Текст книги "Сказки и были Безлюдных пространств"

Автор книги: Владислав Крапивин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 45 (всего у книги 57 страниц)

И не ошибся.

Нитка была уже там. Стояла перед голым дощатым столом, за которым разместился «состав суда». Она посмотрела на Тёма понимающим взглядом, и он встал рядом, уронив на пол накидку.

За столом восседали вожатые Даля-Магдалена, Валентина, Демьян и директорша лагеря Анастасия Климовна. Младших инструкторов не было. Наверно, из-за деликатности вопроса решили их не приглашать, не играть в демократию. Шура тоже подсела к столу – рядом с кудрявым Демьяном (он часто задышал и отодвинулся).

Худая, похожая на пожилую английскую леди, Климовна с полминуты сокрушенно смотрела на Нитку и Тёма – как добрая тетушка, которая не хочет, но обязана разоблачить и выпороть провинившихся племянников.

Нитка нагнулась и стала гладить пальцем свежую царапину под коленом. Дождь гулко стучал о фанерные стены, из окна пахло, как бедой, мокрыми сорняками.

Климовна села попрямее и сказала:

– Ну? Будем сразу признаваться или сперва поломаемся-поотпираемся? – Ее простецкая лексика не вязалась с английской внешностью.

Нитка, не разгибаясь, стрельнула в директоршу взглядом:

– Знать бы, в чем признаваться…

– В самовольном купании, дорогие мои! В побегах с территории лагеря и в проникновении в запретную зону! Вам разве не известно, что за каждое из таких дел, взятое даже в отдельности, грозит исключение?

Тём одолел противную слабость в животе и дрожание коленок. Что бы ни случилось потом, а надо поддерживать Нитку. Слабым голосом, но с намеком на дерзость, он выдал, глядя поверх судейских голов:

– Подумаешь. Сколько народу самовольно купается, всех выгонять, что ли?

Климовна далеко вытянула из воротника худую шею.

– Они просто купаются. Не в такомвиде, как вы…

Вот оно! Масштаб скандала и тяжесть неизбежного позора были столь велики, что Тём не смог их почувствовать до конца. Умом все понимал, но большого страха (вот удивительно!) не было. Только тошно.

Нитка распрямилась, чуть улыбнулась Тёму – быстро так – и скучновато спросила Климовну:

– А в каком виде?

– Ты сама знаешь!

– А ни в каком не «в виде», – тем же тоном сообщила Нитка. – «В виде», это когда люди друг друга видят. А мы даже ни разу не взглянули друг на дружку, когда в воду шли и обратно… Тём, скажи!

– Да! – Тём ощутил, что Нитка смелее его, крепче его. А он что, разве совсем хлюпик?

– Так мы вам и поверили, – деревянно сказала Ниткина вожатая Валентина.

В ответ Нитка так пфыкнула губами, что полетели брызги:

– Ну и не верьте! Мы-то все равно знаем.

Климовна запыхтела и стала слегка полнеть.

– Не знаю, что вы знаете. А вот когда об этом узнает весь лагерь… Что скажут ребята, а?

Помирать так с музыкой.

– Лопнут от зависти, – сказал Тём.

– Темрюк!! – Фанерный домик содрогнулся от вопля начальницы лагеря. Кудрявого Демьяна отшатнуло от нее прямо к Шуре. Он шарахнулся обратно.

А Нитка не дрогнула. И Тём почти не дрогнул.

Климовна отдышалась и застегнула верхнюю пуговку у ворота. И слегка успокоилась.

– Если ты, Назарова, утверждаешь, что вы «не смотрели», то какой смысл был купаться вот так… без всего?

Нитка пожала плечами:

– Чтобы не узнали. Валентина все время купальники щупает…

– А Демьян наши плавки проверяет, – мстительно добавил Тём.

– Не ври! – мальчишечьим голосом возмутился Демьян. – Это… один только раз! Потому что… стоит отвернуться, как вы уже в купалке!

