Текст книги "В глубине Великого Кристалла. Том 1"
Автор книги: Владислав Крапивин
Жанр:
Научная фантастика
сообщить о нарушении
Текущая страница: 7 (всего у книги 56 страниц) [доступный отрывок для чтения: 20 страниц]
Галька спал в одной камере с капитан-командором Крассом. В каменной сводчатой комнате с зарешеченным окном, но на роскошной кровати, которую поставили по приказу форт-майора.
Красс не стал возражать против соседства. Серьезно кивнул и не удивился.
Говорили они с Галькой о чем-то перед сном или нет – неизвестно.
Неизвестно также, снилось ли что-нибудь Гальке. Можно лишь предположить, что ему приснился город, покинутый жителями. Хорошо бродить по знакомым улицам, не встречая никого. Обидчики ушли, город остался. Поскрипывают на узорчатых кронштейнах вывески, падают первые желтые листья. Подбежала чья-то собачонка, ластится. Галька идет по заросшему трамвайному пути и держит за руку Вьюшку. Спрашивает:
– Ну что, разве нам плохо?
Вьюшка молчит.
Утром опять пришли Лотик и Вьюшка. Галька сидел между каменными зубцами на верхнем ограждении бастиона. Отсюда видна была река. Китовый остров, а за ним – труба и мачты севшего на сваи монитора. К мачтам все еще были привязаны березки.
Вьюшка была молчаливая и какая-то испуганная. Галька притянул ее к себе. Лотик тихо сказал:
– Галик… а можно мои тетки останутся в городе? – Он смотрел под ноги, вертел босой пяткой на каменной плите. Словно хотел высверлить лунку.
– А зачем тебе тетки? Ты же ушел от них.
– Ну, все равно… Они старые, куда они денутся? А ту бумагу… они ведь ее просто по глупости подписали… – Головастик нерешительно поднял глаза.
– Пусть остаются, – глядя на заречные луга, сказал Галька.
– Ладно… А школы не будет?
– Ребята не подписывали приговор, – сумрачно отозвался Галька. – Пусть остаются… и ходят в школу, если охота.
– А учить кто будет? – вздохнула Вьюшка.
Галька хмыкнул:
– Можно подумать, главная радость в школе – учителя…
Лотик сказал:
– А учитель Ламм не подписывал ту бумагу. Отказался.
– Ну?! – изумился Галька.
– Ага… Говорят, он ответил: город, который выгоняет своих детей, достоин всякого наказания. Это он по-латинскому сказал, я не помню точно…
– Правильно сказал, – буркнул Галька. – Видишь, значит, он тоже останется.
Лотик медленно покачал кудлатой большой головой.
– Нет. Ему некого будет учить. Ребята не захотят жить без родителей. Без них плохо, это я уж по себе знаю.
Они помолчали. Припекало солнце, и по зубцам прыгали воробьи. Заиграл горнист, у солдат начинались занятия.
– Им теперь и защищать-то некого будет, – как-то не по-настоящему хихикнул Лотик.
Галька неуверенно проговорил:
– Я думаю, ребята из нашего класса и из твоего, Лотик, пусть остаются с родителями.
Вьюшка подпрыгнула:
– И еще пекарь Клаус, ладно? А то как мы без хлеба!
Пекарь Клаус был большой, толстый, добродушный. Зачем он подписал Галькино изгнание? Тоже не подумал? Без хлеба человеку нельзя. А без своего города, без родного дома можно?
Лотик осторожно проговорил:
– К тебе пастор Брюкк хотел прийти. Он тоже не подписывал.
– Ну и пусть остается в городе. Зачем приходить-то?
– Он не останется, он вчера ночью в церкви говорил, что всегда будет вместе со своими прихожанами.
«Ночью…» – подумал Галька. И представил, что вчера вечером творилось в городе, когда фан Риген сообщил о решении Галиена Тукка!
Но лицо у Гальки не изменилось.
Вьюшка крутанулась:
– Ой, вон они идут! Пастор Брюкк и еще…
По дороге, что соединяла город с «Забралом», шла толпа мужчин и женщин. Человек двадцать. И ребятишки. Седой пастор в своем черном одеянии медленно шагал впереди.
