Текст книги "В глубине Великого Кристалла. Том 1"

Автор книги: Владислав Крапивин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 56 страниц) [доступный отрывок для чтения: 20 страниц]

– Задача тяжела, но посильна. Добро в мире – изначально. Оно родилось вместе со Вселенной. Зло возникло просто как отрицание добра и всего мира. Беда в том, что злу живется гораздо легче. У него ведь одна цель: уничтожить добро. А у добра целей две: во-первых, творить, строить, созидать мир, а во-вторых, защищать то, что сделано, от зла. Значит, и энергии нужно вдвое. А ее у добра и зла, увы, поровну. Если же добро забудет о творчестве и направит усилия только на войну со злом, то погубит себя. Станет двойником зла.

– Где же выход… настоятель Петр? – Корнелий спросил это уже с искренним интересом.

– В силе духа, друг мой. Боюсь показаться банальным, но именно в ней. Сила эта неизмерима. Просто она еще дремлет, почти не разбужена в людях. А зло бездуховно по своей сути. И потому, верим мы, в итоге обречено.

– Жаль, что я не был знаком с вашей религией раньше, – сумрачно, с нарастающим беспокойством произнес Корнелий. И отчетливо вспомнил взгляд Цезаря. – Я считал, что все религии – это нечто устаревшее…

– Вы разделяете заблуждения многих, – вздохнул настоятель Петр. – Дело в том, что учение о Хранителях (по крайней мере, в его чистом виде) вовсе не религия. В корнях учения нет ни капли мистицизма. И мы не обещаем прихожанам царства небесного. Хотя, конечно, не препятствуем и помыслам о нем, если есть на то у человека воля и надежда. Наши храмы, друг мой, вне религий. Об этом говорит хотя бы то, что к Хранителям приходят с молитвами люди разных верований, а порой и совсем не верующие во Вседержителя…

– Однако же приходят с молитвами, – слабо усмехнулся Корнелий. Вовсе не хотелось ему спорить, особенно по столь отвлеченному вопросу. При чем тут богословская тема, когда решается его, Корнелия, судьба? Но капля интереса все же была. Кроме того, интуиция подсказывала, что надо поддержать разговор, чтобы зажать в себе растущее тоскливое беспокойство, страх, что кто-то может помешать уходу. Нет, не уланы… А еще ему хотелось не показать этот страх Петру, вызвать хоть искорку уважения – и у священника, и у себя самого. Без этого он просто недостоин надежды…

Петр чуть нагнулся, быстро и с любопытством глянул на Корнелия.

– Молитва – тоже еще не признак религии. Кто из людей не молился хотя бы раз в жизни? В детстве – придуманным героям, любимой игрушке. Матери… А потом – судьбе, случаю. И тому, кого любишь… И когда молятся Хранителям, это не столько вера в высшие силы, сколько просто ритуал, при котором дух наш становится тверже, ибо обретает надежду… А дает надежду как раз пример Хранителей – пример их жизни, а порой и смерти.

– Разве смерть может дать надежду? – боязливо вскинулся Корнелий. И с болью ощутил опять, как жалобно, по-ребячьи, хочется ему жить. Просто жить: смотреть на небо и деревья, есть хлеб и пить воду, щуриться от солнца и мокнуть под дождем. И ощущать великое счастье оттого, что за плечами не стоит близкая, неумолимая, как чиновник, гибель.

– Я понимаю вас, – без улыбки сказал настоятель Петр. – Однако поступками своими Хранители не раз доказали, что зачастую смерть – продолжение жизни. Прежде всего это Девять Хранителей Главного Круга, во имя которых отчеканены священные щиты, сохраняемые в нашем храме. А также и множество других людей, кто причислен к Хранителям за подвиги во имя защиты своих ближних от всякого зла… Это не красивые слова, а логика их бытия.

– Их бытия, – вздохнул Корнелий, – в их время… А где уж нам, грешным обывателям…

– Но ведь и Хранители были в свое время простыми смертными. Со всеми слабостями и сомнениями. Они – реальные люди своих веков, это нам известно еще из школьных уроков…

При словах о школьных уроках беспокойство снова тяжело колыхнулось в Корнелии. Но все это было не важно («Да, не важно!»). Главное – удастся ли спастись. Главное – надежда.

