Текст книги "В семнадцать мальчишеских лет"

Автор книги: Владислав Гравишкис

Соавторы: Семен Буньков,Николай Верзаков
сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 24 страниц)

В семнадцать мальчишеских лет

Весть об аресте Поли застала Виктора врасплох. Он, конечно, всегда отдавал себе отчет, что каждого из них подстерегает опасность, но Поля… Почему она, именно она?

Виктор стоял во дворе, куда его вызвал Колька, смотрел на друга непонимающими глазами, мял в руках форменную фуражку и ни слова не проронил во время сбивчивой Колькиной речи.

– Ты что? – услышал наконец Виктор хриплый и тихий Колькин возглас.

Виктор поднял на него глаза и попросил:

– Оставь меня, Колька.

Через час Ушастый радостно потирал руки – «господин студент» показался на Арсенальной площади. Шел он медленно, не поднимая головы, не отвечая на приветствия знакомых.

«Маскируется», – решил Ушастый, прикидывая, куда направится его поднадзорный.

Виктор продвигался к реке. Кое-где островками еще лежал ноздреватый снег, но река готовилась сбросить зимнее бремя.

Речка-реченька…

Сколько раз в ночной тиши думал Виктор, как придет он в солнечный день на берег, вот сюда, на это самое место. И будет с ним рядом Поля. Усядутся они, он притронется к ее плечам, заглянет и скажет… Что скажет? Нет, он ничего не станет говорить, она сама все-все поймет…

«Ждет, кого-то ждет», – притаившись за большим камнем, строил догадки Ушастый. Он озирался, пугаясь самой мысли, что его может заметить неизвестный сообщник студента. Кто-то должен прийти. Но кто и с какой стороны?

Виктор не замечал времени. Оно словно растворилось в его боли. Беда обрушилась – и его захлестнуло чувство беспомощности от сознания, что ничем он не может помочь Поле. Впервые в жизни он испытывал отчаяние. Словно возникла перед ним из мрака каменная стена, сколько ни бейся о нее, сколько ни стучи кулаками – лишь в кровь разобьешь руки…

«Уж лучше бы меня взяли!» – подумал он и впервые реально почувствовал, как опасна борьба. Слова Ивана Васильевича – простые слова о неизбежности жертв – обрели осязаемый смысл. И прежняя жизнь показалась Виктору отделенной резкой гранью от того, что будет впереди. То светлое, о чем мечтали, о чем раньше спорили, само собой не приходит. За него надо драться, да еще как драться! Революция впервые предстала в сознании Виктора с утратами самых близких, самых дорогих людей, с болью и кровью, с отчаянием и мужеством. И еще яснее стало: ничто не примирит и его, и Полю с теми, кто убил ее отца, кто бросил ее в тюремные застенки.

«А я, устрашусь ли я врагов, если и меня арестуют?» – спросил себя Виктор и ощутил вдруг холодок в груди, припомнив рассказы о пытках в белогвардейских застенках.

«Все выдержу, не поддамся!» – И тут же про себя усмехнулся: «Однако, смелый…»

Как-то собрались ребята его боевой десятки на Косотуре. Солнце давно уже скрылось за дальними увалами. Воздух, настоенный на разогретой дневным солнцем смоле, освежал ребят, уставших от работы и дневной беготни. Замшелые валуны хранили вековое спокойствие и словно призывали людей к тишине. Мирно плавали по городскому пруду яркие звезды. И вдруг кто-то сказал:

– А знаете, ребята, я могу выдюжить любую боль.

– Давай попробуем, – тотчас отозвался Колька Черных. И не успел Виктор опомниться, как Черных поднес горящую спичку к большому пальцу правой руки того парня, который так неосторожно похвастался перед ребятами. С изумлением наблюдал Виктор, что парень не вздрогнул, не отдернул руку. Пока не догорела спичка, он молча и пристально смотрел в Колькины глаза…

«Закалка что надо», – с одобрением подумал тогда Виктор.

Сейчас все это показалось ему мальчишеством.

Он поднялся, измученный и сильный, и, по-прежнему ни на кого не глядя, не оглядываясь по сторонам, зашагал домой. Шагал твердо, размашисто: это была его и Полина земля – родная земля!

Ушастый, раскрыв от изумления рот, долгим взглядом проводил одинокую фигуру Виктора.

