Текст книги "Тайна затворника Камподиоса"

Автор книги: Вольф Серно

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 40 страниц)

– Я воспитан как католик по законам ордена цистерианцев. И каяться и сознаваться мне не в чем! Нет на мне вины!

– Речь идет о вашей бессмертной душе! Отрекитесь и покайтесь, слышите вы! Я ничего не имею против цистерианцев, однако ради всего святого – покайтесь и отрекитесь!

– Может быть, вы не имеете ничего против цистерианцев, но уж обязательно имеете что-то против францисканцев[14]14
  Францисканцы – члены нищенствующего ордена, основанного в Италии 1207-1209 гг. Франциском Ассизским. Наряду с доминиканцами ведали инквизицией.


[Закрыть].

– Что я могу иметь против францисканцев? Я лично ничего против них не имею, хотя в изложении отдельных вопросов веры они и заблуждаются.

– Ваш орден вот уже около двух веков ведет с орденом францисканцев нескончаемые споры. Причем спор идет о вещах и понятиях, где различия между вами и францисканцами в глазах любого непредвзятого человека разнятся разве что на волосок.

– Не отвлекайтесь, подсудимый, сейчас суд выясняет лично вашу вину.

– А я говорю о духе и направлении, в котором здесь ведется дознание. Я утверждаю, что вы – типичное воплощение того малодушия и мелочных обид, духом которого пропитано все соперничество между вашим орденом и орденом францисканцев.

– Это вас ни в коей мере не касается. Вы только что сами признались, что вы – грешник.

– И добавил: «Не меньше и не больше, чем любой другой». Я упомянул мелочность и малодушие, говорил о трудноразличимом на глаз человеческом волосе. Я стою здесь перед вами не только потому, что вы склонны все трактовать и осуждать, как человек малодушный и мелочный. Приведу вам наглядный пример из истории вашего ордена, пример, которым вы, конечно, руководствуетесь во всей вашей деятельности: это запрет, которого в 1351 году добился доминиканский инквизитор Николаус Росселли от Папы Римского. В нем был отменен вердикт францисканского суда в Барселоне, содержавший весьма важное суждение. В вердикте было сказано, что кровь, пролитая Христом во время пыток, утеряла свою Божественную природу, поскольку она оказалась на земле.

– Какое отношение это имеет к тому, что вы, обвиняемый, – еретик? Однако, как бы там ни было, эта мера была не только уместной, но и в высшей степени необходимой. Все в Иисусе Христе – Божественной природы вне зависимости от того, где и когда человек может увидеть это воочию.

– Вот видите, вы рассуждаете точно так же, как двести лет назад ваш брат по ордену. Францисканцы возразили бы вам, что кровь, пролитая страдающим Христом, выставлена во многих местах для обозрения и поклонения верующих. Ее столько, сколько в одном теле содержаться не могло. Кто с уверенностью скажет, что эта кровь подлинная? Или нет?

– Повторяю, в Иисусе Христе все Божественного происхождения, это так же верно, как и «аминь» в церкви, – вернее быть не может.

– А где в Библии сказано, что это так? Назовите мне источник, на который вы ссылаетесь!

– У меня другие задачи!

– Вы просто не в состоянии сделать это, потому что в Библии этого не сказано! И где в Священном Писании есть упоминание о том, что крайняя плоть Иисуса Христа – Божественного происхождения? А тем не менее она почитается священной как в Латеране, так и в Королевской часовне во Франции! Она почитается как реликвия наряду со всем прочим: с кровью Христовой, с волосами из его бороды и с головы, вплоть до срезанных ногтей!

Дон Хайме звучно прокашлялся. На лбу у него образовалась глубокая складка – он явно был недоволен. Игнасио побледнел.

– Сатана, – пробормотал он. – Я узнал тебя, сатана! Изыди из этого слабого тела, изыди, изыди!

Витус отмахнулся от этих слов.

– То, что я говорю, не имеет к сатане ни малейшего отношения. Я только хотел показать вам, насколько бессмысленно двести лет кряду спорить о том, Божественного происхождения крайняя плоть или нет. Расщеплять тончайшие волоски – вот как я это называю! И именно этим вы постоянно занимаетесь во время допроса!

Игнасио совершенно овладел собой.

