Текст книги "Тревожный берег"
Автор книги: Владислав Шурыгин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 9 (всего у книги 13 страниц)
18
– Так, значит, отбыли наказание полностью?
Капитан Воронин сидит, навалившись грудью на стол, папироса твердо зажата в его смуглых пальцах. Бакланову тоже хочется курить, и, чтобы отвлечься от мысли о куреве, Филипп смотрит в сторону.
Бакланов выжидает. Он заранее знает, что скажет командир роты. Сейчас он начнет говорить очень гневные и правильные слова, которые Бакланов, в общем-то, слышал не раз и не два, к которым уже привык. Но солдат не угадал.
– Садитесь, рядовой Бакланов.
Это настолько неожиданно, что Филипп не верит своим ушам. Каждый солдат в роте знает: если попадешь к Воронину – будешь полчаса стоять по стойке «смирно» и выслушивать нотации. Воронин никогда не предлагал садиться. И вдруг…
– Садитесь, Бакланов. Вы что, не слышите?
Капитан указал на свободный стул, и Филипп, ответив что-то невнятное, сел.
– Ну так как, подумали? Пораскинули, что к чему? Может, вопросы какие есть или что еще, а?
– Есть, – настороженно блеснул глазами Филипп.
– Слушаю.
– Можно, товарищ капитан, закурить?
Воронин с трудом скрывает удивление. «Ну и дела! Солдат с гауптвахты… вот сидит перед командиром, перед начальником своим и еще закурить хочет. Я всегда говорил, что солдата надо держать в строгости».
И еще что-то думает о требовательности. И вдруг припомнился ему недавний семейный разговор, связанный тоже с курением. Сын Борька как-то заявил, уходя на стадион: «Ты, батя, не сердись, но я начал курить. Мне семнадцать, а Гайдар в шестнадцать уже командовал полком. Чем я виноват, что сейчас самостоятельность так поздно установили?»
Воронин тогда смотрел на Борьку и сразу не мог сообразить, что ответить. Хотелось оборвать, даже по шее дать. Но сдержался и, зная характер сына, переспросил: «Куришь, значит?» «Да, батя», – ответил сын. «Дурной ты еще, Борька, вот что я тебе скажу. Кури, шут с тобой, только потом не кляни отца, если кашлять начнешь». А Борька что? Засмеялся. Ну и молодежь…
Воронин взглянул на сидящего перед ним Бакланова, на его светлый, выгоревший на солнце чуб, и, странное дело, возмущение, только что возникшее в нем, прошло. Перед ним сидел молодой, крепкий парень, всего на несколько лет старше Борьки. Лицо у солдата бледноватое, и курносый нос вроде бы острее стал… Воронин протянул пачку «Беломора».
– Курйте. Спички…
Ротный достал из кармана коробок спичек.
– Спасибо, товарищ капитан! – Бакланов торопливо чиркнул спичкой, жадно затянулся. Помолчали. Первым заговорил Воронин.
– У вас в селе там… серьезно или так?
– В каком селе, товарищ капитан? А-а, там… Серьезно. Остаться там после службы собираюсь.
– Стало быть, сговорено все с девушкой-то?
– Да нет еще. Только собираюсь.
– А уверены, что она пойдет за вас? Зовут-то ее как, если не секрет?
– Юля. В библиотеке совхозной она…
– Понятно. Вроде бы и не знаю ее, а, откровенно сказать, не завидую я ей, товарищ Бакланов. Не завидую…
Бакланову стало не по себе. А любопытно, почему капитан так считает?
Воронин помолчал и, как бы раздумывая вслух, сказал, что решил он так известно почему: человеку, которому военная служба кажется пустой тратой времени, будет трудно и в семейной жизни. Он будет стараться обойти трудности, обойти общепринятую мораль.
– Сейчас нарушаете армейскую дисциплину, а потом, по привычке, семейную нарушите. Здесь мы вот какие здоровые, сильные, с властью, с коллективом солдатским. А там что? Одна слабая, да еще, возможно, застенчивая женщина. Что она против вас? Пить начнете, гулять. Вы ведь хозяин. Вы глава семьи, вам все можно. А думаете, мне не хочется, чтобы все у вас было по-хорошему, по-человечески? Честно отслужили свой срок, уволились, свадьбу сыграли, меня бы пригласили. И не вспоминал бы я тогда ваши прежние ошибки, а, наоборот, молодежи сказал бы: «Вот в Прибрежном наш бывший солдат живет. Работает в народном хозяйстве. Это его наша солдатская семья, армия научила уважению к труду. Другие из сел – в города, а он – где труднее, ну и понятно, за что его такая красивая девушка полюбила».
