Текст книги "Пироскаф «Дед Мазай»"

Автор книги: Владислав Крапивин

А потом снова посмотрел на Венеру Мироновну.

Та пожала плечами: от меня, мол, ничего не зависит.

– Позвольте вас на два слова, – попросил её Капитан Поль.

Они отошли и заговорили о чем-то – сбивчиво и очень тихо. Однако Сушкин левым настороженным ухом (которое с кольцом) различал некоторые фразы:

«Но Поликарп Поликарпович… как я могу?» – «Это же пустяк. Всего минута…» – «Это против правил…» – «Какие здесь правила? Вы будете ни при чем…» – «Но я…» – «Благодарю вас, дорогая Венера Мироновна. Вы мне сразу показались замечательной женщиной…» – «Однако же…» – «Ну и что… При новой встрече я расскажу вам о герцогине Ваффенбургской, которую вёз однажды на свадьбу дочери по Дунаю. Она…» – «Но Поликарп Поликарпович…» – «Вот и чудесно…»

Венера Мироновна вернулась к госпоже Контробубовой.

– Сусанна Самойловна, обнаружилось некоторое обстоятельство. Могут возникнуть служебные трения между облоно и президиумом ИИ. Надо уточнить… Сойдём на пристань, это всего минута.

– А почему не здесь?

Венера Мироновна выразительно глянула в сторону капитана: лучше, мол, когда его нет поблизости. Сусанна Самойловна поджала губы, но пошла (очень прямая) по трапу. Вместе с бумагами, сумочками и ридикюлем. Венера Мироновна – за ней.

Капитан посмотрел на Донби, который рядом постукивал по доскам костяными пальцами.

– У нас минута…

– Да, капитан, – с непривычной строгостью отозвался Донби голосом Дона. А Бамбало прямо с нижней палубы протянул голову в окошко рулевой рубки. Кажется, за что-то уцепился там клювом. Капитан пошёл на мостик. Сушкин за ним. И шёпотом спросил:

– Ой, а что сейчас будет?

– То, что полагается, – невозмутимо отозвался капитан Поль. И громко скомандовал:

– Донби, время!

«Дед Мазай» коротко гукнул. Колёса осторожно шлёпнули по воде, два могучих пристанских матроса молча налегли на шесты, которыми упирались в борт пироскафа. Между круглым кожухом колеса и пристанью открылся просвет чистой воды. Он спешно расширялся. Колёса зашлёпали энергичнее. Дебаркадер заскользил назад.

– Господин капитан! – долетело с берега. – Господин капитан, остановитесь!..

Ну, у а что было дальше – известно.

Вечерняя беседа со стихами и прозой

Пили чай…

На верхней палубе, впереди рулевой рубки, поставили круглый стол с похожим на медный глобус самоваром. Капитан и Сушкин устроились за столом, а Донби прилёг на падубе, сложив суставчатые ноги под пернатое туловище. Перед ним стояло ведёрко с чаем и плошка с кубиками рафинада.

На самоваре пыхтел и попискивал фарфоровый чайник. Пироскаф «Дед Мазай» тоже пыхтел, но не попискивал – это было бы для него не солидно.

Кстати, «Деда Мазая» теперь называли только пироскафом, слово «пароход» было почти забыто. Капитан Поль объяснил Сушкину и Донби, что в старину «пироскаф» был обычным термином. У поэта Баратынского, который жил в одно время с Пушкиным, есть даже стихи с таким названием…

– Слышали про стихотворца Баратынского? – спросил дядя Поль.

Сушкин честно сказал «не-а…». А Донби, который (по капитанским словам) «нахватался верхушек», сообщил, что про Баратынского слышал, но стихов о пироскафе не помнит.

Дядя Поль, отвалившись к спинке скрипучего стула и помахивая плюшкой, процитировал:

 
Дикою, грозною ласкою полны,
Бьют в наш корабль средиземные волны.
Вот над кормою стал капитан.
Визгнул свисток его. Братствуя с паром,
Ветру наш парус раздался недаром:
Пенясь, глубоко вздохнул океан! —
 

Ну, каково?.. Чего молчите?