– Нуну, – сказал он, – уведи этого несчастного путаника. Отведи его в камеру пыток и займись им как следует. Пытай его до тех пор, пока он не признается, что предался дьяволу. Я вознесу молитву Всемогущему, чтобы это случилось как можно скорее, потому что тогда у него будет еще время покаяться и отречься.

– Не бывать этому! – воскликнул Витус. – До чего вы ограничены! Что я должен сделать, чтобы вы, наконец, поверили мне?!

– Отрекитесь, сын мой, – Игнасио слабо улыбнулся. – Скажите просто: «Да, я клянусь, что нечистый вселился в меня и овладел мною, и да поможет мне Бог!»

– В сотый раз повторяю: мне не в чем каяться и не от чего отрекаться. Я всего лишь...

– Ну, пошли, лекарь-еретик!

– Не от чего мне отрекаться и не в чем каяться! Господи, если Ты есть на небе, даруй этим ослепленным способность здраво мыслить и рассуждать!

Игнасио обратился к отцу Алегрио:

– Вы сопроводите Нуну и обвиняемого до пыточной камеры. Я хочу, чтобы вы отправились туда прямо сейчас, – он ненадолго задумался. – Сейчас время обеда. Если вы голодны, распорядитесь принести вам еду из тюремной кухни. Пытку начнете после обеда и продолжайте до самой полуночи. Мы с алькальдом появимся в условленное время, чтобы присутствовать при телесном наказании в качестве представителей светской и духовной власти.

Он поднялся с места.

– Могу ли я считать, дон Хайме, что вы согласны со сделанными мной распоряжениями?

– Можете быть в этом уверены, – ответил алькальд.

НАДСМОТРЩИК НУНУ

Вот это – винт для зажимания больших пальцев. Еретик кладет большой палец на металлическую плиту, усеянную шипами, а сверху на нее опускается точно такая плита, но уже с выемками для шипов. Верхнюю плиту я с помощью винта опускаю все ниже и ниже, пока она не накроет большой палец и не раздавит его. Если еретик и тут не признается, я могу ударить по ней молотком, чтобы кровь так и брызнула. Понял, доктор-еретик?

– Я могу идти и сам, Нуну!

– Ничего ты не можешь, я все делаю, как положено! – Нуну схватил Витуса своей ручищей за шиворот и перед каждым своим шаркающим шагом подталкивал его вперед, а потом, когда подтягивал к искалеченной ноге здоровую, дергал арестанта на себя так, что тот чуть не падал, опять толкал и опять дергал его на себя...

– Разговаривать с обвиняемым запрещено! – резко крикнул отец Алегрио.

– Я ведь ничего такого не сказал, святой отец! – пробубнил колосс.

Они пересекли всю Пласа д'Иглесиа, возвращаясь в тюрьму инквизиции, в подвалах которой находились пыточные камеры. Сейчас вся площадь была залита солнечным светом. Во время сиесты площадь обезлюдела. Жители Досвальдеса предпочитали в самую жару домов не покидать.

Отец Алегрио не обратил внимания на извинение Нуну. После окончания заседания его настроение ухудшалось с каждой минутой. Какая чудовищная бестактность со стороны его преосвященства таким примитивным способом напоминать ему о церковной иерархии! Господин инквизитор отобедает с алькальдом в мэрии, в то время как он, Алегрио, должен вместе с Нуну сопровождать этого преступника в тюрьму, чтобы получить там на обед жалкую похлебку с тюремной кухни. А ведь он точно так же рукоположен в священники, как и Игнасио, а различие в занимаемой должности объясняется очень просто: инквизитор родом из знатной семьи, влияние которой распространяется за пределы Испании вплоть до Рима. И должность инквизитора Игнасио занимает не благодаря своим способностям, а благодаря деньгам своего отца. В кругах посвященных в тонкости церковных порядков это называется симонией, т.е. продажей должностей и приходов.

Отец Алегрио огорченно вздохнул. И по сей день все идет так, как было заведено сто или двести лет назад: большинство из влиятельных «святых» в Вечном городе считались «святыми золотых талеров» или «святыми сребреников», как их прозвали острословы-римляне. Без поддержки этих людей, будь ты хоть семи пядей во лбу, ничего не добьешься. А вот если они на твоей стороне – место за тобой!