Настоятель Петр, однако, продолжал ровным своим тоном:

– Жития Хранителей, кстати, еще не исследованная тема. Целый пласт нашей цивилизации. Масса бродячих, меняющихся сюжетов, сказок, легенд. Не переходят ли они из пространства в пространство? Взять хотя бы легенды о трубачах. Может быть, это кочующий сюжет об одном герое? Смотрите, как можно проследить трансформацию имени: Иту Дэн, Итудан, Итан, Ютан, Юхан… Впрочем, извините. Я начал развлекать вас темою, которая интересна лишь мне.

Корнелий сидел все так же, упираясь ладонями в край топчана. От напряжения болели мышцы предплечий. Особенная, горячая боль ощущалась в точке локтевого сгиба. Корнелий вдруг понял, что разболелся под пиджачным рукавом след от шприца. И сразу вспомнился такой же бурый бугорок на ноге у малыша Чижика. «Сволочи…»

– Я слышал о трубаче Юхане, – медленно, через силу сказал Корнелий. И с натугой поднялся. В брючном кармане нащупал среди легких, как лепестки, алюминиевых монеток одну – тяжелую. Взял на ладонь. Монетка показалась очень теплой, почти горячей. – Настоятель Петр, я должен сказать… я солгал вам.

Тот сделал от стены два легких шага. Наклонил набок голову.

– В чем же?

– Когда сказал, что ничего не держит меня здесь. Помните, я говорил о ребячьей сказке? Вот эти дети…

Подземный ход был, как в кино из рыцарских времен: каменный, извилистый. Лишь вместо факелов – редкие электрические огоньки в желтых плафонах.

Настоятель Петр легко и с шелестом шагал впереди. «Прелат»… Шли молча, и в такт шагам вспоминался Корнелию недавний разговор.

«…А чем вы поможете им, если останетесь? Скрасите им несколько дней или недель? Соразмерна ли цена – собственная жизнь?»

«Я не говорил – остаться. Я подумал: а если взять их с собой? На Луга… Это можно?»

«Это… наверно, можно. Больше дюжины, крупный переход, решать должен Круг Настоятелей, но нет времени. Я обязан рискнуть. В конце концов, наша общая вина, что безындексные дети до сих пор были почти вне нашего внимания. Эта проклятая беспомощность, мы можем так мало…»

«У вас будут неприятности?»

Петр коротко засмеялся:

«Не в этом дело. Нарушение Устава всегда несет опасность непредсказуемых последствий. Но это я возьму на себя. В конце концов, мы все в служении своему делу достаточно эгоистичны. Знать, что сделал больше, чем был обязан, и лишний раз прославил Хранителей – это ли не награда?» Петр опять усмехнулся.

«А ведь я тоже эгоистичен в том, что делаю, – подумал Корнелий. – Так ли уж близки и важны для меня эти ребята? Я боюсь за себя – что не смогу потом жить спокойно, если предам их…»

«Я знаю, о чем вы думаете», – осторожно проговорил Петр.

«Не трудно догадаться», – буркнул Корнелий. И не почувствовал смущения.

«Детям не так уж важны ваши побуждения. Главное, что они увидят Луга».

«Вы уверены, что им там будет хорошо?»

«Я знаю. Я несколько раз встречал мальчика, он приходит оттуда. Он обычный ребенок того мира. Удивительная отвага и ясность души. Если все они такие, можно верить, что дети там не знают обид…»

«Да помогут нам Хранители…» – шепотом сказал Корнелий и сжал в кулаке монетку.

«Да будет так…»

Теперь они шли и шли к тайному выходу, о котором, по уверению Петра, не ведали уланы. Петр оглянулся:

– Это маленькая дверца под аркой каменного моста через овраг, сверху идет монорельс. Дверцу все принимают за вход в каналы коммуникаций, она заперта. Я дам вам ключ… Детей старайтесь подвести незаметно. Для меня это, кстати, главная тревога. Если власти узнают про тайный ход, нашему делу будет нанесен большой урон…

– Я понял. Нельзя ли будет дождаться темноты?

