Текст книги "Сказки и были Безлюдных пространств"
Автор книги: Владислав Крапивин
Жанр:
Научная фантастика
сообщить о нарушении
Текущая страница: 14 (всего у книги 57 страниц)
Речка была мелкая, мутная вода с бурлением обтекала брошенные в нее автомобильные шины и торчащие бревна. Она пахла всякими отходами. Но все же было хорошо здесь, в спокойном таком месте, глядеть на быстрое течение.
– Смотрите, как затонувший корабль, – сказала Сойка.
Почти у самого моста из воды торчал угол железного ржавого ящика. Словно острый пароходный нос.
– Похоже, – согласился Серёжка. И вдруг спросил: – Сойка, а ты помнишь ту песню? Ну, где про брашпиль…
Она не удивилась.
– Мотив помню. А слова не все…
– Спой, а? Ну, хоть немножко…
– Ой…
– Да чего там «ой», – от души поддержал я Серёжку. – Интересно же, что за песня такая.
– Я стесняюсь, – шепотом призналась Сойка.
Серёжка сказал тоном старшего брата:
– Вот смешная. Никого же кругом нет. А мы – свои.
Сойка постеснялась еще с полминуты, потом отвернулась к воде и запела тихонько, тонко и чисто.
Видимо, она вспомнила песню полностью, потому что пела долго. Мне, конечно, целиком песня не запомнилась. Но некоторые слова врезались в память сразу:
Это сбудется, сбудется, сбудется,
Потому что дорога не кончена.
Кто-то мчится затихшей улицей.
Кто-то бьется в дверь заколоченную…
А потом еще. Самое главное:
Сказка стала сильнее слез,
И теперь ничего не страшно мне:
Где-то взмыл над водой самолет,
Где-то грохнула цепь на брашпиле…
Я так и представил: в ночной бухте гремит от бешеного вращения зубчатый барабан брашпиля на корабле. Корабль пришел к кому-то на помощь, отдал якорь. А с его широкой палубы, освещенной двумя цепочками огней, взлетает легонький «L-5» – тоже спешит на выручку.
К кому? К тому, кто «бьется в дверь заколоченную»?
Мне даже зябко сделалось на миг: словно что-то такоеожидало впереди и меня.
– …Ты молодчина, – без улыбки похвалил Серёжка, когда Сойка кончила петь. – И брат у тебя молодец. Такая песня…
– Только он далеко, – еле слышно отозвалась Сойка. Щеки у нее были очень розовые. Потом она сказала, что пора домой. Призналась, что хочет скорее сесть за книжку.
– У нас во дворе сарайчик есть, я там от бабушки прячусь…
Мы проводили Сойку на улицу Крылова, к ее дому – обшарпанному, деревянному…
– А сейчас куда? – спросил меня Серёжка.
Мне отчаянно хотелось опять на Безлюдные пространства. Особенно после Сойкиной песни.
– Давай хоть на самый краешек, а? Туда, к башням!
Серёжка не спорил. Мы быстро добрались до улицы Кузнечной, где стояли две водонапорные башни.
И я ощутил себя, словно у входа в заколдованное королевство.
– Серёжка, давай туда… хоть немного. Там ведь не сразу буераки…
– Давай, – покладисто отозвался он. И покатил меня. Но не между башнями, а сбоку от левой.
– Нет, я хочу там! Как сквозь ворота!
– Тамне получится. – Серёжка слегка насупился.
– Почему?
– Пространство не пустит… Боится, что, если кто-нибудь войдет через главные ворота, он узнает все тайны…
Я тут же поддался Серёжкиной игре:
– Вот и хорошо! Узнаем! Поехали!
– Ромка, не получится…
– Но ведь вчера-то мы проехали между башнями!
– Это же оттуда, а не туда.Сейчас ничего не выйдет.
– Докажи!
Он послушно прокатил меня между двух кирпичных громадин. За ними слева и справа потянулись заборы – высокие, с обрывками проволоки. Мы проехали метров сто, заборы разошлись, дорожка вывела к штабелям железных бочек. А когда мы обогнули эти бочки… оказалось, что опять мы на Кузнечной улице, недалеко от башен. Снаружи заброшенной территории. Словно и не входили на нее!
– Это ты нарочно мне голову морочишь! – догадался я.
– Попробуй сам, – терпеливо предложил Серёжка.
