вышел за пределы Камподиоса.

– Да пребудет с тобою Господь! – услышал он за спиной слова брата Кастора.

Привратник, согбенный годами старик, всегда чем-то озабоченный, задвинул засов. Открывать и закрывать ворота стоило ему немалого труда. В их глухом стуке было что-то безысходно-окончательное.

Витус огляделся. Над долиной все еще висел ночной туман, и горы на горизонте только обретали свои очертания. Холод пронизывал его. Он держал в руках кожаный заплечный короб, который на прощанье подсунул ему брат Фестус, монастырский повар. Фестуса все называли Cupa disens – Говорящая бочка, и, глядя на него, приходилось признать, прозвище это ему подходит.

– Вот, значит, как – ты решил покинуть нас, – прогудел «бочка», когда Витус пришел попрощаться. – Жаль. Ох, как жаль! Мне уже все рассказали. Что же ты выбрал такое время – пост ведь? Сын мой, у меня нет почти ничего подходящего для тебя в дорогу.

Повар огляделся повнимательнее, бормоча:

– А хотя нет... есть фрикадельки из рыбы, запеченные с корнем петрушки и белым хлебом, приправленные перцем и шафраном... Для поста сгодится, а? Но на дальнюю дорогу... Погоди-ка, кажется, есть кое-что подходящее!

Cupa disens ловко достал из очага зажаренного каплуна и заговорщицки приложил палец к губам:

– Если тебя кто-нибудь спросит, откуда, ты ни сном ни духом! Прилетела к тебе жареная птичка – и дело с концом! Ясно?

– Ясно! – кивнул Витус.

– Ешь на здоровье! Пища бодрит тело и душу! Не забывай моих слов, если тебе когда-нибудь придется худо.

Не успел Витус поблагодарить его, как повар удалился в дальний угол кухни, где висели полотенца, чтобы вытереть свои огромные, как лопаты, руки. Довольный, он напевал вполголоса, опять занявшись своими горшками и мисками, здесь добавляя пряность, а там – соль. Он, похоже, и думать забыл о Витусе.

– Тебе еще что-нибудь, сынок? – спросил он, заметив, что юноша как стоял, так и стоит на том же месте.

– Да нет, ничего, большое спасибо!

«Бочка» проворчал что-то неразборчивое и сделал вид, будто страшно занят, так что Витусу только и оставалось удалиться восвояси.

Взвесив каплуна в руке, юноша прикинул, как бы лучше нести его. Его мысли прервал чей-то негромкий храп. Брат Кастор! Он не мог не улыбнуться. «Этот, если заснет, черта с два его добудишься!» – говорили о старике, кстати, совершенно справедливо. Что он постоянно и подтверждал. Храп его становился все громче.

Так как же быть с каплуном? Чтобы идти быстро и размеренно, нужно, чтобы руки были свободными. Так что лучше всего положить его в заплечный короб. Взяв короб, Витус проверил еще раз, что в нем есть.

Сверху лежал горшок на металлической треноге – подарок брата Гримма из монастырской кузницы; чуть ниже – две груботканые льняные рубахи; запасные штаны на всякий случай, которые вряд ли могли считаться настоящими штанами, потому что за много лет на них появилось столько заплат, что они, как говорят шутники, из одних дыр и были сшиты; еще ниже – шерстяной свитер деревенской вязки, а в самом низу – очень хорошие новенькие сандалии из воловьей кожи – изделие сапожников Камподиоса.

Короб имел одну особенность, составлявшую его несомненное достоинство: двойное дно. Потайное отделение было достаточно большим, чтобы вместить в себя один из редких списков книги «De morbis», который отец Томас подарил ему на прощанье.

– Прими этот список в знак благодарности за то, что ты помогал мне во время операций, – сказал он вчера вечером. – Это список с оригинала, но некоторые иллюстрации в нем получше, чем в оригинале.

Витус почтительно принял из рук автора драгоценный фолиант.

– Не знаю, как и благодарить вас. Я... – он не находил нужных слов.

