Текст книги "Пироскаф «Дед Мазай»"

Автор книги: Владислав Крапивин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 16 страниц)

Изольда

Так прошла неделя. Даже больше недели. Мимо пироскафа тянулись берега – то высокие, то низкие, то лесистые, то луговые. По-прежнему встречались пассажирские и грузовые теплоходы. Все радостно приветствовали «Деда Мазая». Такие вредные посудины, как Т-62, больше не попадались.

Иногда швартовались к пристаням небольших городков – если было известно, что там их не ждёт опасность в лице Сусанны Самойловны Контробубовой. Неудачливая инспекторша ИИ по-прежнему гналась за «Дедом Мазаем» – от станции до станции железной дороги, которая тянулась неподалёку от реки. Всякий раз «иишнице» не везло. Диспетчеры говорили ей, что «пароход ждал, ждал вас и вынужден был уйти» или «к сожалению, он не будет здесь останавливаться, потому что не позволяет навигационная обстановка»… Сусанна Самойловна многократно звонила капитану и плаксивым голосом обещала обратиться во множество управлений и контор. А капитан с неизменной вежливостью отвечал:

– Что я могу поделать, сударыня? Обстановка неблагоприятная, графики швартовок напряжённые, времени в обрез. Вы знаете, на флоте есть такое выражение «форс-мажор»? Это когда обстоятельства сильнее судоводителя…

– Я пожалуюсь в Международный комитет ИИ в Нью-Йорке!

Неизвестно, дозвонилась ли туда госпожа Контробубова, но капитана пока из Нью-Йорка не беспокоили. К тому же у дяди Поля был готов прежний ответ: «Я подчиняюсь не международным комитетам, а судовладельцу Сушкину». Судовладелец же раз и навсегда заявил, что не будет отвечать ни на какие звонки.

– Только я боюсь, что однажды она догонит нас, – вздыхал иногда Сушкин.

– Выше нос, Том! – утешал его капитан Поль. – Скоро придём на пристань Столбы. И за ними нас никто не догонит…

– Почему?

– За Столбами иные края. Там разветвлённая дельта, в которой трудно отыскать ушедшее в неё судно.

– Скорее бы!

– И плавание там будет гораздо интереснее…

Но Сушкину и сейчас было интересно. Казалось бы, каждый день одно и то же. Одна и та же река, одно и то же небо, похожие берега… Но ведь города и деревни на берегах были разные! Белые и разноцветные, маленькие и крупные, то со всякими заводами, то со старинными, как сказочные крепости, монастырями (вот бы однажды побывать в таком и полазать по колокольням!)…

Иногда вместе садились в рубке или на палубе и пели песни – всякие, какие вспоминались. А иногда сочиняли свои. Например:

 
Вот плывёт наш «Дед Мазай»,
Ты на берег не слезай,
Там коварная Сусанна
Пялит из кустов глаза.
 
 
Прыгнет, будто кенгуру,
Сунет нас в свою «нутру»
И начнёт перемещать нас
По ночам и поутру…
 
 
А когда переместит,
Будет за душу трясти,
Чтобы нас пе-да-го-гич-но
Научить себя вести.
 

Однажды Сушкин осмелел так, что по мобильнику спел это Венере Мироновне.

– Сушкин! – ахнула она. – Кто этому тебя научил? Неужели Поликарп Поликарпович?

– Это я придумал сам, один, – с удовольствием соврал он.

– Ох, доберусь я до тебя!

Ха, поди доберись…

Но порой на экипаж пироскафа снисходило этакое задумчиво-грустное настроение. Может быть, от монотонного хлюпанья воды. Донби, если был не на вахте, спал, сунув обе головы в ведро с песком. Потом объяснял, что он «уходит сознанием в свои африканские миры».

– Просто ему пива хочется, – язвительно говорил дядя Поль. – а до ближайшей пристани с киоском далеко.

