Текст книги "Тревожный берег"
Автор книги: Владислав Шурыгин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 3 (всего у книги 13 страниц)
5
Одно из окон завешено неплотно, и лучи солнца, прорвавшись в большую щель, постепенно добрались до лица спящего сержанта. Русов открыл глаза… Первое мгновенно не понимал, где он и что с ним. Но вспомнилась прошедшая ночь, боевая работа – лунный свет экранов в кабине управления, голубые, строгие лица операторов, его новых товарищей, его подчиненных. Они еще спят. Время около одиннадцати…
Андрей вышел из домика. Лучи солнца ударили в глаза. Андрей прикрыл их руками. Привычное, знакомое ощущение оператора, вышедшего из темной кабины. На яркий свет смотреть сразу нельзя, но это ничего, не страшно. Нужно только сосчитать до тридцати, а затем, убирая руки, открывать глаза.
Вот и все. Только на море глядеть невозможно, оно играет серебристыми блестками. Оно голубое, совсем голубое и поэтому почти сливается с небом у горизонта. Ветерок освежает голову и плечи. Скинув майку, Андрей делает несколько резких размашистых движений физзарядки, мелким пружинистым шагом бежит вокруг холма. Потом берет ведро и набирает воду из большого врытого в землю бака. От солнца бак защищен ветхим деревянным навесом. Умывается под ржавым умывальником.
Андрей трогает пальцами внутреннюю стенку умывальника – вверху сухую, известково-шершавую. Отщипывает кусочек… «Чудак… Известь как известь. И не соленая. Конечно же здесь умываются пресной водой, хотя она и привозная. А солнце печет – искупаться бы…»
Русов с завистью смотрит на море, на крутую, утоптанную тропинку, уходящую к самому обрыву, к одной из расщелин. Интересно, какой здесь спуск к морю – козьи тропы или ступени? В роте у Шахиняна еще с коих времен были вырублены в туфе ступени и к каждой пригнана дощечка…
Казалось бы, что стоит пойти да посмотреть, но сделай он так, трудно будет осилить искушение спуститься к самой воде, а затем… К тому же вот-вот должны проснуться ребята. Они тоже наверняка не будут наблюдать за его купанием со стороны. Вроде бы подходящий повод найти общий язык, но… Подсознательное «но» сдерживало Андрея. Год сержантства давал о себе знать – командир, пока он не утвердился, должен опасаться раствориться среди подчиненных… Неписаная заповедь.
Там, в прежнем расчете, Андрей больше года был рядовым оператором, а когда в запас уволился сержант, стал командиром отделения. Ушло добрых полгода на установление контакта с ребятами (они же знали его рядовым!). Там было тяжелее. Но и здесь на легкое признание сержантской власти, рассчитывать не стоит. Конечно, попытаются «обкатать». Тем более что офицера пока нет, поддержать некому. Значит, надо все самому, и не откладывая, без раскачки. Найти контакт. Без солдафонства, по уставу. «Уже завтра утром надо купание узаконить как-то и ограничить временем в распорядке дня». Подумал и рассмеялся над собой. Давно ли удивлялся, откуда начальник строевой части брал такие слова, почему нельзя самый простой приказ написать без них? И вот, пожалуйста: «распорядок дня, узаконить…» Чудно как-то. В конце концом дело не в этом. Просто дисциплина расшатывается с мелочей, с самого малого «стирания граней»…
Простая вещь – солдатская баня! Ведь там по природе самой все голые и одинаковые – поди разбери, кто рядовой, а кто сержант. Однако авторитетный сержант и в парилки – «товарищ сержант». Ему первая шайка воды, ему хлесткие потяги дубового веника. Коль уважаем – изволь постараться, а чем-то не угодил, где как не в бане «поусердствовать» веником по широкой спине. А он же еще и спасибо скажет, настоящий сержант!
Вскоре проснулись и вышли к обрыву четверо. Кого-то не хватало. Ребята, босиком, в одних трусах, спешили и морю. Звали и Русова. По-свойски, без чинов и рангов:
– Пойдем булькнемся!
Андреи отказался – спасибо, мол, в следующий раз.