– Ага, один раз…

– Пусть он не увиливает, – прежним деревянным голосом заявила Валентина. – Сейчас он еще скажет: «Чего такого, мы просто играли»… А от таких игр потом дети появляются.

– Валя… – сдержанно осудила дуру начальница.

– А что? Бывали случаи… Вы, Анастасия Климовна, сами знаете…

Тём не решился взглянуть на Нитку. Но «чутким сердцем» уловил: она вдруг ослабла, может заплакать даже.

И тогда он оглядел вожатых и начальницу. И отчетливо разъяснил им всем:

– От того, что люди в одном озере купаются, «дети» не бывают. Они бывают, если двое ночуют вместе. Где-нибудь в заброшенной сторожке. За территорией лагеря.

Демьян закашлял, а уши его зацвели. Девицы приоткрыли рты, Шура стала дергать косу. Климовна грудью легла на стол:

– О чем это ты, Темрюк?

– Да ни о чем. Просто пример… – А в душе тихое злорадство.

– С примерами надо быть поаккуратнее, – с назидательностью, но не очень уверенно разъяснила Климовна. – И… не знаю даже, что с вами делать… Для начала имейте ввиду, что вы получили по строгому выговору на педагогическом совете лагеря. А чтобы не было хуже, вы должны дать честное слово, что впредь… ничего такого… Ни разу! – Она опять выпрямилась по-королевски.

Нитка и Тём опять глянули друг на друга.

– Дадим, Тём? – спросила Нитка (а в глазах, кажется, смешинки). – Все равно погода испортилась.

– Ага, – с простодушным видом согласился он. А в душе, признаться, великое облегчение («Неужели все обошлось?»).

– Нахалы, – печально сказала начальница. – Марш по палатам и сидеть там, как мыши, до конца тихого часа.

Тём поднял с пола накидку. Нитка – свою, такую же. И они вышли на крыльцо. Там они молча глянули друг на друга и взялись за руки. А чего говорить-то? Грустно, что тайна и приключения закончились, но все равно они были… И… возможно, будут когда-нибудь еще.

Нитка и Тём пошли рядом по песчаной дорожке, под шуршащим дождем. Но всего несколько шагов. Сзади послышался голос Демьяна:

– Артем, постой! Разговор есть…

Тём попрощался с Ниткой глазами и дождался Демьяна. У того не было накидки, но Тём не сказал «давай накроемся вместе». Вот еще!

– Слушай, Темрюк, зачем уж ты так-то? – с нерешительной ноткой выговорил Демьян.

– Как «так»?

– Ну… ябедничать-то нехорошо.

– Вы это мнеговорите?! Сами разнюхали, настучали про нас, а теперь…

– Тём, это же не я! Клянусь! Я даже не знаю, кто!.. Я за тебя перед Климовной заступался. А ты на меня такое… Как-то не по-мужски…

– А плавки лапать у пацанов – по-мужски?

– Да я не об этом. Зачем про сторожку-то?

– А-а! – Тёму стало смешно. – А с чего вы взяли, что это про вас? И вообще… Туда ходят все, кому не лень. Весь лагерь знает. И Климовна. Она что, глупее других, по-вашему?

– М-да… Ну, ладно… Слушай, Тём, а можно задать тебе прямой вопрос? На честность…

– Ну…

– Вы, что ли, правдани разу не взглянули там друг на друга?

– Да конечно же! – Тём вскинул лицо, по нему сразу ударили капли. Тём опять нагнул голову. Бесполезно объяснять. Как тут скажешь? «Мы же обещали друг другу… Иначе поломалась бы сказка… Тогда бы мы перестали быть теми, кто есть – Ниткой и Тёмом, у которых тайна…»

Демьян несколько долгих секунд шагал молча. Потом вздохнул:

– Ну, значит, я прав. Я Климовне так и говорил: «Ничего у них не было, просто игра в пионерскую любовь»…