Донби картавым голосом Дона заметил, что стихи малость «стар-л-ромодные». И неточные.

– Где здесь ср-л-редиземные волны?..

– И паруса нету, – осторожно добавил Сушкин. Ему не хотелось обижать капитана, однако отступать от правды тоже не хотелось. – Разве на пироскафах ставили паруса?

– Конечно, ставили! Сколько угодно! И мы поставим, если появится необходимость! У нас есть подходящий брезент для накрывания палубного груза!..

– Ну, все равно… – не сдался Донби (теперь уже голосом Бамбало). – Ты, Поликарп, для точности картины встань над кормой и возьми свисток. Баратынскому понравилось бы.

Но капитан Поль сказал, что важна не точность картины, а красота и сила поэтических образов, в которых его собеседники ничего не понимают («Я, судари мои, был о вас лучшего мнения»).

А торчать над кормой и дуть в свисток ему было неохота. Электронный судоводитель БЭН (или КГГ) и без него великолепно управлял пироскафом. Вёл его не «Куда Глаза Глядят», а строго по курсу, заложенному в компьютерной памяти. Отмечал в ней все бакены и береговые вехи с треугольными и квадратными знаками. Поэтому капитан вольготно устроился на стуле, вытянув тощие, как у Донби, ноги. Он возложил на край стола ступни в дырявых парусиновых туфлях. Объяснил, что это не признак невоспитанности, а поза, которую позволяют себе на Миссисипи и Миссури многие заслуженные капитаны. Он был сейчас в полосатых красно-белых шортах, будто сшитых из американского флага, и в просторном рваном свитере.

– Любимый, – сказал он про свитер Сушкину. – Я много лет в нем стоял ночные вахты, если поблизости не было посторонних глаз. Привык… У Пушкина сказано:

 
Привычка свыше нам дана.
Замена счастию она…
 

Похоже, что оказавшись в привычной обстановке, на речном просторе, капитан Поль отдыхал душой и радовался жизни. Он и раньше был словоохотлив, а нынче говорил особенно много. Прозой и стихами.

 
Привыкнув к небу вместо крыши
И к ветру вместо тесных стен,
Ты снова этим ветром дышишь,
Речной внимая красоте…
 

– Это тоже Пушкин сочинил? – спросил Сушкин, отдуваясь (он выпил уже четыре стакана час с брусничным вареньем).

– Это сочинил я, – скромно признался капитан.

– Не хуже, чем у Пушкина! – честно похвалил Сушкин. Однако Донби (который Бамбало) сказал, что хуже.

– Нельзя вниматькрасоте. Внимать можно тишине или звукам…

– Придира, – огрызнулся капитан. – Жалкий педант.

– А что такое «педант»? – оживился Сушкин. Капитан с удовольствием разъяснил:

– Мелочная личность, которая стремится выполнять все, даже самые пустяковые, правила и этим портить жизнь себе и другим. В общем, в точности наш Донби… Впрочем, я привык…

Зацепившись за последнее слово, Сушкин стал думать о привычках. Они в самом деле могут заменять счастье? Вот, например, он привык трогать у левого уха колечко. Это добавляет в жизни счастья?.. Потрогал. Мочка уха затеплела. И Сушкин подумал, что самую капельку (чуть-чуть, но все-таки!) добавляет… И вдруг сразу сочинилось:

 
Грейся ты, моё колечко,
Потому что наша речка
Обтекает нам бока.
Нет не речка, а река —
Широка и глубока…
 

Ура, получилось! Конечно не как у Пушкина (и даже не как у этого… у Баратынского), но все равно складно.

Сперва он хотел похвастаться своим сочинением, но застеснялся. Вдруг педант Донби скажет, что здесь неточная картина. Мол, не «нам» она обтекает, а пироскафу и не бока, а борта… Но все равно было хорошо на душе, и Сушкин подумал: а что надо для ещё большей радости жизни? И спросил:

– Дядя Поль, а можно мне тоже положить пятки на стол?

– Конечно, можно! Ты же на своём судне!

– Но я ведь ещё не заслуженный капитан… И пятки не в туфлях, а голые…

– Не будем педантами, – сказал дядя Поль. – Верно, Донби?

