355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Вольдемар Грилелави » Ежик с иголками » Текст книги (страница 21)
Ежик с иголками
  • Текст добавлен: 6 октября 2016, 21:51

Текст книги "Ежик с иголками"


Автор книги: Вольдемар Грилелави



сообщить о нарушении

Текущая страница: 21 (всего у книги 26 страниц)

Да, Евгений уже десять лет не пилотировал вертолет. Но что такое десятилетний перерыв для пилота, за плечами которого шесть с лишним тысяч часов налета в сложнейших производственных условиях. Такое и за всю жизнь не забудется. А тут-то всего-навсего и придется поднять в воздух и повесить на высоте двух метров над землей маленький вертолетик. Пустяки. Он уже чувствовал себя настолько уверенным, что и теория, о которой пытался толковать, абсолютно ему без надобности. Пилоту не слова нужны, а чувства. И пока не уловишь связь вертолета со своими руками, не прочувствуешь его подчинения, податливости и управляемости, никакие слова не спасут. Руками, а не мозгами управляется он.

– Шаг вверх, ручка вправо и на себя, нога правая вперед. Шаг вниз, ручка влево и вперед, нога левая вперед. Ясно? – пытался добиться понимания от курсантов инструктор Циркунов.

Хотя Володя в его глазах читал понимание бессмысленности этих теоретических полетов. В кабине из головы курсанта в первые дни выветриваются мгновенно и безвозвратно все эти молитвы. Циркунов поглядывал на часы, томительно дожидаясь команды командира эскадрильи об окончании занятий. Завтра эту молитву он будет вбивать курсантам в воздухе. Многолетний опыт показывал, что за неделю они там останутся. Не было еще в многолетней практике случая, чтобы курсант не научился летать. Наука пилотирования доступна любому здоровому человеку. Ее бы и больной освоил, да кто ж его допустит до штурвала.

Существует среди инструкторов легенда об обезьяне, которую научили летать на маленьком вертолете, специально сконструированном для нее. Она настолько заучила все манипуляции, что безошибочно простым нажатием кнопок запускала двигатель, раскручивала трансмиссию и выполняла круг в районе аэродрома. Но однажды она погибла, не успев даже набрать высоту до первого разворота. Просмотр съемки обнаружил неординарный и необъяснимый факт. Обезьяна после взлета и перевода вертолета в набор высоты, неожиданно вышла на улицу. Передумала лететь. Тогда посмотрели подготовку к полету и выяснили, что во время предполетной подготовки дрессировщик-инструктор сам отвлек пилота-обезьяну, и она пропустила один весьма важный предполетный элемент. Не потрясла лопасти. Их перед запуском необходимо было встряхнуть руками. Вывод был однозначным: обезьяна после взлета вспомнила об этом элементе и вышла из вертолета, чтобы его осуществить.

Ну, наши курсанты выходить не станут, даже если забудут перед взлетом и более существенные элементы. А летать будут не хуже обезьяны. Так думал инструктор Циркунов, но ему по инструкции полагалось провести такой вот тренажерный урок на пальцах. Завтра, а потом еще две недели, для него будут самые сложные и ответственные дни: втолковывание и вбивание летных навыков в совершенно неподготовленные, и трудно усваивающие новые науки, руки и головы.

– И чтобы заучили эти последовательности, как отче наш, – громко и внятно сказал в заключении радостный инструктор после команды комэски об окончании занятий. – Как молитву и признание в любви. Ночью разбужу – повторить слово в слово.

А чего ж тут неясного! Всего-то три движения при взлете и три при посадке. Лишь бы они не выветрились на аэродроме. Сквозняки там сильнейшие. Проверено было три дня назад. Сержант неожиданно вспомнил, что как-то нечаянно упустил важнейший пункт из программы подготовки молодых бойцов, как кросс на длинную дистанцию. Конечно, в расписании еще указано, что с нагрузкой, да эти ожиревшие курсанты хотя бы себя самих пронесли вокруг аэродрома. Таков маршрут был кросса. Все очень весело и от души посмеялись над шуткой сержанта.