– Оставь это, Витус! Как видишь, она и в открытом, и в закрытом виде запирается на замок. Причина очень проста: рецепты могут спасти жизнь, но и положить ей конец тоже могут, если окажутся в неумелых или недобрых руках. А еще перелистает ветер страницу, ты не заметишь и... – монастырский лекарь надел на рукопись «кожаную рубашку» – переплет, к которому был подвешен ключик от замка.

– Будь здоров, Витус! Да благословит и сохранит тебя Господь!..

Помимо пучков лекарственных трав и кое-каких хирургических инструментов в потайном отделении больше ничего не было.

Он спрятал не только книгу, но и красный камчатый платок и золотые эскудо – подальше от любопытствующих глаз посторонних. Платок он обернул вокруг тела, эскудо зашил в накидку, каждую монету отдельно, чтобы они не звенели, когда он будет идти. Уложив и каплуна, Витус забросил короб за спину и решительно отправился в путь...

Дорога мягко спускалась вниз, в долину. Справа и слева от дороги лежали серые валуны, а между ними кое-где зеленели островки травы. Солнце медленно выползало из-за горизонта, но начало уже пригревать, посылая на землю первые лучи. Витус прошагал четыре мили, когда дорога привела его к внушительного вида скале, в нише которой стояла маленькая деревянная статуя Девы Марии, приглашавшая остановиться и помолиться. Витус быстро протараторил Ave Maria, а потом свернул на дорогу, ведущую к Порто-Мария, небольшому городку, обязанному своим названием именно этой скромной деревянной статуе. На безлюдных улицах он не увидел никого, кроме нескольких судачивших на улице женщин да кудахтавших кур, – день был не базарный.

Юноша вышел из городка и, пройдя еще милю, оказался у Пахо, речушки, устье которого каждое лето пересыхало. Но сейчас воды было еще достаточно. Витус вышел на берег и увидел растущий посреди течения куст дрока, вокруг которого бурлила вода. Не долго думая, молодой человек ступил в воду, подошел почти вплотную к кусту. Его взгляд остановился на ветке, которая как-то отличалась от остальных: она была более прямой, толстой и казалась достаточно прочной на вид. Витус сначала дотянулся до нее кончиками пальцев, потом попытался ухватиться, но остальные ветки мешали, словно не желали, чтобы его желание исполнилось. Наконец, когда Витус потянул ветку посильнее, оказалось, что это нечто, похожее на посох путника: в два мужских больших пальца толщиной и добрых футов пять в длину. На одном из концов он был закруглен – ни дать ни взять посох паломника из Кампостелы.

К своему удивлению, Витус заметил, что посох этот ему как раз по руке. Сжав его покрепче, молодой человек ощутил, как тепло дерева перетекает в его ладонь. Он изловчился и изо всех сил полоснул посохом воздух. Раз... другой... третий... Свист разрезаемого воздуха придал ему бодрости.

– Вот дерьмо-то! – тихонько ругнулся Озо. – Никогда не получается так, как я хочу.

Он сидел в тени кустов лесного орешника, которые росли вдоль дороги, ведущей в Пунта-де-ла-Крус, и с тоской смотрел на стадо овец, которые как ни в чем не бывало мирно щипали траву на лугу у Пахо. Опять не нашлось никого, кто согласился бы вместо него присмотреть за этими тварями! А все потому, что последнее слово всегда за стариками! А ведь ему уже четырнадцать с половиной лет, и он, можно сказать, взрослый парень. Он – мужчина и знает, что ему делать! Сегодня с утра Озо собирался пойти на рыбалку, но, как всегда, мать была иного мнения. Она прочла ему целую проповедь о том, что положено делать недорослю в его возрасте, об обязанностях детей в семье вообще, о том, что они должны радовать своих родителей, особенно матерей, и так далее, и тому подобное...

Назидания, бесконечные назидания, он их уже наизусть знает. И это при том, что мать вовсе не из великих тружениц и на всю округу только тем и славится, что любит посудачить...

