Текст книги "В глубине Великого Кристалла. Том 1"
Автор книги: Владислав Крапивин
Жанр:
Научная фантастика
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 56 страниц) [доступный отрывок для чтения: 20 страниц]
Владислав Крапивин
В глубине Великого Кристалла. Том 1
Выстрел с монитора
"Обсерватория «Сфера».
Плановое донесение спецгруппы «Кристалл-2», № 142-д.
В течение последних трех суток наблюдалось локальное возмущение межузловых четырехмерных полей. В пространстве «Бэта» (максимально приближенная гипотетическая грань) имел место кольцевой ретросдвиг с суточным радиусом. На границе сдвига зафиксировано перемещение малой (ок. 1,7 г) металлической массы – предположительно с характеристикой типа «прокол». Данное явление могло быть как причиной, так и следствием возникновения Т-кольца. Могло быть также и случайностью, не имеющей связи с ретросдвигом. ( Особое мнение мл. науч. сотр. М. Скицына: «Последнее исключается. Связь несомненна»). Далее (в пределах амплитуды) отмечено «эхо» поля «VITA», совпадающее с теоретическими расчетами М.А. Мохова. Тем не менее группа не считает этот факт достаточным, чтобы рассматривать «эхо» как резонанс явлений типа «переход» или «бросок» (по М.А. Мохову – «Мебиус-вектор»).
Примечание:мл. науч. сотр. М. Скицын считает, что «эхо» есть именно резонанс «Мебиус-вектора».
Что касается понятий, предложенных нам Центром под шифрами «Дорога», «Окно» и «Командор», группа считает, что данные абстрактно-философские категории программированию и анализу не подлежат и к теме «Кристалл-2» отношения не имеют. ( Особое мнение мл. науч. сотр. М. Скицына: «Имеют»).
***
…Сюжеты о Командоре – продукт студенческого (в основном стройотрядовского) фольклора периода активной реставрации исторических памятников и увлечения модными, хотя и псевдонаучными, идеями о многомерности миров и явлений. Заметного влияния на молодежное самодеятельное творчество не имели.
(Из реферата доцента Т-ского пединститута У.О.Валуевой, изданного на правах рукописи).
Часть первая. ИЗГНАННИКИ
Пароход «Кобург»Пристань Лисьи Норы построена у низкого травянистого берега, недалеко от поселка с тем же названием. Поселок большой. Можно сказать, городок. Но «метеоры» и «кометы» минуют Лисьи Норы, не сбавляя хода. И когда кто-нибудь хочет попасть на такое быстрое судно, он должен ехать на пристань Столбы. Отсюда на теплоходе с подводными крыльями можно за четыре часа добраться до самого устья. Но это – если повезет с билетом…
В разгар лета, когда в здешних краях полно рыбаков, туристов и прочего отдыхающего народа, купить билет на скоростное судно не так-то легко. Поэтому три колесных пароходика местной линии тоже не остаются без работы.
Здешние жители называют их «смолокурами» (потому что пароходики давно уже работают не на угле, а на мазуте). «Смолокурам» не меньше чем по полсотни лет. Но они еще бодро шлепают гребными досками и громко, хотя и сипловато, гудят у сельских пристаней. Уж они-то, в отличие от «комет» и «метеоров», не пропускают ни одного деревенского дебаркадера. С дебаркадеров спешат на пароход неразговорчивые бабки с гогочущими гусями в корзинах, гладко выбритые районные уполномоченные, которых командировали в глубинку, а иногда и местные мальчишки – они не прочь зайцами прокатиться до соседней деревни.
В «смолокурах» не чувствуется смущения перед современными судами. В их неторопливости – солидность пожилых работников, занятых не очень заметным, но необходимым делом. И может быть, даже усмешка по поводу нынешней суетливой жизни.
От Лисьих Нор до устья «смолокур» добирается через двое суток. Если северо-западный ветер гонит с залива крутую мутно-желтую волну, пароход швартуется в Лесном Заводе, у деревянного пирса под защитой Мохнатого мыса. А когда в заливе тихо, он шлепает до самого Кобурга – к большой радости туристов, которым не терпится осмотреть развалины здешней крепости.