Загадочный связной

Работать становилось все труднее. Кто-то, видимо, наводил контрразведку на след подпольщиков. С большой предосторожностью собирались то на квартире Власовых, то у Виктории Ивановны Юргут.

На Арсенальной площади, у кинематографа «Лира», на станции – всюду угрожающие объявления и приказы коменданта города полковника Алексеева.

На станции рядом с приказом коменданта появилась листовка. Копируя стиль приказа, неизвестный автор «доводил до сведения», что

«станционный поселок и город были, есть и будут рабочими, и колчаковским прихвостням с оружием и без оружия здесь – не место. Вон из нашего города! Да здравствуют Советы!»

Несмотря на грозные приказы, подпольщики неутомимо добывали оружие и переправляли его в партизанский отряд. Читая объявления белогвардейцев, радовались: «пробирает контру». Как-то Иван Васильевич показал Виктору «Златоустовский вестник».

«Чехословацкими секретами замечено, что некоторыми жителями по вечерам выносится провизия скрывающимся в лесу красногвардейцам. Доводится до всеобщего сведения, что лица, замеченные в этом, будут немедленно задерживаться.

Начальник гарнизона полковник Алексеев».

– Вот уж поистине довел до сведения, – хмуро промолвил Иван Васильевич. – Теперь и дураку понятно, что партизаны рядом. – Помолчал и многозначительно закончил: – Угрожают, а у самих поджилки трясутся.

Виктор внимательно слушал Теплоухова и в голосе его ясно улавливал тревожные нотки. Словно отвечая на его безмолвный вопрос и на свои затаенные мысли, Иван Васильевич сухо проговорил:

– Видно, не добрался наш Петро до Уфы.

Несколько недель назад для связи с Уфой, откуда ждали наступления Красной Армии, направили из Златоуста связного. Прошло немало времени, но от Петра – ни слуху, ни духу. Подпольщики Златоуста дали Петру новый пароль для связных из Уфы.

– Может, послать в Уфу Наумку? – робко предложил Виктор. – Он опять просит, чтобы его отправили.

– Может быть… Пожалуй, да.

Связной Наумка, прибывший из Уфы, оставался в Златоусте – отправлять его обратно не было указаний. Жил он то у Юргут, то у старика Власова. Сухопарый, подтянутый, с пристальным взглядом серых глаз, он даже подпольщиков изумлял своей неразговорчивостью. Если спрашивали его мнение, он, чуть склонив набок круглую бритую голову, ограничивался коротким замечанием. А иногда, кроме «да» и «угу», из него невозможно было выжать и слова. Нередко он просил, чтобы его послали расклеивать листовки. Наумку отговаривали, но он, чуть заикаясь, тянул:

– Ничего, я за-а-говоренный… – И уходил во тьму легкой солдатской походкой.

Не знали подпольщики, что уходил-то он на свою конспиративную квартиру и встречался там с прапорщиком Феклистовым…

Сработала все-таки хитроумно-беспощадная система капитана Новицкого. Удалось контрразведке разнюхать, когда состоится третья Всесибирская нелегальная партийная конференция в Омске. И хотя делегаты соблюдали строжайшую конспирацию (никто не знал заранее места и времени заседаний. Делегаты попадали на конференцию через две-три нелегальные квартиры. Из помещения, где шло заседание, никто не имел права выходить. Ночевали там же, где заседали), в их ряды проник провокатор. Им оказался челябинский делегат Карпович, работавший на колчаковскую охранку.

Чтобы сохранить «источник» ценнейшей информации о большевистском подполье в Челябинске и на всем Урале, Новицкий использовал давно испытанный царской охранкой метод. О подпольщиках и явочных квартирах в Златоусте сообщили контрразведке в Уфе. Остальное было делом «техники».

Так появился в Златоусте Наумка…

В последнее время Наумка стал еще более замкнутым, ходил, чуть приподняв правое плечо, и словно к чему-то прислушивался. В серых пристальных глазах появилась тревога.

– Возьми-ка, Витя, свою сумочку да отправляйся к Юргут. Начнешь делать в квартире электропроводку, а заодно передашь Юргут этот пакет, да и к Наумке приглядись, – сказал Иван Васильевич.