Галька вскочил.
– Вьюшка, Лотик! Идите навстречу! Скажите… что я не могу, я болею, пусть потом… Ну, идите же!
Сам он бросился в свою камеру, упал на кровать, лицом зарылся в подушку. Капитан-командор Красс поднялся из кресла и долго смотрел на Галькину вздрагивающую спину.
– Вот теперь я спрошу о главном, – наконец сказал он. – Стоило ли спасать город, чтобы потом он обезлюдел?
– А вам-то что? – глухо сказал Галька.
– Мне-то? Да ясности хочется, – как-то по-стариковски вздохнул Красс. – Или ты спасал не город, а лишь свою честь?
– А что? Этого мало?
– Отнюдь… Я ведь только спросил.
Днем Галька встретил советника юстиции фан Ригена во дворе форта. И еще издалека громко сказал:
– Пусть все остаются! Все! – Он стиснул кулаки, и в правом была монетка. – Кроме Биркенштакка.
На закате, когда горнист сыграл вечернюю зорю и был спущен крепостной флаг, пришел Биркенштакк. Послали за Галькой. Он встретился с главным советником магистрата у левой башни, под зажженным фонарем командирского поста.
Биркенштакк был в дорожном сюртуке и плаще, мягкой и мятой шляпе (тоже цвета дорожной пыли). Он показался Гальке совсем усохшим. Только покрытый жилками клюв был прежним.
Биркенштакк сказал:
– Господин Тукк. У меня есть полтора часа до окончания срока, в который я должен покинуть город. И мне хотелось бы…
– Меня зовут Галиен. Галь… Галька, если нравится. Что вам хотелось бы, господин Биркенштакк?
– Поговорить. Пять минут…
– Пойдемте.
Красса в камере не было. Солдат внес горящую лампу. Дверь осталась открытой. Было тихо, с реки сладко пахло осокой. Где-то кричали лягушки.
– Садитесь, господин главный советник, – не то сказал, не то вздохнул Галька. И сел на край кровати. А Биркенштакк опустился в кресло. Шляпу положил на колени, как в церкви.
– Я недолго задержу вас, гос… Галиен. – Жилки на носу Биркенштакка вспухли. – Ваше решение справедливо. И хотя я родился и вырос в Реттерхальме и немало сделал для города, я не прошу о снисхождении. Сейчас я уеду в деревню и…
– Может, хоть перед отъездом вы скажете мне правду? – перебил Галька.
– Я за этим и пришел.
Галька перебил опять:
– Я думал все эти дни. Трамвай стал тормозить раньше, чем я бросился к рельсам, Брукман сам признался, и вы все знали. Зачем вы меня выгнали, если я не виноват?! – Галька закашлялся, в горле заскребло.
– Я скажу… Вы виноваты, хотя и невольно. В том-то и дело. Вы не хотели, чтобы трамвай ехал дальше, и он встал.
Галька непонимающе моргал.
– Да, гос… Галь. Это так. Мало того. Несколько человек видели, как один из вагонов завис над обрывом, но вдруг опрокинулся назад, хотя по всем законам тяготения должен был покатиться вниз. Его тоже задержали вы, Галь.
– Как?!
– Видимо, силой взгляда и воли… Или еще как-то. Откуда мне знать природу этих явлений? Я не мадам Валентина. Но я знаю другое: жизнь в городе сбалансирована, отношения в нем ясны и просты, люди счастливы, насколько это можно в наше время. Такое благополучие достигнуто немалыми трудами. Легко ли было добиться, чтобы все притерлись друг к другу, чтобы все было налажено, чтобы даже мадам Валентина вписалась в этот уравновешенный быт. И вдруг появляется еще один койво!
– Кто?
– Койво. Вы не знаете? Так называли в старину людей, обладающих необъяснимыми свойствами.
– Какими?
– Разными. Одни умеют читать чужие мысли, другие видят, что напечатано в закрытой книге, третьи могут взглянуть на человека и сказать ему, чем он болен. При некоторых светятся или загораются предметы. А бывают такие, как вы. Койво не всегда знают о своих свойствах и не всегда умеют ими распоряжаться. Не все мудры, как мадам Валентина. Но все – опасны. Случается, что из-за них на город сыплются молнии, а над реками рушатся мосты.