Между прочим, если верить кое-каким слухам, не все так уж безукоризненно в образе жизни Игнасио. Так оно, собственно, и должно было быть. И говорят, кое-кому в Риме об этом уже известно. Еще поглядим, как сложится его судьба. А если грянет гром, хватит ли у инквизитора денег, чтобы замять скандал?

– Это моя вина, отец Алегрио, – сказал Витус. – Нуну не виноват в том, что я к нему обратился.

– Ладно уж...

– Вы не против, если мы будем идти чуть помедленнее? – вежливо попросил Витус. – В последний раз я так давно был на свежем воздухе, на ветерке, на солнце. Каково оно в камере, вы отлично знаете...

– Хм, можно, – Алегрио не был зверем, тем более что и его самого не слишком-то прельщала перспектива через несколько минут оказаться в темной пыточной камере. – Нуну, особенно не спеши.

Колосс повиновался, и даже ни с того ни с сего остановился: на противоположной стороне площади он углядел маленького человека в желто-красном наряде. Он, вовсю жестикулируя, втолковывал что-то окружившим его женщинам, а те слушали его разинув рты.

– Это же шут Локалито! – радостно воскликнул Нуну.

Витус с отцом Алегрио тоже заметили шута в пестром одеянии. Они невольно повернули в сторону, направляясь к лицедею. На правом указательном пальце у шута была кукла, изображавшая лысого прелата в роскошной пурпурно-красной сутане.

Локалито обращался к кукле:

– Извините, позволено мне будет спросить, можете ли вы сейчас, ваше преосвященство?

– Я всегда могу, – проквакала кукла и широко распростерла руки.

– Вы всегда можете? – переспросил Локалито уже своим привычным голосом. – Вот это да!

Женщины прикрывали рты ладонями, чтобы не расхохотаться во все горло.

– С Божьей помощью! – опять проквакала кукла.

Нуну, словно зачарованный, не сводил глаз с крохотного прелата на пальце у шута. По выражению его лица было заметно, что он о чем-то напряженно размышляет.

– Так это... это и не кукла совсем, это ты брюхом разговариваешь, Локалито, так ведь? – вмешался он в представление.

– Тс-с-с-с-с! – зашипели на него женщины.

Вид у Локалито был обиженный.

– С Божьей помощью! – снова проквакала кукла.

– Ага, с Божьей помощью, значит, – понимающе кивнул Локалито. – Но ведь не без помощи женщины?

– Не без женщины, не без женщины, – подтвердил «его преосвященство».

– Но разве вы не давали обет целомудрия? – Локалито погрозил «его преосвященству» указательным пальцем свободной руки.

– А как же, а как же! – кукла закивала головой. – Конечно, давал! – она опустила голову, будто искала глазами что-то под ногами. – Только не помню уже, где, когда и кому.

Женщины так и взвизгнули. Шутки такого пошиба были в их вкусе.

Нуну глядел на все происходящее, разинув рот от изумления. Он не мог взять в толк, что здесь происходит.

– Если вы потеряли целомудрие, то где вы находите женщин? – пожелал узнать шут.

– Никак не сообразишь где? – самодовольно ответила кукла. – Я-то знаю, где их найти! Вот слушай и запоминай:

 
Не в лесу и не в чистом поле
Ищи ты женщину в теле,
А за большие деньги
Совсем рядом – в борделе!
 

Женщины снова взвизгнули. Нуну захохотал во все горло.

– А откуда у вас большие деньги? – с наигранным удивлением полюбопытствовал Локалито. Набрав полную грудь воздуха, он уточнил свой вопрос, запев на манер монаха из григорианского церковного хора:

– Вы что, из богатой семьи-и-и...

«Его преосвященство» покачал головой, поднял руки и пропел своим высоким голосом:

– Нет, я из инкви-зи-ци-и-и!

Локалито опять набрал полную грудь воздуха и пропел:

– К кому обращается папа, восседая на тро-н-и-и?

– К своей инквизици-и-и-и! – сразу пропел в ответ «Игнасио».

– Где льется красная кровь, как в реке вода?

– У инквизитора в камере пыток, здесь и всегда!