Взгляд Бакланова потеплел. На губах задержалась улыбка. «Такая красивая девушка полюбила…» Это хорошо сказано. А Бакланов раньше называл его про себя «ржаным сухарем». Был бы капитан всегда таким, как сейчас…
Воронин продолжал:
– А не получается ли у тебя, парень, воровство? Да, да, не сердись, что я так говорю. Такое в жизни случается. Девушка лучше, чем ты, ей бы другого, достойного парня, а ты вскружишь ей голову, наговоришь сто верст до небес. Вот я о чем, Бакланов.
– Думаете, я хорошей личной жизни не достоин? – Филипп чуть прищурил глаза, усмехнулся.
– Нет, я не об этом говорю, – задумчиво произнес Воронин. – Я считаю, что вы должны стать намного лучше. Честнее, строже к себе.
«Это, пожалуй, так, – соглашается про себя Бакланов. – Мути во мне хватает, а то, что Юля лучше меня, тоже факт. Стать честнее и строже? Понятно, что имеет в виду капитан Воронин. Честно нести службу… Да… Кажется, простые истины». Бакланов сказал:
– Я понял, товарищ капитан. Это я вам лично… Вовсе не потому, что арест был и «фитили» там разные. И не потому, что без скандалов с начальством спокойнее. Просто. я хорошо подумал. Глупо все получилось. Необдуманно…
Филипп понял, что дальше служить так нельзя. И, подумав так, убежденно сказал;
– Пора быть как все.
– Правильно, Бакланов. Вот и жмите таким курсом. – В глазах Воронина изучающий прищур. Как бы прикидывает, взвешивает, что стоят, что весят слова сидящего перед ним солдата. Верить ли?
На душе у Филиппа тревожно: «Хватит! Чем я хуже других? Попробую как все…»
Он видит, как Воронин искоса смотрит на часы. Так, чтобы Бакланов не понял, что ротного ждут другие дела. А Бакланов понял. Он встает, надевает панаму. Встает и Воронин. Разговор окончен.
* * *
Идя с КП, Бакланов обогнул совхоз десятой дорогой. «С такой небритой мордой да в грязном обмундировании только сусликов пугать».
А сказать честно, очень хотелось зайти к Юле. Очень хотелось ее увидеть. Хотя бы издалека. «Ну да ничего, увижу еще».
Первым, кого на точке встретил Филипп, был Кириленко. Солдат шел в одних трусах, нес полные ведра воды.
– Здорово, Иван! – Филипп приподнял над головой панаму.
Кириленко точно споткнулся, поставил ведра и, подойдя к Филиппу, радостно протянул руку:
– Здоров був, Филипп! А мы уж думали, ты нас забув зовсим.
– А куда от вас, дьяволов, денешься? – засмеялся Филипп.
В дверях домика Бакланов столкнулся с сержантом Русовым. Нахмурился, но больше для порядка, злости почему-то не было. Доложил:
– Товарищ сержант, рядовой Бакланов с гауптвахты…
В серых внимательных глазах Русова спокойствие и досада… Бросает сдержанно:
– Здравствуйте, Бакланов! – И уходит по своим делам.
Бакланов жмет руку Славикову. Какой Ника все же длинный парень!
– А Резо тебя ждет, как бога, – сообщает Николай. – Что-то второй движок ерундит. Я и то ходил, да что я в вашей технике понимаю? Дал несколько арапистых советов по части нахождения искры…
И ни слова о гауптвахте, ни слова о том, что было. Вот такой он, Славиков. Филипп спешит в дизельную к Резо.
Резо сидит на корточках перед разостланной на траве схемой, а возле схемы – гимнастерка с сержантскими погонами. «И здесь сержант успел», – отмечает Бакланов. Резо оборачивается, всплескивает руками:
– Вай, Филипп! Здравствуй, дорогой!
– Здорово, Резо, здорово! – Филипп радостно трясет руку Далакишвили.
