Текст книги "«Дух Ямато» в прошлом и настоящем"

Автор книги: Владмир Алпатов

Соавторы: Вера Нанивская,Татьяна Сила-Новицкая,Игорь Латышев,Нина Чегодарь,Нелли Лещенко,Лидия Гришелева,Михаил Корнилов,Георгий Светлов,Александр Долин
сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 19 страниц)

«ДУХ ЯМАТО» В ПРОШЛОМ И НАСТОЯЩЕМ
Сборник

ПРЕДИСЛОВИЕ

Одной из наиболее заметных тенденций в развитии общественной жизни Японии наших дней стало усиление националистических настроений в политическом мире, а также среди интеллигенции и деловых кругов страны.

Истоки национализма восходят к последним десятилетиям XIX в. – к периоду становления японского капитализма и последующего превращения Японии в империалистическое государство. Его бурные вспышки наблюдались, в частности, во время русско-японской войны 1904–1905 гг. Но с особой силой националистические настроения охватили Японию в 30-х годах, в период, когда правящие милитаристские круги этой страны стали на путь агрессии. Именно тогда правители Японии, действовавшие в интересах наиболее агрессивных группировок монополистической буржуазии, стали настойчиво внушать народу, будто японцы – это «избранная» нация, наделенная некими уникальными духовными достоинствами, а Япония – это особое государство, призванное господствовать над другими странами. Именно в этой связи появилось пресловутое изречение «хакко итиу» («восемь углов под одной крышей»), приписываемое мифическому основателю японской императорской династии – Дзимму Тэнно. Японские государственные деятели того времени истолковывали это изречение как божественное повеление к установлению господства японского монарха над другими странами и народами.

Целеустремленные усилия японских националистов привели к распространению их идеологического влияния на широкие массы. Националистический угар, охвативший миллионы японских обывателей, позволил правящим кругам страны втянуть японский народ в преступную захватническую войну, завершившуюся в конечном счете военным крахом Японии, гибелью 2,5 млн. японцев и более чем 13 млн. граждан сопредельных стран. Дорогой ценой расплатился японский народ за националистические иллюзии, которые были навязаны ему правившей страной милитаристской кликой. Еще дороже обошлись эти иллюзии народам соседних стран.

Постигшая Японию военная катастрофа с предельной ясностью раскрыла беспочвенность и пагубность претензий националистов на исключительность японцев как нации и Японии как государства. Гибель близких людей на полях сражений и в огне бомбардировок, превращение в руины и пепелища японских городов и поселков, экономический хаос и безработица, охватившие страну в первые годы после капитуляции и оккупации страны американцами, – все это стало для миллионов японцев горьким и печальным уроком.

Однако уроки прошлого пошли на пользу далеко не всем представителям правящих кругов Японии. По мере восстановления в послевоенный период экономики страны и укрепления позиций японских монополий в верхах японского общества стали вновь оживать националистические амбиции. Поводом для этого послужили всем очевидные достижения Японии в развитии производства, науки и техники, достижения, явившиеся результатом благоприятного стечения опросы. Проведенные в 1973, 1978 и 1983 гг. японской национальной радиокорпорацией Эн-эйч-кэй. В ходе этих опросов выяснялось мнение опрашиваемых по поводу того, обладают ли японцы качественным превосходством над людьми других национальностей. Если в 1973 г. утвердительный ответ на такой вопрос дало 60,3 % опрошенных, то в 1978 г. доля сторонников такого ответа составила уже 64,8 %, а в 1983 г. – 70,6 %.

Новое усиление националистических настроений имело место в конце 1988—начале 1989 г. в связи с тяжелой болезнью и смертью 87-летнего императора Японии Хирохито, занимавшего престол более 60 лет. Воспользовавшись этим обстоятельством, правящие круги страны развернули кампанию, направленную на раздувание среди населения монархических настроений, поскольку после смерти императора Япония по традиционному летосчислению вступает в новую эру, которая, по мнению приверженцев националистического курса, освободит японцев от чувства национального позора, связанного с поражением во второй мировой войне.