…По последнему санному пути из Уфы через фронт прорвался, наконец, посланец. Вечером в наползающей густой темноте прикатил он в город на заиндевелой башкирской лошадке и – прямо к дому Теплоухова. Скрывая лицо в высоком воротнике тулупа, постучал в окно. Перешагнув порог, быстро разделся, бросил тулуп у порога. Обменялся паролем. Привычным движением ловко отделил окладистую цыганскую бороду. На Теплоухова глянул средних лет мужчина, зоркий, подтянутый. Протянул Ивану Васильевичу фальшивую бороду, попросил сжечь.

– Так-то лучше будет, – улыбнулся он, прохаживаясь по комнате, чтобы размять отекшие ноги.

– Зина, поставь чайку, – попросил Иван Васильевич и пригласил гостя в горницу.

– Потом, потом, – гость небрежно махнул рукой. – Пойдем, принимай подарочек. Возьми топор да клещи.

Во дворе приезжий ловко отодрал на санях доски. Под ними, на фанерных листах, покоились пачки денег.

– Маловато что-то прислали, – взвешивая на ладони тощие пачки, проговорил Иван Васильевич.

– А больше вам не потребуется, скоро все кончится, – многозначительно произнес посланец.

«Бодрячок какой-то», – поморщился в темноте Иван Васильевич.

Руководитель подполья за последнее время очень изменился: построжал, стал менее разговорчив, часто и надолго умолкал, словно расплетая какие-то свои тайные думы. А может быть, оттого стал молчалив, что дел прибавилось и работать стало сложнее?

– С документами все в порядке?

– Самолично комендант Уфы подписал.

Утром Иван Васильевич с большими предосторожностями переправил гостя в станционный поселок, а деньги – в тайник к Виктору. Когда прощался с гостем, не удержался – спросил:

– Как же вы так прямо ко мне подкатили: чуть не с бубенцами. Мы Петру давали другую явку. Кстати, когда он вернется?

– Э-э, батенька, плохие вы конспираторы: ваша явка на квартире рабочего, а я решил сразу к городскому начальству. Вы ведь начальство, – он заливисто, беззаботно рассмеялся. – А у Петра вашего сейчас другие заботы… – Давнул на прощанье руку – и был таков.

«Ну и хватка, – подивился тогда Иван Васильевич, – не то сорви-голова, не то и впрямь опытнейший подпольщик».

Предчувствие не обмануло старого подпольщика. Петра задержали на той явке, которая была известна по доносу провокатора. Не выдержал он многодневных изощренных пыток в контрразведке, назвал в числе других подпольщиков и Теплоухова, хотя не знал, что тот возглавляет городскую большевистскую организацию. Теперь Феклистову оставалось до конца выявить связи большевиков, и на это он бросил все наличные силы контрразведки.

Проводил Иван Васильевич гостя из Уфы, в сердце занозой застряла тревога: надвигается самое решительное время, один неверный шаг – и… Нет, лучше об этом не думать, а то начнешь озираться вокруг по каждому поводу. И все-таки явку-то для связного давали другую…

Хлынули с гор и как-то враз, шумно и пугливо, скатились полые вешние воды. Зло и хмельно гремела в эту пору обычно смирная Громотуха. Отыграла река недолгой силушкой и присмирела.

Задумчивый шагал Виктор на станцию, перекинув через плечо кожаную сумку. Неспокойно, смутно на душе.

Мелькнул и скрылся в толпе сухопарый юркий мужчина в сдвинутой на затылок кепке. Виктор все чаще встречал его на улице, и ему стало казаться, что неспроста вертится в людных местах этот тип. «Неужели хвост?»

На центральной Славянской улице, притихшей было зимой, звенели шпорами, сверкали золотом погон колчаковские офицеры. Мельтешили в глазах английские френчи, синие и красные бриджи. В шумной и пестрой толпе мелькали дамские шляпки, украшенные яркими перьями.

Прошелестела рядом широким подолом какая-то женщина под руку с высоким подпоручиком. На лице подпоручика – лице кокаиниста, обтянутом серой кожей, – подобие улыбки. В крикливо одетой женщине с накрашенными ресницами и подведенными бровями узнал парикмахершу Леерзон-Новицкую.

«Тварь продажная!» – поморщился Виктор и ускорил шаги.

