Текст книги "В семнадцать мальчишеских лет"

Автор книги: Владислав Гравишкис

Соавторы: Семен Буньков,Николай Верзаков
сообщить о нарушении

Текущая страница: 21 (всего у книги 24 страниц)

Первый бой

Членский красногвардейский билет № 175 выдан Златоустовской организацией РСДРП(б) Ипатову Ивану Ивановичу.

Из анкеты

На станции стоял эшелон с чехами. Что-то случилось, и он задержался. Комендант станции Сергей Синяков ждал его отправления, чтобы идти домой – он устал за бесконечный день. В девять вечера к нему вошли два иностранных офицера.

– Я начальник чешского эшелона, – старший щелкнул каблуками. – Наш эшелон, к сожалению, отправляется только завтра.

– Чем могу быть полезен? – Синяков поднялся.

– Мы пришли предложить услуги своего оркестра.

– Играйте.

– Вы очень любезны, – старший опять щелкнул каблуками.

Они удалились.

Комендант станции был еще молод, любил мыслить возвышенно, и, не будь так сильно занят, писал бы стихи. Он глядел на непривычные для глаза мундиры, вкрапленные в толпу станционных жителей, и думал: «Теплый майский вечер дышит прохладой». Ветра не было, но это не имело значения.

Освободившись только к полуночи, он по пути завернул в клуб. Скамейки там были сдвинуты. «В зале – водоворот танцующих пар», – подумал он.

Оркестранты играли слаженно, и вечер казался веселым. Наблюдая за танцующими, он уловил, или скорее почувствовал, тревогу. «От переутомления», – подумал, но и дома ощущение тревоги не проходило.

Утром вскочил при первом скрипе – в комнату вошла мать и передала записку:

– Сережа, дежурный принес.

«Вот что рассеет туман моих предположений», – подумал и прочел в записке: «Челябинск захвачен белочехами». Отметил: почерк телеграфиста Ившина.

Оделся, плеснул в лицо из ковша, вышел. «Голова его была охвачена желанием узнать подробности», – думал по дороге на станцию.

Возле вагонов увидел вооруженных чехов. У аппарата стоял часовой.

– Почему он здесь? – Сергей спросил старшего телеграфиста.

– Начальник эшелона поставил.

– Пошлите за начальником.

Старший телеграфист подал телеграмму, в ней подтверждалось содержание записки. «На город, утонувший в горах, надвигается черная туча», – подумал и распорядился:

– Товарищ Ившин, узнайте положение на станции Полетаево.

Вошел начальник чешского эшелона.

– Зачем вы поставили часового? – спросил Синяков.

– Для порядка.

– Уберите его.

– Но прежде я должен по прямому проводу связаться через Челябинск с нашим штабом.

– Линия занята срочной работой. А то, что хотели передать, изложите в телеграмме.

– Вы хотите быть моим цензором?

– Как угодно.

Начальник эшелона ушел. Синяков связался с отделением эксплуатации и попросил не пропускать поезда из Челябинска – задерживать их в Миассе. Затем послал дежурного в станционный штаб Красной гвардии.

К восьми утра красногвардейцы обговорили захват чешского эшелона на случай, если белочехи откажутся сдать оружие. В девять часов комиссар тяги Георгий Щипицын под видом маневров вывел эшелон за семафор к выемке, где залег красногвардейский отряд. К эшелону направили парламентеров. Их встретили огнем. Пулеметчик Виктор Гордеев дал ответную очередь. Чехи развернулись в цепь.

Витька Шляхтин бежал из кузницы в прокатку и увидел пацана, кубарем скатившегося с Косотура. Оказавшись в заводе, пацан стал озираться.

– Тебе чего? – Рыжий примеривался, не дать ли пришельцу взбучку.

– Егора Са…Са… – задышливо пытался тот что-то сказать.

– Сажина, что ли?

Пацан кивнул головой и обернулся:

– Там стреляют…

Когда разыскали Сажина, парнишка пришел в себя и рассказал, что за горой идет бой и что белочехи теснят станционный отряд красногвардейцев, и что его, Петьку Зайцева, послал Алексей Карьков, а также, что пулеметчик Гордеев убит, а заменить его некем. У белочехов два пулемета и тьма народу.