Донби пошевелил пернатым телом и высказался голосом Бамбало:

– Можно… если пятки не совсем немытые.

– Я их днем ополаскивал под шлангом…

– Тогда разр-л-решается, – изрёк своё мнение Дон.

Сушкин отодвинулся на стуле и водрузил пятки на край столешницы. Встречный ветерок восхитительно защекотал ступни.

«Видела бы меня сейчас Венера Мироновна», – мелькнуло у Сушкина. Это была забавная мысль, он хихикнул. Но… следом пришла другая мысль, уже не забавная: «Видела бы Сусанна Самойловна Контробубова…» Сразу испортилось настроение. Так, что это сразу отметил капитан Поль:

– Том, что с тобой? Ты как-то сразу обмяк, будто проткнутый шарик…

– Да. Потому что вспомнил. Эта… Контробубиха… она ведь завтра догонит нас в Мокроусове.

Наступило молчание. Потом Дон сказал:

– Пр-л-роклятье…

– Ме-ерзкая ситуация, – поддержал его Бамбало с интонацией капризной козы.

Лишь капитан Поль остался невозмутимым.

– Это будет лишь завтра утром. А, как известно, утро вечера мудренее…

Такие слова всех успокоили. Если не совсем, то больше, чем на половину. Не хотелось портить хороший вечер… Но все же через несколько минут Дон вернулся к этой теме:

– Отвр-л-ратительная особа. И ведомство её отвр-л-ратительное…

– Да. И название к него противное, – согласился капитан, выпуская из трубки густой дым. – Кха… Кстати, знает ли кто-нибудь, что означает эта поросячья аббревиатура ИИ?

Сушкин от любопытства сдёрнул ноги со стола.

– А что такое эта… аб… ап… брикатура?

–  Аббревиатура, – повторил капитан. – Это название, которое складывается из начальных букв разных слов. Например, ВРП – Воробьёвское Речное Пароходство. ГПС – грузо-пассажирское судно… ООН – Организация Объединённых наций… А что такое это ИИ?

– Я знаю, – сообщил Дон, который часто смотрел телевизор и был в курсе многих событий. – Это Изымательная Инспекция. Про неё теперь все время говорят в разных передачах. Эти тётушки ищут причины, чтобы изымать из семей и отправлять в приюты ребятишек…

Бамбало его поддержал:

– Да! Вы же слышали, как она сказала: «Будешь изъят и перемещён».

«Ну, меня-то некуда перемещать, – подумал Сушкин. – я и так в приюте». – Но тут же сообразил, что и его смогут изъять. С «Деда Мазая», который стал уже родным… А ещё он вспомнил Владика Горохова…

– Да, у нас было такое! Эти тётки, они называются «иишницы», ходили по школам и говорили ребятам, чтобы те звонили в эту контору, если к ним плохо относятся дома. «Мы придём и защитим вас от несправедливости»… Ну вот, один третьеклассник, Владик Горохов, дома поспорил с мамой. Не захотел мыть посуду после завтрака, а она сказала, что поставит его в угол. Он разозлился и звякнул с мобильника иишницам, что его угнетают. Те примчались с полицией, с сиренами и даже с телекамерами. Ухватили Владика под мышки – и к нам в детдом. Он через полчаса опомнился, давай реветь: «Хочу к маме». А тётки ему: «Не-ет, будешь теперь жить здесь, потому что мама тебя воспитывает несправедливо!» А тут ему ещё ребята напинали. Не сильно, а чтобы не ябедничал на маму… Он ревел, ревел, а потом с разбега выбил собой окно и бегом домой. Тётушки за ним…

Сушкин передохнул.

– А дальше? – спросил Донби двумя клювами.

– Ну, добежал, успел… А на дворе у них было хозяйство: гуси, куры и петух Маршал. Говорят, боевой мексиканской породы… Иишницы подбежали, а Владик сказал Маршалу: «Фас!»… Теперь они туда близко не подходят…

Капитан посмеялся. Но Донби (голосом Дона) заметил насуплено:

– Не всегда бывают такие бр-лаго-получные финалы…

Капитан завозился и тоже убрал ноги со стола.

– Что-то я не пойму. Зачем забирать детей из родного дома?