Неотступно преследовала мысль: «Кто такой Наумка? Прибыли из Уфы с Антоновым вместе, а как-то по-разному ведут себя. Антонов скрывался в надежных квартирах, а Наумка – свободно разгуливал по ночному городу. Иван Антонов ушел на Таганай, в отряд, а этот просит отправить его обратно в Уфу. Кто же он? Документы у него вроде в порядке. Нет, трудно подозревать товарища!»

Виктория Ивановна, предупрежденная Надей Астафьевой о приходе Виктора, сразу провела его в комнату, подставила табуретку. Виктор отдал пакет и извлек инструменты, прикидывая, откуда начать работу.

Обычно молчаливый, Наумка на этот раз вошел в комнату не в меру оживленный. Щуря серые, с холодным блеском глаза, бодро спросил:

– Что приуныл, братец?

– Радоваться нечему, заказов совсем нет, – суховато ответил Виктор.

Наумка с доверительной улыбкой уточнил:

– Здесь тоже не очень-то обломится: беднота…

– За длинным рублем не гонюсь, лишь бы прокормиться.

Наумка взглянул на хмурое, озабоченное лицо Виктора и, словно желая сгладить впечатление от своих слов, серьезно, без тени улыбки, проговорил:

– Брось тоску напускать. Ты ведь, кажется, в главных ходишь? Кому-кому, а тебе-то надо крепиться.

– Все одно дело делаем, – уклончиво буркнул Виктор, настораживаясь при последних словах Наумки.

– Ну-ну, не скажи, – как-то по-особому многозначительно протянул Наумка, поглаживая пальцами спинку стула.

Виктор мельком взглянул на руку Наумки, и его неприятно поразила белизна кожи.

Словно угадывая его мысли, Наумка протяжно вздохнул:

– Не знаю, куда деться от безделья. Парень я рисковый, костлявой не боюсь! – при последних словах глаза его блеснули.

«Этот, видать, не струсит», – подумал Виктор. Первое неприятное впечатление от встречи таяло, и Виктор, постукивая молотком, ломал голову: давать или не давать Наумке поручение? Надо бы, конечно, посоветоваться с Теплоуховым, но время крутое, каждый день работы на счету, каждый подпольщик занят по горло. И Виктор решился. Извлек из своей сумки небольшую пачку листовок, подал Наумке:

– Ты здесь рядом со станцией. Как стемнеет, иди к эшелонам, подбрасывай в теплушки. Солдатикам сейчас холодновато, так пусть греются от наших слов.

Наумка радостно потер руки:

– Это по-нашенски. А еще принесешь?

– Там видно будет, – сдержанно сказал Виктор, но в голосе его явственно прозвучала теплота: сомнения насчет связного у него рассеялись.

Когда Виктор уходил от Юргут, Наумка проводил его долгим внимательным взглядом.

«И как один умрем..»

В очередной свой приезд за хлебом рыжеусый чех вошел к Белоусову необычайно возбужденный. Сняв овчинные рукавицы, он растирал озябшие руки и в нетерпении порывался что-то сказать Григорию. Белоусов сразу отослал работниц таскать мешки с хлебом на пароконные сани.

– Ну, что, камрад, застыл, что ли, в дороге?

– Ни-и, – замотал головой рыжеусый. – Я узнал ошшень важный – как это у вас? – ошшень большой сведений.

– Н-ну, – поощрил его Григорий.

– Ваш Кольчак другой день, ну, разумишь, сафтра будет ехать в Омск.

– Откуда ты узнал? – нетерпеливо спросил Григорий, получивший в числе других подпольщиков задание горкома как можно точнее выяснить дату отъезда «верховного» из Златоуста и часы отправления поезда.

– О-о! – рыжеусый многозначительно поднял вверх указательный, в никотиновых обводах, палец. – Сольдатский телеграф.

– А не брешешь? – вырвалось у Григория.

– Бре-шешь? Как это понимайт?

– Ну, не врешь, не обманываешь, точно знаешь? – Белоусов торопился расшифровать свою первую столь не дипломатичную фразу.

– Точ-но, – твердо выговорил рыжеусый.

Дальше краткий их разговор обрел для Григория ту остроту, когда хочется сорваться с места, немедленно действовать.

Сдерживая себя, он крепко пожал мозолистую руку рабочего-солдата:

– Спасибо, камрад.

– Кушай на сдоровье! – лукаво улыбнулся тот и вышел, крепко захлопнув залубеневшую от мороза дверь.