Развалинами крепость сделалась в последнюю войну. А в начале позапрошлого века ее, целехонькую, после неутомительной двухнедельной обороны, галантно сдал генералу Кобургу не то шведский, не то прусский гарнизон. Малозаметный и не избалованный победами генерал-майор был так упоен свалившейся на него удачей, что присвоил крепости и городку свое имя. Сенат и Морская коллегия посмотрели на это мелкое самоуправство сквозь пальцы, и потому имя сохранилось до наших дней. И не только сохранилось, но и дало название одному из «смолокуров» (два других называются «Декабрист» и «Кулибин»).
Второго августа «Кобург» подошел к Лисьим Норам после полудня и полтора часа попыхивал у дебаркадера, поджидая пассажиров. На сей раз их оказалось немного. Устроилась на кормовой палубе компания стройотрядовских ребят. Потом поднялся по сходням пассажир в серовато-белой парусиновой куртке.
Пассажир был высок, прям, но еле заметно прихрамывал. Он словно хотел иногда опереться на трость, но вспоминал, что ее нет, и выпрямлялся еще больше, неловко дернув правой рукой. В левой он держал клеенчатый чемодан. Лицо у пассажира было длинное, в резких складках, с мясистым носом, который нависал над впалым прямым ртом. Гладкие волосы, почти сплошь седые, разделял несовременный пробор. Брови, тоже с сединой, торчали мелкими клочками. Из-под этих бровей пассажир быстро, но цепко оглядел небритого капитанского помощника с полинялой синей повязкой на рукаве, когда тот спросил билет.
– В третью каюту, – буркнул помощник, но потом почему-то подтянулся, кашлянул и добавил: – Пожалуйста…
В полутемном коридоре, где были двери шести кают, стоял особый «пароходный» запах: старой масляной краски, теплого железа, машинной смазки, речной воды и близкого буфета. Пассажир поморщился и чемоданом двинул внутрь приоткрытую дверь.
Каюта оказалась узкая, с двумя деревянными койками – одна над другой. Напротив коек привинчен был к стене белый крашеный стол, рядом стояло старомодное кресло с вытертым красным плюшем, у окна – конторский стул. У двери светился белым фаянсом умывальник со старинным медным краном. Из крана капало.
– Милая эпоха Сэмюэла Клеменса, – глуховато сказал пассажир. Он был, видимо, доволен тем, что оказался в каюте один. Поставил чемодан под стол, медленно сел в кресло и прислонился затылком к плюшевой спинке. Прикрыл глаза.
Пока человек так сидит, скажем о нем еще несколько слов. Договоримся называть его просто Пассажиром. Во время бесед с мальчиком они так и не узнали имен друг друга. То ли мешало какое-то смущение, то ли, наоборот, возникло внутреннее согласие, при котором ясно, о чем спрашивать можно, а о чем не надо…
Итак – Пассажир. Можно было бы назвать его и Стариком, но это не совсем точно. Был он очень пожилой, но полным стариком не казался даже мальчику.
Мальчик появился на пристани перед самым отчаливанием «Кобурга». Невысокий, в синей круглой кепчонке с большим козырьком и белой надписью «Речфлот», с такой же синей спортивной сумкой на ремне с кольцами. Ремень был длинный, сумка сердито ширкала по пыльно-загорелой ноге, когда мальчик шел от кассового домика к дебаркадеру по тропинке среди подорожников и луговой кашки.
Он шел независимо.
Кепка на нем была надета козырьком назад. Из-под нее на затылок и виски спускались темные сосульки давно не стриженных волос.
В трех шагах позади мальчика так же независимо и молчаливо шла старая женщина. Сухая, рослая, в беретике.
Тропинка привела к мутной луже посреди травы. Это была, видимо, постоянная лужа, через нее перекинули сходню – две доски с поперечными брусками. Мальчик решительно ступил на доски, они хлопнули, вода выплеснулась из щели и забрызгала кеды. Бесцветно-ровным голосом, но отчетливо женщина сказала:
– Промочишь обувь и носки, а запасных у тебя нет.
