Текст книги "В семнадцать мальчишеских лет"

Автор книги: Владислав Гравишкис

Соавторы: Семен Буньков,Николай Верзаков
сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 24 страниц)

В городской управе

В городской управе гулко хлопали двери, где-то за стеной стучали пишущие машинки, скрипели перьями письмоводители. Казенное присутствие.

Виктор неторопливо прошел по коридору. Открывая дверь в статистический отдел, незаметно скосил глаза налево – не смотрит ли кто? Перешагнув порог, склонил голову в почтительном поклоне. В комнате сидели две женщины. Одну, помоложе, он знал. Это была Екатерина Араловец, свой человек. Год назад, во время эсеро-кулацкого восстания в Месягутово враги заживо зарыли в могилу ее отца, народного учителя, большевика Дмитрия Марковича и брата Викторина. На руках у Екатерины осталось трое малюток и больная мать. Товарищи помогли ей устроиться в городскую управу. Она выдавала паспорта мещанам города Златоуста.

Виктор не подал вида, что знаком с Араловец, деловито осведомился:

– Могу я видеть начальника статистического отдела?

– Проходите, он у себя.

С недавних пор Иван Васильевич стал начальником отдела. Узнав, что у Теплоухова трое детей, городской голова проникся сочувствием и усиленно продвигал его по службе. По собственному почину выхлопотал для него бронь от мобилизации в армию белых. Лучших условий для подпольной работы нельзя было придумать.

– Хороший голова, – посмеивался Иван Васильевич, – с перспективой работает, на Советы…

Мягкий стук в дверь заставил Ивана Васильевича оторваться от бумаг, он откинулся на спинку стула, привычным движением снял пенсне.

При виде Геппа Теплоухов просиял, поднялся навстречу. Крепко пожал руку, предложил стул:

– Садись, Витюша.

– Я за документами, как вы велели.

– Подожди, торопыга, сначала осмотримся.

Внезапно, без стука открылась дверь, вошел полный брюнет с аккуратным пробором. Он пристально посмотрел на Виктора, обернулся и вопрошающе уставился на Теплоухова.

– Извините, Петр Алексеевич, я сейчас отпущу молодого человека. Ну что у вас? Прошение? Жалоба? Заявление?

Виктор растерянно протянул:

– Я… я ищу работу… Время трудное…

Иван Васильевич подчеркнуто сухо прервал:

– Да-с, молодой человек, в эти тяжкие для отечества дни каждый истинный патриот обязан трудиться с пользой для Родины, да-с. Рекомендую идти на завод.

Виктор переводит растерянный взгляд с Ивана Васильевича на полного господина. Наконец спохватывается и торопливо выпаливает:

– У меня образование, я учился.

Иван Васильевич, глядя на полного господина, иронически улыбнулся, словно подчеркивая наивную назойливость посетителя, но полный господин торопливо произнес:

– Я, собственно, на минутку, уважаемый Иван Васильевич. Пришел уведомить, что благотворительный вечер в пользу офицерских вдов начнется сегодня в семь часов. Честь имею!

После его ухода начальник отдела улыбнулся, потер длинные суховатые пальцы, направился к дубовому шкафу. Бесшумно открыл дверцы, шарниры которых были предусмотрительно смазаны гусиным жиром, извлек серую с черными тесемками папку, сноровисто расшнуровал и быстро подал Виктору пачку паспортов.

– С этим особенно будь осторожен, – шепнул Теплоухов и, усаживаясь на прежнее место, принял начальственный вид.

Чтобы оформить паспорта для подпольщиков, Ивану Васильевичу пришлось не один вечер потратить на подготовку «исходных данных». Он внимательно изучил архивную папку старых паспортов бывшего регистрационного отдела, отыскал документы тех граждан, которые прибыли в Златоуст из других мест – прежде всего оттуда, где удерживалась Советская власть. В случае чего подпольщик всегда может заявить, что бежал из Совдепии… Остальное было делом техники. Екатерина Араловец передала чистые бланки, которые не были зарегистрированы ни в одном акте, и «липовые» паспорта с натуральной печатью и фотокарточкой были подготовлены за несколько дней. Их-то и передал сейчас Виктору начальник статистического отдела городской управы. Паспорта были приготовлены для тех, кто действовал на железнодорожной станции, кто ходил на связь за линию фронта. В последней пачке приготовили паспорт и для Василия Волошина. Передать документ ему надо в ближайшее время.