Пиво Донби и в самом деле очень любил. Мог за один присест выцедить двумя клювами содержимое пятилитровой банки. Капитан к пиву тоже был неравнодушен. Иногда они с Донби устраивались на баке, у якорной лебёдки, и глотали шипучий напиток часа два подряд. Сушкину дядя Поль говорил:

– Том, наливай себе «Воробьёвский» квас. Ты же понимаешь: пиво тебе рановато…

– Я и не хочу, – огрызался Сушкин. И ядовито добавлял: – Кто-то же должен быть трезвым на судне, когда оно в рейсе…

– Умница! – восклицали две страусиные головы. А капитан разъяснял, что вечно трезвым и бдительным на пироскафе является электронный навигатор по имени Куда Глаза Глядят. Они, эти навигаторы, такие безотказные, что им разрешается даже водить суда, на которых нет людей.

– А когда мы впилим во встречную баржу, кто будет отвечать? КГГ или человеческий капитан? – с подковыркой спрашивал Сушкин. Дядя Поль уверенно заявлял:

– Отвечать будет шкипер встречной баржи. Потому что капитан Поддувало ни разу в жизни не был виноват в нарушении «Правил расхождения речных судов».

Иногда Дядя Поль объявлял, что у него «меланхолический синдром», и насвистывал старинные романсы. Или устраивался у палубного ограждения с толстенной книгой. Это была «Война и мир». «Бессмертное творение», – говорил капитан.

У Сушкина тоже были кое-какие книги. Прежде всего, конечно, «Том Сойер», а ещё «Сказки» Пушкина, «Волшебник Изумрудного города», «Водители фрегатов», «Приключения Карика и Вали», «Страна багровых туч», ну и так далее. Но все это уже читано-перечитано. А ведь всегда хочется того, чего ты ещё не знаешь. Сушкин спросил:

– Дядя Поль, можно я почитаю твою книгу?

– М-м… вообще-то можно, но надо ли?

– А почему не надо?

– Все хорошо в своё время. Сейчас она покажется тебе длинной и занудной, а когда придёт нужный возраст, читать её тебе не захочется…

– А почему – занудной?

– Потому что в ней рассуждается о сложных проблемах бытия…

– Это как?

– Это – по всякому. Например: зачем живёт человек?

– Чего тут сложного?

– А ты знаешь – зачем?

– Конечно! Чтобы ему было хорошо…

– М-м… Но это слишком упрощённая трактовка проблемы…

– Упрощённая – что?

–  Трактовка. То есть объяснение…

– Жалко книжку-то, да? – в упор спросил Сушкин.

– Да ради Бога! Читай, сколько влезет. Она всегда лежит здесь, в рубке…

В давние времена, когда пароход закладывали на Воробьёвской верфи, было задумано, что он станет возить и грузы, и пассажиров. Поэтому в нем устроили шесть двухместных кают – с широкими кроватями, шкафами, бархатными занавесками и медными лампами на столиках. Кстати, были в каютах красивые вешалки – с бронзовыми крючками в виде морских коньков. В реках морские коньки не водятся, но все равно Сушкину казалось, что такие крючки здесь очень уместны.

Капитан выбрал себе каюту на верхней палубе, рядом с рубкой. Донби поселился в салоне – здесь ему было удобно спать на полу с вытянутыми вдоль половиц шеями. Впрочем, чаще Донби проводил ночи на носу пироскафа: одна голова спала в песке, другая несла вахту… Сушкину капитан предложил поселиться с ним вместе. Кажется, он думал, что мальчишка будет побаиваться ночевать один в просторных пароходных апартаментах. Но Сушкин сказал, что он не младенец из дошкольной группы. Никогда в жизни у Сушкина не было ни своей комнаты, ни каюты, ни даже маленького закутка, и теперь он отводил душу. Причём, он спал не в одной какой-то каюте, а в разных, по очереди. И ничуть не боялся. Он как бы сросся с пироскафом. Ему казалось, что «Дед Мазай» – частичка его самого, Тома Сушкина, а разве можно бояться себя самого? Глупо даже…

Пироскаф казался живым. По ночам он поскрипывал, кряхтел тихонько, хлопал гребными плицами, как великанскими ладонями. Позванивал двумя колоколами, если качало на волне от встречных теплоходов. Полоскал шторками, когда в открытые окна залетал ветер. По стенам и потолкам пробегали отблески от береговых огней. Иногда казалось, что по каюте и коридору ходит «кто-то непонятный» (может быть призраки давних пассажиров и матросов?) Но и это было не страшно, только чуть-чуть «замирательно».