– И вы решили от меня избавиться! Таким образом!
– Я отвечал за город, Галь. А сказать правду я не мог ни вам, ни другим. Кто знает, к чему бы это привело?
– А по-моему, вы просто трус!
– Возможно… – вздохнул Биркенштакк. – Но трусость тоже бывает доблестью. Особенно когда один отвечаешь за многих. Когда вы станете старше, Галиен… вы поймете, что быть трусом порой гораздо труднее, чем смелым.
– Да ну? – насмешливо сказал Галька.
– Да, мой друг. Впрочем, сейчас я понимаю, что в случае с вами моя трусость была неоправданна. Думал, что имею дело с обычным мальчишкой, а вы проявили взрослую смелость, находчивость и гражданское мужество. Вы настоящий мужчина.
Галька медленно покачал головой.
– Я мальчик, господин Биркенштакк… На мужчин я насмотрелся в эти дни, ну их к черту. Они и предать могут, и убить беззащитного. Слава Хранителям, я еще ни в чем таком не замешан. И нечего меня сравнивать с мужчинами. Тоже мне похвала…
– Возможно, вы и правы… Но вот что хочу сказать перед уходом. Может быть, на решение о вашем изгнании меня толкнула сама судьба. Не будь этого, вы не спасли бы город.
– Так можно что угодно свалить на судьбу.
– Я не оправдываю себя. Я благодарю судьбу и Хранителей… Галь, я вчера в городе говорил с форт-лейтенантом Зубом. Он передал мне, что рассказывали пленные моряки. Подмоченный порох они заменили, а бомба все-таки не долетела… Галь, вы смотрели на летящий снаряд?
«Да! – эхом отдалась в нем разгадка. – Да! Я смотрел! Я старался удержать снаряд! Неужели такое возможно?!» Галька взглядом уперся в лампу. Есть у него такая сила? Что же лампа не шевельнется?
Биркенштакк проследил за его взглядом. Осторожно сказал:
– Видимо, это случается лишь в отчаянные минуты, при большом напряжении души.
Галька прикрыл глаза. В них мелькали темные бабочки. Он услышал:
– Я сказал вам все. Прощайте, господин Галиен Тукк.
– Стойте! – Галька вскинул веки.
Биркенштакк был уже на ногах. Его тень на стене напоминала громадную птицу тукана из учебника зоологии. Тень замерла.
Галька, давя в себе неловкость, сказал:
– Не все ли мне равно теперь! Оставайтесь в городе, если хотите.
Биркенштакк не скрыл радости. Стрельнул птичьими глазами:
– В самом деле? Вы благородный человек!.. Но ведь фан Ригену нужен документ.
– У вас есть бумага?
Биркенштакк суетливо достал из кармана сюртука блокнот и вечную ручку с золотым пером – толстую, как палец пекаря Клауса. Вырвал листок.
Галька написал:
"Пусть советник Биркенштакк остается.
Галиен Тукк ".
– Вы благородный человек, – опять сказал Биркенштакк. Он протянул руку за документом. Галька придержал бумагу.
– Одна только просьба, – хмуро проговорил он. – Никогда больше не выгоняйте ребят из дома. Пусть они хоть какие будут – не выгоняйте…
Тень закивала клювом. Потом Биркенштакк виновато сообщил:
– Но от меня уже ничего не будет зависеть. На днях меня переизберут.
Галька отдал бумагу и встал:
– Прощайте.
– До свидания… Галь.
– Прощайте.
В город Галька так и не вернулся. Еще три дня прожил в форте. Прибегали Вьюшка и Лотик, приносили от мадам Валентины разноцветные леденцы. Галька спросил у Лотика:
– Так и живешь у мадам Валентины?
– Ага… Тетки зовут назад, но я пока не иду, хотя она меня вчера нашлепала. – Он забавно сморщил нос.
– За что? – засмеялся Галька.
