Текст книги "Тревожный берег"

Автор книги: Владислав Шурыгин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 13 страниц)

12

В один из дней Бакланов долго бродил по территории поста, не зная, чем себя занять. Можно было пойти на станцию, где Далакишвили менял смазку на втором двигателе. «Жарко сейчас в кабине, как в Ташкенте, – размышлял Бакланов. – Пожалуй, не стоит. Завтра займусь. А сегодня такой удобный момент. Разве можно упускать?»

Все объяснялось просто: сержант уехал в Морское на партийное собрание и вернется часов в десять вечера, не раньше. А Бакланову очень хочется увидеть Юлю. Дней десять назад их отношения «зашли в туман», а разобраться, как они пойдут дальше, предстояло Бакланову – Юля к тому никаких шагов не предпринимала. Хотя она могла бы ответить на посланную ей записку. А еще надо было обязательно сходить на рыбацкий пирс и посмотреть на новые мотоботы. Их несколько дней назад перегнали из Морского. Даже отсюда видны они в бухточке. Да и с Юлькиным отцом потолковать не мешало бы – без него дорога на море заказана.

Филипп остановился возле радиомачты и посмотрел вверх, где на самом конце ее был укреплен стеклянный колпак.

Сейчас, конечно, огонь не горит, но если надо срочно просигналить… Ну, допустим, ребята в увольнении, в совхозе, а их надо вызвать на пост 33… Тогда-то и можно включить огонь на мачте. Видно его далеко. «Полундра! Все на борт!» – так в шутку звали этот сигнал. Изобрел этот сигнал Николай Славиков, который любил всякие фокусы.

Филипп щелкнул несколько раз выключателем. Внутри колпачка зажигалось маленькое солнце. А настоящее, большое солнце жарило во всю мощь. Три часа дня. Жарко и чертовски скучно. Филипп решительно направился к домику. В нем находился один Славиков. Николай «колдовал» над своим новым детищем – батарейным магнитофоном. Собирал он его давно, но сейчас, судя по всему, работа подходила к концу, так как из динамика уже неслись какие-то звуки. Славиков даже не заметил вошедшего Филиппа. Для него сейчас не существовало ничего, кроме итого волшебного ящика, в котором не крутилась одна из кассет. Славпков склонился над механизмом, по лицу его струился пот.

– Ну и как чемодан? – весело спросил Филипп.

– Ничего. В порядке.

– Значит, скоро имеем шансы запечатлеть мой сиплый голос?

– Точно, мой друг. Точно…

Бакланов сказал, глядя на Славикова:

– Слушай, Ника, есть дело. Я сейчас в совхозик… часочка на два, три… Ну, пока его нету. Один человек, как собрание закончится, позвонит из Морского. К тебе просьба – прикрой, включи огонек на мачте. Слышишь, что ли?

– Огонек? На какой мачте? – копаясь в схеме, спросил Славиков.

– «Какой, какой»! Лампочку на мачте радиостанции. Ну ЗОЛ по-технически, а?

– Нет.

…Солнце садилось за дальней береговой косой. Жара спала. Наступил мягкий южный вечер, когда сонный воздух приобретает движение, начинает жить и освежать. Можно, сидя возле домика, отдыхать, и думается и мечтается в такие часы хорошо.

Рогачев задумчиво пощипывал струны старенькой, видавшей виды гитары. Пальцы привычно брали аккорды, и таяли в вечернем воздухе густые и недолгие, точно вздохи, звуки басов… Может, Володя Рогачев снова сочинял песню. У него такое случается. А может, снова – в который раз! – вспоминал прошлогодний смотр художественной самодеятельности…

Тогда они с Филиппом написали песню «Поют ветра». Филипп – слова, Володька – музыку. «Прорвались» с нею на заключительный концерт… Забудешь ли?

…Переполненный зал. Гул голосов – точно прибой. Рогачев торопливо подстраивал гитару… Надо же было третьей струне зафальшивить перед самым выходом на сцену… Рядом стоит щеголеватый улыбчивый младший сержант – ведущий концерта. Поглядывает свысока. Торопит, как большой начальник: «Давай быстро, а то пропустим тебя!»