Василий Волошин вместе с двумя партизанами, обливаясь потом, спешил к тому перегону, где полотно железкой дороги, проложенное среди густого ельника, делает крутой поворот, огибая реку. За спиной у каждого в мешках – взрывчатка. Широкие охотничьи лыжи крепки и надежны. Они плавно скользят при спуске с крутых гор, но подъемы вверх и на них тяжки.

Высвечивают за спинами партизан трехгранные штыки трехлинеек, стелются позади лыжников ровные широкие полосы. Через каждые три-четыре километра задний сменяет переднего: прокладывает лыжню. Идут споро, но Василий все поторапливает:

– Давай, шагай угонистее, а то придем к шапошному разбору.

– Ниче, – откликается передний, – успеем, тут, паря, уже недалече.

Василий волновался. Еще бы: ему поручено «долбануть» самого «верховного». В случае удачи… А удачи у подпольщиков уже были. Челябинские партизанские группы, созданные из рабочих-железнодорожников, в октябре прошлого года подорвали поезд из восьми вагонов, в котором следовала через Челябинск англо-французская миссия. В ноябре партизаны парализовали движение на железной дороге Челябинск – Екатеринбург и Челябинск – Златоуст. Но диверсия, на которую вел свою группу Василий, по своему значению превосходила все, что удавалось до этого подпольщикам и партизанам.

Перед закатом скупого еще по-зимнему солнца они подходили к цели. Стремительно скатившись с крутой горы в приречную долину, неожиданно увидели солдат.

«Опоздали…» – было первой мыслью Василия. Но вот он разглядел вдали груды искореженных вагонов, и радостно забилось его сердце. «Царство тебе небесное, «верховный», ни дна тебе ни покрышки», – пробормотал Василий, но в следующее мгновение упал в снег – над головой просвистели пули. К ним приближались солдаты с винтовками наперевес.

Василий озирался, лихорадочно соображая, как быть. Впереди и с обеих сторон – солдаты, позади – подъем в гору. Начнешь подниматься, – перестреляют, как куропаток. А солдатские цепи надвигались зловеще и молча.

– Каюк, братцы, – глухо проговорил Василий.

Его спутники молчали. Бывалые заводские парни, они уже не раз попадали в переделки.

– Будем отбиваться, – тихо произнес один из них.

– Чем? – со злой беспомощностью почти выкрикнул Василий. – По одной гранате на брата да десяток патронов. Эх, ты!…

– Живым в плен не сдамся, – упрямо повторил товарищ. – Не хочу, чтобы звезды у меня на спине вырезали.

Они все еще не стреляли. Без выстрелов придвигались и белые цепи.

– Братцы, а братцы, давайте сдадимся в плен, – быстро, словно боясь, что не успеет все объяснить, заговорил Василий.

– Что?! Очумел ты, что ли?

– Да тихо вы, – оборвал Василий, – сделаем вид, что сдаемся, а потом…

Молча слушали друзья-побратимы. Так же молча сбросили с плеч мешки со взрывчаткой и откинули их от себя в стороны. И каждый молча снял с пояса единственную гранату, спрятав в рукавах полушубков. Неторопливо, будто собираясь на трудную работу, поднялись и взметнули над головой руки: сдаемся.

Увязая в глубоком снегу, приближались с обеих сторон солдаты. Вот они в двадцати, пятнадцати шагах… Василий отчетливо видит невысокого офицерика в каракулевой папахе. На его напряженном лице выступили горошины пота. «Эх, маманя, прощай, родная, прощайте сестренки…» – шепотом вымолвил Василий. Сорвал чеку, бросил гранату в мешки со взрывчаткой. Одновременно прогрохотали еще два взрыва, а потом огромный столб огня и дыма поднялся к небу… И далеко окрест возвестило горное эхо о подвиге партизан.

…Колчак уцелел. Чудом уцелел. Другая партизанская группа опередила и разобрала путь на том перегоне, куда спешили взрывники. Крушение потерпел товарный состав, который шел впереди поезда с «верховным».

Поединок

Поля понуро стояла перед широким столом, за которым сидел Феклистов. Прапорщик смотрел на угрюмое лицо девушки и не торопился задавать вопросы. «Крапивное семя – дочь расстрелянного машиниста, наверное, знает о многом», – думал он.