Я завертел колеса. Снова – башни, заборы, бочка. Я свернул от бочек не направо, а налево. Дорожку перегородила канава с мостиком. Серёжка помог мне переехать. И тут же я увидел, что канава эта – в переулке Слесарей, в квартале от улицы Кузнечной.
Серёжка с виноватым видом отцеплял от глаженых штанин репейные головки. Я сказал с досадой:
– Это все потому, что ты чересчур нарядный. Пространству не нужны такие… джентльменистые.
– Да? – Серёжка запрыгал на траве, сбросил брюки и рубашку, свернул их, положил мне на колени. Остался в белой майке и коричневых трусиках. Щуплый, загорелый, с засохшими царапинами. И волосы – опять как два растрепанных крыла: одно коротенькое, другое подлиннее. Прежний Серёжка.
Он бегом третий раз прокатил меня между башен и долго возил среди заборов, штабелей и кирпичных будок. И в конце концов мы оказались рядом с рельсами, по которым бегал дачный трамвайчик.
– Вот видишь, – сказал запыхавшийся Серёжка. Без упрека сказал. Но я сник. И вспомнил: «Кто-то бьется в дверь заколоченную…» И невольно сказал это вслух. Серёжка возразил:
– Это не заколоченная дверь, а заколдованная. Даже мой ключик ее не берет…
Плоский ключик на шнурке был виден сквозь тонкую майку.
– Ром, если хочешь, пойдем в обход…
Но я уже не хотел. Как-то не по себе было.
– Пойдем лучше к Мельничному болоту… – Мне захотелось посмотреть, есть ли на песке барабан от кабеля, с которого мы прыгали во сне.
– Сегодня суббота, – смущенно возразил Серёжка. – Чуки не любят, когда их тревожат по субботам. Они в это время ремонтируют мостки. Ну, тот тротуар, что от коллектора идет…
Я не стал больше ни спорить, ни сомневаться. Что-то новое – странное, но уже не сказочное, не придуманное входило в мою жизнь. Спокойно так и неуклонно. Словно и впрямь коснулось меня какое-то иное измерение… Я сделал глубокий вдох…
Пусть все идет как идет! Главное, что рядом Серёжка!
– Тогда давай просто попетляем по переулкам!
Он обрадовался:
– Давай!
И мы долго бродяжничали по улочкам и пустырям окраины.
Потом Серёжка доставил меня к дому. Еще от угла мы увидели, что мама стоит у подъезда.
– Я побегу домой, – заторопился Серёжка. – Тетушка просила сегодня капусту купить в магазине. И надо отцу помочь рундук сколотить в сарае…
– Значит, до завтра? – спросил я с моментально выросшей тревогой.
Серёжка замялся:
– Наверно, до понедельника. Завтра на огород надо…
И я вспомнил опять, что, кроме нашей общей жизни – с ее сказкой (или не сказкой) про загадочные пространства, – есть у Серёжки своя. С житейскими заботами, с огородом, с неласковой тетушкой и «поддающим» отцом. И эта жизнь в конце концов могла запросто отодвинуть Серёжку от меня…
Он топтался рядом, подержал меня за плечо.
– Ну, я пошел…
– Костюм-то возьми, – сумрачно сказал я. Потому что он так и гулял теперь в трусиках и майке – как многие пацаны, не озабоченные, чтобы выглядеть представительно.
– Ой… – он засмеялся, взял сверток. – Ну, пока, Ромка…
И пошел. Как-то странно пошел – словно тая и уменьшаясь в солнечном свете. Вот-вот исчезнет совсем.
И мне вдруг почудилось, что я вижу его последний раз.
– Серёжка-а!!
Нет, я не закричал. Это лишь внутри меня возник такой отчаянный крик. А на самом деле я сказал одними губами:
– Лопушок…
Он оглянулся. Неужели услышал? Или догадался?.. Подбежал.
– Ромка, ты что?
Я дышал почти со слезами.
Он вдруг наклонился надо мной. Тепло прошептал мне в ухо:
– Ром, я знаю, чего ты боишься. Не бойся… Я тебя никогда не брошу… – И умчался за угол.
А я сидел пристыженный и счастливый, пока не подошла мама.
Вторая часть
Никто не разбился…
Путь в высотуЯ надеялся, что Серёжка-самолет появится в моем сне. Однако всю ночь проспал без всяких сновидений.