Черные глаза Резо светятся радостью. Он приветливо улыбается в маленькие усики и не выпускает руки товарища.
– Вай, хорошо, что ты пришел! Второй движок, понимаешь, опять стучит. Я сейчас заведу, а ты послушай, да? Я вчера завел его, понимаешь…
– Понимаю, все понимаю. Сейчас мы его запустим и послушаем. Сейчас мы его…
А Резо шел за Филиппом и, обрадованный, продолжал тараторить:
– Слушай, ара, без тебя такое было, у! Пограничники шпиона ловили. Стреляли. Нам звонили, и ребята с оружием часа три лежали. Никто не напал. Очень жаль… Мы бы дали им… – Резо изобразил прижатый к бедру автомат и даже звуки выстрелов воспроизвел.
– Ну и как, поймали шпиона пограничники?
– Не знаю. Убили одного, знаю.
– Пограничника?
– Зачем пограничника? Шпиона убили!
– Так и говори, по-русски, а то убили, убили… Ничего, это мы скоро узнаем из первых уст. Придет Карабузов с нарядом – все знать будем. Вот так, кацо Далакишвили!
Филипп весело хлопнул Резо по плечу.
– Да, между прочим, один интимный вопросик к тебе. Кто-нибудь из наших в библиотеку книжки менять ходил?
– Послушай, какие книжки! Тревога была, работа была. Какие книжки, дорогой! А! Знаю! Юля, да?
– Точно. Давно не видел. Как она там поживает?
– Вай, недогадливый человек! Дорога мимо, а. он не зашел. Пять минут всего, и сам бы все знал.
– Нельзя, брат. Видок-то у меня… Одежда, хэбэ – второй срок. – И Филипп кончиками пальцев оттянул в сторону, точно танцовщица юбку, замасленные, выгоревшие от солнца и стирок, старые шаровары. Резо ничего не сказал, потому что был согласен – вид не для визита к любимой девушке.
19
Несколько дней находился старший лейтенант Маслов на окружных сборах политработников и, как обычно, оторвавшись от привычного дела, от привычной круговерти, успел соскучиться по своей роте, по людям.
В коридоре штаба прохладно. Остро пахнут бензином ослепительно натертые дощатые полы. Мастика готовится по «секретному» рецепту, и, как ни пытались другие старшины рот выведать тайну, Опашко был себе на уме: «секрет фирмы» не выдавал.
В смолянисто-желтых полах отражались, точно в воде, строгие зеленые стены, плафоны на потолке и дневальный в ярко начищенных ботинках. Солдат приветливо улыбнулся, взял под козырек.
– Здравствуйте, товарищ Зинько! Командир на месте?
– Так точно, товарищ старший лейтенант! – бодро отчеканил Зинько.
«Меняются люди… Когда-то был такой мешковатый… Дольше всех не мог научиться приветствие отдавать. Рука крючком… А сейчас вон как браво…» – радостно отметил Маслов.
– Как связь поживает, товарищ Зинько?
– Отлично. За учения благодарность получили.
– Молодцы, – улыбается на ходу Маслов. Ему вспомнилась шутка о связистах. Всем после учений – благодарности и награды, в адрес же связистов начальник сказал: «Связистов не наказывать!»
«А что сейчас делает Воронин? – подумал старший лейтенант. – Небось мемуары читает. „Самоуглубление“ – так он это называет. А у меня для него сюрприз – новая книга о Севастополе». Маслов вошел в канцелярию. Точно, Воронин здесь. Быстро поднял от стола голову, щека розовая. Книга открытая и страничка помятая…
– А, пропащая душа! Здравствуй, здравствуй! – Воронин приподнимается, протягивает руку.
Привычно садятся друг против друга, капитан вытирает щеку: «После обеда сморило малость…»
– Как сборы? Подзарядили вас там?
– Подзарядили, Иван Ильич… Но теория без практики, сам знаешь. Слышал, на ученьях отработали вроде неплохо?
– Нормально.
– Какие новости? Как народ?
– Народ ничего. Трудится народ. Да, этого с тридцать третьего… Бакланова на трое суток арестовал. В совхоз к даме сердца утек. Артист!
– Бакланов? А Русов куда смотрел?