И теперь вот он сидит здесь и стережет овец. Взяв перочинный нож, паренек принялся вырезать узоры на сломанной им ветке – безо всякого удовольствия, между прочим. А может, вырезать манок для охоты на уток? Этого он еще не пробовал. Интересно, получится или нет? Ну да ладно, никаких других занятий у него все равно нет, а овцы уж как-нибудь сами о себе позаботятся.

– Что вы нам объясняли о прямоугольном треугольнике, учитель Эвклид? Что квадраты катетов равны... э-э... сейчас вспомню...

Озо испуганно притаился. Чей это голос? Выглянул из-за куста на дорогу. Забавный какой-то тип приближается к нему, он явно старается шагать, как положено исправному солдату. Но он и понятия не имеет о быстром марше, чересчур скованно держится. Озо презрительно скривился: он любил наблюдать за марширующими солдатами. Подумать только, вместо того чтобы петь бодрую песенку, он взывает к какому-то отсутствующему учителю! Чего ему недостает, так это небрежно-упругого шага, который присущ бывалым солдатам. Ну, этого фрукта бояться нечего! И все-таки этот чудак с коробом за плечами странный какой-то... Не то колдун-травник, не то монах. А сейчас он вдобавок водрузил себе не плечи посох, согнулся в пояснице и ускорил шаг. Похож на Христа с распятия. Того самого, из церкви, куда Озо велено ходить молиться каждое воскресенье. В голову пришла невероятная мысль: а человек ли это вообще? А вдруг это...

Тут путник радостно взмахнул руками и воскликнул:

– Я вспомнил, вспомнил! Квадрат гипотенузы равен сумме квадратов катетов. Верно?

Озо охватила дрожь. С кем это разговаривает этот странный путник? Он сжался в комок, спрятавшись за кустом. Слава Богу, путник, выкрикивавший все эти непонятные слова, прошел мимо, не заметив пастуха. Озо было ясно: оставаться здесь нельзя ни минуты. Нужно вернуться в деревню и рассказать обо всем домашним.

Витус сидел у дороги и растирал уставшие ступни. На обеих вздулись большущие волдыри-мозоли, причинявшие юноше сильную боль. Бог свидетель, он не представлял себе, что путь окажется таким тяжелым!

Витус бросил взгляд на лежавшие рядом сапоги. В конце пути у него было такое чувство, будто в сапогах у него острые терки – так болели ободранные в кровь ноги. Он подумал о том, что до Сантандера еще девяносто миль, а если максимум, на что он способен, это шесть миль в час, идти ему предстояло целую вечность. При этом он постоянно отвлекался, цитируя греческих философов и математиков...

Вздохнув, Витус встал. Саднящие ноги напомнили ему о сапогах, по-прежнему лежавших в траве. Подняв их, он решил какое-то время идти босиком. Снова взяв посох, положил его на плечи. Так он мог идти с широко раскинутыми руками, придерживаясь за концы палки. Пожалуй, так будет удобнее, и можно будет распрямиться во весь рост...

– Клянусь всеми святыми! – воскликнул он. – Я свое дело сделаю. Фалес Милетский[10]10
  Фалес (ок. 625 – ок. 547 года до н.э.) – древнегреческий философ, родоначальник античной философии. Основатель милетской школы. Возводил все многообразие явлений и вещей к единой первостихии – воде.


[Закрыть], теперь слово за вами!

Он сделал несколько решительных шагов. Поправив короб, продолжил:

– Все углы, биссектрисы которых...

– Эй, ты там! – чей-то хриплый голос заставил его оглянуться.

Витус увидел прямо перед собой голову огромного мула, запряженного в четырехколесную повозку. Сама она напоминала покосившийся от старости сарайчик. На доске, служившей облучком, восседал седовласый костлявый возница с вожжами в руках. Лицо цвета воска было испещрено сетью бесчисленных морщинок, глубоко посаженные маленькие глазки испытующе оглядели Витуса с головы до ног.

– В тебя никак дьявол вселился?

– Конечно, нет! С чего ты взял?