В давние времена летний лагерь «Приозерный» назывался пионерским и были здесь трубы и барабаны, маршировки с бодрыми песнями, утренние построения отрядов с выносом знамени и подъемом мачтового флага. Потом пришли другие времена, и теперь все, что связано с пионерами, полагалось обхихикивать. И, если кто-то дурачась говорил «честное пионерское», значит, ясное дело, врал. Пионеры прошлых лет считались недоумками. Они умели только отдавать салюты, коллективно бороться за отличную успеваемость, каждый день гладили свои красные галстуки и не знали, чем девочки отличаются от мальчиков…

Тём сказал тихо и ожесточенно:

– А что, настоящая любовь, это когда только там, в сторожке? Ну и…

– Он сдернул и скомкал накидку. – Вот, отдайте вашей Шурочке, это ее…

– И побежал к домику «М-2». Хотелось заплакать, но в подступивших слезах не было горечи. Наоборот, что-то хорошее. Благодарность Нитке…

6

Больше они не бегали в Запретку. Не удалось бы теперь удрать незаметно. Да и рассветы сделались не те – пасмурные, хотя и не холодные.

Зато днем Тём и Нитка постоянно были рядом – как бы назло всем (хотя, по правде говоря, мало кто обращал на это внимания). В одной команде играли в волейбол, вместе вызывались дежурить на кухне, рядом сидели у вечерних уютных костерков. И вместе каждый день искали Кея. Вытаскивали его из таких закоулков, куда нормальный человек и не догадается забраться.

– Все-таки ты настоящая Герда, – тяжело дышал Тём, выволакивая Ниткиного братца с кухонного чердака или из обширной конуры, валявшейся в репейниках (в прошлом году в конуре обитал сторожевой пес Тимка, осенью он сбежал; Кей был уверен, что у конуры скоро вырастут ноги). Потом они под навесом у цистерны отмывали пойманного беглеца. Нитка терла его, голого и тихо визжавшего, большущей деревенской мочалкой, а Тём поливал его шланга. И зорко следил, чтобы рядом не появились посторонние. Нитки и Тёма Кей не стеснялся (сестра она и есть сестра, а Тём тоже вроде бы свой, Ниткин друг), но отчаянно боялся, что банную процедуру увидит кто-нибудь еще.

Потом он, вытертый насухо и одетый в чистое, убегал, чтобы исчезнуть снова.

– Нитка, а почему он иногда прихрамывает? Связку растянул, что ли?

– Нет. Это у него врожденное. Сперва сильно косолапил, а потом выправили… Вообще-то у него все нормально, он ведь даже танцами в детском саду занимался. Но если забудется – глядишь, опять начал ступню подволакивать. Такой разгильдяйщик…

Так прошла последняя неделя лагерной смены. Затем все разъехались. Нитка и Кей жили в поселке Коробчиха, в сотне километров от города. Тём понимал, что часто видеться не придется.

Так и случилось. Они переписывались иногда, но в письмах не было почти ничего от той короткой и почти сказочной дружбы в «Приозерном». Лишь один раз проскочило: «Кей, мы вчера чинили голландскую печь, отрывали железные листы, и они пахнут так же, как тот железный лист на ледорезе, в Запретке…» Да еще Кей иногда пририсовывал на письмах сестры кривую избушку на курьих ногах…

Минуло два года. И письма стали совсем редкими, а встретились Тём и Нитка лишь однажды, в девятом классе, на весенних каникулах. Ниткин класс приехал в городской театр на спектакль «Снежная королева» (бывают же совпадения!), и Тём тоже оказался там. Маме на работе дали бесплатный «благотворительный» билет. Тём поворчал для порядка, что «детская сказка для младшего школьного возраста», но что-то шевельнулось в его «чутком сердце», ожидание какое-то. И – правда…

Они увиделись в антракте, обрадовались, но было в этой радости и смущенье. Вязкое такое, с трудом одолимое. Говорили ни о чем – в первом антракте, во втором. Наконец Тём ухватился за спасительную тему:

– А как поживает бродяга Кей?

– Ну, как… Во втором классе уже.

– Учится-то нормально?