– Нет. «Открытие врат» происходит лишь в течение нескольких минут. До этого момента осталось не более двух часов.

– Я успею.

Он успеет. Он все сделает как надо. Корнелий ощущал нервную решимость, и не было ни капли страха. Была цель. Вот, оказывается, что нужно для жизни, черт возьми! Знать, чего ты хочешь! Тогда возможен любой риск. Тогда удача – твой сторонник.

"Это не твоя мысль. Это говорил бородатый шкипер Галс из фильма «Красный огонь маяка Санта-Клара».

«Не все ли равно! Значит, не зря я смотрел эту ленту. Значит, хоть что-то в моей жизни было не зря…»

Он пробьется! У него талисман – монетка Цезаря… Уланы не успели тогда, на улице, уловить его индекс, а храм крепко экранирован, Петр сказал… Главное, переулками и садами проскользнуть к тюрьме. А на обратном пути вряд ли кто заподозрит воспитателя с ребятишками в школьных костюмах…

Коридор уперся в каменную кладку с железной дверью. Настоятель Петр из складок сутаны вынул тяжелый ключ, вставил в скважину. Замок сработал неожиданно мягко.

– Возьмите…

Ключ оттянул брючный карман. Звякнул о монетки.

– Можно идти?

– Постойте… – Петр прислушался, еле заметно отвел дверь. В сумрак вошел зеленый травянистый свет. – Сейчас пойдет поезд. Как зашумит – шагайте.

Послышался нарастающий свист и гул монорельсовых вагонов. Дверь приоткрылась пошире.

– Ну… давай. Будь осторожен. – Петр неожиданно обратился к нему на «ты». Корнелий коротко вздохнул, кивнул. И когда поезд был уже над головой, шагнул в лопухи.

…Сначала тропинкой по дну оврага, затем через большой заросший парк, а дальше глухими переулками – такой был путь Корнелия до тюрьмы. Хвала городу, где высотные районы со стеклянными офисами то и дело перемежаются путаницей старых кварталов с домами, церквами и бастионами прошлых веков.

Корнелий шел быстро, но с большой оглядкой. Конечно, он понимал, что уланы если и не махнули рукой на беглеца, то караулят его у храма. Но, во-первых, можно было опять напороться на какую-то случайность. А во-вторых, трезвые мысли – одно, а нервы – другое. Они натянуты были так, что порою в ушах начинался обморочный звон.

"А ведь это мой первый в жизни настоящий риск, – скользнула позади лихорадочной тревоги самодовольная мысль. – Мое первое приключение ".

«Дурак! – тут же оборвал он себя. – Это тебе не кино».

«А что делать, если кино въелось в мозг и печенку? – с трезвой насмешкой рассудил он о себе. – Поневоле примеряешь штаны и шпоры киногероя…»

В какое-то мгновение и вправду показалось, что перенесся в глубь стереоэкрана, в середину фильма, где режиссер умело перемешал фантастику, смертельные опасности и надежду на счастливый исход.

«Зато я живу! Черт побери, не гнию, как в последние дни, а живу!»

Возможно, это мысленное соединение с хладнокровным, решительным героем кино и помогло Корнелию Гласу в следующие полчаса.

В квартале от школьной проходной Корнелий увидел, что навстречу ему бежит старший инспектор Альбин Мук.

– Ты где? Ты… куда? – Альбин задыхался. Капли усеивали лоб и скулы. И паника металась в глазах. – Господи, куда ты девался?

Четко понимая, что произошло страшное, Корнелий упруго зажал в себе отчаяние. Не дал растечься по мускулам тошнотворн ой слабости. Сказал с изумительным хладнокровием:

– Чего ты бесишься? В соседнюю лавку ходил, ребятишки попросили.

– Пойдем. Ну, пойдем же! – Альбин ухватился за рукав. – Скорее.

– Да что случилось?