Воскресный день мы провели с мамой. Сперва она возила меня в парикмахерскую. Я эту процедуру не терпел. Мастерицы всегда шептались между собой: «Такой симпатичненький и такой несчастный…» А со мной были приторно-ласковыми. Но пришлось вытерпеть. Потом заехали к тете Наде, которая должна была поселиться у нас, когда мама уедет в профилакторий. Тетя Надя угощала нас молоком и свежими капустными пирожками – я их люблю так, что мама каждый раз боится: «Ты лопнешь по швам».
Дома до вечера занимались мы уборкой. И я опять улегся рано. Сказал, что устал после всех дневных дел.
Я долго не засыпал. Уже и мама легла, и стихли на дворе все голоса, умолкла Гришина гитара. Ночь… Даже далекие трамваи перестали погромыхивать. Ни звука…
Но нет, один звук я различил. На балконе… Когда же это я успел уснуть? Я быстро сел.
– Это ты, Серёжка?
И тут же – знакомый веселый полушепот:
– А кто же еще? Я ведь обещал быть в понедельник, а сейчас уже час ночи, воскресенье кончилось.
Он был привычный, в своей бейсбольной кепке, клетчатой рубашке и разлохмаченных у колен штанах. От него пахло теплой уличной пылью и велосипедной смазкой.
– Ромка, ты готов?..
И все было как в прошлый раз!
Лестница, велосипед, стадион… Самолет. Кабина… Старт!
И редкие огоньки города внизу. И желтое небо на севере, и розовая луна – теперь уже совсем круглая.
– А спускаться будем у болота? Чуки разожгут костры?
– Да, – отозвался Серёжка из динамика. – Но не сразу. Сперва потренируйся в другом месте.
– Где?
– Вот здесь. Внизу…
К тому времени мы опять летели среди светлых облачных столбов, а землю скрывала от нас курчавая, освещенная луной пелена. Словно усыпанное хлопком поле.
– Вот на это поле и садись… Не бойся, там под туманом сразу твердая поверхность.
Я послушался. Убрал газ. Полого вел самолет вниз. Клочья тумана понеслись мимо кабины. Колеса толкнулись и побежали по чему-то гладкому. Все тише, тише. И машина замерла.
– Выбирайся, – велел Серёжка.
Я откинул дверцу. Самолетные колеса прятались в клочковатом тумане. Спускаться в этот туман было страшновато.
– Трусишка зайка серенький… – насмешливо пропел динамик. И… я оказался сидящим по грудь среди облачных хлопьев. На чем-то ровном и твердом.
А Серёжка – не самолет, а мальчишка – бежал ко мне, разгоняя эти хлопья ладонями. И смеялся.
Он сгреб меня, отработанным приемом кинул себе на спину, я обхватил его за плечи.
– Серёжка, мы где?
– На седьмом небе! Или на двадцать седьмом, не знаю!.. Здесь Туманные луга! Хочешь погулять?
– Без кресла? Тебе же тяжело!
– Нисколечко! В тебе теперь… облачная легкость! – И он заскакал со мной, как старший брат с малышом на закорках. А в клочьях тумана мерцали искры лунного света.
– Серёжка! Значит, мы на высоте?
– Еще бы! На высотище!
– Здесь тоже Безлюдные пространства?
– Конечно! Только другой слой!
– Четвертое измерение?
– Не знаю! Может, сороковое! – Он все скакал, вскидывая ноги – так, что из тумана выпрыгивали его блестящие под луной коленки… И вдруг – скользящее торможение! Словно Серёжка проехался по льду.
– Ой!! – завопил я. Потому что перед нами открылся черный провал. Бездна. Все ухнуло и задрожало во мне. А Серёжка осторожно качался на краю пропасти. Вместе со мной. – Упадем ведь!!
– Не бойся, Ром… Смотри, чуки внизу разожгли костры!
Я боязливо глянул из-за Серёжкиного плеча. Две цепочки оранжевых огоньков мерцали далеко-далеко внизу.
– А вон и главный знак, – озабоченно сказал Серёжка. В стороне от цепочек горел составленный из костров пятиугольник.
– Почему он главный? – прошептал я, замирая. Уже не от страха, а от предчувствия новой сказки.
– Потому что чуки починили тротуар… Скорей!
Серёжка оттащил меня от провала. Довольно бесцеремонно ссадил со спины на твердое. И… я без всяких карабканий очутился в пилотском кресле.
– Ловко я научился? – довольно спросил Серёжка из динамика.
– Ага, ловко… А что теперь?