Они скрылись и расщелине, а вскоре на голубой воде, среди пологих ноли, точно поплавки, вынырнули мокрые головы; вздымая фонтаны брызг, замелькали, вонзаясь в воду, руки, а преломленные глубиной смуглые тела ребят стали неестественно короткими и смешными. Так они бурно плескались и дурачились, что Андрей но удержался, захотел подойти к ним поближе и, как бы оправдывая свое желание, подумал, что не лишним будет взглянуть на место купания – не опасно ли оно?
Навстречу ему, по ступенькам, вырубленным в камне, шел запыхавшийся парень, тот самый, что служит в армии после окончания института. С его прилизанных светлых волос стекала вода, и он, фырча и оттопыривая нижнюю губу, сдувал ее. Отстраняясь, пропуская Русова, сказал:
– Советую окунуться. Водичка – люкс! А я на вышку…
Он неопределенно махнул рукой и по-обезьяньи, на четвереньках, полез по камням и уступам. У Андрея перехватило дыхание. Он сразу заметил там, на краю скалы, уступ. «Неужели? Метра четыре с половиной высота… А глубина? Уверенно лезет, – значит, можно прыгать». Светловолосый парень долез до уступа, встал на него, распрямился и, щурясь от солнца, что-то крикнул… Стремительной дугой скользнуло вниз его натренированное тело. Каскад брызг, круги и серебряные пузыри… Парень вынырнул метрах в десяти в стороне, мотнул головой, точно сбрасывая с себя путы недавней глубины.
– Ну как, сержант?
– Нормально! – весело крикнул Русов, забыв обо всем на свете, и стал стягивать гимнастерку.
Впервые карабкаясь по теплым ноздреватым, как пемза, камням, он вышел точно к уступу на обрыве. Распрямился, почувствовал пьянящую радость высоты, услышал резкие крики проносившихся над головой чаек, увидел машущих руками ребят. «Не дрейфь, сержант!» Он и не дрейфил. «А что, если сразу крутануть одно сальто? Нет, лучше в другой раз». Благоразумие взяло верх. Он сгруппировался и, резко оттолкнувшись, привычно бросил свое тело вниз…
Вынырнул под восторженные крики. Светловолосый парень – Русов вспомнил его фамилию – Славиков – подплыл, первым пожал руку: «Классно прыгаешь… как в кино!» Поздравляли все. А он, довольный, в каком-то веселом полусне, снова и снова взбирался на скалу, один и вместе со Славиковым, прыгал и прыгал… Он показал все, что умел, но апогеем был прыжок с семиметрового обрыва… Наскоро вымерил дно, на глаз прикинул разбег… А что, если как тогда?.. Но все получилось отлично. Ребята были удивлены. Такого они не ожидали… Сам же Андрей, поднимаясь с ними по ступенькам, еще не осознавал, к добру ли, к худу ли то, что сейчас произошло. Ребята почтительно спешили ответить на каждый его вопрос, ловили каждое его слово.
Что это было? Победа? Поражение? Утвердился ли он как командир в их сознании? Вгорячах могло показаться, что четверых солдат покорил и завоевал он сразу. Но даже и в этом случае был еще и пятый. Солдат третьего года службы, «старик», как он себя величал, Филипп Бакланов. Он спал в домике. Он не любил рано вставать.
* * *
Каменистый грунт успел прогреться, вобрать в себя солнечное тепло, и от рыжей, давно пожухлой травы, от итого жалкого земляного ковра, с трудом прикрывавшего утес, на котором стоял локатор, пышело жаром.
Андрей нагнулся, попробовал ногтем бумагу, которой был плотно обкручен жгут станционных кабелей. Бумага хрустнула, прорвалась, обнажив черное, сытое тело резинового кабеля.
– Бумага есть? – спросил Русов у стоящего рядом в вольной позе Рогачева.
– А шут ее знает. Кажется, есть. До осени эта выдержит, а под дожди сменим.
– Нет, надо сменить, – не согласился Русов, – хрупкая, сухая стала. Достаточно искры… И траву бы вокруг объектов не мешало бы, а?
Рогачев натянуто улыбнулся, досадливо поскреб затылок. «Работая» под простака, согласился:
– Оно, конечно, не помешает, ежели как начальство прикажет…
Андрей строго взглянул на него из-под панамы: «Кончай, брат, шутить!» Рогачев – малый не глупый, понял по взгляду. Пояснил уже серьезно:
– У Кириленко надо спросить. Оя у нас специалист по травам. Можно ли такую «проволоку» косить…
Рогачев сорвал прямую, жесткую травинку, пропел ею по бумажной обертке кабелей:
– Что еще будем смотреть?