Виктор надежно спрятал драгоценную «липу», скромно, на краешке стула уселся в почтительной позе против начальника отдела. А Иван Васильевич, поглаживая свою русую бородку, стал тихо наставлять Виктора: деньги он должен передать связной на тропе. Пусть она действует осмотрительно. Недавно, например, произошла большая неприятность.

Денег для помощи семьям красногвардейцев у подпольщиков не было. Чтобы как-то помочь им, решили организовать платный концерт. Но то ли действительно кого-то забыли, то ли какие-то женщины, доведенные до отчаяния, перессорились, и наружу просочилось то, за что могли ухватиться шпики. В запальчивости обиженные выкрикивали, что деньги присланы Москвой, что здесь их кто-то якобы присваивает, а нуждающимся достаются крохи.

– Сюда больше не приходи. О возвращении Волошина известишь через Белоусова. Да еще вот что, Витюша. Хорошо бы тебе какую-нибудь работенку подыскать. Как ты сам-то смотришь? Отец отпустит?

Виктор согласно кивнул:

– У нас семья большая. Отец будет доволен. В прошлом году мы с братом даже подряды брали на электропроводку в частных домах.

– Подряды… – медленно, что-то обдумывая, проговорил Иван Васильевич. И вдруг обрадованно: – Дорогой мой, да ведь это как раз то, что надо! Сможешь пойти в любое время, куда надо.

На прощанье Иван Васильевич ласково напутствовал:

– Береги себя, Витюша, ходим мы с тобой, будто на раскаленной сковородке. Того и гляди, пятки опалишь…

В комнате, где сидели женщины, Виктор подошел к столу Араловец. Стараясь говорить скучным, деловым тоном, сказал:

– Господин Теплоухов направил меня к вам. Можно у вас получить новые паспорта для нашей семьи?

Екатерина Дмитриевна уточнила фамилию, для вида полистала какие-то записи, устало проговорила:

– К сожалению, в списках мещан ваша фамилия не числится, документы выдать не могу. Все равно секретарь городской управы не завизирует их.

– Извините за беспокойство, – откланялся Виктор.

Удивительная девушка! Намного ли, кажется, старше его, а держится, словно с детских лет была революционером-конспиратором: спокойно, с достоинством. На ее глазах бандиты расправились с отцом и братом, загубили десятки жизней. Только сильный, гордый человек может такое выдержать и не сломиться.

Каждое утро Поля спешила в здание на Большой Славянской. Там, задыхаясь от летней духоты, она четким, полудетским почерком с утра до вечера составляла реестры – за кем какие земельные участки числятся. Писала повестки, рассылала владельцам пахотных угодий. Постылая работа! Часто, когда она шла на работу, по соседней, Аптечной улице, где размещалась контрразведка, конвойные, сверкая штыками, вели на допрос арестованных. Кто они – пленные красноармейцы, борцы-одиночки, советские активисты, схваченные белогвардейцами?

Поля ускоряла шаги, чуть не бегом устремлялась в свою волостную управу. После таких встреч она еще долго не могла прийти в себя. Молчаливый Иван Иванович однажды спросил с усмешкой:

– За тобой не гнались, случаем?

Поля отрицательно качнула головой, с трудом выдавила:

– Боялась опоздать на службу.

– Ну-ну, – понимающе согласился Иван Иванович.

Вечно молчаливый, он никуда не спешил, не суетился, на вопросы начальника отвечал с достоинством, а когда тот делал внушение, Иван Иванович смотрел на него испытующе, прижмурив маленькие серые глазки. Его прокуренные до желтизны усики чуть пошевеливались. Наверное, эти столь непочтительные усики больше всего и выводили из себя начальника. Он умолкал на полуслове и стремглав уходил к себе.

Странный это был человек, Иван Иванович. Когда начальник вгорячах забывал запереть сейф, Иван Иванович демонстративно вынимал большущий кисет с махоркой и, покряхтывая, отправлялся на крыльцо. Кисет для Поли означал: скоро не жди, вот надымлюсь всласть, тогда и примусь опять за дело. Едва Иван Иванович выходил за дверь, Поля бросалась к сейфу. Из стопки чистых паспортных бланков выдергивала пяток-другой и – к своему столу, заталкивала в бумаги. Щеки после этого пылали, сердце колотилось гулко, отчаянно. Но Поля брала себя в руки, склонялась над очередной повесткой… Верхний бланк из стопки никогда не брала – так наказывал Иван Васильевич.