– А, троечник…

– Троечники тоже люди…

После спектакля тем проводил Нитку до поезда. Обещали друг другу писать чаще. И правда, в течение недели написали по два письма. Но потом опять все «спустилось на тормозах»…

Так бы оно и ушло в прошлое. Сделалось «памятью о детстве», если бы не новое обстоятельство. Нитка с отцом и Кеем (и с очередной мачехой) перебралась в город. Как-то удалось им поменять коробчихинский дом на городскую квартиру. Это случилось, когда Тём заканчивал школу.

Опять они увиделись и обрадовались друг другу. Но той весной и летом встречались не часто. И все как-то на бегу. Оба сдавали выпускные экзамены, потом Артем подал заявление в Гуманитарный институт, на истфак. Хотелось в археологи. Все лето он сидел над учебниками, пришлось даже уйти из секции дзю-до.

Вступительные экзамены закончились в середине августа, и почти сразу будущих первокурсников послали копать картошку на сельских полях. Вуз был не государственный, однако его начальство с официальными властями спорить не хотело, себе дороже. Раз нужны на осенней уборке «молодые и сильные», пусть едут. Тем более, что будущим археологам лишнее копание в земле не повредит – тренировочка…

Вернулись в октябре. И вот тогда-то у Артема и Нитки началось что-то вреде настоящего романа. Впрочем, нет, не настоящего, а тоже «пионерского». Потому что дальше поцелуев дело не пошло. Целовались в подъездах, в озябшем парке, в полутемном студенческом кафе. Осень была сухая и золотисто-оранжевая. Предновогодняя зима – ласковая, с искрящимся под фонарями летучим снегом, который был теплым, как тополиный пух. А Ниткины губы сперва были холодные, но быстро согревались и почему-то пахли, как мандариновые дольки.

Но целоваться удавалось не всегда. Потому что часто с ними был Кей, даже по вечерам. Нитка не любила оставлять его дома с отцом, который «опять взялся за свое…»

Подросший, одиннадцатилетний Кей вел себя деликатно. Случалось, что надолго отходил от сестры и Артема – то к игровым автоматам в кафе, то к ледяным горкам в саду с праздничной елкой. Но в этой деликатности Артем угадывал иронично-спокойное понимание: «Пожалуйста, я вам не мешаю…»

Никаких планов на будущее Артем и Нитка не строили. Было им хорошо, вот и все.

Потом надвинулась на Артема зимняя, первая в жизни сессия, которая убедила первокурсников, что студенческая жизнь – не сахар. И, «спихнув» последний экзамен, Артем отсыпался две недели – почти все каникулы.

В феврале Нитка поступила на какие-то портновские курсы, а у Артема заболела мама.

Весна прошла суетливо и тревожно. Свидания опять сделались редкими и короткими. Когда маму выписали из больницы, был уже май, и тень новой сессии грозно нависла над первокурсником истфака Темрюком. Артем был не из тех храбрецов, кто учатся через пень-колоду, на экзаменах уповают на счастливую судьбу, а при провале философски посвистывают сквозь зубы. Перед каждым зачетом он изрядно трусил, и это выматывало нервы. Так что о Нитке вспоминал он в ту пору далеко не каждый день.

А когда сдал последний экзамен, спохватился: что-то долго она не звонит, не приходит. У Нитки телефона не было, звонила она всегда с автомата. Артем побежал к ней домой.

Дверь открыл Ниткин отец. Щетинистый, опухший, полупьяный. Из-за него выглядывала помятая тетка в вязаном, с прилипшим мусором, платье.

Артем сразу понял: что-то не так.

– Анита дома?

– Может, и дома, – ухмыльнулся папаша. Рыгнул селедкой. – Только дом у нее теперь не тут…

– А где?

– Тю-у… – опять усмехнулся он.

– Я спрашиваю: где?

– А чё ты орешь?.. Уехала вместе с братцем.

– Куда?

– Куда? – вдруг скривился он. – А ты поищи! У вас ведь, никак, любовь? А любовь – она сила. Она это… через все преграды… Вот и… преодолевай… – И захлопнул дверь.