– Да все, пожалуй. Завтрак когда?
– А сейчас спросим. – Рогачев сложил ладони рупором – Ваня! Вань!
Из-за сарайчика, там, где струился синий дым летней почки, показался раздетый до пояса Кириленко.
– Завтрак скоро? – прокричал Рогачев, и в ответ тотчас прозвучало:
– Треба трошки подождать!
– Говорит, надо немного подождал… – «перевел» Рогачев и пояснил, что Кириленко всех украинской речи обучил – хочешь не хочешь, а понимать научишься.
Ветер тонко пел в параболических ситах антенн, воздух дрожал и густо струился.
– Привет начальству! – прозвучало за спиной.
Собственной персоной явился Бакланов. Протягивая руку и здороваясь с Русовым, пошутил:
– Первый сдал – второй принял? – И, не дожидаясь отпета, с интересом вгляделся в Русова: – Слушай, что я сейчас слышал?! А может, ты Тарзана играл в одноименной картине? И не признаешься? Будь другом, в обед покажи еще разок. Неужели аж с того прыгнул, а, Володька? – Бакланов указал на мысок внизу, на тот самый, с которого час назад прыгал Русов. Рогачев подтвердил. Все так. Именно с него.
Русов с интересом наблюдал за Баклановым – давненько не стриженным, загорелым и крепко сбитым парнягой, во всем облике которого не было и намека на то, что он военнослужащий. В трусах и панаме, сдвинутой на затылок, он мог бы с успехом сойти за рабочего-геодезиста, за туриста-дикаря. Удивительно, как могут перевоплощаться люди! Когда приезжал командир роты, перед ним стояло воинство, солдаты по форме, при ремнях, застегнутые на все форменные пуговицы, а Воронину что-то не нравилось, чем-то он был недоволен. А сейчас? Ефрейтор Рогачев отличается от рядового Бакланова разве что тем, что он еще в выцветшей майке и в брюках.
Я, сержант Русов, одет как положено, в ботинках и панаме. Частности? Случайность? Вряд ли – внутреннее содержание. Сержант смотрел на этих двоих беседующих с ним солдат и думал: «Ребята, кажется, неплохие. Общительные, веселые. Как повернуть их лицом к делу, к службе?.. Разве дело в том, чтобы заставить их в сорокаградусную жару ходить по всей форме?.. Дело не хитрое… Можно приказать и шинели надеть. Выполнят. Может, побунтует кое-кто, побурчит, а прикажу – наденут, никуда не денутся… Так в чем же дело, над чем ты, брат, голову ломаешь? Нужен воинский порядок? Нужен. С чего начать? А вот с нее, с формы одежды…
Брать круто сразу или, может, как-то разъяснить, напомнить? Где же золотая середина?»
– О чем думаешь, Андрей? О чем закручинился?
– Девчонку небось в Морском оставил?
– Да так… Нет у меня в Морском девчонки.
– Ничего, Андрюха, служить-то всего несколько месяцев осталось. Дембель не за горами.
«Как он запросто перешел на „ты“, Андрюхой стал звать… Рогачев для него просто „Володька“. Да, Бакланов здесь по-прежнему всем правит и крутит. Значит, начинать надо с него. С него, а глядя на то, как я осажу их „вожака“, приутихнут, сделают выводы и остальные. Была бы веская причина… Глупо, пожалуй, я сегодня вел себя, точно мальчишка, выступал перед ними. Вот, мол, как я умою прыгать и нырять, вот какой я ловкий… Удивил их? Конечно удивил. А Бакланов просит потешить его перед обедом, показать еще раз. Ну уж дудки! Надо себя брать и руки. Прежде всего себя».
– Ты что, всегда такой серьезный или напускаешь на себя?
– Я, что ли?
– Ну да, ты.
– Напускаю, конечно, но в общем – серьезный.
Все засмеялись. Приятно, когда сержант умеет шутить.
– Ничего, служба у нас тихая, воздух отличный. Помотаешь, Андрюха, отойдешь душою, – успокоил Бакланов.
6
Случай поставить Бакланова на место вскоре представился.
Ночью, как и до этого, была работа, но станцию выключили сравнительно рано, что-то около часу ночи.
Утром Андрей включил транзисторный приемник, который по тем временам был большой роскошью. На малой громкости послушал последние известия.