Страшно сделалось лишь однажды. В каюте раздался шум, который не чудился, а был по правде. На полу возился кто-то живой. Под столом упало плетёное ведёрко для мусора. Самое время было взвыть «Дядя По-оль!» и вылететь в коридор. Сушкин так и сделал. То есть ему показалось, что он это сделал, в первую секунду. А на самом дел он лишь натянул до глаз одеяло. А потом оттянул обратно до груди. Сердце прыгало, как бельчонок в клетке, но… в конце концов, это его судно, и кто посмел явиться сюда без спроса?!

Сушкин заглотал страх поглубже и несгибаемым тоном Венеры Мироновны сказал:

– Ты кто? А ну, иди сюда! – (А колёса за окнами – плюх-плюх…)

Опять раздалась возня. Выползла на свет крупная серая крыса. С длинным хвостом, усами и чёрными глазками. Грузно прыгнула на старинный, обтянутый бархатом табурет. Села на задние лапки, а передние, похожие на ручки, прижала к груди. И похоже, что смотрела с виноватинкой. Сушкин задышал с новым страхом, но и с облегчением. Надо сказать, он не очень боялся крыс (если они не ближе, чем за два метра). А эта была, к тому же, слегка знакомая. Сушкин для пущей храбрости сосчитал до трёх и встал с кровати. Мужественно поддёрнул красные с белыми горошками трусики и спросил:

– Ты Изольда?

Кажется, крыса утвердительно шевельнула усами.

– А! – осмелел Сушкин. – Ты в Малых Воробьях, когда был скандал с иишницей, незаметно сиганула с пристани на борт. Да?

Похоже, что Изольда кивнула остромордой головкой.

– Ну, понятно, – рассудил Сушкин. – Быть корабельной крысой интереснее, чем портовой, да?

Изольда кивнула снова. Она по-прежнему сидела на задних лапках и, видимо, ждала: что ещё скажет хозяин судна?

А что он мог сказать? Изольда не казалась ему симпатичной, но и противной она тоже не была. Все-таки живое существо, не выбрасывать же за борт.

– Ты как тут жила-то? – спросил Сушкин. – Небось, объедки подбирала?

Она по-человечьи развела передними лапками: мол, всякое бывало.

– Ладно, живи, – разрешил Сушкин. – Только ночью не прыгай ко мне на постель. Ты все же не кошка…

Изольда движениями тела показала, что никогда не осмелится на такой бесцеремонный поступок. Потом она скакнула с табурета и, постукивая коготками, пошла к приоткрытой двери. Оглянулась на полпути и ускользнула из каюты.

Сушкин снова сказал ей вслед: «Да, ты не кошка…». Лёг и стал думать о рыжем томсойеровском Питере. Будто он пришёл и улёгся в ногах…

Сушкину давно хотелось подружиться с кошкой или котом. Но в детдоме об этом нечего было и мечтать – там всякие санитарные комиссии. А теперь появилась такая возможность, и Сушкин, когда бывал на берегу, приглядывался ко всяким усатым-полосатым. Встречались довольно симпатичные. Но такого «зверя», который полностью пришёлся бы по сердцу, не попадалось. Хотелось, чтобы он был именно, как Питер из города Сент-Питерсборо…

Утром Сушкин сказал дяде Полю:

– Между прочим, у нас тут есть заяц. Только не с ушами, а с длинным хвостом. Портовая Изольда.

– А я знаю, – отозвался капитан. И Дон с Бамбало сообщили, что знают.

– Мы ей оставляем кормёжку в уголке за пожарным ящиком, – ласковым голосом объяснил Бамбало.

– И мне ничего не говорили! – возмутился Сушкин.

– Мы боялись, что ты испугаешься, – объяснил дядя Поль. – Хотели сначала подготовить…

– И готовили десять дней! Я с вами не играю… – заявил Сушкин почти всерьёз.