– Комиссия. Будет через сорок минут! Кто-то им капнул. Или про тебя, или что-то другое, не знаю. Но надо это… Ты извини. Все равно когда-то надо. Если тебя обнаружат, мне – хана… – Он трясся. Была в нем смесь жалкой виноватости, отчаянного страха и какой-то хорьковой агрессивности. В рукав он вцепился намертво.

«А ведь что-то такое должно было случиться, – сказал себе Корнелий. – Ты это знал. Ты этого ждал. Ну-ка, не теряй головы, мальчик…»

– Нашел, что ли, исполнителя? – спокойно, даже с каплей насмешки спросил он.

– Нет… Я сам. Ампулу раздобыл. Или – ты сам? А? Ты извини.

– Ну, пойдем, пойдем! Да не цепляйся так, никуда я не денусь. Мужик ты или истеричная девица?

– Да? Вот хорошо. Ты извини. Ты же знаешь, я к тебе всей душой. Все, что мог. А теперь – никак.

– Ладно. – Корнелий изобразил зевок. И в эти секунды сотни (нет, тысячи!) планов рождались и рушились в нем. – Мне самому осточертела эта волынка. Мышиная жизнь. Пошли.

– Ты только не обижайся.

Корнелий освободил рукав. Спросил небрежно:

– Бутылка-то есть? Дашь хлебнуть «на дорожку»?

– Ага. Это мы с милой душой. Ты только… в общем, ты понимаешь…

Мимо сонного улана они прошли на тюремный двор. Корнелий шел теперь чуть впереди. Руки держал в брючных карманах. В правом кармане – массивный ключ от двери под мостом. Все заледенело в Корнелии.

Дорожка вела мимо одноэтажного дома с камерами.

– Вот что, старший инспектор, – снисходительно и даже ласково произнес Корнелий. – Ты только не трепыхайся так. Сорок минут – это масса времени. Сорок человек, а не одного можно отправить в мир иной. Давай все делать благопристойно и по порядку.

Альбин улыбнулся – искательно и недоверчиво.

– Я хочу отдать тебе одну вещь… – раздумчиво объяснил Корнелий. – Берег ее до конца, она вроде талисмана. А теперь уж зачем она мне? Возьмешь на память. Давай зайдем, я спрятал ее в камере. Хорошая штука, будешь доволен.

Он опередил Альбина, вошел в коридор, затем в камеру, где жил первые тюремные дни. Не оглядываясь, лег животом поперек постели, зашарил в промежутке между койкой и стеной.

– Ч-черт, не найду… Помоги-ка отодвинуть эту бандуру. – Он взялся за край тяжелой казенной кровати.

Инспектор Мук, нерешительно дыша, нагнулся и ухватился рядом, справа.

– Раз-два… – сказал Корнелий. Альбин послушно потянул. Корнелий выпрямился и кулаком с зажатым ключом ударил его по затылку. Со всей силой своего скрученного отчаяния.

Инспектор Мук молча упал лицом на одеяло.

Корнелий вышел в коридор, старательно задвинул на кованой двери старинный засов. Ровным шагом прошел через двор. Сердце не колотилось, а как-то всхлипывало. Но он неторопливо шагнул в проходную. Сказал молодому, с круглыми щеками улану:

– Ну, как служба?

Тот криво зевнул: скучища, мол.

– Альбин… то есть инспектор Мук велел пока не тревожить его никакими звонками. А как приедет комиссия, позвоните.

– Понял, – опять зевнул улан.

Корнелий взял со стола стакан, отколупнул крошку. Из обшарпанного сифона плеснул на дно шипучей струйкой, пополоскал, вытряхнул брызги в открытую дверь. Налил полстакана, выпил.

– Да, кстати. Там привезли заключенного, сидит в третьей камере. Он буйный. Если услышите, что орет и барабанит, не обращайте внимания.

Улан проявил некоторый интерес:

– А откуда он взялся? Вроде никого не проводили тут.

– Через школу провели, по внутреннему. Случай особый, он симулирует шизика. Запомни!

– Лады.

– Да не «лады», а «слушаюсь», – лениво сказал Корнелий. – Все-таки с муниципальным советником говоришь, а не с тещей. Ну, черт с тобой, сиди.