– С-сука, – сказал в эту дверь Артем. И вдруг изо всех сил разозлился на Нитку. Похоже, у нее что-то случилось, но предупредить-то могла! Хотя бы звякнула перед отъездом.

Несколько дней ходил он, то маясь от беспокойства, то глотая обиду, то вдруг успокаиваясь: «Ну, уехала и ладно. Проживу… А что между нами было-то? Не невеста же…»

С этим странным, тяжелым спокойствием он уехал на летнюю практику, на раскопки в Юташскую степь, где под слоем впервые распаханной целины были найдены остатки неизвестной культуры. Когда-то стоял там город – ужасно древний и непонятно чей.

И было все. как мечталось: сухая земля курганов, черепки с таинственным орнаментом, запах полыни, черные ночи с белыми звездами, костры, гитара. Друзья-приятели… Только тревога нет-нет да и возвращалась.

А потом покрытый пыльным загаром пацан-велосипедист привез из ближнего поселка телеграмму для Артем Темрюка. Телеграмма была от тетки. Умерла мама.

Умерла она не от своей давней и привычной болезни, а от сердца. Внезапно…

И потянулось потом длинное, пустое, похожее на пролившийся черный клей лето. Жизнь в пустой трехкомнатной квартире, где висели в прихожей мамины пальто и плащ, где стояла на кухонном столе мамина чашка, где полосы солнца лежали на нетронутой, Аккуратно застеленной маминой кровати. Где в каждом пятнышке света, в каждом скрипе паркетных плиток чудилась мама…

Довольно скоро напомнила о себе «суровая жизнь», которой плевать было на тоску и потерянность восемнадцатилетнего студента-историка. Нужны были деньги: тратить их на хлеб и картошку, платить за квартиру и телефон, покупать башмаки и брюки взамен совсем истрепавшихся…

Нашлись советчики: продай-ка ты, Тёма, эту большущую квартиру, купи однокомнатную, по дешевке, а оставшихся денег хватит тебе не меньше, чем на все годы учебы. Спасаясь от тоски, Артем окунулся в эту торгово-обменную компанию. Маклеры, фирмы, юристы, продажа вещей и мебели, беганье по конторам за всякими справками. Квартира ушла к другим владельцам. Артему сулили другую, маленькую, плюс изрядную сумму. Даже выдали небольшой аванс. Остальные деньги обещали вручить в день его вселения на новую жилплощадь. Но в этот самый день оказалось, что жилплощадь принадлежит другим людям, которые очень удивились визиту Артема: они только что вернулись с дачи и слыхом не слыхивали, что кто-то продал их квартиру. Идите-ка молодой человек, пока мы не вызвали участкового…

Все документы оказались липовыми. Улыбчивых маклеров как ветром сдуло. Артем пошел в милицию. Там поухмылялись и сказали: не надо было подписывать бумаги о продаже, не проверив десять раз, кто есть кто. Теперь обращайтесь в суд, но «дружески» предупреждаем – дело гиблое.

Артему опять стало все равно. Он перебрался к тетке, отдал ей почти все деньги и стал жить, ни о чем не думая. В серой беспросветной пустоте. Начались занятия в университете, но Артем почти не ходил на лекции. Болтался по городу или целыми днями лежал на кровати. Когда принесли повестку, он не сделал ничего, чтобы избавиться от призыва. Да, вуз не государственный, и студентам не полагалась отсрочка. Но можно было все же протестовать, отбиваться. Может быть, и отбился бы, если бы очень постарался. Кое-кому удавалось. А Артем, к тому же, в очках… Но не было желания что-то делать. Наплевать. Пусть все идет, как идет. По крайней мере, не надо ни о чем думать.

Ну и пошло. Казарма, «деды», разбитые очки. Пару раз он вспомнил приемы дзю-до. Это не очень помогло: чего ты можешь со своими приемами один против дюжины? Помогло другое. Однажды, глядя в бесцветные глаза щекастого сержанта, Артем процедил: «Пойми ты, ублюдок – мне все равно, что будет со мной. А тебе, я вижу, твоя шкура дорога. Вот и делай вывод…» Тот вместе с «дедами» вывод сделал, жить стало малость полегче. Но очень скоро оказалось, что первогодок Темрюк подписал заявление. чтобы его добровольцем отправили в неспокойные южные края. Доказывать, что подпись фальшивая, Артем не стал. Подумал: «Хуже не будет». Только сказал один на один командиру взвода: «Сука ты все-таки, подпоручик». И тот ничего, стерпел.