– Это же до чего додуматься от скуки можно было. Да я при сильнейшем поносе в туалет пешком хожу, а тут с больной головой, да еще неизвестно куда, да бегом.

– Мы лучше вокруг казармы побегаем. За ручки возьмемся и хоровод, как у елки станцуем.

– А может в деревню за первачком. Там в последний раз дедок новую порцию закладывал. Аккурат сегодня-завтра гнать будет. Очень хотелось бы свеженькой пару глотков свершить.

– А у меня моя доярочка в утренней смене. Давайте с утречка в коровник и смотаемся. Там много доярок.

– С удовольствием и молочка хлебнем, и коров за вымя потреплем. Полный набор радостей.

В общем, советов оказалось предостаточно, за исключением необходимых, касающихся самого кросса. Сержант даже поначалу растерялся в выборе. Однако все-таки выбрал свой, о котором и доложил командиру эскадрильи. Тот так же не прислушался к советам курсантов, а лишь пригрозил ехать на своем уазике рядом, чтобы ни у кого не возникло желаний сачковать или притвориться больным. Опять все посмеялись, но побежали. Аэродром почти круглый, но в дальнем конце имел два прямых угла: левый и правый. Так вот, до первого угла бежали с шутками и прибаутками, давая друг другу советы и рекомендации. Некоторые успели и пару анекдотов рассказать. До второго бежали, молча, потом послышались стоны, лошадиное дыхание, а уж после второго угла, начались падения и уговоры, пристрелить.

К финишу добегали, доходили, доползали в течение сорока минут. Даже двух курсантов потеряли. Комэска проехал на уазике повторно по всей трассе и обнаружил их в овраге в километре до финиша. У них открылся понос. Но сам комэска кроссом остался доволен.

– Давненько я так весело время не проводил. И в кино не нужно ходить, почаще кроссы устраивай, да и все, – хохотал он, вспоминая детали этого длинного забега. Сами курсанты не смеялись. У них в легких пылал пожар. Никак надышаться не могли.

Володя проснулся среди ночи от криков и скороговорок. Ему абсолютно ничего не снилось, потому эти вопли с лепетаниями ни от чего его не оторвали. Со всех концов казармы спящие курсанты по очереди и наперебой читали молитвы, которые их инструктора приказали заучить наизусть.

– Ручку влево, шаг вправо, ногу вверх!

– Ногу вправо, шаг влево, ручку вверх!

– Белиберда, да и только. Вот любопытно, а Женька тоже в училище заучивал эти молитвы, или спал спокойно? – сам у себя спросил Володя, улыбаясь этим крика. – Кричал, куда же денешься от этого. Такой же мальчишка был, как и они. Вот только меня этого лишил. Дневальный! – уже вслух громко позвал он дежурного у тумбочки. – А нельзя ли их заткнуть? Уж больно громко шумят и скандалят.

– Они никого не слушаются, – хохотнул Сидоренко, которому эти крики не мешали дремать у тумбочки. – Ты сам спи и не обращай внимание. Оно, как к музыке привыкаешь.

– Заснешь тут, – тихо проворчал Володя, но на удивление самому себе мгновенно провалился в свой привычный сон.

Евгений сидел на диванчике у телевизора, а Софийка у него на коленях. Они смотрели смешной и веселый мультфильм про лисенка и медвежонка. Целый сериал и ежедневный. С огромным усилием Евгений отрывал себя от компьютера, поскольку все равно работать было невозможно. Софийка, как не крепилась, но все равно громко и заливисто хохотала. А ему безумно нравился этот смех. И он в приказном порядке самого себя заставлял отрываться от работы на один час ради этого соловьиного смеха, после которого можно было сидеть у компьютера без устали до середины ночи. Не хотелось стеснять Софийку, да и самого себя лишать такого счастья.