В последнее время националистические тенденции, наблюдаемые в общественной жизни Японии, начали привлекать к себе внимание советских японоведов, включая специалистов в области политики, истории, культуры и социальных проблем. Будучи сторонниками советско-японского добрососедства и упрочения мира на Дальнем Востоке, советские исследователи проявляют при этом обоснованную настороженность: ведь нарастание националистических настроений среди японцев создает благоприятную идеологическую почву для осложнения отношений Японии с соседними странами, включая и Советский Союз. Задача исследователей состоит при этом в выявлении социально-экономических, политических и идеологических корней и предпосылок японского национализма.

Настоящий сборник представляет собой один из первых шагов в этом направлении. В сборник включены статьи работников различных научных учреждений. Коллектив авторов и редакторы сборника надеются, что он поможет советским читателям получить определенное представление о том, какие негативные идеологические перемены происходят в Японии в наши дни и какое отрицательное влияние могут оказать они на перспективы мирового развития международных отношений на Дальнем Востоке и наших добрососедских связей с Японией.

Сборник называется «Дух Ямато», что означает «дух Японии». Это мистическое понятие – основа идеологии японизма. Возникновение, эволюция и различные формы проявления этого «духа» являются предметом рассмотрения в ряде статей данного сборника.

И. А. Латышев

Б. В. Поспелов
СОВРЕМЕННЫЙ ЭТАП ЭВОЛЮЦИИ БУРЖУАЗНОГО НАЦИОНАЛИЗМА В ЯПОНИИ

В настоящее время в Японии развиваются сложные идеологические процессы. В ответ на интенсивное проникновение западных общественных институтов и социальных воззрений, которыми сопровождался нынешний этап капиталистической «модернизации», в сфере буржуазной идеологии в Японии в начале 80-х годов активизировалось течение, призывающее к возврату к японским национальным ценностям, противопоставлению заимствованным на Западе доктринам и социальным структурам традиционных, восходящих к докапиталистическому периоду социально-политических и идеологических институтов. Господствующая элита, используя буржуазную идею «национального единства», пытается добиться социальной стабильности внутри страны на путях национализма. Новые националистические установки начинают играть роль идеологического оружия японских монополий в конкурентной борьбе с евро-американским капитализмом.

Националистическая реакция на капиталистические преобразования по западным образцам не раз наблюдалась в истории Японии нового и новейшего времени.

Начало процессу так называемой «модернизации», означавшему развитие Японии по капиталистическому пути, было положено в середине XIX в., в эпоху бурной ломки феодальных отношений. Правительство Мэйдзи, пришедшее к власти в результате незавершенной буржуазной революции 1867–1868 гг., взяло курс на заимствование у Запада науки и техники, подняв его на уровень государственной политики. Оно видело в этом единственное средство укрепить основы нового, буржуазного строя, удержать в своих руках контроль за развивающимися общественно-политическими процессами в стране. Немаловажное значение в выборе этого курса имели соображения чисто военного характера: новое правительство стремилось таким путем усилить мощь своей страны, чтобы устоять перед натиском западных держав, вынашивавших планы колонизации Японии после ее «открытия» американской военной эскадрой в 1854 г.

Следуя сложившемуся еще в эпоху феодализма отношению к Западу, правительство Мэйдзи осуществляло европеизацию сугубо прагматически, заимствуя у Европы лишь то, что способствовало достижению его главной цели – созданию «богатого государства и сильной армии». В духовной сфере такой курс сопровождался стремлением оставить в неприкосновенности традиционные, восходившие к периоду феодализма мировоззренческие морально-этические и политические представления. Они должны были служить новому режиму в качестве противоядия против чрезмерной вестернизации Японии, чреватой опасностью утери молодой японской буржуазией самостоятельности во внутренней и внешнеполитической сферах. По замыслам тогдашних правителей страны этим представлениям предназначалась роль духовного фактора, ограничивающего западное влияние и таким образом усиливающего идеологические (позиции вновь утвердившегося общественного строя.