– Во-во, и ты туда же. Русов, голубь ты мой, не сторож. Русов здесь был, мы партийное собрание перед учением проводили. Почему другие прохлопали, почему ушел он с точки? Есть тебе, Игорь Сергеевич, в чем разобраться. Поработай.
– Поработаю. Тягач у нас на ходу?
– Пока нет.
– Завтра я у них буду.
– Собрание они комсомольское сами провели, пропесочили его. Проинформировали о ЧП вовремя. Ты вглубь, Игорь Сергеевич, покопай. Вглубь. Людей мы недостаточно знаем. На том и даем промашку.
Маслов промолчал. Именно так. Недостаточно знаем людей…
Значит, завтра без транспорта, пешочком по всем постам или на местном автобусе до тридцать третьего.
20
Маслов уже решил, что на территории поста никого нет, когда из-за домика вышел Кириленко. Вытирая о шаровары руки, поспешил с рапортом навстречу замполиту, но замялся, не зная, как сказать, где же все-таки находится расчет. А солдаты находились на «Золотом пляже». Двадцать шагов в длину и пять в ширину – вот и весь пляж. Если на море волнение, пляжа, как такового, нет. Если голубое солнечное утро, значит…
– Все находятся на пляже. Трошки купаются.
Кириленко стоит, большой, нескладный, держа по швам сильные жилистые руки. Лицо точно подсвечено изнутри добротой, и спокойствием. Маслов протянул руку, улыбнулся:
– Ну, здравствуйте, секретарь! Что-то поздненько купаются, а?
– Полеты потому что до двух ночи…
– Понятно. Пойдемте-ка посмотрим, как они там плавают.
Замполит и Кириленко идут к обрыву. Спускаются по крутым каменистым ступеням. Впереди Маслов, фуражка на затылке, шаг легкий, пружинистый. За ним Кириленко, неторопливый, сосредоточенный, на глаза надвинута панама. Лестница пробита среди скал. Это сделала сама природа, а людям осталось только нарезать ступеньки. За последним поворотом, где вот-вот должен открыться пляж. Старший лейтенант оглянулся и предостерегающе поднял руку:
– Тихо! Давайте-ка послушаем.
В черных узких глазах замполита хитрые блестки – точно битые зеркальца пересыпаются. Стоят замполит и Кириленко на лестнице. Стоят и слушают, о чем говорят солдаты на «Золотом пляже». А еще слушают веселую музыку, она тоже доносится с пляжа.
– Транзистор кто-то купил? – спрашивает Маслов.
– Ни. Це Славиков магнитофон сделал.
– Магнитофон? Путаете вы что-то…
– Ни, товарищ старший лейтенант. Хиба ж я магнитофон от приемника не отличу? Це такая штуковина, що ваш голос записать можно. Вот побачите.
– Добре. Верю, верю, – сдается Маслов.
А на «Золотом пляже» спор. Маслов каждого узнает по голосу. Это, конечно, Рогачев:
– …недавно читал в «Науке и технике». У американцев такие системы применяются. Ну, а раз у них есть, у нас тем более. Так на кой черт изобретать изобретенное, тем более здесь, на этой точке? Надо было бы – давно бы поставили…
– Ишь ты какой богатый! – возразил Славиков. – Разве так просто вести рационализаторские работы по всем отраслям знаний? Страна не только на армию деньги расходует! А народное хозяйство? А космос? Понятно, что наша станция – техника хотя и хорошая, но, безусловно, уходящая. Есть новые, куда более новые станции. Даже в нашей части. Это понятно. Принципиально новая техника. На все, так сказать, сто процентов. А бывает ведь и так, что обновляется техника не за счет всей конструкции, а, скажем, за счет одного «рацо». Вот электровоз…
– Что электровоз? – не понял Рогачев.
– А вот что… Электровоз – не новая машина, – пояснил Славиков. – Уже не год и не два, как трудится…
– А что ему не трудиться? «Ой, машина ты жалез-на…» – вставляет Бакланов.
– «Жалезна». А вот поставили на твою железную машину блок-автомашинист – и, пожалуйста, вам, товарищи железнодорожники, поплевывайте себе в окошечко, дышите свежим воздухом, а тепловоз сам – «ту-ту». Вот так, мой друг.
И опять Рогачев:
– Так конкретно, чего же ты хочешь?