– Довольно, хватит! – отец Алегрио оттолкнул шута в сторону. – Хватит паясничать. И вообще, это не смешно. Кто шутит подобными вещами, может опорочить свою бессмертную душу!

Несколько женщин испуганно перекрестились. Алегрио заметил это с удовлетворением.

Ему, правда, доставляло удовольствие, что здесь Игнасио поднимают на смех, но где перебор – там перебор. Будучи представителем клира, он не имел права безучастно относиться к такому издевательству над церковными иерархами.

– Пойдем, Нуну! – и секретарь протокола в последний раз повернулся лицом к женщинам. – Расходитесь по домам, добрые женщины, и забудьте о том, что видели и слышали здесь. Пусть каждая из вас по пять раз прочтет «Ave, Maria!», чтобы вам был прощен этот грех.

Женщины смущенно закивали.

– А тебе, Локалито, я дам хороший совет: и шуты могут испытать на себе гнев Господа. Равно как и гнев инквизиции.

Локалито подчеркнуто низко поклонился ему:

– Точно так, благочестивый отец!

– И не забывай об этом, когда вздумаешь устроить очередное представление.

 
– Не забуду,
Пока жив я буду!
Но и шуту тоже хочется жить,
Денежки надо, чтоб есть и пить!
 

Он требовательно потянул руку.

– Не наглей! Убирайся прочь, и поскорее! – отцу Алегрио надоела эта история. Шут для вида сильно огорчился, спрятал свою куклу в карман и, подпрыгивая, удалился.

Алегрио, словно вспомнив о чем-то важном, крикнул вслед удалявшимся женщинам:

– Лучше всего будет, если во время следующей исповеди вы обо всем расскажете отцу Диего!

Тем самым священник Досвальдеса непременно узнает сплетню об Игнасио. Женщины послушно закивали головами.

– Господь с вами, паства моя!

В здании тюрьмы к ним присоединился невысокого роста узкогрудый человек с лицом хорька; его здесь прозвали Крысой. Коридор, ведущий внутрь тюрьмы, был узковат – втроем не пройти. Нуну с Витусом шли впереди, отец Алегрио с Крысой – за ними.

В голове Витуса роилось множество мыслей: «Как они будут пытать меня и какие у них для этого орудия?»

Чтобы отвлечься от таких невеселых мыслей, он начал считать шаги. После двадцать первого коридор кончился, а за углом начался другой коридор. С виду такой же, как и первый, но Витус сразу признал в нем тот, в конце которого была их камера. Его вели мимо ее двери, и вдруг он услышал сильный стук изнутри.

Не раздумывая, он крикнул:

– Это ты, Магистр?

– Да! – ответил ему маленький ученый. – Я слышу, ты с большим эскортом. Догадываюсь, что они решили тебя слегка пощипать. Не сдавайся!

– Заткнись! – рявкнул Нуну.

И грубо толкнул Витуса кулаком в спину.

– Вперед! – скомандовал отец Алегрио сзади.

– Сорняк неистребим! – крикнул Витус и услышал в ответ булькающий смех Магистра.

Они пошли дальше. Через двадцать один шаг закончился и этот коридор, из чего Витус сделал вывод, что основание тюремного здания – квадратное. Пришлось опять повернуть за угол, и тут они уткнулись носом в какую-то дверь. Нуну открыл ее. В этом коридоре не было дверей, кроме одной-единственной в самом его конце. «Непохоже, чтобы в этой камере тоже были заключенные», – подумал Витус.

В третий раз повернув направо, они оказались перед ведущей вниз лестницей с каменными ступенями. Витус насчитал их одиннадцать. Его глаза понемногу привыкали к темноте. Справа и слева – скальная порода с узенькими бороздками, по которым сочилась влага – верный признак того, что они глубоко под землей. Остановились перед тяжелой гранитной плитой. Темень – хоть глаз выколи. Нуну отодвинул плиту в сторону, словно она была занавеской.

– Крыса, пройди вперед и зажги факел.

Витус увидел, что они попали в помещение, где по правую руку от входа стояли стол для судей и три стула. На стене над ним – факел, скупо освещавший камеру.

– Вот мы и на месте, – отец Алегрио разложил на столе бумаги, которые принес с собой, и сел. – А теперь, Нуну, можешь принести обед из тюремной кухни.