В категориях и понятиях политической идеологии того времени провозглашенный курс нашел выражение в формуле «ва-кон – ёсай», первый компонент которой означает «японский дух», или «дух Ямато», а второй – «западная наука и техника». Эта формула утверждала приоритет «японского духа» и подчиненную целям его упрочения роль западной, «машинной» цивилизации. «Японский дух» – понятие очень широкое. Правящие круги вкладывали в него значение мировоззренческих аспектов, чаще всего религиозного характера, основанных на мифологии, а также социальные представления, преимущественно патерналистского содержания. В него же входят морально-этические установки и политические догмы феодального периода. Большую роль в нем играет конфуцианство, идеология военно-феодального сословия бусидо. Воплощенный и выраженный во всех этих категориях, «японский дух» составил основу идеологии «японизма».

Но общественные законы исторического развития внесли серьезные коррективы в начатый правительством процесс преобразований. Наука и техника, созданные на Западе в эпоху его капиталистического развития, не могли быть эффективно освоены местными кадрами, находившимися в плену феодальных представлений. Требовалось усвоение культуры, породившей машинную цивилизацию, которая начала проникать в Японию. Так началось утверждение здесь западных духовных ценностей, начавших теснить традиционные формы, на которые опирался мэйдзийский режим. Иными словами, в орбиту «преобразований» была включена и сфера японской идеологии.

Идеологические концепции, проникшие в Японию с Запада, включали в себя ряд элементов, созвучных настроению участников возникшего в Японии в 80-е годы XIX в. движения «за свободу и народные права». По своему составу это движение было весьма неоднородным, в его рядах были сторонники как либерально-буржуазных, так и буржуазно-демократических взглядов. Они пытались найти ответ на волновавшие их социальные вопросы в идеологическом багаже западной буржуазии XVIII–XIX вв. Это создало благоприятную почву для проникновения в Японию идей французского просвещения, английского утилитаризма, немецкого романтизма. Некоторые из них получили достаточно широкое распространение в Японии, здесь появились даже последователи взглядов Руссо, особенно будораживших тогда общественное мнение.

Такое развитие событий не укладывалось в рамки идеологической стратегии правительства. В интересах отстаивания принятой в этих рамках классовой линии оно решило более активно вторгнуться в преобразовательный процесс, чтобы нейтрализовать его негативную, с его точки зрения, направленность и до конца использовать его в интересах укрепления экономического и идеологического фундамента нового режима.

В соответствии с принятой мэйдзийским правительством линией, с одной стороны, осуществлялась протекционистская политика в отношении наиболее реакционных проявлений западной культуры, которые могли бы интегрироваться в идеологическую структуру мэйдзийского режима, а с другой стороны, был взят резкий курс на гальванизацию и укрепление в общественном сознании традиционных ценностей, обычно включаемых в понятие «японский дух». Активизировалась деятельность теоретиков конфуцианского толка, усилилась роль государственной религии – синто, догматы которого заняли господствующее положение в иерархии идеологических представлений японского императорского строя, резко возросло значение милитаристских идей, этой неотъемлемой части кодекса бусидо как одного из важнейших элементов «японского духа». Направляющая деятельность буржуазного государства в ходе преобразований нашла выражение в этот период в принятии ряда правительственных постановлений, определявших задачи и функции пропагандистских и воспитательных учреждений.

Иными словами, была сохранена и усилена исходная формула преобразований в Японии («вакон – ёсай»), отстаивавшая в условиях распространения западной науки и техники приоритет и неприкосновенность традиционных духовных ценностей. Это означало переход правительства на путь утверждения националистической линии, отстаивание идеологии японской исключительности.