Ну не придурок ли? А ведь и в самом деле, если оторваться ради любимых на эти мгновения, то в несколько раз больше произведешь на свет умных мыслей и идей. И вот ради чего лишил себя семьи? И вдруг до сознания дошла страшная мысль. Ведь все случилось ради Софийки. Она бы утонула, если бы не его семейная драма. А жену и детей все равно вернет. Вот еще с месяц потрудится, чтобы привести их в дом и показать, что он их ждал, мечтал, и теперь никто и ничего не отвлекает его от них. Все даже очень правильно. Своими глупостями, как Светланы, так и Евгения они спасли жизнь маленькому, любимому человечку, поняли цену своих ошибок. А еще Евгений очень близко подошел к заветной мечте.

Не зря народ говорит: "не было бы счастья, да несчастье помогло". Вот таким Макаром крупная семейная катастрофа (но, слава богу, поправимая) свершила столько благовидных чудес. Нет, не катастрофа. В авиации катастрофой зовется летное происшествие со смертельным исходом. Авария без смертей, но с невозможностью восстановить потерянное. Так и всего-то произошла мелкая поломка. А вот настоящая катастрофа в его жизни случилась чуть больше десяти лет назад. И сердечная, и авиационная. И было ему только тридцать.

Или уже. Но он был опытным пилотом вертолета Ми-2. Заявление уже лежало в ЗАГСе, и ему всего-то и нужно было к этой свадьбе прилететь из командировки. До пенсии и оставалось три года. До минимальной. Но о ней он мало думал, поскольку ее величина на фоне российской нищеты не могла бы позволить даже одного посещения ресторана. Евгений уже увлекся своей идеей "Паурат", кончил заочным экстернатом институт факультет физмата. Но он ему просто нужен был для некоторых консультаций и уточнений. Физикой увлекался еще со школы, но ушел в авиацию ради престижа и зарплаты. Физики в стране даже меньше пенсии получали, но Евгений просто считал, что одно другому не мешает, а даже помогает финансово. Считал, что успеет с этими двумя делами справиться.

Деньги нужны были для занятия наукой, а наука для "Паурата". Потому и не женился, чтобы никто не мешал жить по своим планам. Но любовь пришла без спроса. Сильная, бешеная и сумасшедшая, что башку снесло напрочь. И летел из этой командировки, словно на крыльях. Последний холостой полет. Погоду прогнозировали хорошую. Ясную, солнечную и морозную. Все показатели наилучшие. И диспетчер разрешил заход на посадку, чего Евгений с удовольствием и исполнил. Аэродром находился на окраине маленького городка. На перроне стояли несколько вертолетов Ми-8, таких же двоек, как и его, и самолеты Ан-2. Полоса свободная. Идеальные условия для захода на посадку.

И когда до полосы оставалось чуть больше километра, видимость вдруг исчезла. Полная слепота, но не его. Если бы ослеп он, то и приборы внутри кабины пропали бы. Исчезла лишь полоса с аэродрома. Евгений распахнул свою дверь, и в кабину ворвались крупные хлопья снега. Все предельно ясно и не опасно. Они попали во внезапный снежный заряд, что даже диспетчер не успел предупредить. Евгений тогда включил обогрев лобового стекла, но тот отказался работать. А потом все так закружило, что уже решение принимать требовалось незамедлительно. И он его принял, то есть, садиться прямо перед собой. А иного варианта и не было. Горючего на пределе, и уйти на запасной аэродром уже поздно. Да и в такую погоду с неисправной противообледенительной системой далеко не улетишь.

И неизвестно где лучше. Садились вслепую, по прибором, но Ми-2 на это конструктивно не рассчитан. Поэтому, когда очнулся в больнице, первым вопросом было о состоянии пассажиров. Погиб один и чисто по своей вине. От удара о землю вертолет подпрыгнул, а пассажир, сидевший на правом сиденье, от испуга открыл правую дверь и вышел из вертолета на высоте метров пятнадцать. Погиб он уже вне вертолета. Остальные пассажиры благодаря опыту и умелым действиям пилота остались живы и невредимы. Отделались легкими царапинами.

Возбудили уголовное дело. Родственники погибшего всеми силами пытались обвинить пилота. Но на его защиту встали выжившие пассажиры. Они чистосердечно признавались, что выжили лишь благодаря Евгению. Шансов у них на жизнь было весьма мало. И предали его двое: командир, который спасал свою задницу и защищал родственников погибшего, и его личная невеста, к которой он спешил на свадьбу. Она вслух так и заявила, что с уголовником связывать свою жизнь не желает. А командир спасал порт от излишних расходов, чтобы не платить по счетам.