Худые лопатки мальчика шевельнулись под выцветшей, в бело-розовую клетку рубашкой. Это неуловимое движение стоило нескольких фраз: «Зачем говорить чепуху – какие-то несколько капель; и вообще я как-нибудь сам о себе позабочусь; и я же понимаю, что дело не в брызгах, а просто вам надо что-то сказать, потому что идти вот так и молчать вам тошно; но уж если кто-то виноват в этом, то никак не я…»
Перешли лужу, и спутница мальчика заговорила опять:
– Все-таки я не понимаю: почему ты не взял чемодан с вещами…
Не обернувшись, но оч-чень вежливо мальчик сказал:
– Ведь я же объяснил, Анна Яковлевна: я оставил чемодан в залог за испорченные часы.
– В конце концов, это просто нелепо… Ты ставишь меня перед своими родителями в двусмысленное положение.
Мальчик опять шевельнул лопатками.
Пассажир открыл глаза, когда мальчик и его спутница вошли. Он был, без сомнения, джентльмен и, увидев женщину, хотел было встать. Но поморщился и остался в кресле.
– Извините, – сказала Анна Яковлевна, – мы вас побеспокоили. Судя по билету, здесь место мальчика… Я понимаю, вам, наверно, приятнее путешествовать одному, но что поделаешь…
Пассажир все-таки поднялся. Прямой, седая голова под самый плафон.
– Ничего… – Он даже улыбнулся. Он, видимо, сперва решил, что в каюте поселится эта пожилая дама, и теперь был доволен: мальчик – более удобный сосед. – Я думаю, мы поладим.
Анна Яковлевна посмотрела на мальчика:
– Я уверена: ты будешь вести себя так, чтобы не стеснять взрослого человека.
– Я тоже в этом совершенно уверен… – Мальчик аккуратно устроил кепку на вешалке у двери и поставил на стул сумку. Она, полупустая, мягко осела.
Анна Яковлевна сухо сказала:
– Папе я вечером позвоню.
Мальчик наклонил и опять поднял голову, поправил на стуле сумку. Анна Яковлевна проговорила:
– Я думаю, у тебя нет оснований на меня обижаться.
– Ни в малейшей степени, – сказал мальчик сумке.
Анна Яковлевна коротко вздохнула:
– Что поделаешь, раз мы оба – люди принципов…
Пароход басовито гукнул два раза.
– Вы можете опоздать на берег, Анна Яковлевна.
– Прощай.
Он аккуратно кивнул опять и, когда она ушла, вдруг обмяк, неуловимо повеселел. Теперь стало заметно, что лицо у него не твердое, не упрямое, а живое и готовое к улыбке.
Это был мальчишка лет одиннадцати, узкоплечий, но круглолицый, толстые губы, нос сапожком, глаза цвета густого чая. В глазах этих еще держалась недавняя напряженность и досада, но на Пассажира мальчик глянул без хмурости, с нерешительным любопытством: что вы за человек? Правда поладим?
История с аквапланомТяжело ворочая колесами, пароход стал отодвигаться от пристани. Толчки поршней и вибрация вала передались ногам сквозь каютную палубу. Мальчик переступил, будто от щекотки. Он держался за спинку стула и смотрел в окно.
Пассажир опять опустился в кресло, достал из внутреннего кармана свернутый цветной журнал…
Шаткая дверь от вибрации отошла. Из коридора снова дохнуло разными запахами и больше всего буфетом.
– Можно я открою окно? – тихо сказал мальчик.
Пассажир зашевелился:
– Сделай одолжение. Я сам хотел попросить… – Голос у него был низкий, с прикашливанием.
Квадратное окно совсем не походило на морской иллюминатор. С карниза свешивалась куцая занавеска в цветочках. Стекло в деревянной раме дребезжало.