Возвращался с улицы Иван Иванович – Поля так и не знала его фамилии – и молча усаживался за свой стол. И опять текли минуты, часы, тихие, тоскливые. Иван Васильевич предупреждал:

– Когда надо будет отлучиться, спроси у Ивана Ивановича, он отпустит.

Об Иване Ивановиче Поле было известно, что раньше он работал на заводе, потом воевал на германском, а после ранения не смог работать по специальности. Когда-то Иван Иванович учился в воскресной школе для рабочих и вот теперь мало-мальски управлялся с канцелярской работой.

Иной раз, не в силах разобраться с какой-нибудь премудростью, он просил:

– Объясни, дочка.

Однажды в отсутствие Ивана Ивановича Поля услышала, как начальник шипел себе под нос:

– Набрали сиволапых, вот они и плетут лапти…

Поли начальник не стеснялся: видимо, считал, что с такой юницей и разговаривать-то не стоит.

Об услышанном Поля не говорила Ивану Ивановичу, но относиться к нему стала внимательнее.

Вскоре в аптеке состоялась первая встреча с Теплоуховым. Ему требовались не только городские, но и волостные паспорта. Тогда он успел шепнуть:

– Через неделю придешь к вечерне в Никольскую церковь.

Степенно шла Поля в церковь. Ее обгоняли богомольные старухи, мещане помоложе. Поля усмехнулась: «Попала в компанию…» В церкви, став рядом с Теплоуховым, который предусмотрительно занял позицию в стороне от плотной группы молящихся, Поля усердно осеняла себя крестом и, глядя на батюшку, слушала Ивана Васильевича. Он, благоговейно закатив очи, шептал:

– В воскресенье пойдешь за пруд, на склад, где разбирают дрова для углежогов. Возьми корзинку, каравай хлеба, молока. Господи, помилуй нас грешных… Захочешь есть, отойди к последней поленнице, увидишь большой куст. Сядь и достань сначала молоко, потом каравай. К тебе подойдет старик в домотканых синих штанах, в холщовой рубахе, в сапогах гармошкой. Он скажет: «Хлеб-то какой запашистый». Ответишь: «На домашних дрожжах поставлен». Покорми его, а что он оставит, передашь мне.

Усердно осеняли себя крестом. Усердно били поклоны. А склоняясь, уточняли детали.

Затем разошлись, смешавшись с толпой богомольцев.

На крутых тропах

По крутой тропе в густом ельнике бредет девчонка. Бредет, опустив худенькие плечи, раздвигая кусты. Смуглые руки обнажены. Из-под белого платочка выбиваются завитки каштановых волос. Прохудившиеся ботинки намокли, разбухли, идти в них тяжело и неприятно. Громоздятся островерхие глыбы, из-за кустов выглядывают каменные отполированные кругляши. Смотреть на них больно: по глазам ударяют солнечные лезвия.

Девчонка о чем-то задумалась. Ее не тревожит наплывающий зной, не отвлекает птичья перекличка. На руке у девчонки корзинка. Но почему она не высматривает грибные местечки, не замечает подскочивших к самой тропке сыроежек? Лишь остановится на миг, прислушается к лесным шорохам, поднимет к дальней сопке свои золотисто-карие глаза и опять зашагает. Куда? Зачем?

В ясном небе парит, высматривает добычу ястреб. Безмятежный птичий гам, привычно, надоедливо жужжат шмели. Вдруг хрустнула ветка, девчонка отпрянула с тропки, замерла. Потом вздохнула облегченно, распрямилась и опять зашагала, поднимаясь все выше и выше на взгорье.

А с другой стороны к той же вершине осторожно шагал Виктор. Позади – домишки со сверкающими слюдяным блеском крышами, пыльные и знойные улицы, ощупывающие взгляды.

Впереди, далеко-далеко, а где, и не разберешь, не уловишь глазом, сизые волны то, понижаясь, сливаются с небосводом, то, круто вздымаясь, будто уплывают в поднебесье.