Егор Филиппович отпустил мальца и наказал Витьке:

– Беги в оружейку, в машстрой и всем по пути говори: пусть в штаб бегут.

Рыжий круто повернулся и исчез.

Сажин поспешил в паросиловой. Там, в конторке, под часами фирмы Буре сидел старик Михайло Пашков. По этим часам он давал гудок к началу работы и в конце смены, может, лет семьдесят.

– А ну-ка, батя, попикай, – сказал Егор. – Народ поднять надо.

– Ишь ты, попикай – не баловство, матушки вы мои, – Михайло прикинулся глухим.

– Тревогу надо поднять.

– Ась? – старик повернулся ухом, – чегой-то?

– Наши с белыми за горой схватились.

– Ах ты, матушки вы мои, – и повис на рычаге.

В штабе городского отряда Ванюшка протиснулся вперед.

– Куда лезешь?

– Винтовку давай.

– Билет?

– Вот, – и Ванюшка раскрыл билет, где черным по белому было написано, что он, Ипатов Иван Иванович, является членом отряда Красной гвардии. И печать, и подпись – все как надо.

– Получай, следующий!

– Мне давай, – место Ванюшки заступил Витька Шляхтин.

– Билет.

– Дома забыл.

– Отходи, следующий…

Выбегали из штаба, строились. Виталий Ковшов был на коне. Гнедко приплясывал под ним – чуял опытную руку. Видно было, что Ковшов более деревенский житель, чем городской. На Большой Славянской он объехал отряд, поручил вести его Ванагу, а сам ускакал вперед.

Шли смежными улицами к Сатаевке, где Ай под прямым углом поворачивал влево.

Сатаевка – отрог Косотура – гора почти отвесная той стороной, которая обращена к заводу. С вершины ее было страшновато смотреть вниз, где, как в глубоком ущелье, бежала река и к каменистому подножью лепились домики однорядной улицы. Говорят, когда-то с вершины сорвалась лошадь, а к подножию долетел ее скелет.

Чехи закрепились на вершине. Подняться на гору нечего было и думать.

– В обход! – сдерживая Гнедка, скомандовал Ковшов.

Направились под прикрытием домов вдоль улицы.

– Кузницы обходи!

Красногвардейцы взбирались на гору с пологого места, отстреливались, на ходу перезаряжали винтовки. Ванаг вел свою часть отряда огородами, Жуковский – от кузниц, справа.

– Что с тобой, Павлов?

– Отвоевался.

– Беги в больницу.

Ванюшка опередил отряд, засел за каменную плиту и просунул винтовку в расщелину. Витька сидел за каменным выступом – ему так и не дали винтовку.

После одного из выстрелов Ванюшка увидел, как белочех споткнулся и рухнул наземь, а винтовка его отлетела в сторону. Мимо пробежал другой, волоча пулемет, – решил, очевидно, утвердиться на гребне. Витька задышал в самое ухо: дай стрельнуть.

– Погоди, видишь, пулемет разворачивает.

Мушка плясала. Но кто-то выстрелил раньше – пулеметчик откинулся, перевернулся через камень и полетел по крутому склону вниз. Цепляясь за острые ребра скалы, к пулемету пробирался Рыжий. Мелькнула несколько раз рыжая голова, потом Ванюшка потерял его из виду.

Чехи отчаянно отбивались, а наши старались оттеснить их под гору. Витька опять задышал в ухо – принес полный карман патронов, выбрав их из пулеметной ленты. Ванюшка подумал: пусть стрельнет. Но того уже рядом не было.

Красногвардейцам удалось закрепиться наверху, на выгодном месте, оттуда удобнее было наблюдать за противником и вести огонь. Они знали каждый выступ здесь, каждый овражек и пригорок.

Во второй половине дня, продолжая отбиваться, белочехи стали потихоньку сдавать позиции и, наконец, не выдержали, побежали вниз, к речке Каменке, через нее – к железной дороге. Увлеченный общим порывом, Ванюшка кричал «ура!». Кричал и Витька Шляхтин, раздобывший винтовку и чрезвычайно довольный этим.