В полуметре от пола под окном тянулась белая труба – видимо, отопление. Мальчик встал на трубу, откинул на раме боковые крючки, потянул вниз брезентовую петлю. Перекошенная рама сперва сопротивлялась, потом со стуком опустилась в пазах. Мальчик виновато ойкнул.
Он уперся коленями в узкую подоконную доску, грудью лег на край опущенной рамы и по плечи высунулся из окна.
Увешанный спасательными кругами дебаркадер уходил назад. Берег отодвигался. День был теплый, но почти без солнца. Лишь изредка желтые проблески вылетали из-за мягких серых облаков. Сварливо перекликались чайки.
Мальчик медленно вздохнул – то ли от каких-то переживаний, то ли просто от речного воздуха. Вздыхать было неудобно: рама давила на ребра. Стоять было тоже неловко: острый край подоконной доски резал колени. Но мальчик стоял долго. Влажный воздух шевелил у него волосы, летел через плечи в каюту, качал занавеску, и она щекотала мальчику шею.
Берег сделался выше, и пристань исчезла за мысом. …Пассажир вдруг сказал:
– Голубчик, если нетрудно, подвинься немного в сторону. Читать будет посветлее.
Мальчик торопливо сдвинулся в окне, прижался плечом к его краю. Так он стоял еще минуту. Затем прыгнул с трубы, потер коленки, подумал и шагнул к стулу. Достал из сумки растрепанную пухлую книжку.
Пассажир укрывался за развернутым номером «Огонька». С обложки улыбалась девица в оранжевой каске строителя. Мальчик полувопросительно сказал девице:
– Моя койка, наверно, верхняя…
– М-м?.. Если не возражаешь, – отозвался Пассажир и опустил журнал. – Мне с моими суставами карабкаться как-то не с руки… Вернее, не с ноги.
Мальчик никак не отозвался на шутку. Присел и стал расшнуровывать кеды.
– Но с другой стороны… – Пассажир, кажется, забеспокоился. – Ты не свалишься оттуда?
Мальчик сердито распутывал на шнурке узел.
– Я и в вагоне-то не падал никогда, а там полки в два раза уже…
Он задвинул кеды под стул и по привинченным к стойке ступенькам забрался наверх. Койка была застелена шерстяным одеялом, в изголовье лежала твердая подушка в синеватой казенной наволочке. Мальчик повозился на одеяле, постукал подушку ребром ладони и притих с книгой.
В каюте стало тихо, только Пассажир изредка шелестел журналом. Под палубой ровно вздыхала машина, за окном бурлила под колесами вода, с кормы доносились голоса и негромкий перезвон струн.
Потом занесло в окно комаров – их в этот пасмурный теплый день было много над берегами и водой. Комары тонко запели. Но Пассажир не обращал на них внимания. И лишь когда отошла опять и заскрипела дверь, он отложил журнал. Медленно встал.
Верхняя койка оказалась у Пассажира на уровне груди. Он взглянул на мальчика. Мальчик не читал. Раскрытая книга съехала к самому краю койки, а мальчик спал. Воздух из окна шевелил его волосы. Нижняя губа смешно и сердито оттопыривалась, к ней прилипло семя одуванчика, влетевшее вместе с комарами.
Пассажир осторожно шагнул к двери, запер ее, скрипучую, на щеколду и вернулся к мальчику. Тот повозился, хлопнул губами и слизнул семечко. Подтянул и обнял коленки (на них все еще краснели рубчики от подоконной доски). На мятых шортах оттопыривался карман, из него тополиным листиком выглянул угол новой трехрублевки. Пассажир мизинцем вдвинул твердую бумажку в карман, прогнал с мальчишкиной ноги двух комаров и оглянулся на окно: не поднять ли раму? Но передумал, снял свою парусиновую куртку и укрыл мальчика от пяток до плеч.
Потом взял книгу. Это было старое, тридцатых годов, издание романа Гюго «Человек, который смеется».
Пассажир полистал, постоял, словно что-то вспоминая. Закрыл книгу и положил поближе к мальчику. Затем он, морщась и постанывая, лег на нижнюю койку. Навзничь. И кажется, заснул.