А потом было… Ну, в общем все, что было. И госпиталь. И возвращение. И утренняя летняя улица. И визг затормозившего «москвичонка» – Нитка вскочила из машины, бросилась через дорогу:

– Тём!

Они успели только обняться – вот так, с маху, посреди улицы – и обменяться парой слов. Пожилой дядька в «москвиче» нетерпеливо давил на сигнал.

– Это наш начальник смены на фабрике, он взялся подвезти меня. Там у нас спецзаказ… Тём, давай в пять вечера у фонтана, где раньше! А?

– Ладно, Нитка! Обязательно!

А может, она замужем? А может, все, что было, давно уже не имеет значения? Да и что было-то? Детство… И эти объятия посреди улица – тоже память о детстве… И все же светлый зайчик прочно поселился в душе Артема. Этакая надежда на будущую радость…

7

Они сидели на бетонном ограждении квадратного бассейна с тремя каменными дельфинами посредине. Фонтан не работал. Он и раньше не работал – в те дни, когда Артем и Нитка назначали здесь друг другу свидания. Впрочем, это было чаще всего зимой, а тогда какие фонтаны! Дельфины сидели, нахохлившись, в снежных шапках. А сейчас на сухом дне – лепестки отцветающих яблонь и пивные пробки.

Нитка, в пестро-синем сарафанчике, с синей лентой на черных волосах, прижалась к нему голым поцарапанным плечом (совсем, как прежняя Нитка, еще там в, «Приозерном»). Глядя перед собой, сказала требовательно:

– Давай без охов и ахов. По порядку, каждый про себя, что с нами было. Сперва ты.

– Нет, сперва ты…

– Нет, ты…

Он рассказал. Про то, предармейское лето – подробно. Про армию – коротко.

– А теперь вот опять… нищий студент. А ты? Небось, замужем?

– Дурень…

– Ты же так пропала тогда. Нежданно-негаданно…

Плечо у нее дернулось, затвердело.

– Тём… не было выхода. Я была такая… вся не в себе… Кея схватила – и на вокзал. В Ново-Картинск, к бабушке. Куда деваться-то…

– А что случилось?

– Ну… он же совсем с ума сошел. Сперва не сильно приставал, будто играючи, а в ту ночь полез по-настоящему…

– Кто?

– Ну, кто… Отец.

– Как полез?

– Тём… ну, ты совсем дитя, да?

– Гад какой… – выдохнул Артем.

– Ну да… Тём, я тебе писала потом. Два письма. Ты, значит, не получил… А после уж не до писем стало, когда случился этот ужас…

«В этом ужасе ты и нужна была мне», – хотел сказать Артем, вспомнив безысходность похоронных дней. Только вдруг, как у мальчишки, намокли глаза.

– А теперь ты… значит, опять здесь?

– Отец завербовался куда-то на Север. Он развелся с той… ну, которая тогда была у него. И она отсудила у него квартиру.

– А где же ты теперь?

– В общежитии, на фабрике. У нас комната на двоих.

– С Кеем?

Нитка отодвинулась.

– Господи… Тём…

– Что? – сразу ахнуло в нем темное эхо беды.

– Ты же… ну да. Откуда ты мог про тот ужас знать…

– Нитка, что?!

Она заплакала сразу, взахлеб, с крупной дрожью. Прижалась опять.