– А я из желтой бумаги окошко сделал, нарисованное. И на кристалл налепил. Ну, помнишь, тот, что в горшке растет. Она же сама говорила: это Вселенная, дом всего человечества. А если дом, почему без окошка?.. Она потом сама засмеялась и говорит: «Ладно, пусть так и будет…» Галька, а ты скоро домой вернешься?
Вьюшка тоже спрашивала: «Ты скоро домой?»
Галька рассеянно улыбался и лохматил Вьюшке и Лотику волосы.
Форт-майор Дрейк предлагал Гальке стать барабанщиком. Обещал ему через полгода чин капрала, а к пятнадцати годам офицерское звание форт-прапорщика.
– Я подумаю, – кивнул Галька.
Вечером на верхней площадке бастиона к нему подошел барабанщик Ведди.
– Галь… я спросить хочу… Если не так, ты не сердись.
Галька улыбнулся: чего, мол, сердиться-то?
– Там, на мониторе… – неловко сказал Ведди. – Когда расстрелять хотели, очень страшно было?
Галька подумал. Даже зажмурился, чтобы лучше вспомнить.
– Тогда? Нет, казалось, что не страшно. А сейчас, когда вспоминаю, кажется, что было страшно. Понимаешь, я будто в двух человек превратился. Будто один стоит у мачты и ему наплевать, гордый такой… – Галька усмехнулся. – А другой в сторонке и боится. Страх – он как бы отодвинулся. Ну, как в школе, на математике, множитель за скобки выносят…
Ведди серьезно вздохнул:
– Кажется, я понимаю. Видишь ли, для меня это очень важно. Ты уже испытал такое, а я еще нет. А ведь придется, наверно. Мы люди военные.
Галька опять улыбнулся:
– Это ты военный, а я пока не решил.
…Наутро Галька ушел из форта. Рано, до побудки. Оставил на кровати форму барабанщика, надел старые штаны и голландку и ушел.
Никто не знает куда. Следы его в этой истории теряются. Одни говорят, что он отправился в столицу, где учился старший брат. Другие – что просто пошел бродить по дорогам, искать…"
– Что искать? – слегка недовольно спросил мальчик.
– Кто его знает. Может, приюта… желтого окошка, вроде того, которое наклеил на кристалл мадам Валентины Лотик. А то ведь как получается: Вселенная – она, конечно, общий дом, но у каждого ли есть в этом доме свой угол и окошко с огоньком?.. Впрочем, слышал я еще одну версию. Будто Галька ушел из форта с капитан-командором Крассом.
– Значит, Красс бежал?
– Нет, здесь проще. Он и Бенецкий дали подписку не участвовать больше в этой войне, и фан Риген их освободил. Бенецкий отправился к семье, а Красс… кто его знает.
– Может, он стал опять командовать клипером? А Галька сделался юнгой?
– Ты знаешь, это тоже вариант. Хотя, пожалуй, излишне романтический… А точно ничего не известно. Жители Реттерхальма, благодарные Гальке за спасение города, воздвигли ему памятник.
"Местный скульптор вылепил Гальку из глины в натуральный рост. Потом отлил из бронзы. И поставили его на низком, почти незаметном постаменте, на краю обрыва. Впереди бастиона. Хорошо получилось. Галька стоял в своей старой голландке с закинутым на плечо галстуком, в мятых штанах с пуговицами у коленей, босой, с неровно подстриженными, упавшими на уши волосами. Чуть исподлобья смотрел на реку, где за островом ржавел на сваях монитор со своей чудовищной мортирой.
Всем памятник нравился. Только Вьюшка говорила, что осенью и зимой Гальке холодно. Когда она приходила в форт, обязательно набрасывала бронзовому Гальке на плечи белую куртку. Вернее, китель. Его забыл в камере капитан-командор Красс.
У кителя были тяжелые медные пуговицы, их любил разглядывать Лотик. А потом одну даже оторвал украдкой. Лотику нравилась эмблема на пуговице: якорь, за ним скрещенные шпаги, а сверху – не то корона с острыми зубцами, не то встающее из-за горизонта солнце.