Враги бежали к Заводской платформе, где спешно, погрузились в вагоны, и паровоз потащил их на запад.

Раненых отправили в больницу. Среди них оказались Иван Тащилин и один из командиров – Ванаг. Вскинулись стволы в алый закат, протрещали выстрелы – последняя почесть убитым. Ковшов сказал речь и поблагодарил бойцов. А еще сказал, что утром рано отряд выступит навстречу чехам, потому что они должны вернуться в город.

К утру разведка донесла, что чехи доехали до Тундуша, оттуда через Уреньгу ушли на Веселовку, а там – путь на Миасс.

Отход

Когда отступали из Златоуста, ему было пятнадцать лет. Уже этим одним он заслуживает о себе память.

Из письма С. Т. Алексеева от 8.04.54.

Город перешел на военное положение. Красногвардейцы дежурили днем и ночью и жили в штабе. Ванюшка оставил завод вместе с отцом. Рядом с ним, на нарах занял место Витька Шляхтин.

Возле пирамиды с винтовками стоял пулемет, отбитый у чехов. В свободное время Ванюшка подолгу простаивал возле него, осматривал. Однажды, когда одна группа ушла на дежурство, а другая легла спать, он разобрал пулемет по частям и так увлекся, что не заметил, когда появился Виталий Ковшов.

– Ты что делаешь, Ипатов?

Ванюшка, застигнутый врасплох, смутился:

– Разобрал, товарищ Ковшов.

– Вижу. Не хочешь ли стать пулеметчиком?

– Еще как! – вырвалось. – Закрою глаза и пулемет вижу.

– Пулеметчики нам нужны. Изучишь, считай, этот твой.

– Спасибо, товарищ Ковшов!

– Тише, пусть поспят, – Виталий сдвинул на затылок форменную фуражку технического училища и присел на корточки. – Изучай, воевать нам много придется.

И погрустнел.

– Что с вами, товарищ Ковшов?

– В Месягутово мятеж.

– Какой? – спросил Ванюшка, хотя можно было не спрашивать.

– Кулацкий. Помнишь, хоронили комиссара почты Аркадия Араловца? Теперь погибли его отец и брат. Дмитрий Маркович отбивался в школе. Патроны кончились, поставил винтовку в угол и вышел. Его растерзали. Викторина живым закопали в землю. Если бы успел отряд Михаила Сыромолотова! Он даже не дошел до Месягутово – уничтожен возле Айлино.

Ванюшка подумал, что неделю назад еще видел Михаила Сыромолотова – балагура и весельчака, и не верилось в его гибель. Мысли Виталия были о другом: в случае еще одного мятежа придется просить поддержки у комиссара Малышева, но его части сильно потрепаны, и едва ли он сможет помочь.

Красные на Златоуст-Челябинском фронте бились отчаянно, но сдержать натиска не могли. Город тревожно затих, прислушиваясь к артиллерийским залпам. Сил осталось мало. Триста красногвардейцев брат Виталия Ковшова Венедикт увел на Дутова, сто пятьдесят ушли в Кинель. В уезде мятежи.

Ванюшка с отцом и Витькой Шляхтиным в отряде Зиновия Аникеева только что вернулись из Кусы, где подавлен был мятеж, и, не заходя домой, – сразу в штаб. Отец упал на нары и тут же уснул. Витька ушел домой попроведать своих, а Ванюшка – в Демидовку дежурить.

Окраиной Демидовка примыкала к сосновому бору. В нем было много ключей – вода выжималась под ногой. В сочной зелени, с золотистым крапом куриной слепоты, паслось стадо коров. Большая часть их лежала и нажевывала жвачку, некоторые потягивались и нехотя щипали траву. Солнце ушло далеко за полдень. Старик пастух, скрючившись, разгребал золу догорающего костра, выкатывал печеные картофелины, подкидывал на ладони, стучал по ним ногтем, определяя спелость, складывал в аккуратную кучку. Ванюшка поздоровался.

– Здоровы бывали, – ответил пастух и предложил: – Приваливайся, бери картошку.

Ванюшка был рад приглашению – давно не едал печеной.

– Что слыхать там? – спросил старик. – Белые все лезут?