– Нету Кея…

Вот так…

 
Здравствуй, месяц и луна,
Здравствуй, странная страна…
 
 
Там избушки бабов Яг
С топом пляшут краковяк…
 

Наверно, не случайно сегодня вспомнились эти стихи. Там, на Пустырях. Кей… Задумчивый малыш в полинялой матроске. Потом – независимый пацан с нестриженными пепельными волосами. Щуплый, невысокий – даже и не скажешь, что двенадцатый год… Последний раз Артем видел его позапрошлой весной, теплым майским днем. Случайно встретились на улице. Тём спешил в институт, Кей топал навстречу – в тесной выгоревшей футболке с цифрой «7» на груди, в стареньких пыльных джинсах.

– Тём, привет! Ты куда?

– Сдавать английский, будь он проклят…

– Ни пуха, ни пера!

– К черту! Скажи Нитке. что я скоро забегу к вам.

– Ага! – И зашагал вдоль усыпанного желтыми одуванчиками газона – легонький, беззаботный, и проскакивала в походке чуть заметная привычная хромота…

Оказалось, что в Ново-Картинске житье – тоже не радость. Никто не ждал там Нитку, да еще с братом! Бабка сама обитала в старом двухэтажном бараке, которому было уже полсотни лет, в тесной комнате. Конечно, приняла внуков, но, прямо скажем, без восторга. Нитка поняла, что везде надо пробиваться самостоятельно.

Хорошо, что нашлась в этом городе старая мамина знакомая, тетя Роза. Обещала устроить Нитку на местный швейный комбинат, где, вроде бы, всегда вовремя давали зарплату. Сказала. что поможет снять недорогую комнатку на окраине. На свои деньги купила какую-то льготную путевку для Кея – чтобы тот четыре недели прожил в летнем лагере и не путался у сестры под ногами, пока она будет хлопотать о жилье и работе.

Кей не хотел в лагерь. Ужасно не хотел! Потому что знал: будет скучать без Нитки. Он еще никогда не расставался с сестрой надолго.

– Тём, он даже заплакал, когда надо было садиться в автобус, – всхлипнула Нитка. – Будто чувствовал…

Автобус был маленький, на двадцать человек. Почти никто не уцелел, когда под ним взорвался могучий заряд тротила. Это случилось уже в конце рейса, недалеко от лагеря «Три богатыря». Говорили, что мафия свела счеты с каким-то бизнесменом, чьи дети ехали в этот лагерь… Чушь какая! Дети бизнесменов не ездят в такие места отдыха. Они ездят в Анталию и на Канары…

– Ты разве ничего не слышал про это?

– Слышал, конечно… Только разве я мог подумать, что там – Кей?

Он и правда слышал про взрыв автобуса, в котором погибли школьники. И, конечно, ужаснулся. Но ужаснулся привычно, на короткое время, потому что каждый день где-то кто-то взрывался, падали вертолеты и самолеты, летели с путей поезда, горели поселки, а на южных границах шла стрельба, от которой тоже гибли вместе со взрослыми ребятишки. Артем заслонился от событий взбесившегося мира своими заботами, потому что все равно ничем никому помочь он не мог. Так он говорил себе… И уж не потому ли вскоре с ним случилось… то, что случилось?

Так подумал он теперь. И через минуту спросил:

– Нитка, а где его похоронили?

– В Ново-Картинске… В общей могиле… Тём, многих ведь… было и не узнать. Да не то, что не узнать, а… Я Кея нашла только по браслету на левой руке. По плетеной «феньке» из черных и оранжевых проводков, я сама ему сплела незадолго до того… Тём, я тогда при этом при всем… при опознании… как-то окаменела. А потом уже, после похорон… меня почти месяц не могли привести в себя. Все чудились эти цинковые столы и… то, что на них. Тём, ты не представляешь…

Он сказал осторожно:

– Я представляю. Я видел…

– Что?.. А, да, конечно… – И Нитка взяла его холодными пальцами за локоть.

Все с той же осторожностью Артем спросил:

– Значит, сейчас ты совсем одна?

– Значит… – шепнула она. От волос ее пахло чем-то хорошим, знакомым.

– И я… Нитка…

– Что, Тём?

– Ты одна и я один. Мы… будто давно шли друг к другу. Может, судьба?