Лотик вместе с Вьюшкой часто бывал в форте. Майор Дрейк уговаривал его записаться в барабанщики, когда подрастет, и Лотик обещал подумать. Но скоро форт разоружили, а гарнизон перевели в крепость Ной-Турм: город стало не от кого охранять.
Да и незачем.
Реттерхальм начал стремительно пустеть, а затем его не стало и вовсе…"
– Почему? – спросил мальчик.
– Много причин. После проливных дождей в ту осень пошли на холме сильные оползни, дома стали разрушаться… Молодежь не хотела оставаться в Реттерхальме, считала его глушью. Население старело и таяло. Мосты и замки рушились. А главная причина, пожалуй, в том, что города, которые предали своих детей, долго не живут.
– Даже если одного?
– Даже если одного, – тихо, но твердо сказал Пассажир.
– А Углич? – будто самому себе прошептал мальчик.
Пассажир не удивился.
– Углич не предавал царевича. Его предали бояре, кучка негодяев. Город здесь ни при чем.
– А от Реттерхальма ничего не осталось? Даже развалин?
– Может быть, камни да фундаменты. Но все поросло лесом.
– Но вот вы говорите: город предал Гальку. А они ведь потом… ну, исправились. Даже памятник поставили.
– Памятником разве откупишься? Впрочем, он-то как раз сохранился.
– Печальный какой-то конец, – вздохнул мальчик.
Пассажир развел руками – в одной тетрадка, в другой очки.
– И это, значит, вся история? – с какой-то еще надеждой спросил мальчик.
– Вся. По крайней мере, на сегодня. Давай-ка, голубчик, спать. Середина ночи.
Пока Пассажир читал рукопись, пароход один раз отходил от пристани. Но сейчас опять стоял с заглохшей машиной.
– Когда же я попаду домой… – шепотом сказал мальчик.
Пассажир выключил свет. Мальчик повозился, устраиваясь под одеялом. Он повернулся к стенке и стал уходить в зыбкий мир полусна: когда знаешь, что не спишь, но видения уже ярки и осязаемы.
Мальчик умел быть хозяином в этом мире. Он перенес себя на солнечный пустырь, где росли подорожники, дикая ромашка и одуванчики. В траве валялись разбитые фанерные ящики. Прыгали воробьи, неподалеку резвились малыши. Мальчик сел на ящик, подозвал к себе Майку.
Это была не нынешняя Майка, а поменьше, пятилетняя. Мальчик посадил ее к себе на колено. Почти машинально и незаметно для сестренки ладонью скользнул вдоль ее позвоночника (он похож был на крупные, проступавшие под платьицем бусы). Не толкнется ли в ладонь упругий тревожный комочек? Еще не боль, а предвестие боли, о которой пока Майка и сама не ведает?
Нет, сегодня все хорошо. Мальчик взял светлую косу с пушистой кисточкой на конце. Пощекотал Майкин нос. Она сморщилась, чихнула. Шутливо ткнула брата кулачком. Засмеялась – теплая, живая, легонькая. А потом насупилась:
– Ты почему уехал?
– Куда?
– В Лисьи Норы! «Куда»… Не притворяйся.
«Но ведь я еще не уехал. Это будет потом. Пока еще все в порядке», – хотел объяснить мальчик. Однако он понимал, что ничего не в порядке. Эта Майка, прибежавшая к нему в ласковом и тревожном полусне, все знает и понимает. Вот она, кстати, сделалась уже старше. Как нынешняя, семилетняя.
Мальчик растерянно взялся за нижнюю губу. Майка хлопнула его по руке:
– Оставь эту дурную привычку! Сию же минуту!
Это были ее любимые слова. Если рассердится, то к месту и не к месту: «Сию же минуту!»
Но сейчас она только притворялась, что сердится. Она просто за него беспокоилась.
– Почему ты сбежал в Лисьи Норы? А?
Сейчас не было ни смысла, ни сил обманывать. И мальчик с прихлынувшей горечью прошептал:
– А ты… только все время о ней. Все «мама» да «мама»… Конечно, ты нашу маму не помнишь.
Она смотрела внимательно и по-взрослому. И так же по-взрослому сказала:
– Глупенький. А что же мне делать?
Он потянулся к губе, спохватился, закусил ее. Потом шепотом спросил:
– А мне?