Но полностью ссориться не хотелось, потому что дядюшка Поль сообщил:

– Братцы, у меня есть восхитительный план! Том, слышишь?

– Ну… чего? Какой план?

– Мы должны приносить пользу людям! Не так ли?

– Как это? – буркнул Сушкин.

– Когда бываем на причалах, мы можем давать для пассажиров и местного населения концерты! А? Людям удовольствие, а нам кой-какой заработок: на свежий хлеб и молоко. У нас с Донби есть опыт. Я могу не только петь всякие стансы-романсы, но и декламировать стихи. И Донби тоже не только вокалист, он умеет танцевать и бить в два бубна. Они, кстати, есть у нас багаже… А Том – он вообще солист из детского хора Всероссийского радио! Как вспомнишь его: «У девушки с о-о-острова Пасхи…» – Капитан явно подлизывался.

– Лучше я буду бить в бубны, – угрюмо известил Сушкин. – А петь – это фигушки.

– Почему?! – изумились капитан и Донби в три голоса. А капитан даже прижал к драной фуфайке ладони: – У нас же получалось прекрасное трио! То есть квартет!

Сушкин даже закашлялся от досады:

– Ну так это же у нас! А при посторонних у меня не получается! Что-то застревает внутри. Из-за этого и четвёрка по пению! Музыкантша говорит: слух и голос на пятёрку, а исполнительского мастерства никакого…

– Ну и не пой, раз не получается, – рассудил Дон (который иногда был слегка насмешлив). – Бей в бубны. Делать надо то, что можешь. «И если сказать не умеешь „хрю-хрю“, визжи без сомненья „и-и“».

Сушкин тогда изрядно обиделся на Дона и решил, что петь не будет ни за что на свете.

Стихия

Но вскоре позабылись все мелкие обиды и споры. Потому что случилось настоящее приключение – опасное и страшное.

Потом капитан Поддувало умудрено говорил:

«Какое же плавание без риска и разных экстремальностей?»

«Что такое экстремальности?» – конечно же спросил Сушкин.

«Неприятные неожиданности и форс-мажор».

Что такое форс-мажор, Сушкин уже знал. Но пока что на словах. А теперь пришлось испытать, как говорится, «в натуре».

Навалилась глухая духота, придавила воду и берега. Небо стало тусклым.

– Господа! Барометр обещает нам крепкую трёпку, – сообщил капитан Поль. Он говорил бодро, но в голосе была явная тревога. – Закрепляйте все подвижные предметы.

Поставили в гнезда посуду, привязали покрепче ведра, заперли на задвижки двери (обычно они хлопали, как хотели). Проверили на палубе якорные скобы.

Перестали кричать чайки.

В коридоре скользнула серой тенью и скрылась в какой-то норе Изольда.

Стало темно. Сушкин не сразу понял, что это все пространство заслонили в один миг выросшие тучи. Сверкнуло, зарокотало. Крепко дунуло.

– Дядя Поль, может, нам уйти вон за тот мыс? – предложил Сушкин. Он старался говорить деловито, но от страха несколько раз икнулось.

– Там нас раздолбает об отмели и камни, – сквозь зубы сказал капитан Поль. – Машина не выгребет. Надо уходить на глубину, подальше от земли… Бэн, держи правее!

– Я держу, – отозвался электронный навигатор Куда Глаза Глядят. – Только топлива осталось на пять минут…

– Что-то похожее у нас было в низовьях Рио-Каталупо, – азартно сообщил Дон, а Бамбало добавил:

– Тоже не хватало горючки. Чуть не грохнулись…

И в этот момент сверкнуло и грянуло так, будто рядом рванула авиабомба. Сушкин раньше видел такое в кино, а сейчас – как по правде. Ударило воздушной волной. Сушкин брякнулся спиной о переборку и завопил:

– Дядя Поль!!

А что мог сделать капитан Поль? Он еле удерживал ручной штурвал, включенный в помощь Бэну. Сушкин увидел, как Донби сел на палубу и одной шеей ухватился за вертикальную стойку. Другой шеей он обнял Сушкина и прижал его к тумбе с магнитным комп асом (называется «нактоуз»).