– С чего взял? А вот я тебе ска-а-жу...

Тут у возницы перехватило дыхание, он схватился за грудь, сотрясаемый кашлем. Кашель этот походил на собачий лай, при этом все тело возницы содрогалось. Мул беспокойно прядал ушами.

Когда приступ кашля миновал, старик сплюнул, метко попав в ящерицу, которая грелась на солнце. После чего он достал огромных размеров носовой платок и утер рот. На сгустки крови на платке он не обратил никакого внимания. Похоже, такие приступы кашля для старика не были новостью.

– На вашем месте я сделал бы что-нибудь, чтобы так не кашлять, – сказал Витус.

– Да что ты говоришь! – возница посмотрел на него с некоторым интересом, сложил платок и смахнул им муху со лба.

Его недовольство прошло так же быстро, как улетела муха.

– Куда это ты держишь путь в одиночку, сынок? – полюбопытствовал он.

– В Сантандер. Хочу оттуда отправиться в Англию, – Витус старался говорить повежливее, хотя обращение «сынок» ему претило.

– Хм, – пожевал губами старик. – В Сантандере мне бывать приходилось. Это когда я был совсем еще зеленым. Но в Англию... – На лбу у него появилось еще больше морщин. – Ведь Англия эта не в Испании?

– Нет, это за морем. Туда довольно долгий путь под парусами.

– Мой старший тоже подался за моря. С тех пор я о нем ничего не слышал. Садись, сынок! – старик громко прищелкнул языком. – Изабелла ничего не будет иметь против, чтобы подвезти тебя немного в сторону Англии. Н-но, старушенция!

Мул послушно тронулся с места.

Когда они проехали часть пути, старик, словно невзначай, повернулся к нему:

– Ты уж не серчай, что я поначалу на тебя накинулся, – проговорил он. – На этих дорогах всегда надо быть начеку. Раза два-три я чудом спасался от разбойников, которые тут шастают.

Он вытянул босую ногу, и большим пальцем погладил широкий круп мула.

– Если бы моя Изабелла не припускала всякий раз во всю прыть, не сидеть бы мне сейчас с тобой рядом.

– Ладно уж, чего там, – Витус и не думал обижаться.

– Эти негодяи каждый раз придумывают новые трюки. Иногда представляются нищими и взывают к твоему сердцу христианина: тебе ничего другого не остается, как остановиться, и тут они хватают тебя за горло! – Его ладонь невольно коснулась горла. – А в другой раз притворяются смертельно больными или умирающими, ложатся посреди дороги и стонут так, что любого проймет. А после ты сам оказываешься лежащим в пыли на дороге и стонешь уже по-настоящему!

Он толкнул Витуса в бок указательным пальцем.

– А такого, как ты, мне пока встречать не приходилось. Ты что-то там орал насчет таинственных углов и окружностей и разговаривал с кем-то невидимым. Я даже о колдовстве подумал, грешным делом...

– Вздор!

– А что, похоже, – возразил возница. – Не будь ты таким светловолосым, как архангел Гавриил, дал бы я Изабелле плетей, чтобы ты отпрыгнул с дороги, как лягушка.

– А если бы не успел? Вы бы меня задавили? Ни за что, ни про что?

– Успокойся, сынок, я же этого не сделал. И вообще: по-моему, ты и понятия не имеешь о том, кого можно встретить на большой дороге.

Витус смотрел на мирную долину, распростершуюся по обе стороны от дороги.

– Нет на свете никаких колдунов и колдуний, – сказал он некоторое время спустя.

– Много ты знаешь! – старик подхлестнул Изабеллу: предстоял подъем в гору. – Каждому известно, что они есть. Только мертвый колдун – хороший колдун, не быть мне Эмилио Рогосой из Пунта-де-ла-Крус! Можешь называть меня просто Эмилио, меня так все в нашей округе зовут.

– Выходит, вы... ты родом из Пунта-де-ла-Крус? – с теплотой в голосе переспросил Витус.