В социальной и идейно-политической сферах новый курс помог правительству сохранить различные национальные институты, сложившиеся в период господства феодальных отношений, подавить массовое демократическое движение «за свободу и народные права», поставить заслон на пути прогрессивных идей. Резкий поворот идеологической политики государства в сторону национализма совпал с переходом японского капитализма в империалистическую стадию. Во внешнеполитической области апогеем нового курса стала японо-китайская война 1893–1894 гг. и в особенности японо-русская война 1904–1905 гг., победа в которой способствовала усилению буржуазно-националистических воззрений.

В последующие годы процесс развития Японии в качестве империалистической державы и связанная с ним идеологическая практика развивались в основном по уже выработанной схеме. Однако в 20—30-х годах произошло дальнейшее углубление классовых противоречий в стране, активизировалось массовое демократическое движение, в рабочую среду, в ряды прогрессивно настроенной интеллигенции начали проникать марксистско-ленинские идеи. В середине 20-х годов в японской экономике возникли кризисные процессы. Это были предвестники экономической катастрофы, которая поразила капиталистический мир, в том числе и Японию, в 1929 г.

На международной арене японский капитализм в эти годы выступил в качестве силы, активно включившейся в борьбу империалистических государств за сферы влияния. Для достижения этой цели был взят курс на подготовку к войне. Так называемая «модернизация» Японии открыто приняла характер милитаризации.

В таких условиях категория «японского духа» стала особенно активно использоваться в качестве идеологической опоры императорского строя. Как никогда ранее, этот «дух» стал толковаться как высшее проявление человеческой сущности, как средоточие всех лучших моральных качеств. Западная цивилизация противопоставлялась ему как нечто приниженное, как явление второго сорта, пронизанное «рационализмом», «материализмом», недостойным подражания. Национализм в этот период усилиями правящих кругов принял форму воинствующего шовинизма. Проводилась идея исключительности государственно-политической системы Японии. В это время идеологические и морально-этические ценности, входящие в понятие «японский дух», стали использоваться в качестве барьера, защищающего от проникновения с Запада марксистско-ленинских идей. Зато был открыт путь для распространения в Японии новейших иррацио-налистических течений, характерных для буржуазной общественно-политической и философской мысли эпохи империализма.

В этом был заключен далеко идущий расчет: путем конвергенции догматов японизма и понятий, почерпнутых из реакционных концепций Запада, буржуазные идеологи стремились модернизировать сам «японский дух», подвести под националистическую идеологию теоретическую базу.

Подправленная и обновленная, идеология «японизма» стала основой демагогической критики западного капитализма и «белого империализма», которую развернула в эти годы пропагандистская служба императорского строя. Правящие круги страны стремились представить Запад как источник внутренних экономических трудностей и противника национальных интересов Японии на международной арене. Доказывалось, что западный капитализм, проникнув на Японские острова, разрушил «старые», «добрые» отношения в обществе, способствовал зарождению и распространению духа соперничества и индивидуализма, якобы чуждых самой природе японцев. Все это в конечном счете привело к тому, что японизм во взглядах его наиболее рьяных сторонников принял черты антизападнического национализма, некоторые его течения открыто выступали против капиталистической индустриализации по западным образцам.

Что же касается отношения к западной науке и технике, то демагогическое осуждение западной духовной культуры не мешало дзайбацу активно заимствовать и использовать их в интересах своей экономической стратегии, направленной на подготовку к войне. Больше того, определилась даже некая закономерность в деятельности правящих кругов, последовательно проводивших в сфере идеологии стратегическую формулу «ва-кон – ёсай»: чем громче они провозглашали величие «японского духа», призывая распространить идеологию японизма на весь мир, чем резче официальная пропаганда выступала против западного влияния в сфере идеологии, тем активнее японские промышленники устанавливали связи с западноевропейскими и американскими монополиями. Иными словами, классовые интересы японской буржуазии, нуждавшейся в постоянном укреплении экономической базы капитализма на основе научно-технических заимствований, оказались сильнее пропагандировавшихся ею крайнего национализма и ксенофобии. Национализм, противопоставлявшийся западному модернизму, был лишь идеологическим оружием, использовавшимся для достижения социальной стабильности в стране и вовлечения японского общественного мнения в орбиту влияния империалистической идеологии.