Искали истинных виновников долго. Но через полгода Евгения оправдали по всем статьям. Получил он и компенсацию. Весьма приличную, которой хватило на маленькую квартиру в этом городе, где и живет сейчас. А потом уже с помощью некоторых мелких и крупных махинаций превратил свою берлогу в это крупное жилище с евроремонтом. Потом. А сразу ему просто хотелось бежать от всех своих бед сердечных и физических далеко и надолго. От предательства любимой, от равнодушия командиров. От авиации вообще. Здесь он приобрел покой и успокоение. Потом. А сначала был он, его тридцать первый:

Когда с тобой беда вдруг случилась, и в ней ты больше других виновен,

То будь готов приговор заслушать, нести наказанье судьбы будь достоин.

Бывает беда скоротечной, минутной. Пришла и ушла, уступив светлым дням.

И лишь вспоминания сердце тревожат, на нем оставляя глубокий свой шрам.

Кружит пески афган – жаркий ветер. Пыль забивает и нос, и глаза.

Платим по счету, платим за дело, и не поможет скупая слеза.

31 – он для многих, как подвиг. Вспомним с тоскою тот год роковой.

Была черта, за которой безвестность, были и будни, была и любовь.

Трезвость ума не всегда побеждает. Чаще, желанья сильнее рассудка.

В пекло бросаемся, все, забывая, словно судьба – неудачная шутка.

Вот он пришел час любви долгожданный. Стоило ждать его 31.

Прошлое пошло, ошибка, несчастье. И только сейчас мы любимы, любим.

Нам не хватает простого терпенья, зрелости, чуткости, не достает.

Шквал взбудоражил уснувшие чувства. Ветер утихнет, и это пройдет.

Только узнать, где найдешь, потеряешь. Только сумей мимолетное сжечь.

Если не справишься с этим желаньем, то не сумеешь счастье сберечь.

31 пролетел, ну и что ж? С чем ты остался, а что потерял?

Вычеркнуть с жизни его не сумеешь. Только на время беднее сам стал.

То, что прожито, не выбросишь за борт. В памяти будет и жечь, и страдать.

Попытка любви начать все сначала обречена, жизнь с нуля не начать.

Пусть ты сначала от счастья закружишь, оду любви по утрам будешь петь.

Но постепенно за бытом забудешь. Станешь о прошлом ты чаще жалеть.

Нет, на чужой беде розы завянут. Жизнь заставляет платить по счетам.

Совесть и честь тоже цену имеют, и не бесплатно дарованы нам.

Сможешь, не сможешь, а выложишь сумму, милости ждать от судьбы бесполезно.

Честью торгуя, остался с долгами. И только любовь отдаем безвозмездно.

Годы умчатся, и старость наступит. Друга плечо ощутить пожелаешь.

Нету его, променял на минуты тех наслаждений, что сейчас упреваешь.

Гибель души, загнивание тела наука признала процесс безвозвратным.

Что ты хотел, и чего ты хотела, нету дороги, пути нет обратно.

Ну, почему оглянуться не смог ты, ты почему без оглядки бежала?

Счастье осталось за горизонтом. Сумрачно, душно и пусто жить стало.

Говорят, у него будто памяти нет. Позабыл, там, где был и что брал, позабыл.

У другого склероз, ничего, мол, не помнит, с кем когда-то, о чем и что говорил.

Это болезнь, несчастье бы вроде. Только завидую этим больным.

Дар забывать им природа ссудила. Дар посчитал бы счастьем большим.

Время не лекарь, и время не доктор. Раны телесные, раны души

Памятью лечат, а чаще склерозом. Только забыв их, излечимся мы.

Шрамы на теле и шрамы на сердце. Эти понятия вещь не абстрактная.

Годы проходят – они остаются и возвращают меня в жизнь обратную.

Водкою глушим воспоминания, или казаться хотим толстокожими.