– Запускай! Полетели…
Я вел самолет над Туманными лугами, пока Серёжка не разрешил пробить облачный слой. Я опять увидел посадочные огни.
– Садись, Ромка…
Я умело, уже без опаски, посадил машину у Мельничного болота. И сразу оказался на прохладном песке. Темные мохнатые чуки бросились было прочь, но один робко задержался.
– Иди сюда, мой хороший, – сказал я ему, словно знакомому коту.
Он подковылял на лапах, похожих на корни выкорчеванного пенька. Я погладил его по косматой макушке. Чука пофыркал и заспешил прочь.
Подбежал Серёжка. Встал надо мной, переступил на песке и сказал глуховато, словно издалека:
– Ромка… Хочешь теперь в Заоблачный город?
– Конечно хочу! Летим!
– Туда нельзя лететь. Надо пешком. Вон там…
Он показывал на знакомый тротуар, тянувшийся от коллектора. Теперь другой конец тротуара не прятался в темном саду. Светящейся ломаной лентой доски поднимались над черной чашей и наклонно уходили в небо. Оно стало темно-зеленым, с редкими звездами. Тротуар вдали делался тонким, как нитка, и терялся среди звезд.
– Это же очень далеко, – прошептал я.
– Не очень… – Серёжка взял меня на руки. Не посадил на спину, а держал перед собой. Я левой рукой обнял его за шею.
Серёжка ступил на упругие доски. За спиной у нас потрескивали костры. Я чувствовал, как чуки смотрят нам вслед.
Серёжка подхватил меня поудобнее и понес. Вверх, вверх…
И скоро земля осталась далеко внизу.
Заоблачный город
Теперь это был не тротуар, а повисший в пустоте дощатый мост. Бесконечный. Узенький, шаткий, без перил. Серёжка балансировал и качался на нем. И я качался – на руках у Серёжки.
Но большого страха не было. Так, некоторое замирание под сердцем. Скоро все стало привычным. И чтобы показать, что мне вовсе не боязно, я спросил небрежным тоном:
– Как же они тут держатся, доски-то? Совсем без подпорок…
Земля была далеко внизу, она угадывалась там сгущенной тьмой, в которой дрожали одинокие огоньки. Внизу, вверху и со всех сторон висели просвеченные луною кучевые облака (а самой луны я не видел, где-то пряталась).
Серёжке было тяжело, поэтому он ответил не сразу:
– Местами есть подпорки… Посмотри…
И правда, я тут же разглядел, что снизу из облаков торчат кое-где всякие сооружения. Иногда – решетчатые стрелы кранов, иногда – кирпичные заводские трубы или верхушки похожих на домны башен. А в двух местах я увидел светлые (наверно, мраморные) колонны – вроде тех, какие окружают греческий Акрополь…
Но, конечно, эти опоры были не по правде, а для видимости. Может, для того, чтобы путь не казался очень опасным…
Серёжка споткнулся, остановился на миг.
– Ты ведь уже измучился, вон сколько идем… идешь то есть. Посади меня на доски, отдохнем.
– Нельзя здесь отдыхать, Ромка. Такое правило…
– А долго еще идти?
Я понимал, что долго. Конца у дощатого пути не было видно, он терялся в лунном мерцании.
Но Серёжка вдруг отозвался весело, будто и не уставал ни капельки:
– Не-а! Еще десять шагов. Считай! Раз!.. Два!..
Я тоже начал считать – громко, обрадовано, хотя не видел, где тут может быть остановка.
– Десять! – сказали мы вместе, и сразу я заорал: – А-ай!!
Потому что Серёжка прыгнул с доски в сторону! В пустоту! Жуть неизбежного падения стиснула меня. Но Серёжкины ноги толкнулись о твердое. Он поудобнее перехватил меня и шагнул среди лунного тумана.
– Серёжка, где мы?
– Как где? На Туманных лугах. Не узнал, что ли?
Я… да, я узнал! Серёжка стоял по колено в светлом пушистом колыхании. Вокруг поднимались облачные столбы, похожие на кудлатых белых великанов и на мохнатые крепостные башни. Из-за одной такой башни выплыла наконец луна. Этакий громадный пятнисто-серебряный шар.
Серёжка опустил меня с рук, я опять оказался сидящим по грудь в пересыпанном искрами тумане.
– Серёжка! А почему нельзя было прилететь сюда самолетом? Как в прошлый раз!
Серёжка сделался строгим:
– Потому что этот луг – перед Заоблачным городом. К Городу можно приходить только пешком. Такой здесь закон. Если нарушишь – дорога тебя не пустит.