– Точно так. И сейчас направляюсь в Сан-Кристобаль за дровами на растопку. В деревне есть только сучья, что совсем недавно собрали в лесу, а они сыроваты.

– А знаком ли тебе аббат Гардинус? Он прежде часто бывал в Пунта-де-ла-Крус.

– Аббат? Я помню одного монаха по имени Гардинус, только в нашей деревне он был в последний раз много лет назад. – Эмилио Рогоса несколько раз в задумчивости постучал по нательному кресту. – Но старики наши его весьма почитали, потому что в прежние времена у нас своего священника не было, и отец Гардинус раз в неделю приезжал к нам отправлять службы – пекся о наших душах. Когда я был маленьким, он научил меня и еще нескольких таких, как я, немножко читать и писать. Но это все в прошлом, теперь наша деревня с каждым годом все больше пустеет. Молодых-то тянет в города. – Он снова перекрестился, на сей раз обдуманно, медленно. – Как он там? Ему, наверное, уже лет под сто?

– Он умер, – Витуса даже удивило, до чего легко эти два слова слетели у него с губ. – Умер в мире с собой, потому что оставил свой дом в полнейшем порядке – каждый из оставшихся знает, что ему делать. И я в том числе.

– Так ты из монастыря?! – В глазах Эмилио вспыхнуло что-то вроде восхищения. Он подался вперед. – Ты слышала, Изабелла? Вот этот вот сынок... – он сам себя перебил: – А как тебя, между прочим, зовут?

– Витус.

– ...значит, этот самый Витус, которого ты везешь, он к нам попал из Камподиоса, и он, конечно, человек больших знаний. Он даже чтению и письму обучен, верно, сынок... э-э... Витус?

– Конечно. Но я ушел из монастыря.

– Ага! И что же тебе понадобилось в Англии, когда ты мог преспокойно жить в Камподиосе, где и еды, и питья было вдоволь?

Витус ненадолго задумался. Никакой причины таиться от Эмилио он не находил.

– Я хочу узнать, кто мои родители. И где они сейчас, если живы.

Старик недоверчиво посмотрел на него:

– Что-что? Ты не знаешь, кто твои родители?

– Звучит, конечно, странно, но так оно и есть. Единственная зацепка у меня – это старинный семейный герб.

– Семейный герб? Гром и молния! И ты рассчитываешь узнать об этом в Англии?

– Может быть...

Они некоторое время ехали молча. Каждый был занят своими мыслями. Витус гадал, что может ждать его в Англии. Он до сих пор почти ничего не разузнал об этой стране, все недосуг было. В последние недели Камподиос напоминал бурлящий котел. Ни дня не проходило без неожиданных происшествий.

После смерти Гардинуса его тело убрали соответствующим образом и установили для прощания в часовне, которую так любил усопший. Гаудек, Томас, Куллус и Витус в последнюю ночь стояли в карауле у катафалка, держа свечи в руках и распевая хоралы.

На другой день отец Гаудек провел заупокойную мессу, а отец Куллус причастил Святых Тайн сотни людей, монахов и мирян, которые пришли, чтобы попрощаться с покойным аббатом.

Под конец отец Куллус был не в силах сдержать слезы. Всхлипывая и утирая слезы, он процитировал строку из оды Горация: «Multis ille bonis flebilus occidit», тут же переводя ее для pueri oblati и мирян: «Он умер, оплакиваемый многими добрыми людьми».

Одним из последних к гробу аббата подошел Витус. И прочел молитву, которую, как он знал, особенно любил его духовный отец:

Да святится в наших сердцах вечный свет,

Предвечная доброта да спасет нас от всякого зла.

Бессмертная мудрость, изгони тьму невежества нашего.

Милосердный, смилуйся над нами,

Чтобы сердцами своими, умом и душами -

Всем естеством своим мы восприняли обличье Твое,

Чтобы Ты в своей бесконечной милости

Привел нас к Твоей божественности.

Амен.

Это была молитва VIII века, пришедшая на испанскую землю из далекой Англии.

Англия...

И снова мысли Витуса обратились к тому, что может его ожидать впереди.