Прячем рубцы под кремами и лаками, и за довольными сытыми рожами.

Только все мстит нам год 31-ый. Слабость и подлость не может простить.

И не вернуть его в прежние рамки. Памятью бьет нас и памятью мстит.

А если склероз не идет во спасенье, есть еще лекарь сильнее его.

Совесть, точнее ее неимение. Вот не хотел бы иметь я кого.

Морду лопатой, и все, и всех к черту. Я здесь живу, и живу на века.

Дети побоку и стервы побоку. Все для меня, существую пока.

После меня пусть потом, конец света. Пусть ни трава, ни леса не растут.

Смех со злорадством, и смех лишь для смеха. С совестью пусть остальные живут.

Кто-то страдает рядом за дверью, слезы текут у кого-то из глаз.

Эта беда, это совесть людская. И не должны проходить мимо нас.

Эту морду лопатой избил бы лопатой. Я не хочу быть слезам виноватым.

Пусть меня любят и даже жалеют. Ради такого готов пасть на плаху.

Совесть и память меня не бросайте. В радости, в горе втроем проживем.

Счастье не только у сытых, довольных. Счастье в жизни самой, даже в том, что умрем.

Роскошь, банкноты, билет казначейский в час роковой не спасут от суда.

Совесть и память меня пожалейте. Вас я возьму, отправляясь туда.

Мой 31-ый, тебе благодарен, тем, что ты был и не хочешь забыться.

Может, был глуп и был я бездарен, только хочу я опять повториться.

Пусть ноют раны, гноят, кровоточат. Я вас не предал, себя победил.

Сто раз жалел за тот трезвый расчет. Только любил и ничто не забыл.

Месть я воспринял, как шквал камнепада. Нету спасенья, укрыться нельзя.

Так бы и сгинул под грудою щебня, если бы рядом не стали друзья.

Было, тонул и вопил от ударов. И расползалась земля подо мною.

Небо давило, ветра с ног сбивали. Смерти хотелось от жизни такой.

Сопротивлялся, хватался за воздух, падал, лицом ударяясь в грязь.

Но поднимался, лицо, продирая, плача от злобы, но чаще смеясь.

Не было рядом того, кому верил, были далеко, кого я так ждал.

Жесткий экзамен судьба подвернула. Битым остался, хотя устоял.

Битая морда, душа искалечена, криком орет, и как язва болит.

Кажется долго, и кажется вечно то, что унижен, и то, что побит.

Муки бессонницы также терзают. Все восстает и бунтует во мне.

Сон не приходит, и явь исчезает. Словно все это явилось извне.

Вечные звезды и вечное солнце, а на земле бесконечна любовь.

31 пролетели, как птицы, и никогда не вернуться к нам вновь.

Как мимолетно, и как быстротечно, счастье, которое ждем невтерпеж.

Только страдания так бесконечны. Раны и язвы руками берешь.

Длинная, нудная, больна расплата. Миг полюбил, и всю жизнь отдаешь.

Мир, полный мерзости, грязи, разврата. Это тот мир, где сейчас ты живешь.

Очень хотелось любить и лелеять. Жаждал прожить, восторгаться и петь.

Но, чтобы в ценности эти поверить, видно, придется и грязь потерпеть.

Падаем в пропасть, кажется, вечно. Нету в ней дна, и летим в никуда.

Это паденье порой бесконечно. К смерти, позору летим навсегда.

Словно безмозглую чурку тупую, бросил себя я в теченье реки.

Выключил мозг, чтоб тащиться вслепую, тихо скуля и страдая с тоски.

Жду, когда выбросит злая судьба в мягкий песок или в жесткие камни.

Только б не видеть тот брег никогда, и позабыть, что хочу того сам я.

Очнулся Евгений от ласкового прикосновения Софийки.

– Папочка, ты плачешь? – спросила испуганно она, осторожно прикасаясь к слезинкам.

– Прости, милая, – Евгений прижался мокрой щекой к лицу ребенка, немного стыдясь своей слабости. – Чего-то вспомнилось грустное, вот и само всплакнулось. А ты думала, что взрослые дяди не умеют плакать? К сожалению, умеют, и даже не реже детей.