– Чего хочу? А совсем немного. Добавить к нашему локатору один-два новых блока, сделать кое-какие доработки к антенно-приводным устройствам, и наша задача сведется к минимуму – поймать один раз цель. А дальше станция сама будет вести, а ты сиди и поглядывай.
– А если и вторая цель в зону сближения войдет, позволит ли разрешающая способность локатора «чувствовать» первую цель? Не собьется ли следящая система?
– Вопрос принципиальный. Как раз над этим ломаю голову.
– У коня голова длинная, и то он ее не ломает! – вставил кто-то.
На пляже засмеялись. Потом спросили о чем-то Бакланова, но о чем, Маслов и Кириленко не слышали. Только ответ Бакланова:
– Вот дает! А я откуда знаю? Если нас заменят блоки-автоматы, то зачем тогда держать людей на точках? Айда, братцы, в народное хозяйство! Пусть роботы обслуживают ПВО и ВВС. Нет, серьезно. Повезет же ребятам!
– Утопия это, Филипп. Техника никогда не заменит человека, – возражает Русов. – Поможет, но не заменит. Конечно, людей в ротах станет меньше, но зато какие это должны быть люди! Сколько они должны знать, чтобы управлять этой техникой! А я согласен со Славиковым и обеими руками за автоматизацию. Пусть то, что делает он, над чем он ломает голову… пусть сейчас не удастся, не найдет себе дороги, но все это не зря, я уверен. Потом пригодится. И мне кажется, ребята, было бы неплохо, если бы Николай как-нибудь, вот так на досуге, рассказал нам о самоследящих системах. Это же наш хлеб.
– Как для кого. Я предпочитаю настоящий, – говорит Бакланов.
Замполит делает знак Кириленко, и они выходят из-за поворота лестницы. Их сразу же замечают, поднимаются.
– Здравствуйте, товарищи!
Маслов опускается на песок:
– Садитесь, садитесь. Вот мы с Кириленко немножко подслушали ваш разговор. Самую малость. В общем, в курсе дела. Так, значит, Славиков утверждает, что станции будут следить за самолетами сами?
– Так точно, имею нахальство утверждать! – сдержанно улыбается Славиков.
Все смеются. Славикову кажется, что замполит станет возражать, а это очень даже интересно. Но старший лейтенант не возражает. Достает папиросы, спрашивает, кто желает закурить. Желающие, конечно, есть. Затягиваясь дымком, говорит:
– Согласен с Русовым: какими бы разумными ни были машины, но что они без человека? Случись что-нибудь, не всякая гениальная машина в самой себе разберется. А человек разберется. А потом, чего не хватает машине? Чего, Бакланов?
– Ясно чего, – отвечает Бакланов. – Морального Духа!
Солдаты смеются. Маслов снимает фуражку, стягивает гимнастерку:
– Почти правильно. В машине нет души, нет того человеческого беспокойства, благодаря которому мы всегда повернуты лицом к трудному, к благородному. Машина не сделает ничего сверх своих тактико-технических данных, ей, к сожалению, не дано право на подвиг, как нам, людям.
– Товарищ старший лейтенант! – подсаживается ближе к Маслову Рогачев, – Вот вы говорите о подвиге…
Рогачев говорил, что ни о каком подвиге сейчас, в мирное время, не может быть и речи. Во всяком случае, он в этом уверен. Вот взять пост 33. Нельзя же назвать солдатскую жизнь на посту, солдатские будни – подвигом.
– Если бы так, все бы давно с орденами ходили! – весело подключился к разговору Бакланов.
– Так уж и все? – поддел Маслов, но Филипп и тут нашелся:
– Ну мне-то, понятно, не дали бы… А вот Ивану – наверняка. И Русову – за доблестное руководство нашим расчетом. И Резо за…
Резо взорвался и перебил Бакланова:
– Думаешь, самый умный, да? Глупость говоришь! Совсем глупость, понимаешь?
– Тише, тише, – успокоил Маслов. – Можно и в споре сохранять спокойствие. Это большое искусство – уметь в споре правильно и вовремя ответить.
– А я не хочу с ним спорить! Пристал, понимаете! – не унимался Резо.