– Лезут, – Ванюшка прислушался к пулеметной стрельбе, разломил картофелину и сунул в рот розоватую ее мякоть.

– Как собаки медведя обступили и рвут. О чтоб им! – и дед выругался.

– Ничего, дедушка, мы им тоже отвешиваем.

– Какой же годок-то тебе, весовщик? – пастух смерил Ванюшку взглядом. – И не пахарь еще, а бороноволок только. Ну, не беда, держитесь, нельзя упускать счастья-талану, уйдет – не поймать.

– Куда уйдет?

– Старики сказывали: когда Пугачев-батюшка тут проходил, богатства несусветные оставил. Атаманам своим сказал: не под силу нам оказалось, так пусть возьмет их тот, кто свободу добудет. Счастья-талану тут, говорит, на всех хватит, – и припечатал заветным словом. Много охотников было клад найти – все горы изрыли, а толку нет. Теперь ваш черед…

Из-за поворота выскочил конный. Низко склонясь в седле, он нахлестывал лошадь. Ванюшка взял винтовку и вышел к дороге. Во всаднике он узнал Алексея Чевардина.

– Белые фронт прорвали! – крикнул тот и промчался мимо.

– Спасибо, дедушка, – поблагодарил Ванюшка.

– Будь здоров, сынок! – И крикнул вдогонку: – Счастья-талану вам!

Ванюшка бежал напрямик, через гору. От часовни он почти скатился вниз, к техническому училищу. Там выносили на улицу штабное хозяйство. Отец сказал:

– Беги домой, пусть собираются – вместе отступим.

– Что случилось? – встретила встревоженная мать. – С отцом что-нибудь?

– Нет, мама, белые фронт прорвали…

И перевел дух:

– Собирай ребят, отступать будем, а я к соседям – попрошу лошадь.

Соседей дома не оказалось. Он пошел выше по улице, встретил Шурку Шляхтину, спросил:

– Витька где?

– Не знаю.

– Увидишь, скажи – отступаем.

У Десяткина лошадь стояла во дворе. Опираясь на черень вил, Десяткин уставился на Ванюшку:

– Зачем тебе лошадь?

– Белые фронт прорвали.

– Отец-то что не сам пришел?

– С Ковшовым отход прикрывает.

– Бежите, боль-ше-ви-ки…

Сосед радовался.

– Не дам я тебе лошадь, понял? Не дам.

– Запрягай!

– Ты что орешь на меня? Я тебе кто?

– Не запряжешь, убью! – Ванюшка наставил револьвер, добытый в Кусе.

– Что ты, Ваня, что ты, – тот попятился к конюшне.

Пока Десяткин запрягал, подошла Мария Петровна с детьми. Ванюшка усадил в телегу Витю и Ниночку. Тоня с Леной сели сами. Не выпуская револьвера, пошел рядом.

В штабе уже не было никого. На улицах тишина. Поехали на вокзал. Темнота застала в Ветлуге. Не доезжая до станции, остановились. Ни души. Неподалеку жил двоюродный брат Марии Петровны, и она пошла к нему. Света в окнах не было, дверь – на замке. Рядом разговаривали. Она подошла.

– Кого потеряла? – спросил хромой старик.

– В Кусу надо, не здешняя я, – на всякий случай сказала Мария Петровна, – а поезда почему-то не ходят.

– Теперь не скоро пойдут.

– Ребятишки у меня…

– Заходи, переночуешь, – предложил старик.

– У вас тесно, – возразил другой, – к нам веди ребят, у нас просторно.

Она побежала обратно к повозке. Ванюшка снял спящую Ниночку, передал матери и отпустил Десяткина:

– Спрашивать будут, скажешь: довез до станции и ссадил. Понял?

Десяткин огрел кнутом лошадь, и телега запрыгала по камням.

– Обо мне не беспокойся, мама, – сказал Ванюшка. – Если наши еще на Заводской платформе, прикрывают отход, достану лошадь и приеду за вами.

Он побежал в гору, оглянулся – мать с ребятами пропала во тьме.

Поход

Он не вернулся. Едва добежал до Заводской платформы, как паровоз тонко свистнул в жидкую тьму июньской ночи, со стуком дернулись вагоны, и огни Ермоловской домны плавно потянулись назад. Огибая Паленую гору, поезд потащился к Тундушу.