– Папа, я знаю, что очень скучаешь по своей жене и детях. Давай их заберем к себе. Зачем делать плохо всем?

– Да, Софийка, я сильно скучаю, и мы обязательно их заберем. Но плакал я из-за другого. Вспомнил давнюю историю.

– Давно-давно, когда меня еще не было?

– Не было. Но я тебе про нее обязательно расскажу. Потом. А сейчас давай посидим и погрустим немного. Мне так хорошо и радостно с тобой грустить и мультики смотреть.

– Ну, вот, – всхлипнула Софийка. – Теперь и у меня слезинка появилась. Совсем мы с тобой раскисли.

– Слушай, Софийка, а давай мы сейчас мороженое съедим, что вчера купили. Оно с шоколадом, с орешками. И у нас от него моментально настроение до максимума поднимется.

– А давай! – радостно взвизгнула Софийка и убежала на кухню, чтобы из холодильника принести этот генератор радости.

Шоколадное мороженое вернуло веселое настроение и отвлекло тот грустных воспоминаний. Да плевать на ту далекую продажную невесту. У него сейчас с ним самый замечательный и любимый ребенок, который преданно смотрит в глаза, верит каждому слову и жаждет сделать ради него все, чего папа ни попросит. Лучшего счастья и не нужно. Его и не бывает в природе.

16

Вася сегодня в день первых учебных полетов участвовал в разбивке старта. Наряд такой новый появился на время полетов и применялся лишь в летные дни. Под стартом подразумевалось выкладка из полотен буквы "Т" по направлению ветра, и по пять в две стороны разметка ворот для обозначения зоны взлета и посадки каждого вертолета. У каждого экипажа на летный день назначался свой вертолет и свои ворота. В случаях изменения направления ветра старт мгновенно менялся. Поэтому дежурная стартовая группа и обязана нести бдительную службу, чтобы по команде руководителя полетов в любую секунду сорваться со своей площадки и нестись в сторону КП (командного пункта) для смены старта.

Чем для Володи хорош такой факт, как попадание Васи в этот наряд, так это его отсутствие на момент выполнения полетов членами экипажа. Так-то сам по себе он не мешал своим присутствием. Сиди и смотри, как другие страдают и мучаются. Но случилось внезапно так, что после просыпания почему-то Володя не полностью вышел из образа Евгения. И от того на душе было кошмарно тоскливо, и слеза из одного глаза нахально вылезала наружу. Разумеется, Вася мгновенно после законного вопроса о причине плаксивого настроения, сам начал отвечать и строить всевозможные версии, чем лишь ухудшил Володино самочувствие.

– А чего переживать? Я тоже весь трясусь, а у меня настроение просто классное и героическое. Хреново только, что именно в такой первый день угодил в этот стартовый наряд. Как раз именно сегодня хотелось сосредоточиться и задуматься, а вместо этого придется носиться по всему полю. Но, думаю, у меня должно получиться. Уж эту молитву я выучил назубок. Как отче наш.

– Слышна была ночью твоя зубрежка. Еле уснул под ваши крики, – хохотнул Володя, слегка входя в норму, возвращаясь большей частью душой и телом в самого себя.

Ну, нельзя же из-за нелепостей с сонным Женей так откровенно и чувственно реагировать после пробуждения. Завтра же, а точнее, сегодня ляжет спать и зачитает ему возмущенную петицию с этого света и личную концепцию по вопросу семьи и брака. Решай проблемы по мере накопления, а не копи, чтобы потом решать оптом, ибо после их приобретения они незаметно становятся хроническими, или трудноизлечимыми.

– Можно подумать, что сам спал тихо и, молча! Вон, все твое спокойствие на лице написано, – скептически и с долей презрения заметил Вася, тыкая пальцем Володе в мокрый глаз.

– Так это я не за себя, а все за него переживаю, – оправдывался, слегка смущаясь, Володя. – Он там творит дела сердечные, проблемы создает по собственной глупости, а я за него переживаю. Хотелось бы, и посоветовать, и подсказать, так ведь не прислушивается.