Ступил бы в этот простор и, как былинный витязь, начал перешагивать с горы на гору. Шагал бы да скликал верных друзей-товарищей!.. Их много, и не сдобровать вражьей силе, когда они поднимутся во весь рост. По угорьям, в каменистых пещерах Таганая затаились до поры до времени бойцы партизанского отряда. На станции подпольщики прячут и собирают в надежные места оружие, в депо задерживают ремонт паровозов, на заводе выводят из строя станки.

И ребята из боевой комсомольской десятки мужают не по дням, а по часам. Прошло первое увлечение сбором оружия. Опытная рука большевиков-подпольщиков направила их дальше, поручая все более сложные и ответственные задания. Заводские хлопцы, когда в цехе не было поблизости соглядатаев, словно невзначай заводили теперь разговоры с мастеровыми, спрашивали, будто сами не знали, куда отправляют снаряды и долго ли город будет на военном положении. Разговоры и листовки делали свое дело. Несмотря на призывные речи начальства, несмотря на угрозу выгнать строптивых за ворота завода, производство боеприпасов падало.

Придет время – многие из тех, с кем сейчас изо дня в день ведут работу подпольщики, сами возьмутся за оружие, чтобы вместе с Красной Армией навсегда вышвырнуть из города временных хозяйчиков.

…Из-за каменной глыбы показался белый платочек. Виктор стремительно шагнул навстречу девушке, протянул руки.

– Здравствуй, Поля, – коснулся смуглой влажной руки. – Никто не видел, как уходила?

Поля покачала головой, назвала пароль:

– Я от дяди Васи…

Виктор спохватился, торопливо ответил:

– Он уже выздоровел?..

Ни один из них еще утром не подозревал о встрече.

Виктор смотрел на Полю, и в душе его росла нежность, желание уберечь ее от чего-то неотвратимого – такого, что по плечу только сильным мужчинам.

Катится в бездонном небе оранжевый шар. Плывут в мареве дальние увалы. Внизу, под ногами, тяжко вздыхают в прокопченных кирпичных мешках заводского двора паровые молоты.

А двое сидят рядом на теплом камне и тихо переговариваются.

– Деньги передашь, как условились, тем семьям. От кого – не говори, – наказывает Виктор.

– Хорошо…

– Паспорта – вот они. Ты запрячь их подальше, ну, по-женски, – с трудом нашел подходящее слово, отвернулся неловко. – А у тебя какие новости?

Девушка на мгновение задумалась, а потом сообщила, что нашли еще три винтовки. Наумка спрашивает, как встретиться с главным.

– С главным? – насторожился Виктор и покачал головой: – Много знать хочет. Может, он приехал совсем не из Уфы?

– Не зна-аю, – протянула Поля, – пароль он сообщил точный.

Помолчали. Задание было передано, можно было бы и расходиться, но девушка медлила.

– Витя, я что хочу спросить: скоро мы турнем беляков? Они же до всех так доберутся.

– Потерпи, недолго осталось.

– Вчера у соседки отца забрали. Говорят, заложником. Он такой дряхлый, совсем на ладан дышит, а они его прикладом в спину и орут: «Доберемся до твоих выродков!» – Губы у девушки задрожали, она уткнулась в колени, начала всхлипывать, вздрагивая острыми лопатками.

– Не плачь, не надо, – растерянно произнес Виктор. От нее-то он меньше всего ожидал слез. Смелая девчонка. Не боится ходить тайными тропами, выполняет такие поручения! И вот – слезы…

Взглянул вниз, словно надеялся найти ответ: долго ли еще истерзанный город будет в руках врагов? Террор день ото дня злее, и в редком доме нет беды.

Там, внизу, в родном городе совсем недавно было все: дом, настежь распахнутые двери молодежного клуба, песни и мечты. Неужели это никогда не повторится? Неужели так и будут ходить по улицам насмерть перепуганные женщины и старики, а они с Полей никогда открыто не придут к «древу революции» – к своему памятному дереву?

Нет, не будет так! Виктор сурово повторил:

– Не плачь! Скоро они заляскают зубами! А знаешь, Поля, ты где-то руку поцарапала. – На мгновение прикоснулся к ее теплой руке, встретил печальный взгляд, смутился.

…Мелькнул в густом кустарнике и скрылся из глаз белый Полин платочек. Сушит ветер на девчоночьих щеках слезы. Шагает она по чуть приметной тропке в сторону железнодорожной станции.

Придет ли в следующий раз?