– Этого никто не понимает, – печально отозвался Бамбало. – Но так теперь делается в разных странах. Один профессор выступал в передаче «Парадоксы нашего времени» и…

– А что такое парадоксы?

– Ох, Том… – сказал терпеливый Бамбало. Это значит несуразности… Профессор говорил, что скорее всего ИИ – это диверсия злобных инопланетян. Они хотят захватить нашу планету, а для этого надо безболезненно искоренить землян. И проще всего это сделать, если оставить детей без родителей. И те, и другие в конце концов вымрут от тоски. Дети не могут жить, если им некого любить. Если у них нет семьи…

Сушкин не сдержался, вздохнул.

– Том, – быстро сказал капитан Поль. – Семья это не обязательно мама и папа. У тебя есть дружный экипаж «Деда Мазая». И в случае чего храбрый Донби сумеет показать себя не хуже мексиканского петуха Маршала… Да и я ещё не совсем стар… Иди сюда, садись поближе.

Сушкин подошёл со своим стулом и сел вплотную к капитану. Щекой прижался к его плечу. От ветхого свитера пахло табаком и ещё чем-то таким… капитанским.

– Мы тебя не отдадим никаким иишницам, – пообещал капитан Поль. – А название у них действительно свинское… мне даже вспомнились подходящие стихи. Том, ты слышал про поэта Маршака?

– Ага! «Дама сдавала багаж…»

– Да… Но я про другие стихи. Они о том, как опытный хряк учит жизни маленького поросёнка Тот огорчается, что не умеет хрюкать, а боров утешает:

 
Дружок мой, послушай, что я говорю,
Рассчитывай силы свои,
И если сказать не умеешь «Хрю-хрю»,
Визжи без стесненья: «И-и!»
 

Сушкин развеселился. Ему представился жизнерадостный Нуф-Нуф, которому щекочут голый тугой живот. И удивило Сушкина, что капитан слегка загрустил.

– Дядя Поль, ты чего? Это же смешные стихи. И даже совсем не про то «ИИ».

– Ты прав, мой друг. Но… все-таки немного и про то… Меня скребёт, что по отношению к мадам Контробубовой мы тоже допустили некоторое свинство… То есть, я допустил…

– Какое?! – Сушкин от возмущения взлягнул голыми пятками.

– Ведь это же из-за меня она застряла на берегу…

– Она сама виновата!

– Как сказать… Должен признаться, что это я уговорил милейшую Венеру Мироновну отвлечь её разговором… по вымышленной причине. Она сперва не хотела, но потом сказала, что делает это ради тебя… Видишь, ты недолюбливаешь Венеру Мироновну и даже называешь её Афродитой Нероновной, а она…

– Её все так называют! Это не со зла!

– …А она ради тебя «пошла на сделку с совестью». Так она выразилась…

– И ты пошёл, – напомнил Бамбало с ласковым ехидством.

– И я…

– Ну и не шли бы… – набычился Сушкин и отодвинулся. Не нравился ему этот разговор.

– Тогда было бы ещё хуже… – Капитан взялся снова разжигать трубку. – Если бы мадам ИИ осталась с нами, получилось бы ещё больше свинства. Не на два, а на двадцать «И».

– Вот видишь. У тебя, дядя Поль, не было выхода… – Сушкин придвинулся опять и покашлял от дыма. – И нечего грустить…

– Я грущу из-за несовершенства мира…

– Из-за чего?

– Плохо все устроено. Хочешь совершить доброе дело, и обязательно возникает свинская альтернатива…

– Что возникает? – Сушкин азартно растопырил локти. – Какая аль… трен…

– Аль-тер-на-тива… То есть необходимость выбора. Причём такого, когда и так скверно, и этак ещё хуже…

– От несовершенства мира Поликарп страдает всю жизнь, – ясным голосом сообщил Бамбало. – Он такой…

– Да, я такой! – взвинтился капитан Поль. – Если бы я был другой, то двадцать лет назад пинком вышвырнул бы с «Апполины» чёрного мальчишку со страусёнком, у которого на тощих шеях болтались две полудохлые головы. И теперь это двухголовое чудище не ехидничало бы по адресу старого Поликарпа…