Он вышел на улицу, неспешно дошагал до угла, а там, огибая территорию тюрьмы, почти бегом – к школьной проходной. Улан здесь был пожилой, усатый. Снисходительно-почтительный.

– Инспектор Мук не появлялся? – бросил Корнелий.

– Появлялись. Вас искали. Очень они взъерошенные какие-то…

– Будешь взъерошенным! Всех детей зачем-то срочно вызывают в школьный сектор муниципалитета. Только в отпуск собрался, а тут… чиновники чертовы.

Улан сочувственно покивал.

Ребята во дворе стояли у достроенного балагана. Видимо, они давно и с тревогой ждали Корнелия.

– Антон! Бегом ко мне!

И откуда только такое командирство в тоне? Прямо штатт-капрал Дуго Лобман.

Антон подлетел, встал прямо. В глазах: «Что случилось?»

– Всем ребятам переодеться в школьное. Сейчас идем на прогулку. Без вопросов. Это важно и срочно. По дороге объясню.

– Хорошо, господин Корнелий. Только Цезарь, наверно, не захочет переодеваться.

– Пусть. Лишь бы все выглядели прилично…

Ребята убежали в дом. Кроме Цезаря. Цезарь подошел и сказал тихо, но со скрытым вызовом:

– Вы, конечно, не позвонили.

– Не было возможности. И не было смысла. Я объясню… Возьми с собой курточку, мы уходим надолго.

Цезарь молча ушел к балагану, поднял с земли «гусарку». Издалека бросал взгляды на Корнелия. Маленький, обиженный. Упрямый…

А время шло. Корнелий смотрел на часы, плотно сидящие на запястье пониже белых точек – следов индексной прививки. Крупные зеленые цифры менялись, отмеряя секунды и минуты. А ребят все не было…

«Что они возятся, как старые паралитики!..»

«Не трепыхайся, всего три минуты прошло…»

«Интересно, когда очнется и примется орать и колотить в железо Альбин?.. Надеюсь, я не угробил его…»

«Боже ж ты мой, а до появления той самой щели в храме уже меньше часа…»

– Цезарь, будь добр, сбегай, поторопи ребят. А, вот они!

Мальчики и девочки стали шеренгой – аккуратные, молчаливые. Корнелий вереницей вывел их через проходную (Цезарь – позади всех). Небрежно сказал улану:

– Вернемся, вероятно, к ужину.

Пока видна была проходная, шли неторопливо, парами. Когда свернули в переулок у запертой лавки, Корнелий не выдержал:

– Живей, ребята, живей! Нас могут догнать!

– Быстро… – вполголоса скомандовал Антон, и все ускорили шаг. Почти побежали. Никто ничего не спросил, только Цезарь глянул сердито и недоуменно.

Тата с забинтованной ногой захромала, Корнелий подхватил ее на руки. Справа потянулась решетка глухого парка. В одном месте кованые узоры были выломаны. Корнелий сообразил, что, если не огибать парк, а пересечь его, можно сэкономить минут пять и выйти прямо на улицу, что ведет к оврагу.

– Антон, давай туда, в сад!

В тени векового ясеня они остановились, чтобы передохнуть. И тогда звонко и враждебно Цезарь спросил:

– Куда мы идем?! Почему вы не говорите?!

– На Луга… – выдохнул Корнелий.

Они сбились кучкой. Приоткрытые рты, распахнутые глаза. Тата замерла у него на руках.

– На Луга… Есть способ. Есть дорога. Это будет скоро. Надо спешить. Это не сказка, ребята!

Видимо, они поверили. Сразу. А если кто-то и не поверил, привычка к послушанию сделала свое. Молчали, ждали. И вдруг Тышка сказала протяжно и тонко:

– Ой, а я синее платье не взяла. И куклу Анну.

«Они ничего не взяли в дорогу! Я – дурак… А что надо было взять? Как их там встретят, кто нас примет? Ничего не знаю. Теперь не до того…»

– Там все есть, ребята! Там же – Луга. Там все люди живут без индексов и никто никого не обижает!