Корнилий Жабин, лохматый, с помятым лицом, лежал в тени густого ельника. Днем, перед ночной работой, он здесь обычно отдыхал. К ельнику приближалась девчонка. Как будто ничего подозрительного, разве что корзинка…

Припомнилась недавняя выволочка от Феклистова. После неудачи с задержанием одного подозрительного прапорщик словно с цепи сорвался:

– Слюнтяи, паршивцы! – орал он на осведомителей. – Вам коров пасти, а не в контрразведке служить. Где улики? Да вас любой сопляк вокруг пальца обведет.

И хоть начальственный разнос лично его не касался, но до чего же обидно было слушать такое ему, Корнилию Жабину.

Собачьим нюхом учуял сейчас младший наблюдатель что-то неладное и, кое-как пригладив лохмы, затрусил следом за Полей.

…Виктор между тем углубился в чащобу. Дорога дальняя, верст десять – не меньше, надо бы спешить, но спешить не хочется. Хорошо дышится, хорошо думается в дремотной тишине под птичий пересвист. Хорошо бы шагать сейчас вместе с Полей, но жесткий прямоугольник-паспорт, еще в городе зашитый в подкладку, напоминал о задании. Его ждут в горах.

В первой же схватке, когда красногвардейцы рванулись в атаку, пуля прошила Волошину бок. Теряя силы, Василий разорвал нательную рубаху, перетянул рану и уполз в чащобу. Скрывался, пока были сухари, в густом ельнике, у лесного ручья. Выползал и, превозмогая острую боль, склонялся над ручьем. Вода, холодная и прозрачная, проясняла мысли, бодрила измученное тело.

На него, когда был в беспамятстве, наткнулись свои, тоже отставшие от отряда. Они помогли пробраться на Таганай. Там и отлежался Василий.

«Крепкий, надежный парень», – подумал Виктор, невольно перебирая в памяти все, что знал о Волошине.

– Я к борьбе с кровососами шкурой подготовлен, – любил повторять Василий. – Она у меня дубленая, в семи потах просоленная.

После смерти отца на руках у матери Василия осталось четверо. Отработав на заводе, она в ночное время ходила убирать в казарме полицейских. Туда же, в «змеиное гнездо», приходил помогать матери малолетний Васятка. Было до слез обидно, когда он слушал обращенные к матери глумливые вопросы.

– Что тетка, хочешь больше всех заработать? Пусть парнишка идет на завод, узнает, почем фунт лиха, да и тебя подкормит.

– Смышленый он у меня, Васенька-то, – смиренно отвечала мать, – учиться хочет.

– Гы-гы-гы, – раздавалось в ответ, – учиться, вишь, хотит, в архиреи что ль надумал?

Мать молча проглатывала тугой комок в горле, только злее водила по грязному полу большой мокрой тряпкой.

Однажды Вася спросил:

– А почему, маманя, рабочие не соберутся вместе и не всыпят как следует полицейским? Ведь рабочих-то больше!

Мать отвела его на завод. Вася вместе с другими парнишками кипятил в цехе горячего проката воду для рабочих. Нелегкое это дело для мальца: еле-еле поднимал полное ведро, с натугой, на цыпочках дотягивался до края котла, чтобы вылить воду.

Вечерами по-прежнему помогал матери. Развлекаясь, полицейские с притворным сочувствием спрашивали:

– Ну, Васька, много пинков сегодня заработал?

– Не ваше дело, – угрюмо отвечал парнишка.

В цехе Вася впервые услышал кем-то случайно оброненное слово «большевик» и потом все хотел узнать, какие они, большевики?

Ловкий молчаливый подросток полюбился рабочим, а вскоре стал надежным связным большевиков. Вместе с другими охранял митинги в лесу, писал мелом лозунги в цехах, слушал большевистских агитаторов. В марте семнадцатого года Василий вместе с другими пришел в «змеиное гнездо» разоружать своих старых «друзей». А потом ходил в колоннах демонстрантов и восторженно, ломким баском подтягивал:

 
…Но мы поднимем гордо и смело
Знамя борьбы за рабочее дело…
 

Большой, черноволосый, в зеленой гимнастерке, он пришел в молодежный клуб, когда там дежурил Виктор. Положив на стол крепкие руки, он поведал о своем желании:

– Хорошо бы поучиться, стать грамотным, ученым человеком. Как думаешь, одолею я грамоту?

– Почему же не одолеешь, если хочешь? – серьезно ответил Виктор.