Нет, Рогачев не хотел, чтобы его пропустили. Хорошую песню попробуй сочини!

Володя вышел на сцену. Яркий свет «юпитеров» слепил, мешал видеть, что там в глубине зала. Да и не до этого было. Успел только заметить в первом ряду генерала – командира части. Запел:

 
Поют ветра в параболе антенны…
Поют ветра над станцией моей…
 

Песня прозвучала что надо! Рогачев помнит, как взо– рвался аплодисментами зал, помнит трубные выкрики «бис!» и то, как генерал, благожелательно улыбаясь, что-то сказал сидящей рядом жене, а затем дал знак начальнику клуба. И песню повторили.

Есть что вспомнить Рогачеву!

Как раз тогда его назначили командиром отделения, и он с недели на неделю с тайной надеждой ждал приказ о присвоении сержантского звания. Ах как нужно ему было сержантское звание! Одно оно провело бы. незримую командирскую грань между ним и ребятами. Стал бы настоящим командиром, сумел бы, как говорил лейтенант Макаров, привести всех к общему знаменателю…

Но шли дни и недели, он оставался все тем же ефрейтором Рогачевым, каким знали его ребята год назад. И странное дело – не было внутреннего убеждения, не было сил привести к общему знаменателю главных виновников его командирского крушения, Цибульского и Бакланова.

Умели они влезть в душу, приятно пощекотать самолюбие молодого отделенного обращениями: «Слушай, командир…», «Разреши, командир…».

Только сейчас по-настоящему осознал их тактику, понял, где спасовал, где надломился…

Когда на точке находился лейтенант Макаров, любивший прикрикнуть и пошуметь «под Воронина», Бакланов и Цибульский были как все: «Так точно», «никак нет», «разрешите, товарищ лейтенант…» И даже: «Товарищ ефрейтор…» Это к нему, к Рогачеву… А стоило лейтенанту уйти домой, в совхоз Прибрежный, на посту начиналась другая жизнь, тут уж царствовали «старики». Как преображались они, как выпячивали груди! И представьте себе, умели командовать! Обращались к Далакишвили и Славикову: «А ну ты, салага!», «Принеси, салага…», «Сделай, салага…».

Откуда усвоили они понятие, что старослужащему, солдату третьего года службы, даны особые привилегии? «Вот послужишь с наше, станешь „стариком“…» Точно стать «стариком» – некий далекий рубеж, отличие, приходящее с годами. Они старались приучить к этому молодых солдат, как сами в свое время были приучены кем-то…

Сначала удавалось. И Рогачев не видел в том угрозы своему командирскому авторитету. «Старики» ничем не уязвляли лично его. Отдает он Цибульскому приказание навести порядок в домике – слышит в ответ: «Добро, командир». Скажет Бакланову: «Что-то грязно у тебя в дизельной» – и снова слышит: «Будет порядок, командир».

Смотришь, а порядок в домике наводит Славиков, гнет свою незагорелую спину, ползает на коленях с мокрой тряпкой в руках. В дизельной же трудится Далакишвили… Через час-полтора все блестит и горит, а Бакланов с Цибульским азартно режутся в шашки. Так жили…

С Кириленко «стариковство» не прошло. Как-то Рогачев застал его и потных взъерошенных «стариков» возле умывальника…

Разберись тогда Рогачев во всем или скажи ему тот же Кириленко хоть слово по сути дела… Но Кириленко прогудел: «Ничего не происходит, товарищ ефрейтор. Трошки спорим».

Не побороли его «старики». Видно, не последнюю роль сыграло то, что Иван от природы был широк в плечах да и силенку имел немалую.