Ванюшка нашел отца на открытой платформе вместе со Степаном и Лаврентием Желниными, Александром Крутолаповым, его сыном Алешкой. У Алешки он спросил о Шляхтине, но тот Рыжего не видел.

Осторожно, словно пробуя песню, в ночь вылетел голос:

 
Как у нас по селу
Путь-дорога лежит.
По степной по глухой
Колокольчик звенит.
По мосту прозвенит,
За горой запоет,
Молодца-удальца
За собой позовет…
 

– Тоскует Арина, – пожалел Лаврентий Желнин.

После похорон Аркадия Араловца она пришла в штаб Красной гвардии и попросила работу. Мыла полы, кипятила чай, чинила одежду и теперь поехала с отрядом медсестрой.

– Да-а, – протянул задумчиво Степан, отвечая на какой-то свой вопрос, – вот оно что выходит.

Поезд шел. Песня летела над Аем. Дослушали – и тут хватил Степан:

 
Гуди, набат, сильней над Русью,
Смелей, настойчивей гуди…
 

– Во! – Иван Федорович подключился рокочущим басом. А за ним Крутолаповы и Ванюшка.

 
Гуди, набат, гуди сильнее,
Гуди над Русью без конца…
Пусть от твоих ударов мощных
Дрожат холодные сердца!
 

Миновали Шишимские горы, где раньше ломали мрамор для дворцов Москвы и Петрограда. Поезд сбавил ход, словно прощупывая дорогу, дошел до моста через Ай и остановился. К платформе подошел Ковшов.

– В чем дело? – спросил Иван Федорович.

– А в том, – ответил Ковшов, – нет ли в Тундуше белых?

Этого никто сказать не мог. Известно было, что они двигались от Уфы. Но где сейчас?

– Ваня, – позвал Иван Федорович, – слетай на станцию, узнай обстановку – белых нет ли?

– А справится? – засомневался Ковшов.

– А вот и посмотрим, – улыбнулся Иван Федорович.

Несколько минут спустя младший Ипатов вышагивал по насыпи, перекинув через плечо недоуздок. Было прохладно и пустынно. В стороне, откуда шел, алела полоска зари. До станции никто не встретился. Да и там было пусто. Только неизвестно зачем стоял маневровый паровозик, казавшийся окоченевшим. Должен же кто-то здесь быть? Не провалились же? Окно в будке стрелочника не светилось. Ванюшка прогорланил частушку, которую певал отец Рыжего с получки:

 
А ты, секира, ты секира —
Востроточенный ты нож!
 

В дверь будки высунулся мужичонко и, зачем-то подняв над головой погасший фонарь, рассердился:

– Чего орешь-то?

– Боюсь я, – ответил Ванюшка.

– Боишься, а орешь.

– Цыганов боюсь, они лошадей крадут.

– Да ты-то лошадь, что ли? – будочнику стало весело.

– Буланка потерялся, не найду, отец выпорет.

– Чей ты?

– Петров из Медведевки.

– Это у которых на масленице баня сгорела?

Ванюшка кивнул.

– Так у тех Гнедко был.

– Обменяли на Буланку, воз овса приплатили. Ниже колен белые перевязочки и вот тут лысинка.

– Нет, не видел. Закурить нет ли?

– Есть махра моршанская.

– Заходи, у меня тепло.

– Цыганы, – сокрушался Ванюшка, – это их дело. А еще белые могли взять в свою армию.

– Ну, где ты их видел, белых-то? В Бердяуше, говорят, объявились, будь они неладны.

– Выронил, – Ванюшка шарил по карманам, – как сейчас помню, вот сюда клал кисет.

Но, озабоченный мыслью о белых, стрелочник не обратил внимания.

– Наши коней в луга согнали, от греха подальше. Вон за Аем огонек блазнится – там.

– А Златоуст белые заняли, – как бы между прочим сообщил Ванюшка.

– Н-но! Откуда ты знаешь? Постой, постой… А может, ты тоже, а? Коня будто ищешь, а сам, а?

– Сосед вечером пригнал оттуда – лошадь в мыле: заняли, говорит, город.