Поражение японского империализма во второй мировой войне сильно подорвало авторитет духовных ценностей, базировавшихся на принципе приоритета «японского духа». Японизму как идеологической доктрине и практической политической линии был нанесен серьезный удар в результате широких демократических преобразований, проведенных в послевоенные годы.

В стране усилилось значение прогрессивных духовных ценностей, от влияния которых в прошлом господствующая элита всячески старалась оградить японское общество. Сторонники прогрессивных, интернационалистских воззрений стремились утвердить на национальной почве универсальные, общечеловеческие элементы западной культуры. Прочное место в идеологической жизни заняло течение, ратовавшее за подлинно научное решение вопроса о возможностях и путях объединения японской и западной культур. Если ранние выступления демократических сил против партикуляристской идеологии при всем их благотворном значении для очищения духовной атмосферы императорской Японии были разрозненными, непоследовательными и не могли дать желаемого успеха, то в послевоенные годы фактически впервые в истории этой страны сформировалось идеологическое течение, успешно противопоставившее себя националистической системе японизма. Одним из важных элементов его был и остается марксизм. Японские обществоведы Марксистского направления выступили с решительной критикой буржуазно-националистических концепций, сыгравшей большую роль в разоблачении классового содержания партикуляристских устремлений господствующей элиты. Все это ослабило идеологическую базу буржуазного национализма.

Но такое положение длилось недолго. С восстановлением позиций монополий и ускорением научно-технического прогресса в экономике Японии, достигшей к середине 60-х годов уровня высокоразвитых стран Запада, буржуазно-националистические взгляды стали возрождаться с новой силой. Соотношение элементов и само содержание традиционной идеологической формулы «вакон – ёсай» («японский дух – западная техника») начали меняться.

В обстановке резкого ослабления консервативных духовных ценностей традиционного толка правящие круги в своем стремлении укрепить устои существующего политического режима пошли по нескольким направлениям. С одной стороны, был взят курс на повышение значения старых политических и идеологических институтов, воздействие которых на массовое сознание под влиянием послевоенных демократических преобразований значительно ослабло. Это проявилось в гальванизации культа императора и всей системы ритуалов и церемоний, связанных с его почитанием. В школах было восстановлено так называемое «моральное воспитание», введенное еще в довоенные годы на основе императорского рескрипта об образовании. Стала приукрашиваться история императорской Японии, активизировались силы, пытавшиеся оправдать агрессивную политику, проводившуюся в прошлом. Была поднята роль синтоистской религии. Словом, правящие круги предприняли попытку в новых условиях воскресить идеологические феномены, некоторые из которых входили в категорию «японского духа».

Но этот процесс не сводился к простому воспроизведению старого. В изменившихся исторических условиях функции данных феноменов приобрели иную окраску. Если раньше они поднимались до уровня мировоззренческих доктрин, невзирая на их мифологическое происхождение, то теперь эта их роль оказалась приглушенной: после разоблачения истинного содержания концепций, на которые опирался императорский строй, публичного опровержения мифа о божественном происхождение императора, изменения его положения в государственно-политической структуре они не могли претендовать в полной мере на выполнение своих старых функций. За ними закрепилось значение морально-этических представлений и национальны) символов, рассчитанных на воздействие преимущественно i эмоциональной сфере.

С другой стороны, в целях укрепления мировоззренческое основы буржуазной идеологии был взят курс на приспособлена к новой обстановке довоенных социально-политических доктрин претендовавших на научность и «объективность» в освещении общественной структуры Японии и целенаправленно акцентировавших ее «уникальность» и «неповторимость». Таковыми, в частности, стали «теории о японской культуре» («нихон бунка рон»), «теории о японцах» («нихондзин рон») и другие аналогичные «теории». В отличие от концепции мифологического содержания, апеллировавших к богам, эти «теории» опирались на реалии японской жизни и процессы, действительно имевшие место в исторической практике общественных классов. Но их особенность заключалась в том, что они извращали эти процессы, используя их для умозаключений и выводов, выгодных правящим кругам. С возрождением этих теорий создавалось впечатление, что буржуазно-националистическая идеология получила «научную» мировоззренческую базу.