Из-под простыни вынырнул Славиков.
– Я прослушал: Гагарина еще одной Золотой Звездой наградили? Болгары? Здорово! Так и должно быть! Юрий Гагарин – герой не только нашей страны, герой всей планеты, цивилизации всей… Одно слово – первый! Резо! Ты полетел бы в космос?
И оказалось, что и Далакишвили уже не спит. Конечно же, Резо полетел бы в космос. Он даже согласен полететь и не возвратиться живым, лишь бы вся страна, весь мир говорили: «Далакишвили! Далакишвили!»
– Авантюрист! – буркнул Рогачев.
– Кто авантюрист? Я, да? – засмеялся Далакишвили. – Патриот, кацо! Патриот! Вся Грузия гордиться будет, понимаешь?
Русов поймал веселую музыку, и под нее вот так незаметно, за разговорами и шутками поднялись все, кроме русовского соседа по койке.
Бегали к морю, купались, делали зарядку. Русов возвратился в домик несколько раньше других. Бакланов все еще спал.
Судя по глубине дыхания, можно было с уверенностью сказать – смотрел он не последний сон. «Этак можно часов до трех-четырех проспать. А как же боевая учеба, политзанятия, книги, спортивная и комсомольская жизнь? Может быть, не будить, пусть спит, пока не выспится? Но ведь всем остальным хватило восьми часов сна. Может быть, именно поэтому Бакланов и считает, что дни не имеют значения. „Солдат спит – служба идет!“ Нет, это неправда! Бакланов, как черепаха панцирей, прикрывается этой поговоркой. Когда солдат вот так спит, служба страдает. Нет, Бакланов, хватит спать, хватит храпеть!»
Русов дернул занавес. Темная, плотная материя, которой в комнате завешивали окно, затрещала, нехотя сползла с гвоздя. Солнце залило комнату. Бакланов заворчал, натянул одеяло на голову. Русов откинул одеяло.
– Бакланов! Подъем!
Если бы в эту минуту упало солнце или произошло землетрясение, Бакланов удивился бы, наверное, меньше, чем услышав команду «Подъем!» и увидав стоящего рядом сержанта.
Он до конца еще не понял происходящего, деревянно улыбнулся:
– Шутник… Дай-ка одеяло! – Закрыл глаза, вяло пошевелил рукой.
«Ну уж дудки! – решил Русов. – Больше не поспишь!»
– Рядовой Бакланов! Подъем! – В голосе Андрея – твердые, категорические нотки.
Команда прозвучала, пожалуй, даже несколько громко для помещения, но уж так вышло…
Открыв глаза, Бакланов молча смотрел на сержанта. Затем приподнялся, заспанный, взлохмаченный.
– Дай сюда одеяло! Тебе говорят?
– Нет, не мне. Это вы, когда демобилизуетесь, можете своих друзей на «ты» величать, а я вам не «ты», а «товарищ сержант». Вставайте, Бакланов. Вы спали почти восемь часов.
– Постой, по…стой, ты что? Серьезно или… – растерянно, с трудом подбирая слова, произнес Бакланов, видя, как сержант спокойно кладет одеяло на стул. Сон как рукой сняло. «Ах, так?! Значит, решил меня на третьем году к порядку приучать? А я… я плевал на таких учителей!»
Филипп стал босой ногой на пол и, мрачно сопя, потянул одеяло к себе.
– Отдай, слышишь! Я по-хорошему прошу. Отдай!
Казалось, одеяло было уже у него в руках. Но в то же мгновение оно отлетело на кровать Славикова.
– Рядовой Бакланов! Встать!
Бакланов вскочил. Злость распирала душу солдата. «Такой же человек, как я… служит тоже срочную службу. Подумаешь, три нашивки на погоне, и уже кричит. Нужно ому что-то ответить, иначе привяжется и будет вот так каждый день. А что в нем особенного? Деревня-матушка. Чубчик куцый, ежиком, приплюснутый утиный нос, ему бы сено косить или коров пасти, а тоже мне, корчит из себя. Вон даже лычки новые пришил, чтобы виднее, что он… Смотри-ка, ждет, когда я ему „есть“ скажу. По дождешься, не на зеленого нарвался», – зло подумал он.
– Рядовой Бакланов! Я к вам обращаюсь.