В этот миг опять грохнуло, ослепило вспышкой, взорвался ливень. Палуба рубки встала дыбом, капитан еле удержался на ногах, цепляясь за рулевое колесо…

Сушкин решил, что ничего уже не может быть страшнее. Но оказалось, что может. Навигатор КГГ сказал в прикреплённом у потолка аварийном динамике:

– Ребята, энергии больше нет, я отключаюсь. Простите, но… – крякнул и умолк.

Вздыбились и накатили с левого борта волны. Сквозь бурю часто звонил носовой колокол, у которого забыли закрепить язык.

Донби плотнее обхватил Сушкина и сообщил голосом Дона:

– Поль, клянусь Афр-л-рикой, теперь вся надежда на пар-л-рус…

– Сам знаю! – рявкнул капитан. – Привяжите Тома к нактоузу и пошли ставить брифок!

Сушкин не дал привязать себя к нактоузу, хотя, вроде бы, оставалось зажмуриться и вот так, ничего не видя, ждать конца света. Он не стал его ждать. Потому что это был его пироскафи были друзья, которых не бросают даже при самой-самой погибели. Он вместе с ними толкнул себя под ветер и тугую воду. Он рядом с железными пятернями капитана и крепкими клювами Дона и Бамбало вцепил в скрученную парусину свои пальцы…

Намотанный на толстенную жердь брезент лежал у поручней верхней палубы – на всякий случай. И вот, пригодился…

Потом Сушкин, когда вспоминал эту бурю, не мог понять, как они втроём (или вчетвером) справились с парусиной. Ведь она была похожа на взбесившееся листовое железо. Она несколько раз сбивала с ног ругавшегося по-африкански Донби, швырнуло на поручни и оглушило капитана, замотало в свою сырую твёрдость Сушкина.

Как он вырвался?..

И как они сумели поднять на продёрнутых в мачтовые блоки тросах большущий брезентовый квадрат, как закрепили на стойках поручней шкоты?..

Но они это сделали. Капитан кинулся в рубку, к штурвалу.

– Донби, держи Тома, чтобы не сдуло! – и налёг на рукояти.

«Дед Мазай» нехотя повернулся спиной к шторму. Тонкая мачта перед рубкой изгибалась, но держала парус. Ветер по-прежнему ревел, струи дождя, как и раньше, были похожи на резиновые жгуты, но гром взрывался уже в некотором отдалении. А в движении судна появилась осмысленность. Оно шло по прямой, послушное рулю, хотя волны ещё захлёстывали корму.

К счастью, все это случилось на широком разводье, вдали от берегов. И впереди тоже открывался простор. Над ним сквозь ослабевший дождь осторожно проглянула солнечная щель. Сушкин понял, что на этот раз стихия пощадила его. «Дед Мазай» выдержал штормовой напор.

«Хороший ты мой», – сказал Сушкин пироскафу (впрочем, сейчас это был не пироскаф, а парусник).

Дядя Поль окликнул из рубки:

– Том помоги старому Поддувале на руле…

Том подскочил, вцепился в рукояти.

– Что-то спина застонала после встряски, – пожаловался капитан.

– А я перепугался, как зайчонок, – честно сказал Сушкин. – Даже заорал с перепугу… Дядя Поль, ты слышал?

– Что можно было слышать в такой свистодуй? Да и заорал ты, скорее всего, не с перепугу, а для разрядки нервов. Такое бывает даже с опытными матросами…

– Может быть, – охотно согласился Сушкин. – А ещё, наверно, оттого, что брякнулся плечом о нактоуз. Вон какой синячище…

– Изрядный… Ну, ничего, заживёт Поздравляю тебя, Том, с морским крещением. Правда, здесь не море, но переделка была, почти как в Бискайском заливе. Хорошо, что стихает…

– Наш Поликарп любит драматические сравнения, – ласково сообщил Бамбало. Две страусиные головы торчали в распахнувшемся окне рубки. Дон спросил: – Поль, пивка не осталось?