«Ты уверен?.. Ладно, хуже не будет…»

Цезарь мягко отступил на несколько шагов, к зарослям бузины. И сказал оттуда:

– Тогда прощайте. Я пошел.

– Куда? – метнулся Корнелий. Хотел опустить Тату, но замер. Понял: при лишнем его движении Цезарь рванется прочь без слов.

– Как это куда? Искать маму и папу, – ответил Цезарь. Чуть удивленно и без враждебности. – Не могу же я их оставить.

«Я действительно идиот! Даже не подумал об этом…»

– Но где ты их найдешь? Тебя схватят, вот и все!

– Не такой уж я глупый!

– Куда ты пойдешь?

– Сначала домой. А если там никого нет – к папиным друзьям.

– Ты пойми, что с минуты на минуту в тюрьме подымут тревогу! Тебя, как зайчонка…

– Без индекса-то? Фиг им! – У Цезаря прозвучала сердито-озорная, истинно мальчишечья интонация.

– Ты мог бы уйти с нами, а потом вернуться, – неуверенно сказал Корнелий.

Цезарь глянул печально и снисходительно:

– Зачем? Вы спасаете себя, у вас здесь никого нет. А у меня мама и папа. Вы идите…

Корнелий поймал на себе пристальный взгляд Антона: «А ведь Цезарь прав…»

«Да, но как я могу оставить мальчишку?»

– Чезаре… – осторожно проговорил Корнелий.

Цезарь ответил почти ласково, по-взрослому:

– Если меня поймают, хуже не будет. Посадят опять. А я опять убегу. А если вас поймают – убьют.

– Чек…

Он спиной вдавился в заросли, ветки закачались и сомкнулись. Прошелестел и замер звук стремительного бега. Ребята подавленно молчали. Потом Антон глуховато сказал:

– Не надо его ловить.

«И бесполезно. И нет лишней минуты. Он один, а этих – тринадцать. И я отвечаю за каждого…»

«И боишься за себя…»

«Да! Да! Но прежде всего я боюсь за них! Это правда…»

– Вперед.

С девочкой на руках, прикрывая ее пиджаком, он ломился через кусты. За ним остальные. Антон замыкал.

Потом – улица с тесно стоящими кирпичными домами. Кажется, не та, что в прошлый раз. Но все равно – к оврагу. Крутая тропинка вниз. Кто-то из малышей пискнул, ободравшись в чаще стрелолиста. Кот и Чижик – кубарем. Лючка разорвала подол. Ничего…

Теперь – глухая дорожка на дне оврага, среди сырых, пахнущих болотом ольховых зарослей. Под ногами чавкает.

– Ой, я сандаль потерял.

– Не важно. Быстрее, ребята! Давайте друг за дружкой, гуськом.

«Гуськом… Гуси-гуси, га-га-га…»

«Неужели это правда? Неужели скоро свобода?»

«А Цезарь?»

«А что я мог сделать?»

– Стоп… Присели! Головы в кусты!

Черт, откуда взялся этот мост? Не с монорельсом, а другой, небольшой. В тот раз не было! Значит, сошли в овраге не там, где следовало… А по мосту – ж-жик, ж-жик, ж-жик – один за другим пролетают на дисках уланы… Издалека уланы похожи на черные перевернутые запятые с большими круглыми точками и короткими хвостиками. Кто-то выпустил бесконечную строчку этих запятых, они мчатся, мчатся…

Кого-то ищут? Его, Корнелия? Ребят? Или у них совсем другие дела? Все равно, пока они катятся через овраг, путь к храму закрыт! Да когда же это кончится? До того моста, с дверью, еще идти да идти. А время летит.

Ну, наконец-то! Мост опустел!

– Ребята, бежим!

…Вот он, каменный свод моста, вот она, неприметная железная дверь! Ключ теплый и очень тяжелый. «Бедняга Альбин… Сам виноват…»

– Антон, возьми Тату, я отопру дверь.

Полумрак, желтые плафоны. Железная плита двери как бы отрезала за спиной весь враждебный мир. Сразу – ощущение покоя и безопасности. Почти финиш… Тихо шелестят шаги, настоятель Петр идет навстречу. «Прелат…»

– Вот, мы здесь. Мы не опоздали, мы точно.