А глаза у Майки были – ну в точности мамины.
Майка опустила ресницы и вполголоса проговорила:
– Сперва отсюда сбежал, потом из Лисьих Нор. Знаю почему.
Настоящая Майка ничего знать не могла. Но мальчик не заспорил. Покорно спросил:
– Почему?
– Сам знаешь. Она вовсе не вредная. И не строгая. Анна Яковлевна. Наоборот. Ты просто испугался, что привыкнешь к ней, как я к ма… к тете Зое… Ну ты что? Ну перестань! Сию же минуту!
– Дура… – всхлипнул мальчик. Но не прогнал Майку, а прижал покрепче. И стал ее косой вытирать себе щеки. Здесь, сейчас это было можно.
Потом сделалось холодно, потому что вместо солнца оказалась луна и ее часто закрывали бегущие облака. Пахло речной водой, сырым песком, камышами. Мальчик передернул плечами. Майка соскочила у него с коленей и накрыла его большой парусиновой курткой.
«А Галька не продрогнет?» – хотел спросить мальчик, но сон уже уносил его в темную глубину. Там, как сорванные листья, летели другие мысли, тревоги, лица…
Билет на средуПассажир проснулся поздно. Пароход бодро шлепал колесами. Было солнечно, змеились на белом потолке блики. Мальчик сидел на стуле в привычной позе – задом наперед. Кулаками упирался в коленки, подбородком – в спинку стула. Неотрывно и слегка насупленно смотрел на Пассажира.
Пассажир улыбнулся, не шевелясь:
– Доброе утро… Или уже день?
– Ни то ни се. Одиннадцать часов.
– Ого! Вот это я поспал! А ты давно поднялся?
– Не… Но уже позавтракал. И по берегу погулял.
– По берегу? Мы вроде бы плывем.
– Недавно поплыли. А то стояли, стояли… В буфете схема речного пути висит, я посмотрел, мы от мыса Город всего километров на двадцать отошли. – Мальчик не отводил глаз. Он будто говорил про одно, а в уме держал что-то более важное. И беспокойное.
– Ну… а что хорошего в буфете? – спросил Пассажир. – Кроме схемы.
– Я чай да вафли взял. Остальное все какое-то… – Мальчик поморщился. И вдруг раскачал стул с боку на бок и «подъехал» к постели. Как на лошадке. Разжал кулак.
– Вот… Мне буфетчица это на сдачу дала.
На ладони лежала белая монетка, размером с пятнадцатикопеечную. Виден был маленький мальчишечий профиль, а вокруг головы – крошечные буквы.
– Так и написано: «Фрее стаат Лехтенстаарн», – неловко сказал мальчик. – И вот… – Он перевернул монетку. На другой стороне было число десять, а под ним колосок.
Пассажир смотрел, приподняв голову от подушки.
– Понятно. Говоришь, на сдачу?
– Я ей положил несколько пятнадчиков, а она потом два обратно отдала. Говорит: «Мне лишнего не надо»… Я сперва и не посмотрел. А потом гляжу: один – простой пятнадчик, а второй – вот…
– По-нятно…
Мальчик сдвинул брови.
– Я так и думал, что вы не удивитесь.
– Почему?
– Догадался. Это ваша, да? Возьмите. – Он положил монетку на одеяло. – Вы вчера уронили, а буфетчица подхватила. Нахальная такая. А сегодня отдала, не разглядела, что не простая пятнашка.
Пассажир приподнялся, оперся локтями. На небритом подбородке блестели седые волоски.
– Господи, с чего ты взял, что это моя? Ничего я не ронял! Честное слово! – Он будто даже испугался. Потом сказал медленнее: – Не ронял и не бросал…
– Значит, буфетчица? Пойти отдать ей?
– Не вздумай! Это… твоя. Бери и храни. Все получилось как надо.
– Ничего я не понимаю.
– Потом поймешь, – буркнул Пассажир и сел. И вдруг, несмотря на морщины и седину, лицо его обрело мальчишечье выражение. Заискрились глаза. Он очень похоже на мальчика оттянул нижнюю губу и щелкнул ею. И коротко засмеялся.