– Сгиньте, изверги, – велел капитан. – Том, смотри, там за мысом, кажется, скрытая от ветра бухта. Давай, свернём туда. Станем на якорь и будем зализывать раны…

– Лево руля, – скомандовал себе Сушкин. И налёг на рукоять плечом (не тем, где синяк, а другим).

Повернули у самого мыса, сбросили парус, по инерции прошли вплотную к берегу. Отдали якорь, потравили канат и закачались на мелкой ряби – метрах в двадцати от песчаной полосы.

– Уф, – сказал капитан Поль. Похоже, что остальные сказали так же.

Здесь совсем не дуло. Пахло сырым песком и береговой травой.

Капитан осторожно проговорил:

– Я, конечно, не смею настаивать, но если бы у нашего самоотверженного Донби нашлись силы приготовить хотя бы маленький обед.

– Что вы делали бы без Дона и Бамбало, – с горделивой ноткой сказал Дон. – Том, ты сможешь помыть морковку для супа?..

– Смогу! Ура!..

Наследник Юга

Гроза ушла, будто её и не было.

После обеда потянуло в сон, однако капитан Поль заявил:

– Тихий час отменяется. Нам пора позаботиться о топливе…

– А куда оно девалось? – наконец спохватился Сушкин. – Ведь в Воробьёвске погрузили уголь…

– Том! Ты хозяин судна, а рассуждаешь, как пассажир! Ты видел сколько погрузили? Полтора мешка! Это для печки, для бани и для аварийного запаса. Ты думаешь, двух лопат угля, которые ты ради интереса раз в день кидаешь в топку, достаточно для котлов? Им нужен кашеварий!

Сушкин обиделся на пассажира, и у него даже улетучилась сонливость. Он сердито спросил:

– Что за кашеварий? Почему не котлетожарий?

– Потому что кашеварий. Разве я не объяснял? Такой элемент. Похожий на алюминий, только содержащий в себе большущую энергию. Вроде урана. Однако без всяких вредных излучений. Знающие люди используют его для хозяйственных целей. Его полным полно в красной глине на здешних берегах.

Сушкин не то чтобы не поверил, но он всё ещё обижался на «пассажира» и сварливо сказал:

– Фигня это. Если бы он был на свете, его бы использовали на электростанциях вместо урана.

– Его не используют, потому что учёные ничего про него не знают. Они в детстве мало играли глиной, не лепили из неё солдатиков и динозавров. А я и мои приятели, когда были мальчишками, лепили. И строили из кашевария зимние вигвамы, в которых было жарко в лютый мороз. И кипятили на нем чай…

– Мы в «Фонариках» никогда про такое не слыхали…

– Потому что нынешние дети ленивы и нелюбопытны… А мы не были избалованы электроникой и телевизорами…

– И дождики были мокрее, – насуплено сказал Сушкин. – И эскимо в сто раз… эскимоснее …

– Том, не дуйся на старого Поля. Мы же у самого берега, и вы с Донби наведайтесь на сушу. Маленькая прогулочка. Возьмите с собой два ведёрка, наберите в них на откосах красной глины. Я пошёл бы с вами, да (й-ёлки палки мохнатые!) опять разболелась поясница…

– Как тебя отпустила в плавание медкомиссия… – проворчал Сушкин. Он уже не сердился.

– У меня там свои люди…

– Давай потопчусь, – предложил Сушкин.

Такое случалось уже не раз. Когда Поликарпа Поликарпыча одолевала хворь под противным названием «остеохондроз», капитан, охая, ложился на лавку, а Сушкин твёрдыми пятками ходил по его спине и пояснице. Становилось легче.

– Том, в твоих пятках целебная сила, – постанывая говорил дядюшка Поль.