– К сожалению, опоздали. Вы не виноваты, «врата» закрылись раньше. Компьютер ошибся в расчетах, точные сроки трудно предсказать. Пойдемте в келью.

Младшие, видимо, ничего не поняли. Скорее всего, и не расслышали разговор. Но Антон, Илья, Дина, Лючка уставились на Петра, потом на Корнелия так, будто вот-вот заплачут. «Все пропало?»

– Пойдемте в келью, – повторил настоятель Петр. И зашагал впереди молчаливой вереницы – легкий, шелестящий.

В келье малыши тесно уселись на топчане, старшие – на табуретах и скамье под фонарной нишей.

– Что же теперь? – тихо спросил Корнелий.

– Думаю.

– Обратно нельзя, – глухо и с нарастающим тоскливым раздражением сказал Корнелий. Нервно хмыкнул: – По крайней мере, мне. При уходе я уложил инспектора. Возможно, насовсем. Не было выхода.

– Расскажите… – сухо велел Петр.

Морщась от непонятного стыда, Корнелий рассказал.

Настоятель Петр по-мальчишески присвистнул. И это вдруг сняло с Корнелия и досаду, и тяжелую неловкость.

– Да не во мне дело! – отчаянно выдохнул он. – Ты же понимаешь: дело в них. Вместо сказки – опять тюрьма.

– Но им – только тюрьма, а тебе – крышка. Если попадешься. Это большой риск.

– Риск – в чем? Значит, все же есть выход?!

– Подожди. – Петр шагнул к стене, распахнул створки висячего резного шкафчика, достал узкий кувшин и стакан. Безошибочно угадав старшего в Антоне, велел ему: – Напои детей, это их немного поддержит… Даже накормить некогда, нет лишней минуты. – Повернулся к Корнелию: – Иди сюда.

Они оказались у экрана «Интер-генерала».

– Смотри. – В экране возник рельефный план Реттерберга. В храм уперлась плоская красная стрелка. Вокруг храма затанцевали черные звездочки-кляксы. – Они обложили нас. Почему ты так обеспокоил улан, не знаю. А может, просто сводят счеты с нами. Так или иначе, оставаться вам здесь нельзя. Если даже уланы и не посмеют нарушить закон и не ворвутся, они перекроют линию доставки, отключат энергию и уморят нас. До следующего «открытия врат» – полгода. Тайный ход – это не спасение, при блокаде его обнаружат быстро. Теперь слушай… – Петр говорил мягко, но в четкости и быстроте фраз были нотки приказа. – Теперь слушай, запоминай. Уходить надо быстро. Даже некогда смазать ребятам царапины. Ладно, потом. Сейчас выйдете в том же месте, подниметесь из оврага. В ста метрах к югу от моста – станция монорельса.

План в экране стремительно придвинулся, Корнелий увидел знакомый мост, стрелка от него метнулась к открытой платформе окраинной станции.

– Здесь сядете в вагон. Через двадцать минут приедете на станцию «Старая башня». Там, за развалинами башни, есть небольшой, но густой и запущенный сад. Укроетесь в кустах до темноты. В темноте выведешь детей к рельсовой насыпи. Вот… – Стрелка уперлась в серебристую двойную нитку железнодорожного пути. – Это Окружная Пищевая. Бывал?

Корнелий покачал головой. Кварталы вдоль Пищевой считались прибежищем всякого сброда. Что там делать приличному человеку? Попадать в истории?

– Ничего, разберешься. Смотри. Вдоль насыпи шагов триста, сюда. Здесь под путями бетонный туннель, раньше ручей протекал. Детей оставишь в туннеле. Сам выйдешь на другую сторону, окажешься на улице. Правее, через дорогу, увидишь дощатый дом со старинным фонарем над крыльцом. Это таверна. Понял?

– Да. Но почему такая спешка? И зачем ждать темноты в сквере?