– Да ладно тебе, Поль, – быстро сказал Дон. – Чего ты… Мы же шутя… Том подумает, что ты и пр-л-равда такой обидчивый…

– А я и есть такой, – сообщил капитан сквозь дым. – И, между прочим, не терплю, когда хихикают над моим отношением к женщинам. Я всегда к ним относился по-джентльменски. Ко всем… Даже к моей второй жене Паулине-Эквивалетте, которая была родом с реки Укаяли и отличалась нравом анаконды… Даже к герцогине Ваффенбургской (я о ней уже упоминал)… Даже к моей двоюродной сестрице Ермиле Евсеевне. Кстати, Том, она шлёт тебе привет, говорит, что ты ей понравился…

– Спасибо, – буркнул Сушкин.

– Да… – продолжал капитан. – И мне горько вспоминать, как пожилая дама Сусанна Самойловна, роняя сумочки и прыгая через ящики и коряги, пыталась угнаться за моим судном. Том, ты помнишь это?..

– Помню, – насуплено отозвался Сушкин. – Но ведь никто её не заставлял… А ещё я помню про другое.

– Про что же? – суховато спросил капитан.

– Про Владика Горохова. Как он бежал от детдома, весь в порезах от разбитых стёкол…

После этого все молчали. И может быть, вечер оказался бы испорчен размолвкой, но на поясе капитана, под свитером, запищал мобильник. Дядя Поль прижал его к уху. Заулыбался и сообщил:

– Это звонит Венера Мироновна. Она желает нам спокойной ночи и сообщает, что Сушкину пора спать.

– Даже здесь нет покоя, – проворчал Сушкин. И сразу почувствовал, что его в самом деле отчаянно клонит в сон.

Солнце ушло за береговую кромку с чёрным гребешком леса. От воды запахло камышами. В береговых заводях мелодично кричали лягушки.

– Мы послушно укладываемся, Венера Мироновна, – сообщил капитан в микрофон. – Только совершим ещё один ритуал. Спустим флаг… Донби, размотай флагофал. А мы с Томом поднимемся. При спуске флага полагается стоять…

Плавание…

Утром Сушкина не будили. До десяти часов. Он проспал бы и дольше, но в его персональную каюту сунул голову Дон.

– Том, иди к тер-левизору! Сейчас будут вчер-лашние новости! Пр-ло нас!

Сушкин выскочил на палубу, под тёплое солнышко. У рулевой рубки, под парусиновым навесом, был привинчен к стенке плоский телевизор. Бодрый улыбчивый дядя с лысинкой рассказывал:

– …пароход, который, как уже сообщалось, выиграл в лотерее фирмы «Мир антиквариата» воспитанник детского дома «Фонарики» Фома Сушкин… – (Сушкин поморщился). – Вчера это уникальное судно «Дед Мазай» вместе со своим юным владельцем, под командой опытного капитана Поликарпа Поликарповича Поддувало и в сопровождении их удивительного спутника Донби отправилось в летнее плавание по… – Голос поперхнулся и смолк.

– Паршивый аппарат, – сказал капитан. – Идём в салон, там экран лучше…

Но Сушкин замотал головой. То, что скажет ведущий, он и так знал. Главное, это увидеть пироскаф на воде – полностью, во всей красе…

Дело в том, что Сушкин никогда ещё (как это ни странно!) не видел «Деда Мазая» со стороны. У причала пироскаф казался слишком большим. Его можно было разглядывать лишь по частям: корму, кожухи и лопасти колёс, корму с задними каютами, носовую оконечность с якорной лебёдкой, ограждения палуб, рубку, трубу, мачту… Вместе все это одним глазом было не охватить. Издалека стоявший у Воробьёвской пристани «Дед Мазай» целиком тоже был неразличим. Его загораживали всякие будки, цистерны, вышки… Была фотография, где «Трудовая слава» отпечатана во всю длину и высоту – от кормы до носа и от ватерлинии до клотика. Но на ней пароход казался каким-то ненастоящим, как модель. К тому же, перед отплытием пароходство попросило снимок назад. Это, мол, его, пароходства, имущество…

А сейчас можно будет наконец-то увидеть «Деда Мазая» во всей красе, на широкой воде, в движении!..