Но сейчас он сказал:

– Сначала – дело. Медицина – после…

Нос «Деда Мазая» касался отмели, за ней желтела плоская сухая полоса, а дальше курчавилась зелень откосов. Донби и Сушкин сбросили с бака (так называется носовая палуба) в воду конец гибкого трапа. Звякая маленькими вёдрами, вброд сошли на песок. Стали подниматься по откосу среди полыни и бурьяна. Одуряющее пахло летом. Гудели шмели. Сушкин с ведёрками шёл впереди, Донби подталкивал его сзади двумя клювами… ну, понятно, в какое место. Наконец поднялись на высокую кромку. «Дед Мазай» на синей воде казался с высоты маленьким, как модель в музее. Капитан Поль – тоже маленький – махал с бака фуражкой. На его лысине сиял блик. Сушкин пожалел, что не взял бескозырку, было бы так здорово помахать ей с откоса – дядюшке Полю, пироскафу и умытому грозой простору. Он помахал ведёрком

И пошли добывать кашеварий.

Пекло солнце, горели вокруг жёлтые цветы осота и львиного зева, носились бабочки. Всюду громоздились круглые бугры. У подножья одного бугра Донби остановился.

– Вот здесь подходящее место, – сказал Дон.

– Откуда ты знаешь? – не поверил Сушкин. Всюду была густая трава.

– Чутье, – объяснил Бамбало. Донби крепкими когтями начал раздирать и разбрасывать травяные плети. Скоро открылась красноватая проплешина.

– Вот, – сказал Дон голосом удачливого кладоискателя.

– Ой! А лопату никакую не взяли! – спохватился Сушкин.

– Обойдёмся, – решил Дон.

Донби заработал могучими лапами, как экскаватором. Скоро перед Сушкиным выросла глинистая груда. Правда, была она не красного, а коричнево-бурого цвета («Кажется, называется „терракота“», – вспомнил Сушкин)…

– Вот. Поль будет доволен, – бархатным голосом сообщил Бамбало. – Том, загружай ведра…

– А где кашеварий-то?

– В глине, конечно. Он будет выделяться в пр-л-роцессе р-л-расхода топлива, – учёным тоном объяснил Дон. – Теперь хватит на все лето.

«Чудеса», – подумал Сушкин. И горстями навалил глину в оба ведёрка. Вытер ладони о живот – почти такой же терракотовый от загара, как глина.

– А что, друзья мои, неплохо бы поразмяться на твёрдой земле, – мечтательно предложил Бамбало. – Устроить прогулочку. А?

Сушкин понял, что это было бы замечательно. А ещё лучше, если…

– Донби, прокатишь?

Донби и раньше не раз катал на себе Сушкина. И по земле, и по палубам пироскафа. Это было просто восхитительно – ехать на громадном птичьем туловище, зарывшись ногами в пушистое оперенье, покачиваться, и поглядывать вокруг с двухметровой высоты. Или рассекать грудью воздух, когда Донби набирает скорость. Сушкин раскидывал руки, и казалось, что он летит вместе с Донби, который сам по себе летать не умел…

– Садись уж, кавар-лерист, – ворчливо сказал Дон. Страусиные ноги подогнулись, похожее на скирду птичье тело опустилось в траву. Сушкин мигом вскарабкался к Донби на спину. Хихикнул от щекотки перьями (надо полминуты, чтобы притерпеться). Обнял себя за плечи. Донби легко вскочил, взметнул на себе лёгонького седока. Что ему был какой-то Сушкин весом с рисовый веник! Известно, что страусы легко возят на себе взрослых мужчин!

Двинулись шагом, потом рысью (трюх-трюх!). И наконец галопом. Сушкин – руки в стороны! Их тут же обхватил встречный ветер. Стал подталкивать вверх растопыренные ладошки.

– Ура! Летим! – завопил Сушкин.

Они «летали» минут десять. Донби прыгал через кусты, выписывал на травянистых пустошах восьмёрки, а иногда мчался по прямой дистанции, словно хотел поставить рекорд скорости. И Сушкин ощущал себя выстреленным из рогатки. Хотя это не точно, потому что он вообще-то сидел внутрирогатки. Великанской рогаткой были две шеи Донби, которые торчали над его туловищем, как громадная буква Y. Серые пёрышки трепетали на этой букве от встречного ветра и взъерошивались на страусиных головках. А пониже головок, на двух горлах, ярко белели пушистые колечки-ожерелья (у обычных страусов их не бывает)…

Донби выскочил на лужайку с приземистой травой. Из неё торчали высокие камни, похожие на идолов острова Пасхи (того, где съели чиновника). Донби притормозил.