– Святые Хранители! Посчитай! Комиссия наверняка уже в тюрьме. Хватились инспектора. Скорее всего, уже нашли, привели в себя. Сколько он будет молчать и отпираться? Максимум минут пятнадцать. Потом кинутся в школу: там – ни тебя, ни ребят. По всей связи – розыск воспитателя с группой школьников. Приметы, твой изъятый из архива индекс… Группы перехвата на всех линиях, сигнал на спутник спецнаблюдения… Пока не заварилась каша, у вас полчаса. До «Старой башни» доехать успеете, а дальше рисковать нельзя, у насыпи место открытое, ждите в саду до темноты.

– Но по индексу нас накроют там очень скоро. Сад – не спасение…

– Там над деревьями старая воздушная линия электропередачи, а по насыпи – двойная рельсовая нить. Они создают помехи для локаторов. В этом единственный шанс, будем надеяться. Итак, зайдешь в таверну…

– А не накроют в таверне?

– Не накроют, это уже не твоя забота. – В голосе Петра скользнуло раздражение. – Спросишь хозяина, скажешь ему. А, черт, он не поверит. И сквозь блокировку теперь ни сообщить, ни вызвать проводника. И сам я не могу оставить храм, я здесь один и должен дежурить еще трое суток. Ладно. Отдашь хозяину вот это. – Настоятель Петр сунул руку под крылатку, затем вложил в ладонь Корнелия что-то похожее на пуговицу. Кожу кольнуло булавкой. Корнелий глянул, перестал дышать.

«Значит, правда?»

На ладони блестел выпуклый синий значок с золотой буквой "С" и звездочкой…

– Настоятель Петр! Вы… Скажите, вы не…

– Да, Корнелий, да, – ответил он с ласковым нетерпением. – Я тоже узнал тебя, сразу. Принимая обет, мы меняем имя, и наш устав не разрешает говорить о прошлом, поэтому я молчал. Но раз ты сам понял… Я рад. Я всегда тебя помнил, потому что помнил детство. Нам с тобой было хорошо.

– Но я же…

– Я очень рад, – перебил Петр. – Но я буду рад в сто раз больше, когда узнаю, что ты с ребятишками ушел благополучно. Хозяин таверны сделает все, завтра окажетесь там. Дети, вставайте, вам с Корнелием надо спешить. Зато потом… Потом будут Луга.

В подземном коридоре Корнелий и Петр шли рядом, впереди ребят. Страх не страх, но ощущение большого риска натягивало нервы. И все же главной была радость, что рядом вот он – настоящий Альбин. Радость и ощущение вины.

– Петр… Хальк… Ты сказал о том времени. О детстве. Но я же… Я хочу признаться. Понимаешь, это для меня важно.

– Корнелий, самое важное сейчас – они… – Петр кивнул назад, на ребят. – Смотри, чтобы перед таверной не высовывались из туннеля. Пока не разрешит хозяин… Ты должен сберечь их всех…

«Всех… Святые Хранители, но это же не все!.. А я ему и монетку отдать не успел…»

– Хальк! Это не все! От нас откололся еще один! Его зовут Цезарь Лот.

Они были уже у двери.

– Хальк! Этот мальчишка… не такой! Индекс у него исчез недавно, его забрали у родителей, он кинулся теперь искать их. Хальк, помогите ему.

– Как это – индекс исчез недавно? У большого мальчика?

– Да. Никто не знает как. Никто не понимает.

– Я тоже. В таком случае – это задача для командоров…

– Для кого?

– Корнелий, пора! О мальчике расскажешь в таверне, они передадут мне, посмотрим, что можно сделать. Скорей!

Маслянисто прошелестел механизм замка. Петр улыбнулся, глянул пристально и хорошо так, совсем как маленький Альбин Ксото. Доверчиво и ясно.

Корнелий с запинкой спросил:

– Мы больше… не увидимся?

– Кто знает? На всякий случай – прощай. – Петр взял Корнелия за локти, быстро придвинул лицо, своим лбом коснулся лба Корнелия. – Иди… Значок не забудь отдать хозяину таверны, он вернет мне. Это мой талисман, помнишь?

«И если у тебя его нет, случается несчастье», – резануло Корнелия.

Но Петр улыбнулся опять:

– Иди, иди… Да помогут вам Хранители.