В тот раз они засиделись допоздна, о многом поговорили. Виктор посоветовал Василию для начала записаться в кружок революционной молодежи. С тех пор и началась их дружба. Василий был старше Виктора на три года, больше испытал, хватил, как говорится, горячего до слез. Он часто задавал головоломки.

– Вот я тебя спрашиваю, как это мы при социализме будем жить? Нет, я все понимаю – равенство там, кто не работает, тот не ест. Я не об этом, тут для меня все, как на ладони. А вот, скажем, я захочу, чтоб книжный магазин открыли, а другой – выстроить общественную уборную из золота. Как нам быть, ведь – равенство, а?

– Читай больше, учись, – советовал Виктор. – А золото еще пригодится для других целей.

– Для каких это целей? – настораживался Василий.

– С буржуями торговать. Машины, станки покупать.

– С бу-уржуями? – изумлялся Василий. – Цацкаться, значит, с мировой контрой?

Виктор мягко улыбался, объяснял:

– Вот когда произойдет мировая революция, а она обязательно будет, тогда и будешь строить из золота, что тебе вздумается.

– Пожалуй, ты прав, – нехотя соглашался Волошин.

Не пришлось много учиться Василию Волошину. Стал он солдатом революции. Это он, Василий, когда уходили из Златоуста красногвардейцы, сказал: «Мы уходим ненадолго, но вернемся навсегда!»

Впереди показались бурые, обветренные бока Таганая. По-башкирски это, кажется, подставка для Луны. Он и впрямь уперся, этот Таганай, в самые облака. Древняя гора, в каждой складке которой можно надежно укрыться от любопытных глаз.

В бородатом, высоком человеке Виктор не сразу признал Василия. А тот облапил по-медвежьи, сдавил его в своих объятиях. Несколько минут друзья не находили, что сказать. Василий без всякой нужды теребил в руках измятую, в маслянистых пятнах кепчонку, радостно твердил:

– Вот, мать честная, и увиделись!

Василий загорел. Плечи под старенькой, застиранной гимнастеркой развернулись еще шире. Непривычной была только борода: она старила Василия.

– Не одичал здесь? – полюбопытствовал Виктор.

– Не говори, паря, одичал. Ботинки вот чуть не до бересты изодрал, камни кругом. Тошно мне. Наши бьются где-то, а я… Э-э, да о чем толковать! – Василий горестно махнул рукой. Потом, словно чего-то стесняясь, осторожно, пряча глаза, поинтересовался:

– Маманя как там, слышал? Сеструхи как?

– Живы-здоровы, – успокоил его Виктор, – мы им немного помогли деньгами. Сейчас всем нелегко живется.

Василий слушал внимательно. Иногда нагибался, сгребал в горсть мелкие камешки, перекатывал между ладонями, задумчиво разглядывал острые грани. Затем, неторопливо, по-одному, бросал, целясь в торчащий поблизости обгорелый пенек.

Виктор распорол подкладку, извлек оттуда и отдал Василию паспорт.

– Пойдешь через линию фронта на связь к своим. – Назвал пароль, сообщил адреса. – Уточни, кто посылал в Златоуст Наумку. Все запомнил? Передашь там: молодежь поголовно мобилизуют. Брата моего Федора тоже забрали. В Челябинск отправили, куда-то в технические войска.

– Вот гады, – пробормотал Василий и вдруг вскочил, сорвался на крик: – А что они, сукины дети, как цыплята, поддаются белякам? Лупить таких надо, чтобы знали, где служить!

– Под конвоем всех берут, – с болью вырвалось у Виктора. Он помолчал и сказал о задании Теплоухова: – Прорвешься к своим, обязательно передай: нужны пропагандистские материалы для иностранных солдат. Мы здесь пока сами действуем, но всей обстановки в республике точно не знаем. Остальное я тебе уже сказал.

Прощание было коротким. Василий чуть задержал руку Виктора в своей широкой ладони, попросил:

– Пришли мне какую-нибудь книжку. Про героев чтобы и о революции. Ладно?

– Куда же я тебе пришлю? – улыбнулся Виктор. Добавил: – Провожать не надо.

Спустившись, Виктор оглянулся. Василий стоял на уступе скалы. Высокий, крепкий. Солнце золотило его волосы, освещало всю его богатырскую стать, и сам он казался будто вырубленным из камня.