И Сушкин увидел! Как пироскаф отвалил от дебаркадера, вышел на середину реки, бодро захлопал красными лопастями, засверкал белым лаком колёсного кожуха, на котором красовались крупные зелёные буквы:

Д?дъ Мазай

Снятый с отдаления, пироскаф казался не очень большим, но удивительно красивым. Той старинной красотой, которой отличаются автомобили столетней давности, первые самолёты и паровозы с похожими на бочки топками, высоченными трубами и медными рычагами. Казалось бы, совершенно устаревшие машины, а смотреть на них радостно… И был «Дед Мазай» удивительно уютным, своим.

«Мой…» – вздохнул про себя Сушкин. И понял, что не променял бы пироскаф ни на какие великанские яхты с бассейнами и вертолётными площадками, которые строят себе нынешние олигархи.

Сушкину захотелось пройтись колесом по тёплой, пахнущей старым деревом палубе. И он прошёлся. И получилось так, что остановился перед капитаном вверх ногами. Дядя Поль взял его за щиколотку, перевернул, поставил вверх макушкой.

– Доброе утро, Том…

– Ага. Доброе… Ой! У меня идея!

– Излагай, – велел капитан.

– Дядя Поль, мы ведь будем останавливаться у каких-нибудь городов?

– Безусловно. Для заправки и знакомства с окрестностями…

– А там есть мастерские, где шьют всякие фуражки и шляпы?

– Гм… полагаю, что да…

– А можно будет мне заказать бескозырку с ленточкой и надписью? У меня есть пять долларов…

– Гм… – опять сказал капитан. А стоявший рядом Донби непонятно крякнул двумя клювами.

– Дон, давай, – велел капитан.

Дон изогнул двухметровую шею, сунул голову в открытое окно рубки и достал из него…

Бескозырку!

Не какую-то детскую, как из магазина «Кот Леопольд», а настоящую, флотскую. Белую, с чёрной лентой, которая опоясывала околыш и спускалась от него двумя вымпелами. По околышу шла золотая надпись: «Д?дъ Мазай». Кончики лент были украшены блестящими якорями – той же формы, что на белой водолазке Сушкина.

Сушкин тихонько взвизгнул. Нахлобучил бескозырку, потом надел набекрень. Глянул, как в зеркало, в экран телевизора, который только что выключился сам собой.

– Ух ты-ы…

– Годится? – спросил капитан?

Сушкин ткнулся носом в его «табачный» свитер (бескозырка чуть не упала).

– Дядя Поль! Ты… это… самый лучший на свете дядя Поль…

– Я всегда это знал, – с достоинством сообщил капитан

– Дон, Бамбало! Вы тоже самые лучшие! – спохватился Сушкин.

Те, кажется, застеснялись. А Сушкин увидел (уже не первый раз), какие они симпатичные. С улыбчивыми розовыми ртами, с удивительно пушистыми ресницами вокруг большущих коричневых глаз. С почти человеческими «лицами». Лицо Дона было более серьёзным, чем у «лирического» Бамбало, однако оба – очень похожие, как близнецы. Впрочем, близнецы и есть…

Капитан притворился строгим:

– …Теперь вот что. Раз вы, господин судовладелец, бессовестно проспали подъём флага, то хотя бы приготовьтесь к завтраку. Надевать штаны и рубашку не обязательно, а умыться необходимо. Это должны делать все, даже всякие там «владельцы заводов, газет, пароходов». То есть пироскафов. Донби, протяните-ка сюда шланг…

И в тощего Сушкина ударила упругая струя. Весьма даже прохладная.

– Ай! Спасите!

Донби загородил путь к бегству вытянутой, как шлагбаум, ногой.

– Не на-адо! – вопил Сушкин, танцуя среди радужных брызг. – Бескозырка размокнет!

– Не беда, – рассудил дядя Поль. – Это же флотский головной убор, а не дамская шляпка…

И при этих словах Сушкина резанул страх. Он был гораздо холоднее струи. Мигом вспомнилась чёрная шляпка с бисером.