– Красные-то что глядят? Что, спрашиваю? То-то, думаю, ни с той, ни с другой стороны дымка не видать – не идут поезда. А оно вон что. Нашим надо будет сказать. Да и мне что тут высиживать? А ты заверни в луга, может, твой Буланый прибился.

Ванюшка прошел по поселку. Улицы имели самый мирный вид. У ворот – поленницы дров, телеги с поднятыми оглоблями. Дорогу неторопливо переходили кошки. Во дворах лаяли при его приближении собаки, словно бы передавали друг другу незнакомого человека. Стрелочник говорил правду: белых не было. Вернувшись, Ванюшка обстоятельно доложил обо всем, что видел, Ковшову.

Посовещались и решили идти на север, чтобы миновать охвата. Вначале на Кусу, потом на Нязепетровск и где-нибудь там встретиться с Красной Армией. А где она, никто не знал.

– Ну, счастливо вам, – сказал Егор Филиппович Сажин, обнялся с Ковшовым, поерошил Ванюшке волосы и пошел по шпалам в сторону города.

Он только провожал красногвардейцев и должен был вернуться по решению комитета партии, чтобы наладить подпольную работу.

Тронулись, дали крюку в луга – отряду крайне нужны были кони. Из-за гор через щетину леса брызнуло солнце, заискрилась роса. Над Аем лежал туман. Возле костра-дымокура сгрудились лошади, спасаясь от гнуса. Рядом с молодым щекастым пастухом вертелся на маленькой мохноногой лошаденке знакомый нам стрелочник. Несколько минут спустя он рассказывал Ивану Федоровичу:

– А ведь я ему, варнаку, поверил, что Буланого ищет. Медведевский-то Петров любит лошадей менять, вот что. И насчет махры моршанской ввернул. А вы, значит, никаким Петровым не родня? Ах, варнак!

Его звали Федосом Клюкиным.

Через речку Карагайку вернулись к Медведевке, обошли ее краем, не привлекая внимания, и двинулись к поселку Магнитка. Дорогой в отряд вливались крестьяне, рабочие рудников, лесорубы, дегтяри, старатели. После Кусы отряд увеличился почти вдвое.

Двигались проселочными дорогами, лесными тропами, по старым гатям через топи. Шли через горы, распадки, каменные осыпи, быстрые речки. Бездорожье, тяжелая поклажа, жара, овод сильно выматывали с непривычки. Редкий день удавалось одолеть двадцать километров. Ванюшку иногда по-приятельски выручал Клюкин – подсаживал на лошадь, очень выносливую, но злую. Чтобы не нарваться на белогвардейцев, вперед высылали конную разведку. В нее иногда напрашивался Ванюшка. Его охотно брали за веселый нрав, находчивость, за желание услужить всем и каждому, за постоянную готовность прийти на помощь, за то, что никогда ни на что не жаловался и норовил первым выполнить трудное дело, взяться за неприятную работу, за то, наконец, что не лез за словом в карман, когда в этом случалась нужда.

После очередного тяжелого перехода вышли к Нязепетровску. Надо было узнать, не занят ли он белыми. Ванюшка надел одежду похуже, перекинул через руку корзинку с обабками, не забыв положить под них на всякий случай пару гранат, и отправился в сумерках на окраину. Там он отметил скопление подвод – столько не могло быть у жителей. Да и поставлены они, сразу видно, на скорую руку. Возле одного из домов его окликнул строгий голос:

– Стой, кто идет?

– Чего кричишь? – Ванюшка понял, что это часовой, и подумал: «Хорошо, если бы красные».

Человек с суровостью повторил:

– Стой, говорю, какого полка?

«У партизан полков нет, – подумал Ванюшка, – у них отряды. Не белые ли?»

– Еремеев, ты что сусли-мысли разводишь, – послышалось из двора. – Давай его сюда, разберемся, может, красный.

– А ну, подь сюда!

Ванюшка метнул гранату к воротам – и наутек. Раздался взрыв. Послышались выстрелы, началась паника. Ванюшка переулком выскочил к речке и скрылся в зарослях ольховника.