– Как между башнями? – вспомнил я.
Серёжка кивнул.
Он стоял надо мной – серьезный такой, даже отчужденный. Лицо казалось очень бледным, в глазах горели лунные точки. Но почти сразу он привычно нагнулся ко мне:
– Ну, как ты? Отдохнул?
– Да я-то что! Это ты отдохни!
– А я – уже… Давай, теперь недалеко…
И Серёжа снова понес меня по Туманным лугам. Иногда он обходил черные провалы, в которых видны были ужасно далекие темные огоньки (и тогда у меня холодела душа).
Прямо перед нами возникло облачное завихрение. Оно было похоже на стометровую скособоченную шахматную фигуру. Основание фигуры медленно клубилось и впитывало лунные лучи. Я думал, Серёжка свернет, но он вошел прямо в эти клубы.
Нас охватило рассеянное фосфорическое свечение. Туман был волокнистым, и эти волокна защекотали мне лицо. Я засмеялся, стал отдувать их, зажмурился. А когда открыл глаза, увидел, что мы на Бульваре.
Это был именно Бульвар – с большой буквы. Такой, о каких я читал в книжках с описаниями старинных приморских городов. Рядами стояли высоченные и развесистые дубы и липы, под ними – чугунные решетчатые скамейки. Вскидывал струи фонтан, а посреди него вздыбился черно-зеленый бронзовый конь с рыцарем на спине…
Впрочем, сначала я увидел не только Бульвар, но и весь Город – словно несколько очень прозрачных слайдов наложились друг на друга. Разглядел путаницу улиц с мостами и арками, башни и колокольни, музейного вида трамваи, бодро взбегавшие на холмы, длинное здание с куполами и колоннадами. А еще – толчею корабельных мачт и пароходных труб за парапетом набережной. И памятники на перекрестках. И речку, каскадами бегущую к морю…
Здесь не было ночи и луны, а был вечер – такой, когда солнце не спряталось, но стоит совсем низко, и лучи горизонтально пробиваются сквозь листья, зажигают в воздухе золотую пыльцу.
Вот такая картина возникла перед нами сначала. Со множеством подробностей. Сквозь деревья была видна эстрада, где музыканты в белой форме играли неторопливый вальс. Ими дирижировал гибкий офицер в пышных эполетах.
Потом картина Города растворилась в воздухе, зато Бульвар с его могучими деревьями, с фонтаном, с музыкой и публикой сделался совершенно настоящим.
Серёжка усадил меня на решетчатый чугун скамейки:
– Подожди немного, я сбегаю за креслом…
– Где ты его возьмешь?
– В пункте проката! Здесь недалеко…
Я не успел ни встревожиться, ни заспорить: возьми, мол, меня с собой. Он исчез. А вдруг – навсегда? Как я тут один-то?
Но боялся я не сильно. Во-первых, верил, что Серёжка вернется. Во-вторых… ну, проснусь в крайнем случае… Хотя все это мало походило на сон. Очень уж подробно, по-настоящему. Вот зеленая гусеница ползет по чугунному завитку. Вот желудь тюкнул меня по макушке и скатился на песок. (Неужели созрели желуди? Ведь еще и середины лета нет. Или здесь – иное время?)
Полузнакомый вальс все звучал за деревьями. Такой спокойный, ласковый. Я совсем перестал тревожиться и разглядывал горожан. Их было много на Бульваре. Мужчины в светлых сюртуках и клетчатых брюках, женщины в длинных платьях и шляпках с букетиками. И ребят здесь было не меньше, чем взрослых. Тоже все одетые как сто лет назад. Мальчики в костюмах с матросскими воротниками, в длинных чулках и в широких соломенных шляпах с летами; девочки в платьях с оборками и в чепчиках из кружева. Одни чинно гуляли с мамами-папами, другие резво носились с обручами и пестрыми вертушками среди публики.
Неподалеку была площадка с белой балюстрадой и скульптурой старинного трубача. С десяток мальчишек и девчонок перебрасывали там разноцветный большущий мяч. По-моему, это была всем известная игра «Вышибала». Несмотря на свой нарядный вид, играли ребята азартно, с криками, смехом и даже с переругиваниями. Вполне по-нынешнему. У мальчишек съехали чулки и сбились воротники, у девчонок развязались ленты и растрепались волосы.