Параллельно с этими процессами начали развиваться и другие, еще более важные понимания изменений в структуре буржуазно-националистических воззрений в 60—70-х годах.

Правящие круги поставили своей целью наполнить идеологическим содержанием успехи Японии в экономической и научно-технической областях. В противовес категории «западная техника» («ёсай») получило распространение понятие «японская техника» («васай»). В него вкладывалось значение всех тех факторов, которые способствовали быстрому техническому; прогрессу и экономическому росту японского капитализма. Эти факторы брались не в общей системе универсальных характеристик капиталистического предпринимательства, а толковались как уникальные, присущие только Японии принципы организации труда и управления предприятиями. Они обозначались собирательным термином «японская компания» (нихон кайся), рождение которой связывалось с ускоренным процессом роста японской экономической мощи. Пропаганда стала доказывать, что исключительность японской нации и сам «японский дух» обнаруживаются теперь не только в ее духовных качествах, но и в экономических, а также в технических достижениях Японии. Идеологическая практика японского государства по аналогии с формулой «вакон – ёсай» («японский дух – западная техника») стала следовать формуле «вакон – васай» («японский дух – японская техника»). Предполагалось, что эти два феномена, соединившись, создадут основу для современной разновидности японского национализма, получившего название «неонационализм» или «модернизированный» национализм, система категорий и понятий которого была приспособлена к новым социально-политическим реалиям и течениям в общественном сознании.

Росту и распространению в Японии буржуазно-националистических взглядов в их новом обрамлении способствовала идеологическая практика американского монополистического капитала в отношении этой страны. Она вытекала из общей стратегической задачи США, поставивших перед собой цель превратить эту страну в главный бастион антикоммунизма а Азин, включив таким образом ее в орбиту своей глобальной политики.

Эта практика в 60-х годах стала более изощренной, чем ц первые послевоенные годы. Рассчитанная на длительную пер… спективу, она всесторонне учитывала изменения, происшедшие внутри страны и на международной арене, придавала особое. значение достигнутым к этому времени экономическим успехам) японского капитализма.

В этот период Вашингтон избрал двойную тактику идеологического нажима на Японию. С одной стороны, усилилось непосредственное идеологическое проникновение США во все сферы общественной жизни. Преобразования японского общества в 50—60-е годы изображались пропагандой США как процесс его американизации. Втянутая в систему неравноправных отно-1 шений с США, Япония стала объектом тотального наступления] американских пропагандистских служб, развернувших интен-] сивную обработку японского общественного мнения в духе идей американизма. Некоторые американские теоретики пытались даже возвести в исторический факт неизбежность перестройки Японии на американский лад, доказывая «благость» для нее усвоения американского образа жизни и закономерность возвышения в послевоенное время США до уровня ведущей державы мира, «достойной» подражания со стороны всех других стран [7, с. 104].

Более того, в американских научных кругах даже появилось течение, которое попыталось выразить суть новой идеологической линии формулой «ёкон-васай» («западный дух-японская техника»), означавшей полную американизацию этой страны (см. [3]).

В Японии была создана разветвленная сеть американских культурно-идеологических организаций, во многих крупнейших городах приступили к деятельности центры американской культуры. Прочно обосновался здесь так называемый «культурный фонд Азии», финансировавшийся американскими монополиями. Всеобъемлющий характер получила система японо-американских научных связей.

Все это стимулировало зарождение и распространение в массовом сознании настроений, ориентированных на противодействие усилившемуся американскому влиянию, поскольку оно действительно вело к разрушению национальных японских форм. Эти настроения, обращенные в прошлое и гальванизировавшие реакционные воззрения традиционного толка, вылились в протест против негативных последствий американской «модернизации» Японии. В силу исторических обстоятельств и классовых позиций носителей таких настроений этот протест не всегда сопровождался научной теорией эффективного социального действия в защиту национального культурного достояния и [зачастую принимал форму партикуляристского неприятия «пло-(Лов» тотального американского влияния.