– Ой, подождите! А эта… Сусанна! Она где? Она догнала нас в Мокроусове?

Капитан потёр свежевыбритый подбородок.

– Видишь ли… В Мокроусове оказался занят причал. Там неожиданно ошвартовалась угольная баржа, и никак было не подойти… Я объяснил госпоже Контробубовой, что теперь у неё единственный выход: сесть на поезд и догнать нас на станции Старые Барабанщики через двое суток.

– Ругалась? – радостно хихикнул Сушкин.

– Она стенала, как донна Роза-Мануэлла в сериале «Заложники Рио-Эскамбреро», – печально объяснил Бамбало.

– А капитан Поль снова стр-л-радал от угрызений джентльменской совести, – вставил Дон. – «Ах, у несчастной пожилой госпожи ИИ опять из-за меня возникли тр-л-рудности»…

– Но ведь никто не виноват, что там оказалась баржа! – воскликнул Сушкин.

– Конечно, никто, – ласково подтвердил Бамбало. – И никто на свете не узнает, о чем наш добрый капитан беседовал по радио со шкипером этой баржи, которая сперва шла у нас в кильватере, а потом вдруг оказалась впереди… Хи-хи…

– Клевета! Ни о чем я с ним не беседовал!.. И вообще, хватит издеваться над старым Поликарпом! Вечные шуточки… Ещё немного, и я уйду в отставку!..

– Дядя Поль, не надо! – почти всерьёз испугался Сушкин.

– Тогда иди чистить зубы…

– Ты совсем как наша Афродита… – проворчал Сушкин.

– Это не самое плохое сравнение, – хмыкнул капитан. – Кстати, она уже звонила и желала «семь футов под килем». А какие там «семь», когда нет и двух. Того и гляди, сядем на мель…

На мель не сели. Наоборот, глубина стала больше, и «Дед Мазай» бодро шлёпал вдоль правого берега. Приветствовал гудками встречные теплоходы и баржи. Капитан отключил на полчаса электронную систему КГГ и разрешил Сушкину самостоятельно поуправлять пироскафом. Это было не-о-бык-но-вен-ное ощущение! Душа замирала от восторга, когда «Дед Мазай», послушный поворотам большущего рулевого колеса, направлял плоский тяжёлый нос то вправо, то влево. На носу, подвешенный к специальной опоре, сверкал колокол с названием пироскафа (кстати, такой же, только поменьше, висел и на рулевой рубке)… Конечно, капитан позволял Сушкину стоять на руле, когда поблизости не было встречных судов, опасного берега или отмелей. И сам на всякий случай был поблизости от штурвала.

А на носу, рядом с колоколом, нёс наружную вахту Донби. Между его расставленных ног стояло ведро с песком. Донби втыкал в него то одну, то другую голову.

– Дядя Поль, а почему он так? Боится чего-то?

– Вовсе нет! Это глупые выдумки, что страусы прячут голову в песок, если чего-то пугаются! На самом деле они просто ищут уединения, когда устают от окружающей суеты…

– А Донби-то от чего устаёт?

Кругом была тишина, солнечный простор, безлюдье…

– Бамбало и Дон просто отдыхают по очереди. Если они станут наблюдать за рекой и берегами вдвоём, у вахты станет раздваиваться внимание.

Капитан снова включил КГГ и устроился в парусиновом кресле. Сушкин – напротив, верхом на стуле. За окнами рубки тянулись низкие, поросшие ивняком берега. Кстати, довольно однообразные. Сонно гудел неподалёку шмель. Шмели все эти дни то и дело крутились рядом с Сушкиным. Но они были добродушные, и Сушкин сносил их терпеливо…

В окна влетал прохладный ветерок и качал старинные занавески с бомбошками.

– Том, дитя моё, – тоном тёти Полли спросил дядюшка Поль, – тебе ещё не надоело наше плавание? Путь не кажется однообразным?

Сушкин от возмущения дрыгнул босыми, успевшими изрядно загореть ногами.

– Мне?! Однообразным?! Да я готов так плыть сто дней подряд! Целый год подряд!