– Сходи за жратвой, Крыса, – велел Нуну.

– Почему я? – прохрипел тот.

– Ты мой помощник или нет?

– Да, конечно, – Крыса уже выйти собрался из камеры.

– Погоди-ка! – отец Алегрио повелительно поднял руку. – Для меня можешь еду не приносить.

Не то чтобы он совсем не был голоден, но обедать здесь ему не хотелось по двум причинам: во-первых, из-за качества тюремной пищи, а во-вторых, из-за компании, в которой пришлось бы обедать. Лучше уж поголодать.

– Слушаюсь, святой отец, – и Крыса бесшумно удалился.

Витус осмотрелся хорошенько. На стенах развешаны самые страшные предметы: все они отливали металлическим блеском, повсюду видны винты, наручники и другие штуковины и предметы, названий которых молодой человек не знал. Справа, за столом судьи, – еще одна лестница, ведущая вниз; она завершалась у проема в стене, открывшего свой черный зев.

По спине побежали мурашки.

– Вот еда, – Крыса притащил бачок с похлебкой.

– Что это? – спросил Нуну.

– Суп.

Нуну принюхался.

– Хм, запах ничего себе. Будем садиться, отец? Стоя оно совсем невкусно.

– Я не против, – Алегрио был уверен, что, окажись здесь Игнасио, он бы этого ни за что не позволил. Тому все едино – вкусно будет двум палачам и подсудимому еретику или нет. Досадуя на самого себя, Алегрио отодвинул в сторону документы.

– Не приведи Господь, чтобы вы забрызгали мои бумаги, – буркнул он.

– Мы не забрызгаем, – пообещал Нуну.

– Мы осторожно, – поддержал его Крыса.

– Я ничего не хочу, – сказал Витус. Он и думать не мог о еде. С течением времени ему становилось все труднее держать себя в руках.

– Ну, потом не жалуйся, – прошипел Крыса, доставая ложку из-за пояса. – Нам больше достанется. Сегодня похлебка что надо. С крупной фасолью и большими кусками козьего мяса. – Он сел и принялся впихивать в себя еду. Нуну сел рядом с ним и начал, причмокивая, есть.

Отец Алегрио с упреком посмотрел на них:

– Могли бы помолиться перед едой.

Оба подняли глаза:

– Простите, святой отец...

– Нас задержали, поэтому мы пришли позже, чем собирались! – его преосвященство подошел к столу судей и первым делом поставил на него обязательные вазочки с орехами и сахарной пудрой.

– Дон Хайме, садитесь, пожалуйста, справа от меня. А вы, отец Алегрио, – слева.

– Надо покончить с этим делом как можно скорее, – пробурчал алькальд и с тяжелым вздохом опустился на стул.

– Вы угадали мои мысли, – кивнул Игнасио. – Вы готовы, отец Алегрио?

– Давно, – объявил секретарь протокола. Он даже не старался скрыть ехидный подтекст этих слов.

– Вот и отлично! Подтверждаю, что суд вновь собрался в полном составе. Поскольку это продолжение допроса, открывать заседание вновь необходимости нет.

Игнасио обвел взглядом всех присутствующих. Перед судейским столом стоял обвиняемый, спокойный и выдержанный. Однако стоп! Разве не искорки страха у него в глазах? Очень кстати. Страх – хороший помощник, когда ведешь дознание.

Рядом с обвиняемым стояли Нуну и Крыса. Вид у них был сонный. Ничего, он позаботится о том, чтобы здесь все шло поживее. Игнасио поднялся, подчеркивая сугубо официальный характер своих слов:

– Обвиняемый Витус Безымянный, у вас было достаточно времени – несколько часов! – чтобы обдумать свое положение. Поэтому я спрашиваю вас: признаете ли вы, что вступили в союз с дьяволом или его демонами?

– А что будет, если я признаю это?