– Глупости все. Сон для того и дан человеку, чтобы уж там оттянуться по – полной программе без оглядки на совесть и приличия. И не отвечать ни за один свершенный поступок. Нет там судей и тюрем. Там присутствуют лишь я и мое воображение.

– Так-то ты прав, но он совсем замордовал меня, словно я теперь должен устраивать и его личную жизнь, – хотелось немного Володе высказаться, чтобы снять внутреннее напряжение, но труба позвала Васю на великие дела, а с другими на такие темы Володя не откровенничал. Это друзья понимают и сочувствуют, давая дельные и пустые советы. А любой посторонний покрутит пальцем у виска и другим расскажет о Володиных бзиках. Попробуй потом оправдайся, что ты не верблюд. Заклюют до полусмерти и сами себя захохочут до колик в желудке.

Форма одежды сегодня летная. Синий комбинезон и шлемофон вместо пилотки. И еще ларенги болтались на пузе. Их перед посадкой в вертолет необходимо пристегнуть на шею. Некоторые курсанты, чтобы не пропустить такой детали, пристегнули их еще перед построением. С ними и шли на аэродром. Впервые за последние дни шли ровным строем и тихо. Сказывались волнения и чувство ответственности. Сегодня первый раз дадут в руки управление вертолетом и потребуют самому им управлять, подчинить своей воле такую сложную технику.

Володя поначалу тоже решил прикинуться чайником и показать в первом полете всю свою несостоятельность. Нечего потом выпендриваться и отвечать на сложные вопросы. Оправдывать свое летное мастерство большим опытом пилотирования приснившегося Евгения – по крайней мере, выглядело бы настолько нелепым, что впору докторам-психиатрам заинтересоваться тобой. Остальные курсанты волновались по более серьезным причинам. Они продолжали читать молитвы, толкая соседа в бок и в спину, чтобы тот не сбивал их с мысли своими бурчаниями и ворчаниями. Хотя тот с таким же остервенением сам их читал.

Порядок учебных полетов был уже заранее распланирован, поэтому с первыми учениками вертолеты медленно и поочередно по малому кругу подлетали со стоянок к своим воротам. Вася еще издали из своих ворот махал руками Володе и другим членам своего экипажа, показывая, в каком направлении им идти. А из-за пригорка уже выныривал их вертолет с инструктором Циркуновым и курсантом Волковым.

Лицо у курсанта Волкова было размером раза в два больше, чем у нашего Миши. Он, когда его предупредили о возможном превышении допустимого веса, свои лишних пять килограмм сбрасывал за неделю до комиссии в бане, а точнее, в парилке. Получилось-то, конечно, даже с маленьким запасом, но потому он больше всех страдал первый месяц курса молодого бойца и учебы при таком обильном и плотном питании курсантов. Даже от ужина отказывался, чтобы, не дай бог, перед очередной медицинской комиссией не вернуться в прежнее тело.

Однако лицо совершенно не похудело ни на грамм. Такое несоответствие и смущало медиков. Большое крупное лицо парадоксально не вписывалось в такое стройное, почти худое тело. В плохих очках виделся худой и стройный юноша. Главное, так на щеки не смотреть к чему это я? Ах, да! К тому, что раньше вертолета все увидели это большое и красное, словно семафор, лицо, перетянутое шлемофоном и ларенгами. На голову шлемофон одевался легко – у Волкова макушка заостряется кверху. А в щеках замки на ремешках не сходились. Пришлось наращивать. Не щеки, а ремешки. Щеки и без того прилично выглядели.

Уже при подлете к воротам заметили и инструктора, сидевшего на своем инструкторском сидении чуть сзади курсанта. У Ильи Тимофеевича лицо было счастливое и беззаботное. Видно, за год он слегка подзабыл трудности первых учебных навыков. Ничего, сейчас вспомнит. И в действительности, память со всеми подробностями вернулась. Буквально через минуту, когда вертолет под управлением Циркунова завис на высоте около трех метров, и он вручил управление Волкову, мимика Ильи Тимофеевича изобразила гнев и отчаяние. Молитву-то Волков вспомнил, да вертолету нужна она, как рыбе зонтик в сухую погоду.