В самом деле, он впитывал в себя речной простор и синеву. Растворялся в теплом солнце. И… да, он чувствовал себя частичкой пироскафа, который сам был частью удивительного летнего мира…

Капитан покивал (кустики волос на его висках покачались, как пушистые хвостики).

– Целый год подряд?.. В необозримо далёкие времена, когда я учился в начальной школе, октябрятская вожатая Соня разучивала с нами песню… Дай-ка, голубчик, мне музыкальный инструмент…

Сушкин вместе со стулом поскакал в угол и вернулся с обшарпанной гитарой, про которую капитан Поль говорил, что она испанская, из города Сомбро Негро. Капитан взял, тронул струны. Донби выдернул голову Бамбало из ведра, и обе головы повернулись к рубке.

– Значит, так… – сказал стародавний октябрёнок Поль и хрипловато запел:

 
Сто двенадцать дней подряд
Марширует наш отряд
Очень храбрых октябрят.
 
 
Мы шагаем день и ночь,
Отдохнуть мы все не прочь,
Лопать хочется – невмочь.
 
 
Но в мешках у всей толпы —
Ни картошки, ни крупы,
И нельзя сойти с тропы.
 
 
А вожатый говорит:
«В нас геройский дух горит,
И отвага победит!
 
 
Эй, друзья, не вешать нос!
Вижу рощу из кокос,
Там орехов целый воз».
 
 
Пищи хватит там на всех,
Наедимся тех орех
И в пути нас ждёт успех.
 

Ну и так далее… – Дядя Поль прихлопнул струны. – Глуповатая, конечно, песенка, а вот помнится до сих пор…

– Не такая уж глуповатая, – рассудил Сушкин. – Весёлая… Только там не везде правильно. «Роща из кокос», «Наедимся тех орех»… Или это такой поэтический образ, да?

– Да. Точнее, поэтический приём… Ты умница, Том, чувствуешь поэзию… А какие песни ты знаешь? Кроме «Девушки с острова Пасхи»?

– Ну, всякие… Например, «Жил отважный капитан»… «Потому что мы пилоты»… «Прощайте, Скалистые горы…».

– Давай про пилотов, вместе. Не стесняйся!

Сушкин и не стеснялся. Спели про пилотов, про Скалистые горы, про отважного капитана. А потом ещё «Весёлый ветер», «Ты ждёшь, Лизавета…» и «Отзвенели песни нашего полка…» – этому печальному маршу научил Сушкина Феликс.

У Сушкина получалось неплохо (недаром все-таки четвёрка по пению). Капитан пел хрипловато, но, как говорится, «душевно» (особенно про Лизавету). Донби пристроился снаружи рубки и подпевал двумя голосами: Дон сдержанно, с мужественными нотками, Бамбало же – лирично.

– А кто будет следить за фарватером? – сказал капитан Поль.

– Да чего там следить? Впереди – никого… – беспечно отозвался Бамбало. – Давайте «Как провожают пароходы»…

Но оказалось, что впереди «кого». Из-за поворота вылезла низко сидящая наливная баржа и стала делать белым флагом отмашку: возьмите, мол, вправо. Электронный КГГ послушно взял. Разошлись левыми бортами. На борту баржи канителились со швабрами два толстых парня в драных тельняшках. Дурные какие-то, не как на других судах. Загоготали, заорали:

– Эй, на «Мазае»! Вы кто такие? Плавучий музей? Вы на выставку речных редкостей или на пароходное кладбище?

Сушкин от досады взялся за колечко, стал думать: как ответить? Капитан Поль ответил раньше, через мегафон:

 
Языком не мели,
Скоро будешь на мели!
 

– Ай, испугал! – захохотал один парень и стал отбирать у другого банку с пивом.

Надо сказать, что капитан оказался прав. Через полчаса из диспетчерской радиосводки стало известно, что баржа Т-62 с грузом керосина с ходу въехала на мель у деревни Кастрюлино…

– К вопросу о кастрюлях, – встряхнулся дядя Поль. – Донби, не пора ли подумать про обед?

– Тогда пускай Том будет вперёдсмотрящим, – решил Дон.

– Ура! – подскочил Сушкин и надел бескозырку.

А Донби пошёл на камбуз готовить борщ из свежих овощей и гречневую кашу из концентрата…