По опыту Феклистов знал: там, где нелегальщиной занимался отец, дочь или сын сызмальства впитывает крамолу, и мозги у таких всегда набекрень. Угрозы на них редко действуют, но как развязать язык? Таких хлебом не корми, дай только политики понюхать.

Худенькая, с остро выступающими лопатками, в ситцевом дешевом платье, Поля была живым воплощением той грозной силы, которая стала на пути благополучия и спокойствия прапорщика Феклистова.

В последнее время, когда проходило угарное состояние после допросов, прапорщик не раз с тоскливой злобой, почти с отчаянием думал о том непонятном и страшном, что надвигалось на него, на всех, кто вышел в крестовый поход против большевиков. Не успеешь прихлопнуть одного, в другом месте обнаруживаются три.

«Большевистскую заразу надо вырывать с корнем», – наставляло Феклистова начальство, и он истово пресекал «заразу», но корни ее оказались очень глубоки… Глухое бешенство охватывало прапорщика при виде арестованных. Вот она стоит перед ним, подлая девчонка, оставь ее на воле, что она натворит? Взорвет эшелон или пустит Феклистову вслед пулю?..

Прапорщик непроизвольно вздохнул, Поля вздрогнула. Чего-чего, только не вздохов она ожидала. Девушка из-под ресниц взглянула на прапорщика, тот поймал ее взгляд. И, наморщив лоб, по привычке спросил:

– Фамилия?

Поля молчала.

– Напрасно молчишь. Твои сообщники давно разговорились, так что тебе нечего терять, – небрежно произнес Феклистов.

Поля взглянула на прапорщика: «Врет». Неожиданно сказала:

– Я уже потеряла.

– Что же вы потеряли?

– Свободу!

В словах девушки прозвучал вызов, и прапорщик опять, словно отвечая на свои тайные мысли, подумал об упрямстве подследственных. И, все еще на что-то надеясь, продолжал механически задавать вопросы:

– Когда организована подпольная организация?

– Не знаю.

– Почему ушла с завода в земельный отдел?

– Там больше платят.

– Кто расклеивал листовки?

– Не знаю.

– И Союза своего не знаешь, да? Продаешься? – в темных глазах Феклистова мелькнуло злорадство. – Кто, кроме Волошина, приходил к тебе?

Этот вопрос, произнесенный тихим, будто равнодушным голосом, как удар хлыста, ошеломил Полю: «Откуда они знают о Василии?»

Прапорщик догадывался, что творится в душе этой упрямой, но такой еще не искушенной на допросах девчонки. Он уловил в Полиных глазах мгновенное замешательство, почти равнодушно констатировал про себя: «Будет врать».

Поля отрицательно покачала головой.

– Не знаю никакого Волошина. А приходили ко мне многие знакомые отца. Картошки приносили, денег. Жить-то как-то надо, – с искренним вздохом, как-то по-бабьи жалостливо проговорила она и открыто взглянула в глаза прапорщика.

«Если бы наши так вели себя на допросах». – Мысль эта показалась нелепой, но преследовала прапорщика все время: и тогда, когда он сулил Поле свободу, и когда уверял, что после окончания междоусобицы настанет свобода для всех. И когда отправил Полю на пытки…

Потом Феклистов устало откинулся на спинку стула, прикрыл глаза. Обещанное Колчаком решительное наступление задерживается. Красные сами напирают отовсюду. Что его ждет завтра? Долго ли удержится Колчак у власти? В тылу вспыхивают восстания. В самой столице «верховного», в Омске, еле управились с восставшими рабочими.

И здесь: еле-еле уберегли Александра Васильевича. Не дай капитан Новицкий секретной депеши ему, Феклистову, не пусти он впереди поезда «верховного» порожний товарняк, пожалуй, не сносить ему самому головы… Черт знает, что творится! Огонь, как на торфяном болоте: выбивается то в одном, то в другом месте.

«Нет, голубчики! Надо всех к ногтю: ищи-свищи, если они все скроются в горах. Пора ликвидировать, хватит заниматься слежкой. Впрочем, – тут же оборвал сам себя Феклистов, – пусть еще недельку-другую потешатся, надо всех опознать, а потом уж – под корень!» – И крикнул:

– Жабина! – Приказал: – Глаз не спускать с Теплоухова. Гляди в оба, кто вокруг него вьется. Потом доложишь.

Младший наблюдатель выслушал и почтительно попятился к двери.