Я загляделся – так же, как со своего балкона, когда на дворе играют наши ребята. Даже про Серёжку почти забыл. И вдруг заметил, что девчонки и мальчишки то и дело поглядывают на меня. С чего бы это?.. Одна девочка легко скакнула через низкие перила, подошла ко мне. Остановилась у скамейки, поправила на груди голубой атласный бант, наклонила к плечу голову.
– Мальчик… – На щеке у нее была царапина, в светлых кудряшках – травинки, а глаза – того же цвета, что бант. Ну, прямо фея после стычки со злой соперницей. А голос такой чистый, словно его пропустили через специальный фильтр. – Мальчик… Вы не согласились бы поиграть с нами? В нашей группе не хватает одного человека, и силы неравные. Так обидно…
Я невольно поддался ее тону. Без всякой насмешки.
– Извините, девочка, я, к сожалению, не могу.
– Отчего же? – Она склонила голову на другой бок. – Вы не знаете эту игру? Но она очень простая, вы быстро научитесь.
– Дело не в этом, – сказал я честно. – Дело в том, что у меня не ходят ноги.
Маленький рот и глаза у нее разом сделались круглыми.
– Вы… наверно, пошутили, да?
– Отнюдь… У меня был поврежден позвоночник, и вот…
Девочка насупила брови. Медленно провела по мне взгляд – от лица до кроссовок. Я даже застеснялся, что у меня такие длинные голые беспомощные ходули. А она сказала полушепотом:
– Как жаль… – И вдруг села рядом. И я увидел, что лицо у нее вовсе не кукольное, как показалось вначале. Славное такое лицо с несколькими веснушками на курносом носу, с оспинкой на подбородке. А в зрачках – темная тревога. – Но почему же тогда вы здесь один?
– Скоро придет мой друг. С креслом на колесах…
– Простите…
Она встала, быстро пошла прочь, почти побежала. На площадке ее окружили ребята. Опять заоглядывались на меня, но сдержанно. Потом вновь началась игра, а один мальчик – такой насупленный толстячок в бархатном костюме и шляпе с георгиевской лентой – торопливо побежал куда-то. Я подумал было, что мальчишку выставили, чтобы уравновесить силы. Но он скоро примчался обратно, принес что-то вроде толстой белой свечки. С этой свечкой девочка снова подошла ко мне.
– Мальчик, возьмите это… чтобы вам не скучно было ждать друга. – (Она сказала «не скушно», на старинный манер.)
Я взял. Оказалось, это эскимо на гладкой закругленной с конца палочке. На обертке – синяя картинка: два забавных пингвина.
Вроде бы пустяковое дело – эскимо, но у меня вдруг в глазах защипало от такой вот доброты незнакомых ребят. Однако я сказал солидно (сипловато только):
– Благодарю вас.
– На здоровье… – Девочка присела в поклоне, который называется «книксен». Сделала шаг от меня. И вдруг оглянулась.
– Простите… а вы обращались к врачам?
Я сказал, разворачивая шелестящую обертку:
– Много раз… Но это неизлечимо.
– Как жаль… – Она опять шагнула. И оглянулась вновь. – Простите… но разве и Старик сказал, что неизлечимо?
Я сразу почувствовал, с каким значением сказано это слово – «Старик».
– А кто он такой?
– Как? Вы даже не слышали про Старика?!
– Я… не здешний. Я совсем недавно приехал…
– Это самый знаменитый колдун! Но не простой колдун, не сказочный, а… научный. Он лечит такие болезни, от которых отказываются врачи…
Я лизнул мороженое и вздохнул. Не объяснишь ведь этой замечательной девочке, что я совсем из других краев и, наверно, даже из другого времени. Что скоро я проснусь и…
– Мальчик, вы непременно должны сказать про Старика своим родителям! Он живет на улице Веселых маляров, дом пять.
– Спасибо, я обязательно…
Она присела опять и убежала – туда, где мелькал красно-желтый, гудящий под ударами ладоней мяч.
А я взялся за эскимо.
Вкус был… ну, прямо как в рекламе по телевидению: «райское наслаждение». И я половину порции сам не заметил как сглотал. И только тут спохватился: надо ведь оставить Серёжке!.. А чего это его так долго нет? Где застрял?
Но тревожиться всерьез пока было некогда: мороженное быстро таяло. Белые капли падали мне на ноги, и я даже чувствовал кожей холодок. Это меня порадовало. Но мороженное следовало спасать, и – делать нечего – я прикончил его. Осталось только плоская палочка с черными буквами: «Компанiя бр. Сидоровыхъ».