Бакланов с силой вдохнул воздух, сказал что-то вроде «эх!» и еще раз с головы до ног смерил сержанта злым взглядом. Круто повернулся, вышел на улицу. Дверь жалобно заскрипела, осталась открытой.
Пошел Кириленко.
– Шо це таке с Баклашой? Як пэс с цепи, лается матюком.
Входили остальные. Рогачев тоже спросил, что случились, почему Бакланов такой злой выскочил.
– Встал по команде «Подъем», – ответил Русов.
– По команде?.. – переспросил Рогачев. Брови его удивленно изогнулись.
– А очень просто. Как по уставу положено. Дал я команду ему «Подъем». И все тут.
– Так. Понятно…
Рогачев метнул на дверь тревожный взгляд и принялся настилать постель. Застилал не торопясь…
Далакишвили засмеялся:
– Хорошо! Честное слово, хорошо! Бакланова подняли! А я-то думаю, зачем человек нервничает так рано? Тижоло вам будет, товарищ сержант, каждый день поднимать Бакланова. Он любит сладко поспать…
– Ничего, привыкнет… Здесь не детский сад, а боевой расчет! – отрезал Русов. – Почему всем хватило восьми часов сна, а Бакланову мало? Вот почему вы встали, а он спит?
– Я? Все встали… – растерялся Резо. Его постарался «выручить» Рогачев.
– Приемник разбудил, а то бы еще поспали…
– Вот и прекрасно, – метнул в его сторону взгляд Русов. – Значит, будем включать приемник в определенное время.
– По уставу? – насмешливо спросил Рогачев.
– По уставу!
– Да, парни… – протянул Славиков, печально качая головой.
– А, подумаешь! – ни к кому не обращаясь, сказал Далакишвили. – По уставу так по уставу, все равно день за день – служба идет.
«Молодец, сержант! Добре взялся…» – думал Кириленко.
…Андрей перебирал в тумбочке. Она была теперь на двоих… Верхнее отделение – Бакланова, нижнее его. Хозяин верхнего не очень-то был аккуратен. Пачку сигарет, массивный самодельный портсигар, письма пришлось переложить наверх. На обычных солдатских конвертах по диагонали было написано крупными буквами цветным карандашом: «Жду ответа, как соловей лета», «А еще по закону – привет почтальону»… Русов обратил внимание на закорючку внизу – подпись отправителя, Циб… Цибульский? Вспомнилось сказанное еще кем-то в роте Шахиняна, что Цибульский тоскует по своему закадычному дружку, даже вроде бы письма ему пишет, хотя служат друг от друга в полутора часах ходьбы.
Бакланов пришел с моря мокрый, хмурый и подчеркнуто спокойный. Ни на кого не глядя, вытирал голову полотенцем, потом молча застилал постель.
– Всем привести себя в порядок! Почиститься, побриться, ну, в общем, знаете, – сказал Русов, видя, что Славиков натягивает гимнастерку.
Гимнастерка замерла над головой солдата, затем медленно сползла на колени. Славиков стал сосредоточенно разглядывать тусклую медную пуговицу. Кириленко молча копался в тумбочке. Рогачев искоса взглянул на свою гимнастерку, лежащую на табуретке. «Хорошо, что воротничок свежий, а то заставил бы подшивать. Пришлось бы выполнять его команду. А почему я сам раньше не мог, как он, заставить всех делать то, что положено по службе, ничему не мог приказать? А ведь у меня были такие права. Были…»
Далакишвили раскладывал на тумбочке принадлежности для чистки пуговиц. Сидя на корточках перед койкой, Бакланов гляделся в маленькое зеркальце, стоящее возле подушки. Поплевывая на ладонь, пытался приосадить крутые волны чуба. И вдруг озорно крикнул Рогачеву:
– Володька! Приказ на зеленые пуговицы перейти был? Где пуговицы? Чего доброго, некоторые начальники медяшку драить заставят!
Славиков улыбался: «Дает Бакланов! „Взвейтесь, соколы, орлами!“» Рогачев даже несколько растерялся, не знал, что и сказать… Русов проглотил пилюлю, подумав о Бакланове: «Нет, этот ничего не простит. Ни одной промашки, ни одного неточного слова. Действительно, по новому приказу пуговицы должны быть зелеными. Нет, с Баклановым мирно и плавно не получится. Или я – или он.
Значит, зеленых пуговиц нет. Рогачев, как только что „указал“ ему Бакланов, не обеспечил… Но и тусклыми быть они тоже не должны!»