Сколько прошло времени, трудно сказать. «Кобург» успел приткнуться к пристани Косари, постоять полчаса и двинуться дальше. Пассажир или проспал это событие, или не обратил на него внимания. Когда он открыл глаза, все так же плескалась вода и поскрипывали на проволоке кольца занавески. На потолке змеились длинные живые блики: значит, облака поредели. Блики были неяркие, желтые, – видимо, вечерело.
С верхней полки опустилась и закачалась нога в полинялом голубом носке. На пятке была дырка размером с копейку, а к середине ступни прилип расплющенный высохший паук.
– Выспался? – спросил у ноги Пассажир. Нога исчезла, с края свесилась голова с темными нестрижеными прядями.
– Ага… Это вы меня укрыли?
– Естественно… Комары зудят, вот и укрыл.
Мальчик почему-то вздохнул:
– Меня комары не трогают… Хотя если сплю, то, наверно, могут… – Он опустил куртку. – Спасибо.
– Если не трудно, повесь у двери.
– Ага… Спасибо, – снова сказал мальчик и прыгнул вниз.
Вернувшись от вешалки, он боком устроился в кресле, перекинул ноги через подлокотник. Поболтал ими.
– Можно посмотреть журнал?
– Да ради Бога…
Мальчик полистал «Огонек», но почти сразу отложил. Поскучнел и стал смотреть в окно.
– Неприятности? – вдруг тихо сказал Пассажир.
Мальчик не удивился. И не оглянулся. Так же тихо спросил:
– Почему вы решили?
Пассажир не то усмехнулся, не то вздохнул. Объяснил:
– Я такую примету знаю с детства: если паука раздавишь, обязательно что-то нехорошее случится. А у тебя паук на носке.
Мальчик быстро подтянул ногу и с минуту сидел в позе известной итальянской скульптуры. Называется «Мальчик, вытаскивающий занозу». Разглядывал ступню. Взял останки паука за лапку, отнес к окну, дунул.
– Нет, он уже дохлый был, когда я наступил… Это я в чулане веревку искал, разутый, чтобы не топать зря… На живого зачем наступать?
– Но если случайно…
– И случайно не наступлю. Потому что чувствую.
Мальчик вернулся в кресло, забрался с ногами. Встретился с Пассажиром взглядом и поморщился. Взялся за нижнюю губу.
– У тебя что-то болит?
– Не… По-моему, это у вас болит, – нерешительно сказал мальчик. – Только не пойму что. Будто везде…
– А! Ты угадал… – Длинное тело Пассажира болезненно шевельнулось. – Эта штука называется «остеохондроз». Не слыхал?
Мальчик свел брови и качнул головой.
– Между позвонками нарастают хрящи и зажимают нервы. И боль отдает в самые неожиданные места, от пяток до мозжечка… Потому как старость, дорогой мой…
Все так же, со сведенными бровями и держась за губу, мальчик проговорил:
– Если позвоночник, то главная боль в спине… Да?
– Ох… пожалуй…
– Тогда… я, наверно, могу…
– Что? – Пассажир приподнял голову. – Что ты можешь, дружок?
– Ну… полечить, если вы хотите. Я немного умею…
– Неужели?
– Ага… Я так уже делал. С одним человеком. И получалось… Только вам надо вверх спиной лечь.
– Гм, это задача… Впрочем, попробую… А что ты предлагаешь? Массаж? – Пассажир глянул на худые мальчишкины руки в коротких рукавах.
– Да не-е… – Мальчик спустил с кресла ноги. – Я не буду касаться. Или чуть-чуть. Вы не бойтесь…
Пассажир коротко, с прикашливанием засмеялся и стал переворачиваться на живот.
– Уверяю, что не боюсь. Хуже не будет…
Мальчик принес к постели стул. Сел верхом, грудью навалился на спинку. Втянул и закусил губу. Худая спина Пассажира закаменела под синей с белыми полосками рубашкой.
– Вы не напрягайтесь так, – осторожно попросил мальчик. – Не натягивайте… все жилки.