Славиков тоже сравнительно быстро вышел из-под влияния Цибульского и Бакланова. Как только огляделся немного, понял, что к чему в службе, так и отошел от «стариков», перестал выполнять их приказания. Может, эрудиция Николая Славикова, его техническая грамотность тому способствовали… Ведь никто на точке, даже лейтенант Макаров, не мог так доходчиво и понятно объяснить устройство и принцип действия компаундного двигателя, таинство магнитных полей… Одно слово – высшее образование! Когда собирался в комнате расчет п приносилась большая школьная доска, со Славиковым происходила метаморфоза. Он преображался на глазах. Как увлеченно, интересно объяснял, рассказывал!.. Даже лейтенант Макаров, подперев ладонью щеку, сидел внимательный и чуточку удивленный, точно ученик. Во время таких занятий Славиков мог строго и в то же время естественно одернуть нарушителя: «Бакланов! Вы что рисуете?» Филипп с боязливой покорностью закрывал тетрадь, спешил заверить, что это он так, просто карандаш пробовал… Цибульский же, когда ему делали замечание, краснел как рак – то ли от злости, то ли от тоски – и тяжко, на всю комнату, вздыхал.

А сегодня Рогачев – бывший командир. Мечты о сер-жантстве, об отличном расчете и всеобщем признании его талантов лопнули как мыльный пузырь. И теперь трудно, ох трудно перешагнуть через свое уязвленное самолюбие! И успокаивает себя Рогачев мыслью, что служить-то осталось какой-то год, что время пройдет быстро. Вернется в Ленинград, поступит в институт. В какой – он пока не решил, но что будет учиться, дальше – это точно…

Стали сгущаться сиреневые сумерки. Подышать свежим воздухом вышел и Славиков. Радостно сказал Рогачеву:

– Все, Володя, кажется, вышло. Будем теперь такие записи делать! У тебя закурить есть?

Рогачев ответил:

– Баклаша принесет.

До Славикова не сразу дошел смысл этих слов. Думая о своих делах, он неторопливо шел по белеющей дорожке к морю.

Спустился по ступеням к «Золотому пляжу», присел на теплый ноздреватый камень, который почему-то зовут валуном откровенья. А ребята любят посидеть на этом камне. Удобный он какой-то.

По привычке Славиков хотел было искупаться. Руки сами потянули через голову майку, но вспомнился разговор с Русовым, его пронзительный, чуточку насмешливый взгляд. Это когда с Баклановым в море купались без разрешения. Вспомнился и короткий разговор. Как неловко было…

Вроде бы ничего не обещал сержанту. Без слов поняли тогда друг друга. Был бы Русов здесь, спросил бы у него… Но Русова нет. «А может, искупаться? Все равно не узнает. Не узнает?.. Что с того, что он не узнает?! Распустил ты себя, распустил… Педагог, называется… Русов нон с десятилетним образованием и по возрасту младше, а в нем самодисциплины ого сколько! Сразу поставил себя как надо, и невольно его чуть ли не по имени-отчеству величать хочется. Авторитет! А я? Бакланов, елки зеленые, в сообщники меня берет, просит прикрыть… Что я ему ответил? Не помню… А Володька Рогачев, оказывается, тоже в курсе дела: Баклаша курево принесет. Дела… Как же быть? Уравняться с Баклановым, исчезнуть, раствориться в его делишках, избрать тихую тактику Рогачева? Рогачеву бы тоже надо помочь, а то сник он как-то, точно птица с подрезанными крыльями. А ведь я еще, кажется, могу ему помочь… Да, смогу! И Баклаше этому тоже! Вот явится он сегодня, и скажу ему в глаза при всех… Ставь, мол, точку, Филипп. Всё! Отбегался. Отшкодил».

Славиков глубоко вздохнул и заспешил наверх. Он взбежал по ступеням. Прошел мимо Рогачева запыхавшийся, стремительный. Рогачев изумленно следил за ним… Николай подошел к радиомачте. У самого верха ее тотчас засветились два красных огня. Обратно к домику Славиков шел медленней, хмурился. Рогачев спросил:

– Что, полундра?

Славиков ответил непривычным голосом:

– Еще какая полундра, мой друг…

* * *

Помните, на картине Васнецова: древнерусский богатырь верхом на коне перед камнем на развилке трех дорог: «Прямо пойдешь…» Бакланов иногда попадает в положение того богатыря…

Есть такое место на берегу моря, где сходятся три дороги, и камень есть, огромный камень, в рост человека, только, конечно, без надписей. Но с камнем непременно связаны три условия. Вернуться – попадешь на пост 33. Вот он, оглянись – и виден: белый берег, радар на холме, игла радиомачты, фигурки ребят. Кажется, вглядись получше – и различишь где кто…

Пойдешь направо – совхоз Прибрежный. Там – Юля. Из-за Юли Филипп сейчас вот и убежал. Пока сержант заседает в Морском, решил сбегать повидаться. Но есть еще одна дорога – влево, вниз. В бухту. Там рыболовецкая бригада. Возле старого причала стоят мотоботы – три старых и два новеньких, недавно пригнанных. На кольях сушатся сети, цедят сквозь капроновые ячейки ветер, залетавший в бухту через узкую горловину. Бухта укрыта от капризных приморских ветров, и оттого, наверное, в ней цвет воды всегда отличен от цвета моря. В этот час он ярко-зеленый, а море лазурное.

Вот и на этот раз Филипп, дойдя до камня на развилке дорог, замедлил шаг, решал, видимо… А затем ударился бегом вниз, в бухту.

Не было видно ни рыбаков на мотоботах, ни женщин возле сетей. И возле черного деревянного барака никого не было. Открытые ворота жалобно поскрипывали, делая вялые попытки закрыться, но были они настолько стары, что без человеческой помощи им этого не сделать.

– Ау, люди! Кто живой?

Никто не отзывался. Бакланов пошел к мотоботам. «Вот дают! Оставили все и ушли по своим делам. Хорошо, что море здесь не шалит. Угнало бы мотобот, тогда бы дежурного оставляли. А новенькие мотоботы хороши! Не обшарпаны, сияют синей краской, точно в новые рубахи наряжены. Палуба вон, беленькая, не побитая ногами, не размочаленная морем».

Захотелось ступить на эту палубу, потопать по ней, послушать, как гудит, но главное, посмотреть дизель. Конечно, любой из солдат радиолокационного поста в этой местности свой человек, но зайти так просто, без разрешения, на судно – все равно что в чужой дом без стука, и Филипп на всякий случай еще раз позвал:

– Ау, люди!

– Кто там? – неожиданно донеслось со второго новенького мотобота. Из машинного отсека показался голый по пояс человек – Валентин Замула. «Коллега»-дизелист и местное начальство, комсорг совхоза.

Замула появился на палубе во весь рост – высокий, загорелый. Он был рад неожиданному гостю.

– А, Филипп! Заходи!

Филипп не заставил себя ждать. Валентин вытер ветошью руки, они поздоровались.

– Ну как служба? Продвигается к концу?

– Добиваю помаленьку.

– А что так, помаленьку-то?

– Зачем спешить? Тише едешь – дальше будешь.

– А к нам… все еще решаешь? – Замула кивнул на дизель.

– Да так… Думаю, как бы не промахнуться.

– Чудак! Да о каком промахе речь? Работа тебе знакомая. Зарплата вполне приличная, а когда сезон, так вообще красота. Да что тут толковать! Люди вон семьи кормят и живут что надо: телевизоры покупают, холодильники, многие мотоциклы имеют, а кое-кто и на машину замахивается…

– Это ясно, Валентин. А люди-то сейчас где?

– Да сегодня же день рыбака – получка.

– Понятно.

– Слышал я, Филипп, что ты с завхозом нашим, с Семенюком, вроде бы двигатель какой-то делаешь. Может, вечный двигатель изобретаете, а ты скрытничаешь.

– Это точно. Оживляем размороженный движок. Трещина там, но заделать можно. Вот и колдуем. Скоро готов будет. Как тягловая единица, конечно, не пойдет, а на подхвате в хозяйстве вполне сгодится.

– Ну что ж, это здорово. Может, помощь совхоза какая нужна – скажи. А впрочем, я и забыл, ведь все техническое через Семенюка проходит. Он и достанет.

Так, беседуя, стояли Бакланов и Замула возле борта мотобота до тех пор, пока на круче холма не показалась на тропинке группа мужчин.

– О, ваши с денежками топают! – весело заметил Филипп.

– С денежками только Василь Резниченко. Потому как холостяк, а остальных жинки наверняка выпотрошили. Хотя тот не рыбак, кто заначку не сделает.

– Резниченко – это что орденом награжден?

– Да. Трудовое Красное Знамя на целине заработал и у нас медаль «За трудовую доблесть». Вот так, Филипп. Резниченко что! – продолжал Замула. – Ты у Ивана Ивановича в День Победы ордена видел? Вся грудь – от плеча до плеча. Морская пехота. Весь изранен. Три раза тонул. В декабре сорок первого несколько часов плыл вдоль побережья с донесением. Вот так.

– Юлькин отец?

– Он самый. А ты бы спросил у него как-нибудь на правах будущего родственника! – Замула засмеялся.

«Ишь ты, – подумал Филипп, – и этот знает, что я за Юлькой ударяю…»

Рыбаки приближались. Уже слышны были оживленные голоса. Впереди шагал Иван Иванович. Глядя на него, Филипп признался:

– До родственников нам еще – как отсюда до Африки.

– Да что ты говоришь? – удивился Замула. – А я-то прикидывал, что осенью комсомольскую свадьбу сыграем. Новому рыбаку с дочерью рыбака… Звучит? А может, все же закатим, а?

– Посмотрим, – дипломатично ответил Филипп. «Ладно, покалякаю малость и двину в совхоз», – решил он.

13

Еще утром, приехав в Морское, Андрей Русов заказал на вечер переговоры с Людмилой. Не потому, что за это время получил от нее лишь четыре письма, а сам написал намного больше, а просто очень хотел услышать ее голос. Разница во времени позволяла ему звонить, когда Людмила могла быть дома. Если в Морском сейчас пятый час вечера, то на Урале – седьмой. Андрей, не очень веривший в то, что заказ вообще состоится, с радостью узнал, что Оренбург заказан.

– До пяти часов еще сорок пять минут, – сказала девушка в очках, сидевшая за телеграфным аппаратом и у телефонов. Аппарат застучал, и белая стружка телеграммы стала укладываться на пол.

– Разговор мы гарантируем не сразу, в течение часа, начиная с пяти, – опять тем же строгим тоном предупредила девушка, но Андрей заметил, что за стеклами очков вовсе не сердитые глаза, что девушка очень хочет казаться строгой и самостоятельной. «Работает недавно», – подумал Андрей и вспомнил, как долго и наставительно говорила с ней уходившая домой сменщица.

Андрей сел на скрипучий старенький стул. Раньше, когда он служил в Морском, бывать здесь приходилось часто, но за время, пока не был на почте, ничего не изменилось. Все та же фанерная голубая будка, легонькая дверца… «Изоляция – шик модерн!» – улыбнулся Андрей. На стене все тот же плакат, призывающий граждан хранить имеющиеся у них лишние деньги в сберегательной кассе. Бодрый молодой человек загадочно улыбался с плаката, суля тем, кто последует его призыву, простиравшееся за спиной голубое море, белый пароход и пальмы на курортном берегу. Все, кроме пальм и курортного берега, у Русова было в избытке, содержание плаката он знал наизусть и потому думал о предстоящем разговоре с Людой и о сегодняшнем дне…

Перед собранием забежал он на позицию роты капитана Шахиняиа. Туда, где раньше служил. Заглянул на свою станцию, поговорил с ребятами, с лейтенантом Кучеровым.

– Ну и как там тридцать третий пост? – спросил лейтенант. – Курорт по сравнению с нашим?

Раньше бы, до прихода на тридцать третий, Андрей подтвердил бы – точно, курорт, но сегодня служба там не казалась ему легкой и безоблачной. Хотя, безусловно, здесь, в расчете Кучерова, работа потруднее. Расчет включен в график боевого дежурства, и одно это говорило о многом…

Русов ответил, что работы хватает, не боевой – так другой.

– Это факт, – согласился Кучеров и задумчиво добавил, что лейтенант Макаров все в госпитале…

– Как его здоровье? – поинтересовался Андрей. Он лишь по разговорам знал о лейтенанте Макарове, начальнике тридцать третьего поста. Слышал, что Макаров – «морж», что зимой, идя купаться, поскользнулся, сломал ногу и, пока добрался до поста, крепко простыл…

– Да что-то с легкими. И закаленный вроде был, а вот не уберегся.