– Уф… – выдохнул Бамбало. – Пора передохнуть.

– Да, – выговорил Дон с бульканьем водопроводного шланга: – Пор-л-ра. В нас ведь нет кашевар-л-рия…

Сушкин качнулся вперёд, потёрся левой щекой о шею Дона, правой о шею Бамбало.

– Спасибо… Накатался, как на самолёте…

И в этот момент он увидел удивительного мальчика.

Мальчик небрежной походкой вышел из-за камня. Он был ростом как Сушкин, худенький, гибкий такой, с тёмными локонами до плеч. Но в этом (даже в локонах) ничего удивительного не было. Странным казался наряд: большой лимонный берет с изогнутым чёрным пером, белые колготки…

Мальчишки в наше время редко ходят в колготках. Разве что натягивают под брюки, для тепла, а вот так, открыто, – почти никогда. Считают, что похожи в этой одежде на девчонок. Если порой и обряжаются так, то для каких-нибудь театральных выступлений… Впрочем, наряд мальчика, похоже, и был театральным: как у придворного пажа или принца. Тем более, что на ногах красовались апельсиновые мушкетёрские полусапожки с отворотами и пряжками. Только верхняя часть костюма не выглядела придворной – балахонистая тельняшка с дырами на разных местах и рваным подолом-бахромой.

Мальчик, слегка изогнувшись, опёрся плечом о каменного идола и глянул на путешественников. У него были блестящие, как чёрные бусины, глаза, вздёрнутый поцарапанный нос, круглые щеки и толстые, будто у негритёнка губы. Он растянул их в улыбке и сказал без всякой дворцовой важности, по-хорошему:

– Я про вас знаю. Вы Том и Донби с парохода «Дед Мазай»… – голос был тонкий, как у свирели, и весёлый

Видимо, негритянские губы мальчишки понравились Донби, напомнили родину. Он светски шаркнул правой ногой (полетели пучки травы). А Сушкин почему-то застеснялся, помигал и сбивчиво выговорил:

– Ага… А ты кто?

– Я наследник Юга…

– Какого Юга? – Сушкину стало неловко от своей непонятливости. Наследник переливчато засмеялся:

– Имя такое – Юга. Сокращённое от «Юхан». У нас в династии западная кровь, Юханом звали прадедушку, герцога Бочкотарского. А меня – в его честь.

До Сушкина в конце концов дошло:

– А! Здесь кино снимается, да?

– Что? – весело удивился юный герцог. – Может быть, и снимается, не знаю. А я не из кино, я настоящий наследник!

Ясно, что Юге нравилась его роль. И Сушкин охотно подыграл:

– Значит тебе… вам надо говорить «ваше сиятельство»?

Наследник Юга засмеялся опять:

– «Высочество»… Но не надо, я не люблю. Просто «Юга»… – Он вдруг прислушался. – Ну, опять за мной гоняются. Мне пора. Мы ещё увидимся!..

Юга вздёрнул на боку тельняшку. Под ней оказались пышные коротенькие штаны из оранжевых и серебристых полосок. С карманом. Из кармана Юга выхватил блестящий свисток, дунул. Сигнал был как у футбольного судьи. И тут же примчался… трёхколёсный велосипед. С медным изогнутым рулём и похожим на кофеварку моторчиком под рамой.

– Прадедушкин, – объяснил наследник Юга. – Только двигатель новый, на кашеварии. – Похлопал по бархатному седлу, прыгнул на него, лягнул воздух полусапожками. Велосипедик встал на задние колёса, как резвая лошадка на дыбы. Брякнул звонком. Юга вскинул руку в полосатом обшлаге.

– Я поскакал! Пока! – И прадедушкин конь мигом унёс его за кусты и камни.

Сушкину был и весело, и немного печально: так быстро расстались. Конечно, Сушкин обещал себе не заводить близких друзей, но… «Но он ведь пообещал, что ещё увидимся», – вспомнил Сушкин.