– Ага! – приятно удивленный этим вопросом, Игнасио опустился на стул. Взял орех, помусолил его сперва во рту, потом макнул в сахарницу и, когда весь орех покрылся сахарной пудрой, бросил обратно в рот. Он с удовольствием жевал лакомство. «Наверное, вид пыточной камеры возымел действие». Размышлял он недолго:

– Ну, если вы покаетесь и именем Пресвятой Матери Господней отречетесь от дьявола, все будет зависеть прежде всего от того, поверим ли мы в искренность вашего раскаяния. Такую клятву, Витус, должны принести именно вы. А то может случиться, что устами вашими будет говорить дьявол, пожелавший ввести нас в заблуждение. Поэтому следует хорошо обдумать, какие меры предпринять, чтобы спасти вашу душу.

– Я ни в чем не раскаиваюсь. На мне никакой вины нет.

– Не понял? Вы ведь только что... – Игнасио прервал себя на полуслове, чтобы совладать с нараставшей в нем яростью. Неужели этот парень потешается над ним? За дурака его принимает? Нет, надо сохранять внешнее спокойствие. Пытки, если они сочтут необходимым применить их, конечно, продвинут дознание в желательном направлении.

– Выходит, вам не в чем каяться?

– Вы меня правильно поняли.

– Тогда мне не остается ничего другого, как перейти к дознанию мучительному! Отец Алегрио, вы внесли в протокол, что обвиняемый и после повторного допроса и даже при виде пыточных предметов упрямо отрицает какие-либо грехи со своей стороны?

– Прошу прощения, ваше преосвященство, пока не успел, – Алегрио указал на факел, дававший очень тусклый для такой большой камеры свет. Вдобавок, язычки пламени все время подрагивали.

– Очень трудно писать при таком освещении.

– Хм!.. – Игнасио жестом подозвал к себе Нуну. – Принеси еще несколько свечей, да поживее!

– Крыса, сбегай за свечами! – приказал Нуну.

Крыса вопросительно взглянул на Игнасио. Нуну потянулся и расправил плечи:

– Я надсмотрщик и палач, и скоро мне надо будет приступить к экси... экси... эксикуск... В этом Крыса мне не помощник.

– А-хм-мм, – прокашлялся Игнасио. – В этом ты, пожалуй, прав. – Он бросил взгляд на отца Алегрио. – Внесете все необходимое в протокол несколько позже. Вот принесет помощник Нуну свечи, и мы перейдем к осмотру пыточных инструментов, тогда и запишете: вам все равно нечего будет делать.

– Слушаюсь, ваше преосвященство.

– А вы согласны, дон Хайме?

– Разумеется, а как же, – в голосе алькальда звучало нетерпение.

– Обвиняемый, я объясню вам, что сейчас последует: мы действуем строго согласно распоряжениям о проведении дознания инквизицией. И начнем с Territio verbalis. Нуну, тебе ясно, что делать?

– Да, ваше преосвященство.

Колосс повернулся к Витусу:

– Смотри внимательно, доктор-еретик, я объясню тебе, как называются эти предметы. – Он, хромая, подошел к табурету, на котором лежала металлическая перчатка. – Это «раскаленная перчатка».

Он поднял ее, потом осторожно положил на место. Затем взял две желтые деревянные палки с заостренными концами:

– Это наши «спички».

Сделал еще несколько шагов в сторону:

– Это кровать для растягивания членов, а вот это – лестница для того же.

– Зачем все это? – спросил Витус, повернувшись в сторону Игнасио.

Инквизитор поморщился:

– Во время Territio verbalis, Витус Безымянный, обвиняемому лишь показывают орудия пыток и каждое отдельно называют. У него в это время все еще есть возможность покаяться и отречься. Готов ли ты к покаянию?

– Мне не в чем каяться.

– Нуну, продолжай.

– Да, ваше преосвященство.

Колосс приблизился к небольшому столу, на котором стоял какой-то металлический предмет с двумя винтами:

– Это винты для больших пальцев, – он взялся за грушевидный предмет, лежавший рядом. – А это «груша», которую вбивают в рот. – Сделав еще шаг влево, он поднял с пола две пластины, на каждой из которых были острые шипы крепления, как у кандалов.

– Это «испанский сапог», – он положил пластины на место и указал на стул перед столом: – А вот это наш стул с шипами.

Он приблизился к центру помещения, где лежали три массивных камня, небрежно указал на них и на веревку, переброшенную через катушку под потолком. – А это наша «сухая растяжка».

Игнасио перебил его:

– Ну, обвиняемый, вы все обдумали?

– Мне не в чем каяться.