У костра Ковшов сказал: «От лица трудового народа бойцу Красной гвардии Ивану-меньшому объявляю благодарность!» И еще сказал он, что бой неизбежен, что лучше напасть самим, чем ждать, когда это сделают враги.

– Пушечку бы хоть одну, – мечтательно сказал Иван Федорович, изучавший артиллерийское дело еще в боевой дружине Эразма Кадомцева.

Ванюшка осмотрел пулемет: не испортился ли за дорогу.

«Максим» был в порядке. В этом пришлось убедиться на другой день. Первая же очередь по белым сразу осадила их – строй спутался.

Он выбрал удачное место – справа вплотную береза, слева густой кустарник. Вся позиция как на блюдечке.

После третьей атаки белых прибежал Лаврентий Желнин, упал под прикрытие щитка.

– Ваня, видишь водокачку? Обработай-ка это место. Там у них трехдюймовка – надо к рукам прибрать. Не жалей огня, Ваня! Мы из-за холмика подберемся.

– Понял, дядя Лавр, – и развернул пулемет на водокачку.

Обработал. Из-за холма появилась повозка, запряженная парой, в ней трое – так возвращаются навеселе селяне или мастеровые из гостей или с ярмарки. У водокачки лошади остановились. С телеги спрыгнул мужик поздоровее, в котором Ванюшка узнал Степана Желнина – с ведром, как бы намереваясь напоить лошадь. За ним отец, потом Лаврентий. Некоторое время нельзя было разобрать, что там происходило. Потом повозка двинулась обратно, волоча орудие. Враги хватились поздно, кинулись в погоню. Ванюшкин пулемет застучал вовремя. Погоня осеклась. Белые открыли беспорядочный огонь.

Когда повозка оказалась под прикрытием холма, Ванюшка от радости вскочил и закричал «ура». И тут горячо кольнуло в руку. Схватился – кровь. Крикнул Алешке Крутолапову, который оказался неподалеку:

– Посмотри за «максимом» – пойду перевяжусь.

Алешка подбежал:

– Что с тобой? Ранили? Покажи. Эх ты, по-настоящему! – восхитился и поторопил: – Беги скорей, а то кровь вытечет.

– Вся не вытечет, – ответил Ванюшка, – если что, откати и спрячь в кустах.

– Не бойсь, не сплошаю.

Ванюшка побежал через поле к опушке, где размещался обоз. Там он разыскал Аришу – она только что перевязала раненого.

– Ну-ну, вижу, – сказала она. – Погоди, помогу рубаху снять. Эх, миленок, как же она нашла тебя? Ну да ничего, кажется, кость не задела – до свадьбы заживет.

Она смыла кровь, смазала вокруг йодом, наложила с обеих сторон подорожник и перевязала.

– Куда ты? – удержала Ванюшку, – нет, ложись вот тут за жарок и лежи, пока не присохнет.

Слышалась стрельба, к которой Ванюшка уже привык и, если прислушивался, то только затем, чтобы определить, глуше она или резче – наступают наши или нет. Стреляли с одного места. И вдруг трескотню перекрыл тугой звук, словно ударили в басовой колокол. «Небось, отец лупит», – позавидовал Ванюшка. Вскоре трехдюймовка стукнула еще.

– Лежи спокойно, не дергайся, – предупредила Ариша.

Она достала шнурок и стала обмерять Ванюшку вдоль, потом поперек.

– Что это ты делаешь? – спросил он.

– Мерку снимаю.

– Я умирать не собираюсь.

– Экой ты, Ваня, дурашка, право. Да я нешто за этим? Ты теперь настоящий боец. И тебе, красному гвардейцу, не следует как подпаску ходить, наравне с подбором. Тут я шинель приглядела, да велика тебе – наступать на полы станешь. А я ушью ее, подрежу, и будешь ты всем на заглядение. Только не тревожь руку, а то долго не заживет.

Ариша принесла шинель, села рядом и стала распарывать ее по швам.

Гудели шмели, трещали кузнечики, курилось марево над полем, в знойном воздухе стоял звон. И словно из этого звона выпадала песня:

 
И младший сын в пятнадцать лет
Просился на войну…
 

Поплыла земля. Вспомнился Витька Шляхтин – сердечный друг, заводской пруд, мать с ребятишками. Как они там?