Русов, собиравшийся было сказать Бакланову: «Благодарим за весьма лестную оценку нашего скромного труда», после слов замполита решил промолчать. Кириленко укоризненно заметил:
– Пустобрех ты, Филипп…
– Если говорить без горячки, то, – пожалуй, товарищи ваши правы, что обиделись. Ордена – не повод для острот…
Маслов смотрел на сидящего поодаль Филиппа, но слова его относились не только к Бакланову?
– Юрий Алексеевич Гагарин, говоря о профессии космонавта, привел как-то слова Главного конструктора… Смысл тех слов примерно таков: если, садясь в кресло испытателя, человек подумает, что он идет на подвиг, значит, он не готов к полету в космос. Значит, он не готов к подвигу. Человек, уходя в ответственный полет, идет работать! Для прогресса, для человечества. Работать! Вот что главное. Мастерски выполнять доверенную работу, а слава тебя найдет. Так, кажется, в комсомольской песне поется? А, Кириленко?
– Так…
– А Рогачев согласен?
– Сдаюсь, – засмеялся Рогачев, – Действительно, когда человек совершает подвиг, он не думает об этом… Думает, как бы успеть, как бы лучше…
– Все точно! – соглашается Славиков.
– Ты что там все щелкаешь? – обращается к нему Рогачев. – «Точно», «точно», а сам записывает на маг.
– Скажешь тоже, мой друг! Барахлит он. Перемотка влево не работает.
Славиков стоит на коленях перед магнитофоном, щелкает клавишами – кассеты крутятся.
– Иное дело – всякий ли человек может совершить подвиг? – .Маслов хитровато прищуривается, затягивается папиросным дымом. – Два человека. Одинаковая обстановка. А в итоге: один – герой, второй – в тени, в холодке… Почему так бывает, а? Может, есть они в жизни, такие слагаемые, без которых человек не может быть готов к подвигу? Есть. А вот какие, как считаете?
– Любовь к Родине! – спешит Бакланов, наверняка зная, что «попадает в десятку».
– Верно, любовь к Родине. Высокое сознание долга. Сознание того, что нам, солдатам, доверена защита страны, народа. Так? Так. – Маслов загнул на руке палец. – Что еще?
– Сознательная воинская дисциплина.
– Правильно, сержант Русов!.. – Замполит удовлетворенно загибает сразу два пальца.
Бакланов и тут замечает, глядя на руку Маслова:
– Как в КВН… Баллы за правильный ответ. Мне – один. Русову – два…
– Мастерство еще нужно! – убежденно говорит Рогачев. – Слабаку трудное дело не доверят, а если сам возьмется – силенок не хватит.
Все смотрят на руку замполита, а он не спеша, торжественно загибает оставшиеся два пальца. Все. Пальцы сжаты в кулак. Вот они, все слагаемые.
Вдруг Ваня Кириленко:
– Людей надо дуже уважать и любить. Бильше, чем сэбэ!..
– Верно, Кириленко! Для того мы и живем на земле, для того и служим! – Маслов поднимает сжатую в кулак руку.
Вот он, салют! Знак всечеловеческой солидарности. Любить людей! Любить больше самого себя!
* * *
Над морем клубились белые дымы кучевых облаков – признак хорошей, устойчивой погоды. По всему берегу, вдоль его кромки, дышали ленивые языки прибоя. Внизу, под обрывом, о чем-то по-прежнему толковали солдаты, а Андрей с замполитом стояли возле самой кручи.
– Можете сегодня готовить документы. Не мешкайте. Видите, ничего не разрешимого нет. Откуда товарищам из высокого штаба было знать, что из отдельной РЛС кто-то пожелает идти в летное? Практика показывает, что идут в радиотехнические… Профессия-то, специальность у нас какая, а, Русов?
– Профессия-то и там такая же – военная! А специальность – да, специальность наша тоже замечательная… Работал бы и я по ней, но вы знаете, почему я иду в летное…
Еще бы Маслову не знать! Тогда, в Морском, после партийного собрания был у них с Руеовым откровенный разговор. Узнал Маслов о мечте Андрея – стать в строй вместо погибшего отца. Тогда, слушая сбивчивую, убежденную речь сержанта, Маслов ни секунды не сомневался в истинности его убеждений и слов.
Служи Русов в этой роте, Маслов наверняка знал бы обо всем и еще раньше помог бы Андрею… Как помог теперь. Непросто убедить работников штаба, пришлось идти к самому начальнику политотдела.