Подобные идеологические процессы в Японии угрожали (США весьма опасной перспективой полной утери их влияния на (Японских островах (грозными симптомами реальности такой [перспективы стали массовые антиамериканские выступления (общественности в ходе борьбы против пересмотра японо-американского «договора безопасности» в 1960 г.). Поэтому американцы дополнили тактику, ориентированную на открытую американизацию Японии, идеологическим курсом, рассчитанным на аюддержку возникшей тенденции к возрождению японских традиционных институтов и фактическое стимулирование буржуазно-националистических воззрений.

Сочетанию этих на первый взгляд несовместимых, а на самом деле тесно связанных между собой задач была призвана служить так называемая «теория модернизации» Японии, которая была выработана американскими идеологами в начале 60-х годов на базе технических и экономических достижений японского капитализма. Авторы этой теории попытались в обобщенном виде сформулировать сущность преобразовательного процесса в Японии и выявить причины, позволившие японскому капитализму добиться успехов в сфере экономики.

Цель «теории модернизации» Японии заключалась не в раскрытии подлинной сущности социально-экономических процессов, развивавшихся в Японии после революции Мэйдзи, не в выявлении действительного источника ее быстрого экономического роста в послевоенный период, а в восхвалении японского капитализма за его «умение» приспособиться к требованиям научно-технического прогресса и успехи, достигнутые им в этой области. Внутри страны «теория модернизации» была рассчитана на пропаганду результатов капиталистического развития Японии и укрепление на этой основе позиций японских монополий, а следовательно, и монополий США, оказавших им содействие в экономическом становлении. Вовне она адресовалась развивающимся странам в качестве социологической теории развития, призванной подменить марксистско-ленинское учение об историческом процессе на примере экономического роста капиталистической Японии.

Один из авторов «теории модернизации» Японии, тогдашний американский посол в Токио Э. Рейшауэр, в частности, писал в 1960 г. в одной из своих статей, что «самым важным событием в мировой истории является история Японии за прошедшие 90 лет. Причина этого заключена в том, что, используя опыт модернизации Запада, она ускорила данный процесс. Это был единственный случай, когда на таком пути был достигнут исключительный успех» [6, с. 153]. Игнорируя особенности общественно-политического строя милитаристской Японии, где, как известно, исключительно большую роль играло императорское государство с присущими ему атрибутами военно-бюрократического правления, Рейшауэр пытался представить эту стран в качестве образца «свободного капитализма». «В некоторых отраслях экономики японское правительство осуществляло руководящую роль, – продолжал он. – Однако здесь всегда существовали свободы для участия на основе личной инициативы Подлинная причина экономических и политических успехов Японии – в личной инициативе, а не в руководстве со стороны правительства» [6, с. 153].

Не ограничиваясь сферой экономики, Э. Рейшауэр старался приукрасить политическую структуру Японии, объявив ее «об разцом» буржуазной демократии. В первые послевоенные годы командующий американскими оккупационными войсками Японии генерал Макартур с солдатской прямолинейностью призывал японцев «учиться демократии» у США. Э. Рейшауэ действовал более дипломатично. Заигрывая с японским общественным мнением, он утверждал, что в такой «учебе» нет нужды что «демократия в Японии имела достаточно глубокие корни в довоенные годы», имея при этом в виду буржуазные реформы Тайсё. Что же касается послевоенного периода, то японская демократия, по его словам, «добилась невиданных успехов» в результате самых «незначительных структурных реформ». Более того, согласно Э. Рейшауэру, и в «области демократические прав рабочего класса и всех трудящихся» императорская Япония якобы «шла впереди Европы», проявление этих прав он усматривал в «высоком образовательном цензе» и «политическом сознании» конформистского характера.