– Пуговицы всем почистить! – сказал Русов и стянул через голову гимнастерку.
– О! А я что говорил?! – злорадно и радостно воскликнул Бакланов, однако в голосе его почудилась сержанту скрытая растерянность.
Никто не разделил баклановского негодования. Во всяком случае, вслух.
Готовились долго. Подошел Кириленко, он только что нопрнлся, и щеки его румянились от тройного одеколона.
– Товарищ сержант! Я готовый. Зараз треба сниданок… завтрак организуваты.
Кириленко еще раз оглядел себя, его умные спокойные глаза остановились на сержанте.
«Да ведь он повар», – вспомнил Андрей, и сердце его наполнила теплота к этому солдату. Он первый выполнил приказ и первый обратился к Русову, как к командиру, а иго очень важно.
– Идите, Кириленко, готовьте.
Сержапт улыбнулся. Улыбнулся и Кириленко. В углу вздохнул Бакланов:
– Да-а… дела. Комедия!
«Комедия, говоришь? Погоди, это только начало», – рассердился Русов.
– Строиться возле домика!
Рогачев и Бакланов переглянулись. Славиков мял в руках панаму. Первым вышел Далакишвили. За ним Славиков.
* * *
Пятеро солдат стоят перед сержантом. Русов листает служебную книжку Бакланова. Спрашивает, почему не занесен номер оружия и противогаза. Бакланов пожимает плечами:
– А я знаю? Вот лейтенант Макаров придет из госпиталя, вы у него спросите.
Русов улыбнулся:
– Вот что, товарищи. Вы не хмурьтесь и не обижайтесь на меня. Я не ругаться с вами приехал, а служить и дружить. Так что предлагаю дружить.
– Ну что. ж… Дело хорошее, – произнес Бакланов, но прозвучало это: «Мягко стелешь, сержант…»
– Как говорится, дружба дружбой… Словом, службу требовать буду. Какие есть вопросы? – Русов внимательно посмотрел на ребят.
– У меня вопрос! – поднял руку Далакишвили. – Вы сказали, что мы будем дружить, что вы – командир и будете требовать порядок. Мы в трудном положении… Как называть вас? По имени или по званию?
Андрей улыбнулся:
– Ничего трудного. На службе, во время боевой работы и вот, как сейчас, в строю, называйте по званию. Во всех других случаях – Андреем.
– На «ты» или на «вы»? – чуть склонив голову, вежливо поинтересовался Славиков.
– Вне службы на «ты», – ответил Русов и тут же услышал баклановский комментарий:
– А у нас всю жизнь служба.
– Какие еще есть вопросы? – спросил Русов, чувствуя, что разговора, о каком он думал, не получилось.
Вопросов не было.
«Да, Андрей, дал ты маху… – подумал сержант. – Как-то не так надо было поговорить с ребятами. Попроще, Попроще? Если с таким, как этот Бакланов, попроще, то он и по плечу сразу хлопнет, а потом попробуй…»
Андрей не знал, правильно ли он поступил, но то, что до контакта с подчиненными ему еще далеко, – понимал. «И все равно на первом месте должна быть постоянная, ровная требовательность!» – твердо решил он.
После утреннего осмотра Русов назначил Славикова и Рогачева делать уборку в домике. Рогачев недоволен. Прищуривает глаз, переминается с ноги на ногу, но ничего ко говорит. Вздохнув, отходит. Идет следом за Славиковым. Бакланов не оставляет их без внимания:
– Повкалывайте, мальчики, потрудитесь. Теперь…
– В строю разговаривать не положено. – Русов смотрит на Бакланова, а тот оглядывается, толкает локтем стоящего рядом Далакишвили. Этот толчок, очевидно, означал: «Разве мы двое – строй? Комедия!»
– А мы займемся уборкой территории. Где у нас лопаты и грабли? – обращается сержант к Далакишвили.
– Грабли? А это… такая штука с зубцами? Они там, аа нашей станцией.
Все трое идут к силовой станции. Впереди Русов и Далакишивли. Сзади Бакланов. Руки в карманах шаровар, походка неторопливая, вперевалочку.
«Производительность труда» в начале работы была у него не ахти какая высокая, но затем незаметно для себя втянулся, яростно скреб, прочесывал граблями траву, думая о чем-то своем, лишь ему ведомом.