– Дальше, Нуну!

– Да, ваше преосвященство. Вот это блок. А это «воронка». Блок – для рук и ног, он нужен при пытке на растяжку членов – вот так...

– Стой! – перебил Игнасио. – Дальше пока не объясняй... – Он посмотрел на Витуса: – Вы, я полагаю, своего мнения пока не изменили?

– Вы не ошибаетесь.

Игнасио пожал плечами.

– Тогда мы перейдем к Territio realis, обвиняемый. Вам объяснят особенности каждого из этих инструментов пытки. Во время Territio realis вам в последний раз предоставляется возможность покаяться и избежать пытки. После начнется сама пытка. Нуну, начинай Territio realis.

– Да, ваше преосвященство. На чем я остановился? Вот этот блок – нижний. Он все равно что деревянная стенка и высотой примерно тебе по колено. Вверху две выемки: туда еретик засовывает руки... – Нуну с грохотом опустил второй блок на первый, после чего «стенка» заметно выросла. Потом он свинтил обе части. Верхний блок был зеркальным отображением нижнего: в нижней его части тоже были сделаны продольные воронки, которые при наложении совпадали с нижними, образуя сквозные отверстия. Руку, засунутую в нижний блок, теперь в этом положении не было никакой возможности вытащить.

Нуну продолжал объяснять:

– Теперь руки твои зажаты навек, и палач может делать с тобой все, что пожелает.

Он отошел к табурету и взял находившийся на нем предмет.

– То, что надо, – сказал он. – Но раз он называется «раскаленная перчатка», нужно и доставать ее из огня, не то не защекочет, как положено!

– Ты не забыл, случайно, объяснить ему все особенности пытки с блоками? – напомнил Игнасио.

Надсмотрщик тупо уставился на него, а потом разразился ужасающим хохотом.

– Когда в блоках окажутся зажатыми ноги обвиняемого, начнется козлиная пытка, а потом – пытка мочой, – он вопросительно посмотрел на инквизитора и дона Хайме.

– Объясни оба эти способа, – кивнул Игнасио. – Со всеми подробностями.

– Слушаюсь, ваше преосвященство. Козлиная пытка – это когда подошвы ног натирают солью. Козел или коза слизывают соль, сначала это только немного щекочет. Но ступни снова покрывают солью, и коза продолжает лизать, и длится это долго, а так как язык у нее шершавый, она слизывает всю кожу, до самого мяса, а потом и его – до самой кости.

Витус почувствовал, что его вот-вот вырвет.

Игнасио захотелось полакомиться еще одним орешком.

– Ну-ну, козлиную пытку всегда проводит Крыса, – продолжал Нуну. – А я буду стоять у тебя в голове, и на мне будет пытка мочой: руки еретика связаны, ноги в тисках, на шее – петля, ему не пошевелиться! Я вставляю ему воронку в рот и через нее вливаю ему в него мочу. И еретику приходится глотать ее, хочет он или нет.

Витуса вырвало. Рвотные массы разлетелись по полу.

– Грязная еретическая свинья! – надсмотрщик бросился на Витуса, но Игнасио удержал его, крикнув:

– Наказывать подсудимого голыми руками во время телесной пытки запрещено законом! Продолжай, Нуну, пусть тебя это не заботит!

– Слушаюсь, ваше преосвященство, – уступая инквизитору, буркнул колосс.

– Пожалуйста, стакан воды, – простонал Витус.

– Есть у нас вода для обвиняемого? – спросил Игнасио.

– Нет, – ответил отец Алегрио. – Помощник Нуну принес днем только похлебку. Надеюсь, он принесет немного воды, когда вернется со свечами.

– Куда это он запропастился? – удивился инквизитор. – Продолжай, Нуну.

– Так точно. Значит, еретик должен эту мочу проглотить, хочет ли он или нет. Ее мы черпаем из отхожего места или, в случае чего, сами помогаем. – Он прошел в центр камеры и указал себе под ноги. – Эти камни – для «сухой растяжки». Еретику заламывают руки за спину и завязывают их, а потом подтягивают вверх на веревке. Ну, и руки выворачиваются из суставов, так что еретики орут не своим голосом. – Нуну рассмеялся. – Если руки сразу из плеч не выворачиваются, мы подвешиваем к его ногам камень. Или несколько, или все – чтобы вес потяжелее был.