Фамилия – как у Серёжки!
Но куда же он все-таки девался? Я наконец занервничал изо всех сил. И вот тогда он появился! С креслом.
Это было старомодное сооружение с плетеной спинкой, с литыми, без накачки, шинами, без ободов для рук.
Серёжка сердито сопел:
– Вот, только такой тарантас добыл. Да и то с трудом…
– Ничего! – Я ликовал в душе, что Серёжка – вот он! Такой родной среди этой ласковой, но все же чужой и старомодной жизни. – Ничего, что тарантас! Так даже интереснее!.. А пока тебя не было, со мной тут… уже познакомились. Мороженым угостили. Я хотел половину оставить тебе, а оно тает, тает, а тебя все нет, нет… И теперь только вот… – Я показал палочку. – Эта «Компанiя», случайно, не твои родственники?
– Не-а… – Он со смехом взял палочку. – Ну, не беда, что ничего не осталось. Поделим это… – И сломал палочку пополам. Сунул половинку в нагрудный карман, а мне отдал другую. Ту, что со словами «…бр. Сидоровыхъ».
«Мы ведь тоже почти что „бр“. Неважно, что я Смородкин», – подумал я. И отвел глаза, потому что Серёжка эту мою мысль, кажется, прочитал. Я тоже затолкал палочку в карман рубашки, а Серёжке сказал небрежно:
– Эта девчонка… ну, которая угостила… она говорит, что в городе есть какой-то Старик. Что он лечит все болезни…
Серёжка молчал. Я вдруг увидел, что он не просто молчит, а со странным напряжением на лице. Словно вспомнил о неприятном деле. Потом он ответил, глядя мимо меня:
– Вообще-то я знаю этого Старика…
– Знаешь? Откуда?
– Я же здесь не первый раз… Ладно, поехали!
– К нему?
– К нему …
Но я видел, что Серёжке не хочется к Старику.
– Серёжка, не надо. Все равно он меня не вылечит. А если и… Это же не по правде! Утром проснусь – и все как раньше…
– Это утром, – возразил Серёжка хмуро и строго. – А здесь тебе разве не хочется побегать? Чтобы мы вместе…
Да, правильно! Ведь в своих снах я мог бы вместе с Серёжкой гулять по Туманным лугам, по Заоблачному городу! И может быть, играть с теми ребятами на площадке. «Вот видите, мальчик, Старик – настоящий волшебник».
– Тогда поехали! Или… тебе почему-то нельзя туда?
– Это не важно… – И в два счета Серёжка усадил меня в непривычное, твердое и просторное кресло.
Нам торопливо, заботливо так, уступали дорогу. У мостика через ручей с водопадом подбежали два маленьких кадета в белых мундирчиках с золотыми шнурами, в высоких фуражках.
– Позвольте вам помочь!
Серёжка позвонил. Он был молчалив. Я ни о чем его не спрашивал: понимал, что назревает какое-то новое событие. Доброе?! Или наоборот?..
На улице Веселых Маляров тесно стояли трехэтажные дома. Балконы почти смыкались над головами. Твердые колеса запрыгали по булыжной мостовой. Среди булыжников рос редкий овес.
Мы остановились у серого дома, к его углу примыкала круглая башня. В башне были узкие окна, а внизу – крыльцо с чугунными ступенями и с навесом на тяжелых цепях.
– Вот здесь он живет, – с ненастоящей бодростью сообщил Серёжка. – Ты подожди, я сначала один…
– Может, не надо?
– Теперь уже никуда не деться! – Он шагнул к ступеням, уцепился за кованый карниз навеса, поболтал ногами: смотри, мол, я ничуть не боюсь. Оттянул на себя тяжелую дверь с кольцом и скрылся за ней, не оглянувшись.
Не было Серёжки минут пять. Я тревожился, но тревога была не сильная, глухая, напополам с печалью. Не знаю почему. Прохожих поблизости я не видел, пусто кругом. День уже совсем угасал, только на гребнях крыш светились еще пятнышки солнца.
Серёжка появился на крыльце. Медленно сошел ко мне. И я впервые увидел его вот таким – потерянным, со слезинками на ресницах. Он рукавом мазнул по глазам.
– Старый хрыч… Даже слушать не захотел. «Молодой человек, потрудитесь покинуть мой дом, нам не о чем говорить…» Я стою, пытаюсь объяснить, а он уши зажал и головой мотает…
– За что он тебя так?!