Он был уверен сейчас, что все говорит и делает абсолютно правильно. Потому что и правда – судьба. А что же еще? Тем более, что была в душе и щемящая жалость, и ласковость и резкая нежность от касания этого тонкого поцарапанного плеча.

Артем решительно прижал ее к себе.

– Нитка…

Она – умница. Не стала бормотать: «Я не знаю… Как же так сразу… Давай подумаем…» Прошептала только:

– Тём, а жить-то где?

– Я найду, где. Я знаю. Может, это даже лучше, чем… Ну, ты мне поверь. Идем!

– Ой, Тём! Я не могу! Мне сейчас опять на работу. Во вторую смену.

– Какая вторая смена в наши дни! Когда фабрики неделями стоят без работы!

– А у нас особый заказ, срочный, я же говорила! Мы шьем костюмы для концертных бригад, которые будут выступать на летнем городском празднике. На него приедут иностранцы…

– Опять пир во время чумы!

– Зато обещали заплатить сразу же! А если не приду, уволят…

Артем проводил Нитку до фабричной проходной. Поцеловал решительно, на глазах у всех. Сказал, что завтра в восемь утра придет за ней в общежитие.

– А сейчас я пошел выбирать замок для принцессы.

– Тём… мы там повесим фотографию Кея, ладно? У меня есть большая. Пусть он будет с нами…

– Да, – сказал Артем.

Вот уж не думал он, что так скоро придется вспомнить о предложении старика в панамке. Милейшего Александра Георгиевича. О свободном домике на Пустырях. Но пришлось. И хорошо! Все к лучшему… Только вот куда денешься от этой печали:

 
Елки-палки, лес густой.
Путь по лесу непростой…
Но за лесом тем, я знаю,
Сто волшебнистых лужаек…
 

Эта печаль будет с ними всегда, с Артемом и Ниткой. Так же, как печаль о маме, о прежних годах. О всем хорошем, что было…

Прежней дорогой Артем вернулся на Пустыри. Был восьмой час, но солнце светило еще вовсю – начало июня. Только тени стали длиннее. И круглая луна стала ярче, отчетливей. А месяц спрятался за крышами пустых цехов.

Среди эстакад и кирпичных будок, под изгибами ржавых трубопроводов, между упавших башенных кранов и опрокинутых вагонеток мирно, нетревожно звенела предвечерняя тишина.

Потом в тишину вплелись ребячьи голоса.

Несколько пацанов – уже не в индейских костюмах, а в обычных штанах и майках – кого-то выслеживали в чащах иван-чая и белоцвета. «Может, гоняют местных зайцев вроде Евсейки», – мелькнуло у Артема.

Ребячьи головы мелькали среди высоких стеблей, листьев и лиловых цветов-свечек. Один из мальчишек звонко скомандовал:

– Вы бегите к ручью, а я покараулю здесь! – и спиной вперед выбрался из зарослей на лужайку с желтым мелкоцветьем. Остановился, не оглянувшись на Артема.

И Артем остановился. Не вздрогнул. Просто подумал с печалью: «Это называется «отражение памяти». В самом деле, бывает так: о ком-то сильно думаешь и вдруг будто встречаешь его. А потом видишь – просто похожий.

Очень похожий. Знакомые пепельные волосы, знакомо растопыренные локти и узкие плечи… Господи, даже футболка та самая, с цифрой «7» на спине. Вдруг он обернется, и…

Артем скомкал в душе нелепую надежду. Сердито сказал себе: «Идиот. Прошло два года».

Если бы даже чудо (вернее, какое-то «сверхчудо»!), то все равно – он был бы уже не такой. Он превратился бы теперь в тощего длинного «тинейджера».

«Уходи», – с тоской попросил его Артем. Мысленно, конечно. Мальчишка попятился, приближаясь к Артему, но не оглядываясь. Остановился. Повел плечами. Постоял и пошел снова в заросли. Он чуть заметно припадал на левую ногу. Артем не выдержал. Не мальчишке, а себе сдавленно сказал:

– Кей…

Тот оглянулся. Обрадовался. И удивился, но не очень:

– Ой, Тём! Как ты сюда попал?