Летательный аппарат, только что послушный и смиренный в руках инструктора, внезапно ощутив неопытные руки-грабли курсанта, взбесился, словно пес, ужаленный, целым роем пчел в одну задницу. И такие акробатические этюды начал выписывать, что по заявке и по уважительной просьбе не предъявишь. Не получится, как не старайся. Дабы не наступила полная разбалансировка, и во избежание несчастного случая, поскольку вертолет грозился разболтаться по всему аэродрому и уничтожить все препятствия на своем пути, инструктор Циркунов перехватил управление в свои руки, успокоил разбушевавшуюся технику и умудрился еще двумя занятыми руками навалять Волкову по обоим ушам, слава богу, прикрытых шлемофоном. Но головной убор сполз набок и прикрыл курсанту один глаз. Так и долетал Волков, как Кутузов, одноглазо.

После посадки Циркунов громко и непечатно втолковывал ошибки начинающему летчику. Даже экипажу, тихо замершему в створках ворот, была заметна брызгающаяся слюна, раскрасневшиеся переволновавшиеся лица обоих фигурантов, а по губам инструктора читались совершенно нелитературные выражения. Поскольку каждому курсанту на сегодня было запланировано по одному часу висения – тридцать минут до обеда и столько же после, то все полчаса такая картинка с разборками и массажем ушей с периодичностью две-три минуты повторялась. Единственное, что иногда разнилось, так это выражения. У Циркунова богатый был и многоликий лексикон вот таких народных фраз. Он мог легко и внятно, не произнеся ни единого литературного слов, выразить любую мысль.

– А он, скотина, совсем не туда летит. Я его влево, а он вправо, я туда, а он оттуда, – захлебываясь и чуть не плача стрекотал, как из пулемета, Волков, когда нога инструктора вытолкнула его из кабины. – Совершенно не желает подчиняться, не прислушивается к моим хотениям. И никакие молитвы не спасают. Я же все так и делал.

Волков от обиды обхватил голову руками и отчаянно стонал, словно с этой минуты жизнь закончилась, а просвета и надежды на спасение не видать на горизонте. Володя сидел рядом, хлопал его по плечу и успокаивал, как мог, показывая пальцем на очередного циркача, танцующего под руководством инструктора в створках ворот.

– Витя, не расстраивайся ты так. У Сашки тоже самое получается, даже веселее, чем у тебя. Ни у кого лучше не выйдет, так что, сиди и жди тот час, когда умение само придет. Вот увидишь – через недельку подчинится, как миленький, никуда не денется.

– Правда? – Волков смотрел в глаза Володе, как преданный пес обещавшему хозяину больше не бить его палкой без особых на то причин. – А мне так показалось, что я уже никогда не научусь.

– Научишься, – спокойно, но участливо ответил Володя. – Все мы научимся, и скоро полетим, как профессионалы.

И со вторым, и с третьим курсантом повторялось кадр в кадр. С той же слюной у рта, с тем же матом и пинком в зад в завершении полета. И получалось так ловко у Циркунова с этим заключительным этапом, как у парашютиста с начальным. Однако, что самое любопытное и странное, что ни один курсант так и не смог вспомнить таких физических нравоучений. Даже мата инструктора не слыхали. И очень смеялись и удивлялись, наблюдая расправу над другим. Казалось, что с ними таких манипуляций с применением ноги не происходило. Инструктор был предельно корректен и выдержан. Приходилось убеждать и доказывать. Но не убеждалось.

Так случилось, что Володя оказался в числе последних первой половины летного дня. Циркунов был накален до предела и горел желаниями встретить и этого курсанта со всеми подобающими почестями. Взлетел и завис на высоте трех метров, передавая управление Володи, готовый сразу же с передачей излить на его уши, соответствующие инструкции с комментариями. Володя, прикоснувшись руками к рычагу и ручке, неожиданно ощутил обратную связь. Он моментально понял все желания и возможности вертолета, словно связался с ним единой нервной системой. Все навыки и опыт Евгения отчетливо и ясно переместились в его руки и чувства.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю