Текст книги "Тревожный берег"
Автор книги: Владислав Шурыгин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 11 (всего у книги 13 страниц)
Пока прогревалась аппаратура, Кириленко еще думал о Рогачеве: «Куда он запропастился? Ведь Бакланов уже наверняка сказал ему о включении…» Но едва станция вышла на рабочий режим, как мысли о Рогачеве отступили на второй план.
Командный пункт торопил.
– Ну, как там у вас? – спрашивал планшетист.
Иван не успел ответить, как по радио запросили нетерпеливо и властно:
– «Рассвет»! Вышли в эфир?
– Выходим! – ответил Кириленко, а затем успокоил сидевшего на одной с ним телефонной линии планшетиста КП: – Начинаю поиск. Что? Рядовой Кириленко и ефрейтор Рогачев.
Он докладывал за двоих, уверенный в том, что вот-вот распахнется дверь и в кабину торопливо войдет Володька. Сядет за соседний экран и, по обыкновению, спросит: «Где цель?» Но Рогачев почему-то не появлялся… Экран же настолько плотно забило россыпями помех, что разглядеть в них маленькую дужку, обозначающую цель, было не так-то просто.
«Ничего… Сейчас… Отстроимся и найдем тебя, голубчика!»– мысленно обращался Иван к самолету, попавшему в грозу. Это успокаивало, настраивало на рабочий лад…
Донесся новый удар грома. Рыскнули стрелки приборов, дрогнул воздух в плотно закупоренной кабине станции.
Гроза разгулялась не на шутку.
– Кириленко! Как там у тебя? – снова запросил планшетист. – Самолет видишь?
Кириленко готов был ответить: «Пока не вижу…», но заметил в синих россыпях помех едва ощутимое изменение, передвижение какое-то… На экране проявилась, запульсировала слабая отметка от движущейся цели.
– Есть самолет! – Голос прозвучал хрипло и незнакомо. Кириленко откашлялся. – Даю координаты…
Он сообщил планшетисту данные, и тот радостно повторил:
– Принято!
Пошла работа! На планшете КП легли первые засечки курса, и самолету уже, наверное, даны необходимые команды: отметка на экране стала перемещаться круче к берегу…
«Порядок, – радостно подумал Иван, – теперь мы тебя, голубчик, как за руку, приведем на аэродром!»
Неожиданно экран поблек. Развертка искривилась, но все обошлось: экран снова наполнился привычным густо-голубым светом, хотя на нем еще какое-то время таял белый зигзаг – след от рыскнувшей развертки. Грозное напоминание о том, что станция могла «ослепнуть»…
Кириленко с тревогой взглянул на приборы: «Этого еще не хватало! Неужели барахлит станция? Где же Володька?»
Еще одну группу цифр передал Кириленко на КП, и снова близкий удар грома колыхнул воздух, ощутился в дрожи металлического пульта, на который облокачивался оператор. «Все хорошо. Станция работает нормально. Это гроза. Где-то близко стукнуло…»
Подумав так, он несколько успокоился. Устроился поудобнее в операторском кресле. Усилил яркость.
Вдруг… Кириленко не понял, что с ним произошло. Ему показалось, что взорвался экран! Страшная боль, мгновенно пронзив его, заставила вскочить… Вскинув руки к голове, он тут же рухнул без сознания. В линию связи попал грозовой разряд.
…Когда открыл глаза и попытался осмыслить, что с ним и где он, – память отказывалась служить… Невыразимая тяжесть сковала тело. Казалось невозможным поднять голову… Боли не было. Только туман, и сквозь него частый певучий звон. Такой звон бывает, когда на металлическом рельсе косу отбивают… Кириленко лежал на полу кабины, возле металлического ящика воздуходувки. Может, воздух, нагнетавшийся в станцию сквозь жалюзи ящика, привел его в сознание…
Он различил знакомый ровный гул, увидел на масляно-белом потолке станции мерцающие голубые блики…
«Что со мною? Где я? Этот гул… Гул работающей аппаратуры! Голубые блики на потолке? Отражение экранов… Почему я лежу на полу?»
Кириленко попробовал поднять голову, но перед глазами все плыло, туманилось… «Жив! Лежать и не шевелиться! Чуть полежать и подняться…»
«Рассвет»! Почему молчите? Где самолет?
«Самолет? – Кириленко с трудом вспоминает… – Да, был самолет…» Что-то теплое затекло под щеку. Дотянулся до щеки, тронул рукою – липкая, темная жидкость… «Кровь? Почему кровь? Я упал со стула… Ударился о железо. Надо встать… Я должен встать!»
Он еще до конца не осознал, что с ним, но в глубине его памяти тлела, готовая вспыхнуть, мысль – он должен встать!
– «Рассвет»! На связь! «Рассвет», ответь по радио, где самолет! Почему молчишь?
И Кириленко вспомнил. Теперь уже ясно вспомнил, что делал он до того, как оказался на полу станции, и чего ждет и требует от него командный пункт.
– Сейчас… Сейчас я отвечу… – шепчет Иван, а ему кажется, что он говорит громко. – Сейчас… Ще трошки…
Кириленко приподнимается. Встает. Кабина станции начинает крениться. Он успевает подумать, глядя на светящиеся экраны, на привинченное к полу кресло: «Успеть бы сесть за пульт! Только бы сесть!» Он делает шаг, другой. Словно шагает через бездну… А экраны уже рядом… Они перед ним!
…Планшетист сообщил, что линия связи с тридцать третьим постом вышла из строя.
На запросы Воронина «Рассвет» не отвечал. Недоброе предчувствие шевельнулось в душе капитана. За всю свою долгую службу не помнил он такого. Разве что в войну…
Что же случилось на тридцать третьем?
Воронин приказал связаться с постом по резервной линии… Другой, более мощной станции капитан дал включение и сейчас ждал доклада о выходе ее на режим…
Полторы минуты на запрос самолета, терпящего бедствие, земля отвечала: «Вас пока не наблюдаю…»
– Ну что они там?! – вскипел Воронин. – Пора им уже выйти!
Связист склонился над пультом, зачастил ключом, замигал зеленой лампочкой…
Неожиданно в динамике прозвучало:
– Самолет: триста пять, двадцать…
Пауза, и снова:
– Триста шесть, восемнадцать!
Голос Кириленко. Странный голос. Тихий, прерывистый…
Нет времени узнавать, что там было у «Рассвета». Главное, снова есть координаты! Заскользила по планшету линейка, легли отметки курса… Снова полетели в эфир команды. Самолет шел к спасительному берегу.
Вскоре прозвучал радостный голос летчика:
– Берег вижу! Грозовой фронт – правее. Благодарю всех! Благодарю всех!
Капитан вытер платком лицо, попросил у прибежавшего на КП встревоженного Маслова:
– Дай-ка закурить!
Маслов, еще не зная, что произошло, чувствует, что все обошлось, пробует как-то разрядить обстановку, пошутить:
– Ты же сказал, что бросил, Иван Ильич?
Воронин махнул рукою. Потянулся к пачке сигарет.
Пальцы его подрагивали.
…Рогачева дождь застал врасплох. Когда первые капли дождя взмутили воду, звонко защелкали по корпусу гитары, Рогачев прежде всего подумал о гитаре… Добежать до домика он, пожалуй, не успеет. А может, этот порыв дождя только попугает, а когда утихнет, он успеет добежать… А пока спрятаться под скалою…
Поставив позади себя гитару, ои стоял, прижавшись к скале. Дождь хлестал где-то рядом, со скалы побежали коричневые грязные струйки… Совсем близко ударил гром. Сощурившись, Рогачев взглянул на небо: низкие, дымные облака атаковали сушу и море… Над морем сверкало вовсю. Дождь усиливался. «Придется выбираться… Гитара пусть здесь, а сам бегом… Иначе простоишь здесь час, если не два…»
Снова разряд молнии, оглушающий треск и… Что это было? Может, только показалось – вроде бы кто-то кричал, звал его… Нет, наверное, почудилось. Но вдруг… Владимир прислушался. Ветер донес перестук дизеля. Мотобот? Нет. На море пусто. «Наш дизель?! Почему? Дали включение? Дали включение!»
Рогачеву показалось, что не только сейчас, а и несколькими минутами раньше он слышал этот неясный стук… Просто был далек от мысли, что где-то наверху могла работать их станция. Уходил-то – все спокойно было…
По каменным ступеням лился навстречу грязный водопад. Разбрызгивая его, Владимир взбежал наверх и, поднявшись, сразу же убедился: да, станция работала. Значит, произошло что-то чрезвычайное.
Клубящиеся дымы грозовых туч охватили черной дугою всю левую часть побережья и море до самого горизонта. За ближайшим холмом полыхнул, вонзился в землю ломаный штык молнии. На какое-то мгновение Рогачева ослепило, тугая теплая волна воздуха ударила в уши…
Таких молний Рогачев здесь не помнил. Но страха не было. Только озорное мальчишеское настроение да стремление поскорее добежать до кабины.
…Ступени лестницы… Владимир взбирается по ним, держась руками за скользкие стояки…
Вот и дверная ручка. Глухо открылась дверь, и сразу в лицо ударил резкий запах горелой резины… Возле порога темно-вишневая лужица… Неужели дождевая вода в герметичной кабине? Кровь? Чья? Откуда?
Ровно гудит аппаратура. А лужица у двери набежала оттуда, из-за шторки. Владимир кидается к шторке, распахивает ее… Навалившись грудью на операторский стул, вытянув перед собой большие, огромные руки, лежал Ваня Кириленко. Это из-под его рук бежала струйка крови, образуя темно-вишневую лужицу…
Шли секунды. Одна… Еще одна… Еще…
Отчаянно металась, круг за кругом, по экрану развертка. Высвечивала побережье, сплошные желтые пятна помех – облаков… Рогачев оцепенел.
– «Рассвет»! «Рассвет», почёму молчишь? «Рас-све-ет»! – певуче позвал голос в динамике, и его спокойствие, и то, как все было сказано, не укладывалось, не вязалось в сознании с тем, что видел перед собой ефрейтор Рогачев.
– «Рассвет»! – уже строго обратился голос из динамика. – Командир благодарит вас за работу. Можно выключиться. Зазнайки! – Последнее добавлено негромко кем-то из радистов КП от себя.
Перегнувшись через стул, лежит Ваня Кириленко…
Скорее! Скорее! Рогачев бросается к товарищу. Подхватывает его безжизненное тело… «Что делать? Что делать? Откуда кровь? Искусственное дыхание надо… И еще сообщить на КП…»
Рогачев оттаскивает Кириленко на средину пола. С чего начать? С чего?
24
Сначала самолет шел на большой высоте, и расстилавшееся внизу море было похоже на зеленый движущийся мрамор. Затем тучи стали закрывать море, и оно только изредка виднелось в размывах облаков.
Резко качнуло, и стюардесса весело пояснила, что в небе тоже есть дорожные ухабы. Сидевший рядом с Людой пожилой человек в очках, похожий на бухгалтера, еще глубже ушел шеей в просторный пиджак и, барабаня тонкими пальцами по лежавшему на коленях портфелю, недовольно пробурчал:
– Знаем мы, какие бывают ямы! Выпускают шут знает в какую погоду.
Сверкнула молния. В ее голубом свете вспыхнули и погасли тревожные лица пассажиров. Самолет снова качнуло, бросило вниз. Пассажиры беспокойно заерзали на местах. Люда почувствовала, как перехватило дыхание, а тело потеряло вес. «Как на качелях, когда несешься вниз», – подумала Люда.
Самолет резко снижался. За бортом сплошная белая пелена, и даже стюардесса перестала улыбаться. Снова качнуло. Донесся глухой раскат грома.
Туман за окном оборвался неожиданно, и Люда увидела внизу маленькие игрушечные домики с красными крышами, негустые сады, дорогу, изрезанный мысами берег и белые гребни волн, которые разворачивались в неровные линии и цепь за цепью шли на штурм пустынных пляжей.
Самолет летел под облаками. Стало спокойнее, и «бухгалтер» перестал барабанить пальцами по портфелю.
– Знаете, – сказал он, – гроза чрезвычайно опасна для самолетов. Электрические заряды притягиваются к металлу…
– Да, знаю, – не дослушав до конца, ответила Люда и зачем-то добавила: – Мы в средней школе проходили раздел «Электричество».
«Бухгалтер» просиял. Оказалось, что он учитель физики. «Коллега», – подумала про себя Люда. Учитель говорил что-то о своем классе, о талантливых учениках, но Люда слушала его рассеянно, думая о своем.
«Где-то в этих краях служит Андрей… Вот, наверное, удивился, когда получил мою телеграмму! Думал, шучу, что так просто сказала все по телефону…
Зачем я лечу? Какой будет встреча? А может, его даже и не отпустят. Скажут: кто она тебе? Действительно, кто? Но ведь все когда-то бывают друг для друга никем. А потом происходит что-то непонятное, делающее людей иными…
Андрей давно любит меня. А я? Люблю ли? Странно… Не знаю… Словно все, затеянное мною, похоже на удивительную игру, словно стало мне вдруг завидно глядеть на других… Почему у них есть любовь, а у меня нет?
Почему именно Андрей? Я знаю его давно… „Стаж“ у него не то что у некоторых моих кавалеров… Где они, кто они? Были и нет. Есть и не будет. А он – постоянный, ничто в нем не меняется. Как смотрел на меня вот такими глазами – так и теперь смотрит. Как сбивался, краснел наедине со мной – так и теперь не очень-то смел…»
Последнее успокаивало, придавало уверенности. Впрочем, надолго ли? Уверила себя, что летит просто проведать своего друга. И, кроме того, он, как ей кажется, хочет совершить глупость, хочет на всю жизнь остаться военным. Она должна убедить его, она должна сохранить его. От чего сохранить? Для кого? Для себя? Как знать… Но, случись ответить, она наверняка сказала бы независимо и вызывающе: «Да, для себя. А что?»
Вчера Андрей получил телеграмму и, сейчас, наверное, уже собирается встречать.
Люда посмотрела на часы… Вылетели они на два часа позже – кто знает, до которого часа ходят в тот район автобусы.
Из летной кабины вышла вторая стюардесса и строго объявила:
– Товарищи пассажиры! В связи с ухудшением погоды мы производим посадку в… – Стюардесса повернулась, и за гулом моторов не было слышно, где же приземлится самолет.
– Простите, я не расслышала, куда нас посадят? – спросила сидящая сзади женщина. Люда пожала плечами. Тоже не расслышала.
Их приземлили на одном из военных аэродромов, и там, за неимением гостиницы, пассажирам пришлось довольствоваться креслами самолета. Люда долго не могла уснуть – ей мешал храп учителя в соседнем кресле и еще глухой шум дождя по обшивке самолета.
Утром один из пилотов делал физзарядку на мокром бетоне, а второй, глядя на огненно-золотой шар просыпавшегося солнца, довольно заметил:
– Миллион на миллион!
Пассажиры не знали, что на языке летчиков это означало практически неограниченную видимость, но но тому, как было сказано, поняли: вылет не задержится.
25
Людмила приехала в Прибрежный днем. Была уверена, что Андрей не встретит – откуда ему знать, каким автобусом она приедет? Да и про опоздание самолета он тоже наверняка не знает.
Андрея не было, но она, точно веря в невероятное, все же постояла, подождала… Затем взяла чемоданчик и нерешительно направилась к стоящим возле сельмага женщинам. Ее поразили их лица, их не периферийное любопытство к приехавшей городской барышне, а какое-то непонятное удивление, затаенность…
Почти подойдя к ним, услышала негромкое, как всплеск:
– Небось родственница солдатика…
– Здравствуйте, – сказала Люда.
– Здравствуйте! – разноголосо ответили женщины.
– Скажите, пожалуйста, как мне пройти к военной части?
На лицах стоявших перед ней женщин проступило явное сочувствие и жалость, будто встретили они заблудившуюся в лесных дебрях девочку, будто в чем-то перед ней провинились. Одна из женщин всхлипнула и, сдерживая слезы, поспешно исчезла в дверях магазина. В окнах магазина замелькали лица, а на порог высыпали любопытные детишки.
«Да что же это такое? Что здесь происходит? – встревоженно подумала Люда. Скользнула взглядом по своему вроде бы незатейливому наряду, по успевшим запылиться черным туфлям-лодочкам. Что же случилось?»
Женщины окружили ее. «Почему они ведут себя так? Вроде бы даже ждали меня?»
– А военная часть его туточки, недалече… Мы покажем.
– От нашего села видать даже.
– Господи, сколько машин к ним понаехало, и не могли встретить.
– Ты кем же ему приходишься, милая? Сестричка небось? – интересуется маленькая старушка, трогая Люду за локоть и глядя жалостливыми слезящимися глазами.
Окаменев от окружающей ее непонятности, от участливых взглядов и пугающей недосказанности, Люда, как за спасительную соломинку, ухватилась за этот вопрос:
– О чем вы, бабушка? Я к моему другу приехала. Он у меня солдат, служит здесь.
Но старушка, видно, не расслышала этих слов:
– Да, да… Господи, горе-то какое, доченька!
Людмила оглянулась… К кому бы обратиться?.. Почти крикнула, едва сдерживая готовые выплеснуться из глаз слезы:
– Я ничего не понимаю! Что случилось?
И тогда женщина, первая, к которой Люда обращалась, сделала всем стоящим рядом знак рукой и, осторожно подбирая слова, спросила:
– А вы… Разве вы никакой телеграммы не получали?
– Нет… Ничего я не получала. Когда выезжала, дала Андрею телеграмму, а сама не получала.
– Не получала, значит, – уже более уверенно сказала женщина и быстро взглянула на стоящих рядом односельчанок. Оборвала начавшую что-то говорить старушку – Погодите, баба Ксана! Да подождите же! Так, значит, вы сами сюда приехали, девушка? Господи, да, может, мы все, глупые, перепутали! Скажите, милая, вы не из Киева приехали?
Женщина говорила быстро и по-украински. Люда с трудом уловила смысл ее слов.
– Я из Оренбурга. Андрей, он тоже из Оренбурга.
– Ну вот, говорила я вам! – возмущенно вскинула руку женщина. – Сороки глупые, одно слово – бабы… Такую беду человеку надумать! Вы простите нас. Здесь вчера солдатика грозой ударило, так мы и подумали, что вы родственница ему. А он, голубь, с Киевщины, и фамилия украинская… Вы уж простите нас, глупых.
Людмила не знала, что и сказать. У нее опустились руки. «Украинская фамилия… Ошиблись, значит. Подумали, что я родственница, а у меня русская фамилия и у Андрея тоже…»
– Их часть туточки. Мы сейчас покажем, – заспешили, затараторили женщины, и та, что говорила о солдате с украинской фамилией, она и пошла с Людой за село.
Шли быстро, и женщина, раскрасневшись от ходьбы, все говорила, говорила, видно стараясь отвлечь Люду. Говорила, что пока все хорошо, что солдатик тот жив и его военная санитарная машина почти сразу же увезла в Морское.
Когда до холма, на котором стояла станция, оставалось не более полукилометра, заметили, что навстречу им мчится машина.
Всклубив пыль, машина резко остановилась, из кабины, живой и невредимый, легко выпрыгнул Андрей. Шагнул навстречу. И он, и не он. Побледневший какой-то, в помятой рабочей одежде, осунувшийся, под глазами серые тени.
– Здравствуй, Люда! А я тебя вчера встречал. Сегодня уже и не верил, что приедешь…
Она бросилась к нему и мокрой от слез щекой прижалась к его горячей шее. Всхлипывая, уткнулась носом в открытый ворот гимнастерки.
– Ну что ты, Людочка! Не надо, успокойся. – Прижав Людмилу к себе, он гладил ее мягкие, шелковые волосы, не зная, что делать, что сказать.
26
Старший лейтенант Маслов стоит перед строем роты.
– Кириленко срочно нужна кровь. Первая группа. Такая группа у меня. Кто еще желает дать свою кровь товарищу Кириленка, прошу сделать шаг вперед!
Необычно это звучит, не по-военному: «прошу…» Шаг вперед делает вся рота. То же самое происходит в это время и в мотострелковой части. Только там рядовой Рахматуллаев допытывается у полкового врача, как фамилия пострадавшего от грозы солдата. Знал, мол, он одного хорошего человека с той станции. «Моя с ним вместе…» И умолкает на полуслове. Не говорить же, что сидел на гауптвахте! Тем более что служба идет нормально. Опять отлично стрелял на учениях, и командир обещал снять взыскание. Рахматуллаев убеждает доктора взять у него кровь. Так убеждает, что доктор в конце концов теряет терпение:
– Вы мешаете мне работать! Вы сдали анализ? Всё. Идите, объявят, подходит ваша кровь или не подходит.
– Мой кровь, товарищ капитан, очень хороший. Горячий кровь! Очень поможет человеку, понимаете?
Доктору хочется сказать этому чудаку: «Спасибо, солдат!», хочется что-то объяснить о группах крови, но времени нет, надо спешить, и потому Рахматуллаев слышит:
– Идите, товарищ солдат!
…В Морское пришел командир пограничников:
– Застава готова сдать кровь!
– Спасибо. Уже достаточно, вполне достаточно. Передайте товарищам пограничникам, сделаем все возможное, чтобы солдат жил.
…На тридцать третий пост Воронин не звонил. Туда уехал Маслов. Знали, что на посту обидятся – так оно и было. Горячился Далакишвили:
– Почему в Морском сдавали кровь, а мы нет?
– Хватит уже, да и всех вас надо возить в Морское или врачей отрывать от дела.
Ответ убедительный, но в глазах Резо обида. Никто не знает его дум: «Почему я не первый, самый-самый первый? В газете бы написали: Резо Далакишвили спас товарища! Еще великий грузинский поэт сказал, что друга спасти – это высшая честь!»
Резо, Резо, опять не повезло тебе!
* * *
Поздний вечер… Открытое настежь окно в сад. Давно погасли на зелени яблонь блики света от окон дома. На кухне не звякает посудой хозяйка, не кашляет на скамейке у дома куряка-дед. И южная ночь осторожно, на цыпочках, подступает, вливая в комнату прохладу, донося цвиризжание цикад.
Андрей и Людмила сидят на старенькой невысокой кровати. Люда склонила голову на его плечо. Короткие, пахнущие свежестью волосы щекочут шею. Она легонько отстраняется и смотрит в темноте на него. Ему кажется, что Люда улыбается. А может, она сегодня все время такая, ласковая, чуткая. «Какие у нее большие, незнакомые глаза и горячие руки!»
– Андрюша… – Она прижимает его голову к себе и перебирает пальцами короткие жесткие волосы Андрея. Он замирает от счастья, он точно боится ее рук, глаз, ее голоса. – Андрюша, о чем ты думаешь? Скажи мне еще раз, что ты меня любишь.
– Люблю, Люда! Тысячу раз люблю!
– Но ты вздыхаешь? О чем, Андрюша? Пусть тебя ничто не тревожит…
– Я хочу тебе сказать…
– Да? Я слушаю, Андрюша.
– Я не хочу тебя обманывать. Понимаешь…
– Чудак! Милый мой чудак…
– Понимаешь, Людмилка… В институт твой я не иду. Мы будем в одном городе. В нашем городе. Ты в институте, а я в училище. Это ведь все равно… рядом, все равно вместе, да?
– Да…. Я почему-то чувствовала…
– Я другим быть не смогу… Ты молчишь?
– Я не молчу. Я сказала: «Да, ты, наверное, другим быть не можешь».
Голубой полумрак. Уже почти ночь. Странное, непонятное молчание…
«Нет, не любит он меня. Не любит… Обидно. Пустота какая-то… О чем он сейчас говорил?.. И зачем? Глупый упрямец. Если бы даже он обманул меня, я бы, наверное, ни о чем и не думала. Странная ночь. Теплая, как зола, южная ночь. Я и он. Он – чужой…»
– Людмилка, знаешь… мне скоро уходить…
– Куда?
– Увольнение… Оно не бесконечно. Да и ребята на точке… Я должен…
– Да, конечно… Детки малые плачут, сами не заснут. Иди, Андрюша. Иди. Посмотри, как сладко твои ребята спят. А им все равно – есть ты или нет.
– Мы увидимся еще завтра… Утром… Будет утро… Что?
– Я ничего не говорю.
«Нет, эта ночь не для него! Не для него! Пусть будет себе на здоровье всю жизнь военным. А я-то было раскисла, разнюнилась: мой солдатик… Мой любимый. Мой суженый. Завтра же утром уеду».
– Да, ты должен быть военным! Так будет у тебя всю жизнь. Все дни и все ночи твои и не твои. Всегда – долг, долг, долг… Для этого надо родиться. Но все равно, поцелуй меня крепко, чтобы я запомнила…
Он слышал и не слышал. Думал и не думал. Ветер шелестел в листве сада, раскачивал ветви и словно досадовал на что-то, взвешивая на ветвях упругую тяжесть созревших плодов, которым пора упасть, а они все не падают, не падают…