– Ох, ладно… – Спина обмякла, даже подтяжки ослабли.
Мальчик сощурился, протянул руки, ладонями провел вдоль спины. Шепотом сказал:
– Ой-ей…
– Что? – выдохнул в подушку Пассажир.
– Сколько всего у вас… Ну, от которого боль…
– Да? Уже во всем разобрались, уважаемый доктор?
– А вы не дразнитесь, – строго сказал мальчик.
– Ох, извини. Молчу.
– Не, молчать не надо. Лучше про что-нибудь разговаривайте. – Ладони мальчика то замирали, то плавали над синей рубашкой.
– Но я, право, не знаю… Видишь ли, я как-то не имею опыта бесед в… таких ситуациях.
– Значит, сильно болит? – Мальчик говорил с некоторым напряжением. Он грудью сильно налегал на спинку стула.
– Болит? М-м… пожалуй, меньше. Ты не беспокойся, я привык терпеть. В жизни всякое бывало…
– На войне?
– И на войне, и после…
– А вы кто? Ну, профессия у вас какая?
– Профессии были разные. Последняя – совсем не романтическая. Ревизор в системе «Плодоовощторга»… Но это так, мимикрия.
– Что? – удивился мальчик.
– Маска для души… В душе человек далеко не всегда тот, кто он в жизни. Впрочем, тебя это не должно волновать.
– Ну почему же, – уклончиво сказал мальчик. И другим голосом, оживленней, спросил: – А вы до какой пристани плывете?
– Сейчас, этим рейсом? До Якорного поля.
– Даже и не слышал про такую… Это поселок?
– Это заповедник. Там у меня… друг юности.
– А далеко это поле?
– Ну… после Краснодольска.
– У-у… Я раньше сойду, в Жуково. А оттуда – в Черемховск.
– И к кому же ты туда направляешься?
– Домой.
– А та… дама, которая тебя провожала? Родственница?
– Не-е… Знакомая отца. Вернее, его мамы, бабушки моей.
– Понятно…
Мальчик, двигая ладонями, вздохнул:
– Нет, вам, наверно, непонятно… почему мы так с ней расстались.
– Признаться, да… Но любопытствовать не смею. Чужие секреты…
– Да никакие не секреты. Просто у меня лопнуло терпение… Я у нее жил две недели, меня папа туда устроил. Ну, вроде как погостить и заодно немецким позаниматься. У меня с этим языком никак не ладится. В этом году в шестом классе экзамены по иностранному языку сделали, дак я еле выплыл…
– О… ты, значит, шестой класс закончил? Солидно.
– Ага. Я только ростом не очень, а вообще мне уже скоро тринадцать.
– Как и ему…
– Кому?
– Что?.. Ох, это я так, отвлекся… Ну и как ты жил в Лисьих Норах?
– По-всякому жил. Анна Яковлевна эта… Ну, она со своим характером. Вся такая, будто из прошлого века. И с меня стала требовать, чтоб всегда поглаженный, причесанный… Вставать по часам, ложиться по часам. С десяти до одиннадцати, каждый день, зубрежка немецкая… И всегда «извините» и «пожалуйста»… И вилкой не брякать… о старинные тарелки…
– Просто как Гек Финн и вдова Дуглас, – вздохнул Пассажир. – Помнишь?
– Ага… Ну нет. Наверно, все-таки не совсем так, я зря наговаривать не хочу. Она ведь в общем-то неплохая, наверно… С ней иногда интересно было, она про прежние времена много рассказывала… И по немецкому меня подтянула.
– А из-за чего же конфликт?
– Да так, накопилось… Сперва мне вовсе и не трудно было, я к ее режиму быстро приспособился. Ну, не то чтобы по правде стал таким… совсем уж воспитанным, а просто сказал себе: «Терпи, так надо». Помните, вы про маску говорили?
– Да-да… Значит, ты «принял правила игры»?