Тогда засмеялся и мальчик:
– Вы все придумываете. Это ваша монетка. Вы поэтому и написали про нее в повести.
– Да клянусь тебе…
– Но не бывает же таких совпадений!
– Бывают, – важно сказал Пассажир. – На совпадениях, друг мой, много чего держится в этом мире. Совпадения, падения, попадания, иногда в десятку. А такие монеты в этом краю встречаются не столь уж редко. Начеканено их было немало.
Мальчик нерешительно взял монетку с одеяла. Подышал на нее, вытер о рубашку, рассеянно поцарапал ребром тыльную сторону ладони. Тонкая металлическая заусеница оставила на смуглой коже волосяной белый след. Мальчик подумал, нарисовал таким же способом якорь и скрещенные шпаги: словно татуировку наметил. Потом стер рисунок помусоленным мизинцем. Потянулся к губе, взглянул на Пассажира, быстро опустил руку…
«Кобург» опять причалил и затих.
Пассажир сказал:
– Давай-ка я поднимусь. А потом, если хочешь, поговорим еще на эти наши темы.
На пароходе вдруг проснулось радио. Динамик на верхней палубе поскрипел и объявил, что «в силу технических причин пароход задержится у пристани Веха до четырнадцати ноль-ноль. Экипаж приносит пассажирам свои извинения». Потом динамик покашлял и добавил неофициально:
«Машина-то, сами понимаете, товарищи, времен Фультона…»
Пассажир глянул в окно и предложил:
– А пойдем-ка, друг мой, прогуляемся. А?.. Что за Веха, на каком пути веха?
Мальчик взял с крючка свою синюю кепчонку с надписью «Речфлот». Сердито усмехнулся:
– Не «Речфлот», а «Речстой». Когда я домой попаду? Там уже, наверно, всесоюзный розыск объявлен.
Они сошли на пологий берег. Дорога с песчаной колеей между редких сосен вывела их на сельскую улицу с бревенчаты ми домами и палисадниками. Было безлюдно. В конце улицы белела обшарпанная церковь с голым каркасом на месте купола. Там суетились вороны.
Среди этой деревенской старины нелепо и вызывающе торчала квадратная постройка с витринами до самой земли. С трубчатыми стеклянными буквами: «Парикмахерская». На прозрачной двери висел допотопный амбарный замок.
Пассажир и мальчик остановились перед стеклом, как перед зеркалом. Мальчик встретился глазами с отражением Пассажира. Тот улыбнулся:
– Ну и как? Нравимся мы себе?
Мальчик повел плечами: чему тут нравиться или не нравиться? Обыкновенный пацан, обыкновенный старый дядька… Впрочем, Пассажир сейчас не казался очень старым. Он побрился, расчесал свой старомодный пробор, держался подчеркнуто прямо. И морщин будто стало меньше, и глаза сделались как-то острее, прицельнее. Несовременная парусиновая куртка – длинная, с обтянутыми той же материей пуговицами – сидела на Пассажире ладно, словно китель отставного флотского офицера…
– Ты все о чем-то о своем думаешь, – заметил Пассажир. – Тревожишься, что домой опаздываешь? Да?
– Ага. Это само собой. А еще я о другом.
– О чем же?
– О вчерашнем. О Гальке.
– Ну… и что же тебя беспокоит? – тихо спросил Пассажир.
– А он, может, правда ушел с капитан-командором?
– Возможно, – охотно сказал Пассажир.
– Но они же были враги. Ну, старинная была война, враги могли уважать друг друга, только все-таки…
– Они были не враги, а лишь противники. Волею обстоятельств. Потом обстоятельства изменились…
– Ладно. А что этот командор в нем такого нашел? В Гальке-то… – неловко сказал мальчик. И стал чесать левым кедом правую ногу. – Чего такого, чтобы вместе идти?
– Видишь ли… – Пассажир взял мальчика за плечо, и они медленно пошли вдоль улицы. – Если принять ту версию, что Галька ушел из форта с командиром монитора… А тебе ведь этого хочется, верно?
Мальчик кивнул. Точнее, опустил голову и не поднял.