– Верно, – вмешался Игнасио, – когда обвиняемый подвешен в таком положении, чаще всего он довольно скоро признает свою вину и во всем раскаивается. Что вы об этом думаете, обвиняемый?

Витус молчал, стиснув зубы.

– Если «сухая растяжка» не приведет к желаемому результату, – продолжал Игнасио, – члены суда и палач с помощником отправляются ужинать, оставляя еретика наедине с его болью. Рано утром следующего дня пыточное дознание будет продолжено.

– Развлечение что надо, – ухмыльнулся Нуну. Он нагнулся и поднял усеянные шипами плиты. – «Испанский сапог» я пристрою к берцовой кости, а кандалы окажутся сзади. И у кандалов, и у пластин есть винты и гайки, и я подкручиваю гайки до тех пор, пока острия шипов не вонзаются в кость. Понял, доктор-еретик, чем пахнет? Треснет и сломается твоя берцовая кость! А боль какая!

– Нуну, – недовольно прервал его Игнасио, – ограничь свои объяснения названием орудий пыток и тем, как они действуют. Неуместно запугивать подсудимого, говоря о том, какие боли ему предстоят.

– Да, ваше преосвященство, – вид у Нуну был слегка разочарованный. Он продолжил объяснения, указав на стоявший перед маленьким столом стул. – Стул с шипами – все равно, что еж, только иглы у него покрепче. Сиденье и подлокотники тоже в шипах. Как раз одно к одному, если ты уже в «испанском сапоге».

Он обошел вокруг стола.

– А «груша» у нас с крылышками, они раскрываются вовне, когда я опять же подкручу гайку на винте, – Нуну указал на эту гайку. – Она тут, вот видишь, где у настоящей груши хвостик. Я запихиваю эту грушу выпуклой стороной в рот, а потом подкручиваю гайку, вот груша во рту и раскрывает свои «крылышки», так что у еретика щеки до того раздуваются, что от него ни звука не дождешься. А если все-таки закричит, я еще подкручу, и у него разорвет щеки.

– Ты очень хорошо все объяснил, – похвалил Игнасио, – хотя опять допустил ошибку, пугая еретика тем, что ему предстоит.

– Благодарю, ваше преосвященство, – просиял Нуну и с жаром продолжил: – Вот это винт для зажимания больших пальцев. Еретик кладет большой палец на металлическую плиту, усыпанную шипами, а сверху на нее опускается такая же плита, но уже с выемками для шипов. Верхнюю плиту я с помощью винта опускаю все ниже и ниже, пока она не накроет большой палец и не раздавит его. Если еретик и тут не признается, я могу ударить по ней молотком, чтобы кровь так и брызнула. Понял, доктор-еретик?

Витус отвел глаза в сторону и ничего не ответил. Игнасио тоже промолчал, хотя Нуну и на этот раз нарушил правило дознания.

– А вот кровать для растяжки конечностей, – Нуну подошел к стоящей у стены кровати. В изголовье, примерно на уровне плеч лежащего, справа и слева находились округлые деревянные катушки.

– Катушки будут упираться в подмышки, – объяснял он. – И, когда я потяну за ноги, еретик, упершись в них, будет становиться все длиннее. – Нуну захромал к противоположному концу кровати. – Здесь на винт наматывается канат. Другой конец каната завязывается узлом на ногах еретика. Я подкручиваю винт, и еретик становится длиннее, подкручу еще, и он у меня еще «подрастет».

– Тело еретика следует растягивать до тех пор, пока сквозь него не станет видно язычок пламени свечи, – назидательно проговорил Игнасио. Голос его звучал буднично и деловито.

Нуну взял с кровати тонкий металлический прут и высоко поднял его.

– А это прут для нанесения ожогов. Его мы применим при пытке огнем.

Витус заметил, что на конце этого прута – крест. «Это, наверное, тот самый прут, которым пытали Магистра. Но если это так, то где же огонь, в котором мучители раскаляли металл? В помещении не видно ни очага, ни кострища. Витус догадался, что огонь разводили в нижнем помещении – туда вели еще четыре ступеньки. Об этом же говорили закопченные камни над дверью в подвал.