– Ага! Вот именно, будто играть стал! И даже интересно сделалось… Да там и хорошего было много! Книг у нее полным-полно, журналов старых про путешествия… И я же не все время с ней дома сидел. А Лисьи Норы – городок интересный, мы там с ребятами везде лазили, исследовали. И всякие игры устраивали.
– Любопытно. И какие же игры у… нынешнего поколения?
– Ну, например, мы акваплан сделали. Знаете?
– М-м…
– Большой кусок фанеры с веревкой. Он к моторке цепляется на буксир… У одного мальчишки есть старший брат, у него моторная лодка. Ну вот, на фанеру встанешь, за веревку держишься, будто за вожжи, и моторка тебя тащит. Быстро так, будто летишь над водой.
– Как на водных лыжах?
– Ага. Только это проще. Можно почти без тренировки, это даже у самых маленьких получалось… И здорово так!.. Ну вот, из-за этого акваплана я с ней и поругался.
– Не разрешила кататься?
– Да не в том дело. Я с ее часами в воду булькнулся… У меня часов нету, она мне дала свои старые. Чтобы я к обеду в точности приходил. А я же их на руке носить не буду, дамские. Вот в кармане и таскал и забыл выложить на берегу…
– Так ты что же, одетый на этом аква-плане ездил?
– А чего такого? Только босиком… По ногам брызжет, а выше колена и не замочишься. Мы с отмели стартовали и туда же обратно приезжали. Кто научился, тот никогда не свалится…
– Однако же булькнулся.
– Потому что мотор заглох! Это первый раз случилось, никто даже не ожидал… Ну и ладно бы, самому-то высохнуть недолго. Да только часы остановились наглухо, вода в них попала. Ну и началось: «Ах, какой ужас, ты не только часы испортил, но и сам мог утонуть». И еще: «Аккуратный и собранный человек не позволит себе попадать в такие ситуации…» Я не удержался. «Знаете, – говорю, – как надоело быть аккуратным и собранным! Вы меня, будто канарейку в клетке, воспитываете…» Она, конечно: «Как ты можешь так говорить, я за тебя волнуюсь…» Мальчик шумно подышал и сильно заскрипел стулом.
– Ну, тут я и сказал: «Вы не за меня, а за часы волнуетесь. Вы не бойтесь, папа заплатит за ремонт…» Может, я зря такое брякнул, да назад не проглотишь… Она села, помолчала так выразительно и говорит: «Такого я, признаться, от тебя не ожидала… Ты, конечно, мальчишка, но и мальчишкам не все позволено…» А потом: «Одно из двух – или ты немедленно и как следует извинишься, или мне остается проводить тебя на вокзал…» А чего я буду извиняться, если я правду сказал…
Пассажир с осторожным интересом спросил:
– А признайся, голубчик: ты уверен, что сказал ей правду?
– Ну… насчет часов я, кажется, зря. А насчет канарейки… Да и вообще… Так обидно сделалось. Как тут извиняться?.. Она губы поджала и давай звонить на вокзал, про расписание. А тот поезд, который нужен, уже ушел. С автостанции сказали, что билетов на автобус нет. Тогда она на пристань позвонила, а тут этот «Кобург». Она говорит: «Я иду за билетом, а ты уложи чемодан и ступай за мной…» А я сумку только взял с книжкой, а чемодан не стал собирать. Пускай назло ей останется…
– А может, решил, что она еще передумает?
– Вот уж нет… – Мальчик взялся за спинку стула и утомленно откинулся назад. – Такие, как Анна Яковлевна, ничего не передумывают… А я тоже… А спина у вас, по-моему, уже не болит. Да?
– Что? – Пассажир приподнялся на локтях. – Не может быть… В самом деле… – Он осторожно пошевелился.
Мальчик улыбнулся и согнутым локтем провел по лбу.
– Сейчас болеть не будет. По крайней мере, до утра… Я вас нарочно разговором отвлек, чтобы легче было боль убрать.
– Ох, спасибо… Как же это у тебя получается?
– Получается… иногда. – Мальчик встал и серьезно сказал: – Только потом все тело гудит и есть ужасно хочется.