– Тогда логично предположить и другое: Красс не был тем, за кого себя выдавал.
Мальчик по-птичьи, сбоку, быстро глянул на Пассажира. Тот сказал:
– Тогда вся история повернется по-иному… если он был Командором.
– Как это?.. Ну да, был. Ну и…
– Подожди. Я не о его офицерском звании. Бытовала легенда о Командоре. О человеке, который ходит по свету и собирает неприкаянных детей. И не просто детей, а таких, как Галька, со странностями.
– Койво?
– Да… Именно им чаще других неуютно и одиноко в нашей жизни. Потому что они опередили время… Так говорил Командор. Говорил, что они – дети другой эпохи, когда все станет по-иному. Тогда, в будущем, каждый сможет летать, причем стремительно – на миллионы километров за миг. Люди смогут разговаривать друг с другом на любом расстоянии и, значит, всегда быть вместе. Не будет одиноких. Никто не сможет лишить другого свободы, потому что человек станет легко разрывать все оковы – и природные, и сделанные руками… И у каждого будет добрый дом во Вселенной, куда можно возвратиться с дороги… Это не мечта, а просто будущее. Ведь все на свете меняется, развивается, появляются и у людей новые способности… Только способность к одиночеству не появится никогда, потому что одиночество и вражда противны человеческой сути… Но до тех времен еще далеко, а мальчики и девочки со странными свойствами своей природы и души нет-нет да и появляются среди людей. Как первые ростки. Их надо сохранить… Это длинная легенда, не меньше, чем о Реттерхаль ме. А я рассказываю очень коротко…
Мальчик серьезно сказал:
– Если все было так, то это хороший конец. Для Гальки. Но ведь это уже совсем сказка.
– Как знать! Может быть, такие ребята – ничуть не странные, а самые нормальные. Может быть, наоборот, мир нынешних людей – странный, уродливый и не дает каждому открыть свойства своей души. Это не я говорю, это опять же мысли Командора.
Мальчик вдруг насупился:
– Это не только Командор говорит, а многие. У нас знакомый есть, дядя Валера, папин друг, дак он тоже… А папа отвечает, что это… как это? А, «философия для субботних вечеров». А в другое время, говорит, работать надо.
– Что ж, папа тоже прав.
– Беспокоится, наверно, – вздохнул мальчик. – Куда я подевался.
Пассажир опять взял его за плечо.
– Смотри-ка! Здесь автостанция.
Они только что обошли церковь. Позади нее была площадка с навесом, на площадке урчали два автобуса. В алтарном закруглении церкви желтела новая некрашеная дверь с табличкой «Кассы».
Пассажир и мальчик вошли. По-церковному светились узкие решетчатые окна. Было пусто. «Кассами» оказалось одно окошечко, к тому же закрытое. Рядом с ним висело расписание рейсов и схема путей. Мальчик остановился, закинув голову.
– Поглядите! Отсюда автобус ходит до Черемховска! Только три часа идет! И билет всего рубль тридцать!.. Я поеду!
– Ну что ж… – Пассажир, кажется, обрадовался за мальчика. – Так, наверно, и в самом деле правильно. Но смотри: отходит он в восемь вечера. Приедешь ты совсем поздно.
– А пароходом! Вообще неизвестно когда! Тут хоть точно.
– А денег на билет хватит?
– У меня же мелочи полный карман! Да еще бумажный рубль где-то. Вот он!
– А что будешь делать до вечера? Развлечений никаких, место незнакомое…
– Ну и хорошо, что незнакомое. Поброжу вокруг. Может, никогда бы в жизни в эту Веху не попал, а тут… интересно же. Я люблю новые места.
Пассажир сам купил мальчику билет. Постучал в окошко, сказал сонной девице:
– Один до Черемховска, пожалуйста. Позвольте, а почему рубль шестьдесят, когда в прейскуранте рубль тридцать? Какая еще предварительная продажа, если…
– Да ладно, – быстрым шепотом перебил его мальчик. – Пусть. – Он боялся остаться без билета.
– Ну и порядки, – проворчал Пассажир.
Мальчик сунул билет в нагрудный карман рубашки.
– Спасибо.