– Вылечат. Сейчас не такие болезни вылечивают, – убежденно сказал Русов.

– Должны. Иначе всю госпитальную медицину надо переквалифицировать в управдомы.

Довольный своим отношением к медикам, двадцатилетний крепыш Кучеров дернул за околыш полевую фуражку и протянул крепкую, сухую ладонь:

– Ну, будь здоров, Андрей! Всего! Как похудею здесь, попрошусь на тридцать третий.

– Милости просим. Только и у нас не поправитесь, это точно.

Да и вряд ли лейтенант Кучеров у себя на точке похудеет. У него от природы широкая кость. Оба поняли друг друга, засмеялись.

– Ну, всего!

– А мы же на партсобрании еще встретимся, – начал было Русов, но лейтенант Кучеров кивнул на вращающиеся антенны станции;

– Дежурю.

Едва лейтенант отошел, как Андрея окликнули:

– Товарищ сержант! Ру-сов!

У края капонира стоял нескладный солдат в гимнастерке, расстегнутой до пояса, – дизелист Цибульский. Тот самый, которого перевели сюда с тридцать третьего поста на перевоспитание. Дружок Бакланова.

– Приветствую вас, – сказал Цибульский и жестом испанского гранда снял панаму, махнув ею перед собой. – Прошу прощения, мы нынче – кот ученый, все ходим по цепи кругом, и отойти, сами знаете, нельзя… – Цибульский имел в виду работающую в капонире станцию и то, что он сейчас дежурный дизелист. – Как там, на тридцать третьем? Не обижаете наших ребят, товарищ сержант?

– Да кого как, – уклончиво ответил Андрей.

– Это зря. Не надо обижать «стариков». Им служит. ь-то осталось всего девяносто три дня…

Андрей улыбнулся. До чего же Цибульский похож на Бакланова! А внешне вроде полная противоположность – высок, черняв, глаза с грустинкой.

– Уедут домой живыми, здоровыми, – шутливо пообещал Русов.

– У меня к вам просьба. Я Филиппу письмо написал. Так зачем загружать почту, и опять же фактор времени. Обождите секунду – оно в дизельной.

Он метнулся к станции, нескладно махая руками, исчез в капонире. Андрею не хотелось брать это письмо. А вдруг в нем какие-нибудь разговоры «об выпить». Так, кажется, говорит одессит Цибульский. За Цибульским такое водилось. Что может быть нелепее, чем сержант, выступающий в роли связного между двумя солдатами, решившими…

А, ладно! Придумать шут знает что можно. Письмо есть письмо. Да и с чего вдруг все эти мысли. Служат люди в разных населенных пунктах. Им встретиться не так-то просто…

Прибежал запыхавшийся Цибульский:

– Вот. Будьте любезны!

– Передам. – Андрей взял конверт и едва сдержал улыбку. Красным карандашом от угла к углу было написано традиционное препровождение: «Почтальон, шире шаг!»

– Больше никаких поручений и пожеланий? – спросил Андрей.

– Увы…

Цибульский хотел еще что-то добавить, но его позвал лейтенант. Андрей заметил – Цибульский встрепенулся, пальцы его поспешно пробежали по расстегнутым пуговицам гимнастерки, точно по кнопкам баяна, и пуговицы застегнулись все до единой. И еще одно запечатлелось в памяти: значок в виде щитка, на значке цифра «2». А ведь больше двух лет у Цибульского был третий класс… Значит, сдал на второй. Подтянул его все же лейтенант Кучеров. Конечно подтянул. Вот сейчас слышен их разговор:

– Горючее в ГСМ почему не закатили?

– Как же не закатил, товарищ лейтенант? Закатил и перекачал, а это уже пустые бочки, тара, так сказать… Увозить-то не моя забота.

– Добро. Не отходите от станции.

* * *

…До начала партсобрания Русова вызвал к себе капитан Воронин. Подробно расспросил, как идут дела на посту, в чем требуется помощь. Маслов сразу от дверей протянул руку, поздоровался. Присел на корточки возле открытого шкафа и, копаясь в бумагах, спросил у Воронина:

– Насчет разнарядки говорили уже?

– Успеется, – недовольно буркнул капитан, и Андрей понял, о чем речь. Об училище. Видно, прибыла разнарядка, а с сержантами еще раньше говорили на эту тему. Все Маслов старается. Послушаешь его – вообще вроде бы и незачем возвращаться в народное хозяйство. Боевая готовность, обороноспособность страны! Правда, на подобные беседы вызывались не все сержанты. Есть один, который сам рвется в военное училище, а ему замполит напрямик рубит: «Рановато вам, товарищ Кузько, об офицерских погонах думать. Послужите еще полгодика, оправдайте звание младшего сержанта, подтяните расчет, а тогда и…»

Странную позицию занимал во всем этом капитан Воронин. В разговоре замполита с младшим сержантом Кузько ротный полностью поддерживал Маслова. Даже сам вставлял веско: «Заслужить надо! В войну только за геройство откомандировывали в училище». Кстати, и сам он, Воронив, именно так в сорок пятом и был откомандирован на курсы младших лейтенантов.

Когда же дело касалось агитации передовых сержантов, капитан Воронин умолкал, уходил в себя. Только крутил пальцами карандаш да изредка покашливал. Понимал, армии нужны молодые офицерские кадры, но в то же время думал, что отъезд в училища лучших сержантов неизбежно ослабит его роту… Мало кто знал тайное тайных Воронина, его наивную боязнь: «А вдруг все сержанты роты захотят в училища?» Не знал об этом и сержант Русов. Только замечал, что отмалчивается командир роты, когда заходил разговор об училище. Не все сержанты мечтали остаться в армии. Были и такие, которые почтительно отказывались от училищ. Спасибо, мол, за доверие, но нас ждут города и хаты, будем двигать промышленность и сельское хозяйство. А Русов желает в училище, и непременно в летное.

– В радиотехническое иди, как штык попадешь! – советовали ребята.

Спасибо. Андрею нужно только летное, где истребителей готовят.

И вот Воронин на вопрос Маслова буркнул: «Успеется!»

Андрей посмотрел на замполита, на его плотную, обтянутую летней рубашкой спину. Старший лейтенант, словно уловив вопросительный взгляд, обернулся и заговорщицки подмигнул. Андрей почувствовал, как заколотилось сердце. Сегодня он все узнает! Сегодня все решится!

На собрании шла речь о подготовке к предстоящим учениям «Щит неба». От каждой точки выступали коммунисты. Выступил и Андрей. Рассказал, как готовится тридцать третий пост, что сделано, что в ближайшие дни сделают.

– Как сейчас с дисциплиной? – спросил Воронин.

– Нормально.

– Это среднее понятие. Хорошо или удовлетворительно? – доискивался старшина Опашко.

– Удовлетворительно.

Опашко кивнул, что, очевидно, означало: «Вот так. Конкретненько». Это его любимое слово.

После собрания Воронин сказал Андрею:

– Зайдите ко мне!

Когда Русов зашел, капитан достал из стола тоненькую книжицу и протянул ее через стол:

– Ознакомьтесь!

Андрей торопливо пробежал глазами указания по отбору кандидатов в военные училища, списки и адреса военных училищ. И здесь его подстерегало самое неожиданное. Летные авиационные училища были аккуратно перечеркнуты тушью. Где-то и кто-то каллиграфическим бездушным почерком дописал: «Только из частей ВВС». Лишь одно авиационное радиотехническое подчеркнуто. Той же рукой на полях поставлено: «2 места».

Русов снова перелистал книжечку. В правом углу ее стоял штамп и учетный номер. «Пришло из штаба. Но почему вычеркнуты летные училища и военно-морские тоже? Неужели стране не нужны военные летчики и моряки?»

– Товарищ капитан, а моего здесь нет!

– Да, нет.

– Почему только из ВВС брать солдат в летные училища? А если я хочу только…

– Видно, такое указание, товарищ сержант, – перебил Воронин. – Документ прибыл из штаба, и обсуждать его мы не имеем права.

– Да я не обсуждаю. И не приказ это, а всего-навсего разнарядка… У кого мне узнать, почему летные училища вычеркнуты?

Воронин удивленно взглянул на Андрея: непривычен ему такой разговор, такой напор, да еще от сержанта. Капитан насаждал беспрекословное повиновение слову командира. Слову! Не говоря уже о приказе. А здесь эта настойчивость… Воронин сдержался, раздраженно бросил:

– Обратитесь к замполиту. Он вам все разъяснит.

Но и Маслов ничего не разъяснил. Сам удивленно по-перекидывал страницы туда-обратно, поскреб пальцем лоб:

– Действительно непонятно. Значит, летные и морские… Та-ак…

Воронин недовольно кашлянул, что, конечно, означало: «Нашел время удивляться», но Маслов будто бы и не слышал этого. Воронин вышел, и Русов облегченно вздохнул. Почему-то присутствие ротного сегодня его тяготило.

– Ну что я могу тебе сказать… – Маслов побарабанил пальцами по бумаге, подумал и, глядя Андрею в глаза, твердо пообещал:

– Разберемся. Попробуем разобраться. Тебе позвоню. Не вешай нос, товарищ сержант! Мало ли какие вводные бывают. Мне бы знать заранее, а я не посмотрел, закрутился. Собрание ведь.

На душе у Андрея тяжело. А вдруг и Маслов, выяснив, скажет: «Все так. Сделать ничего нельзя».

…Андрей так задумался, что не сразу понял, к кому относились слова девушки-телефонистки:

– Оренбург! Товарищ военный! Говорите с Оренбургом.

Андрей словно очнулся. Долгий телефонный звонок. Девушка показывает на переговорную кабину.

– Спасибо. Иду! – Андрей вскочил, торопливо направился в кабину.

– Алло, алло! Говорите с Оренбургом!

– Говорю!

На дальнем конце провода – голос Люды, искаженный шорохами линий связи, ослабленный тысячами километров.

– Алло!

– Люда! Здравствуй, это я!

– Здравствуй! Ой, как хорошо, что ты позвонил, Андрюша! Тебя так плохо слышно… Вот сейчас лучше. Я собиралась тебе позвонить. Что-то не дозвонилась. Видно, медвежий угол.

– Дельфиний.

– Серьезно, дельфины есть?

– О! Еще сколько! Особенно по утрам.

– Андрюша, ну как ты живешь?

– Нормально, а ты?

– У меня скоро каникулы. Мы надумали ехать на юг, в твои края! Что? Вшестером. Двое мальчишек и девчонки. Андрюша, хочешь, я к тебе в гости заеду?

– Ох, хвастунишка! Так прямо и заедешь?

– Почему ты смеешься? Я серьезно.

– Ну, если серьезно, то буду ждать тебя. И когда это будет?

– Недели через три. Я тебе коржиков твоих любимых привезу. Андрюша! А что у тебя с институтом? Разрешили?

– Да, понимаешь, какое дело… Разрешить-то разрешили… Я тебе напишу, на днях все решится.

– Ты неисправим. Ведь уже июнь. Слышишь, чудак, и-юнь! А с первого августа вступительные. Нет, ты спеши. На этой неделе все сделай, Андрей! А может, ты опять о другом думаешь?

– Думаю. Но и здесь, знаешь, все неясно…

– Глупый мальчишка… Ну зачем тебе гнаться за двумя зайцами? Какое может быть сравнение? Вот я приеду, и мы поговорим.

…Невидимая телефонистка сказала, что время истекает, а на просьбу Андрея добавить еще три минуты ответила: «Не могу. Линия срочно нужна».

Последние секунды… Обычные и такие обязательные слова: «Ну, пиши!» – «И ты пиши!» – «Ну, всего доброго!» – «До встречи!».

Окончен разговор. Андрей выходит на улицу. Солнце пошло на снижение, повернуло к морю, но светит еще жарко.

Когда теперь автобус до Прибрежного? А может, пройтись пешочком по тропке вдоль моря? И решил – идти.