– А вот так… Вообще-то за дело. За то, что я оказался трусом…
– Трусом? Ты?! – Я вмиг возненавидел неизвестного Старика.
Серёжка сказал, глядя мимо меня:
– Да… Ты ведь не знаешь…
Но я и знать ничего не хотел! Мой Серёжка никогда не был трусом и быть не мог!
– Этот твой Старик просто выжил из ума!
– В том-то и дело, что нет. Он все на свете знает и понимает. Поэтому всегда прав…
– Прав?! А почему тогда не стал слушать?.. Ну, пусть он злится на тебя. Но ты же хотел просить не за себя, за другого!
Серёжка вздрогнул. Встряхнулся
– Правда! Я же не за себя… Я просто не сумел ему сказать!.. Я сейчас!.. Я сейчас!.. – И он бросился к ступеням опять.
– Серёжка, не надо!
Но он уже исчез.
Теперь я ждал его долго. Отблески солнца на крышах исчезли, небо по-вечернему засинело, поползли по теплой улице сумерки. Зажглось одно окошко, другое…
Ну где же Серёжка-то?
А может, Старик что-то сделал с ним? Колдун ведь!
Мне захотелось сжать себя, зажмуриться и… проснуться. Но тут же я понял – не смогу. Ведь это значило бы бросить Серёжку. Ну и что же, что во сне! Все равно…
Оставалось одно: на руках забраться на крыльцо, пролезть внутрь. Разыскать в этой колдовской башне Старика и Серёжку. И будь что будет!
Я взялся за твердые шины. Кресло послушно катнулось вперед. Еще… Но левое колесо уперлось в торчащий булыжник. Я толкнул изо всех сил. Рука сорвалась, а кресло поехало вниз по улице. Сразу набрало скорость. Я не успел опять схватиться за шины, и теперь колеса вертелись так, что вмиг поотрывали бы мне пальцы. Меня трясло на камнях, и несколько раз я чуть не вывалился! И ни одного человека навстречу, хоть надорвись в крике.
Я сжал зубы.
Улица расступилась, меня вынесло на Туманный луг. Здесь была ночь, светились застывшие облачные смерчи. Кресло мчалось уже без тряски, как по лучшему асфальту. Но «асфальта» видно не было – колеса по ступицу в тумане. И вдруг туман кончился. И твердь кончилась! Я увидел черную глубину и ухнул в провал.
Я часто падал во сне, и каждый раз было страшно. Однако такого жуткого падения еще не испытывал. Вниз, вниз, вниз! Со скоростью снаряда! И даже не крикнешь – стиснуло как железом… Кресло отлетело и кувыркалось в стороне…
Скорее проснуться! Ну, скорее же!
Нет, не могу… Сейчас грянусь так, что меня не соберут ни во сне, ни наяву…
Я все же выдавил хриплое:
– А-а-а…
И луну заслонила крылатая тень. Самолет! Серёжка! Он догонял меня в крутом пике…
Круглый зев открытой кабины оказался рядом, меня зацепило бортом, перевернуло. И я даже не помню, как очутился в пилотском кресле. Сами собой защелкнулись на груди ремни.
– Серёжка! Выходи из пике!
– Не могу! Инерция. Возьми ручку… на себя…
Я вцепился в резиновую рукоять, потянул ее на грудь.
Изо всех сил! Но меня вместе с Серёжкой-самолетом крутнуло, увлекло в обморочную спираль.
– Серёжка, штопор!
– Жми правую педаль!
– Я же не могу!
– Жми, я сказал!
– Но я же…
– Жми!! Разобьемся!..
– Не могу!
– Можешь!! Иначе Конец!..
Я заплакал, потому что понял – и правда конец. Настоящий! За что? Я не хочу!.. И надавил педаль. Как в старых снах про свойсамолет.
Самолет-Серёжка сделал еще два витка и вышел из штопора. Я надавил левую педаль, потом ослабил обе. И опять потянул к себе ручку. И ощутил, как меня вжимает в пилотское кресло: самолет по дуге переходил в горизонталь.
И вот мы уже ровно летим над каким-то полем. Я вижу, как серебрится трава. Совсем близко.
– Садись, – измученно говорит Серёжка.
– Без огней? Ничего же не разглядеть, грохнемся…
– Не грохнемся, садись.
И я сажаю самолет среди высокой травы.
