Текст книги "Эхо тайги"

Автор книги: Владислав Ляхницкий

сообщить о нарушении

Текущая страница: 23 (всего у книги 24 страниц)

7

Они хитрили. Путали след. Выйдут на каменную осыпь – и отвернут резко в сторону. Спустятся в ключик, – не поймешь, куда они подались, вверх по течению, вниз, а может, ушли по притоку.

Ксюша шла быстро, умело распутывая следы. А в голове ворочались тягучие, серые, как засыпка на мельнице и кочковатые, как растрепанная кудель, мысли: «Чему теперь верить? Всей прежней жизни с Ваней или тому, што услышала и увидела на поляне?» Распутывание следов отнимало много времени, и Ксюша догнала Ванюшку и его спутников только в потемках.

На укрытой от ветра поляне, под нависшей скалой, горел маленький костерок. Ванюшка подбрасывал в него прутья. Высокий длинноволосый парень пил чай, а бородач сидел спиной к Ксюше. И снова очень знакомой показались ей низкорослая фигура и уверенные, властные движения рук. На фоне костра они рисовались четко. И тут Ксюша вспомнила! Рогачево… Скамейка… Обнаженная спина Веры… Свист шомполов

Прикрыла ладошкой рот.

«Боже мой, Горев?! Ванюшка с нашим заклятым врагом!… Ванюшка перед ним лебезит? С ума схожу!…»

Рискуя выдать себя, подкралась ближе к огню и, спрятавшись за небольшой обломок скалы, вгляделась.

«Горев и есть!… Выходит, Ваня, ты не к Вавиле ходил? А куда? Нет уж, теперь я хоть до края земли тебя прослежу. Только харчей вот мало взяла. На ягодах, на траве пробьюсь, но распутаю все…»

8

Отойдя к скале, Ксюша продрожала всю ночь от холода, от тягостных дум и все же задремала перед самым рассветом. Когда проснулась, солнце еще не встало. Легкий туман висел меж деревьев. Ванюшка с мужиками уже ушли. Ксюша нагнала их в половине дня, и больше не отставала. К вечеру вышли на берег реки Аксу.

Перед выходом на равнину, горы снижались и лежали вокруг большими подушками. Клушкой среди цыплят высилась гора Глядень. Ранней осенью ее скалистая вершина первой одевается снегом, и тогда Глядень сверкает на солнце огромной сахарной головой, бережно завернутой в таежную синь.

Старики сказывают, будто в давние времена на горе была караульня, и солдаты круглые сутки оглядывали сизое, вздыбившееся мелкогорье, темную, в проплешинах от пожарищ, тайгу. А для чего караулили, никто хорошенько не знал. Одни говорили будто охраняли хлебородную степь от набегов таежников. Другие клялись будто солдаты охраняли казенные таежные прииски от степных ворюг. А может, путали старики? Может, не было ни караульни, ни солдат? А гору так назвали потому, что откуда ни глянь – крутым шатром поднимается над тайгой темная громада горы.

Выйдя на берег Аксу, Ванюшка и Горев оглядели кусты и стали мостить под ними постели.

– Ночью дежурить будем. А то, чего доброго, Жура ночью может проплыть. Ты, Ванька, первым пойдешь в караул. Если уснешь, сукин сын, так шкуру с живого спущу! Ты меня знаешь!

«Жура? Выходит, они тут и впрямь поджидают отряд. Неужто все как есть изменилось, и разбойник Горев пошел супротив колчаков? Ничего не пойму. Уж я бы Гореву не доверилась. А как же газета? Голова идет кругом.

Розовели кусты в отсветах заката. Розовел галечник. Красными бликами полыхала темнеющая река. Мужики чистили ружья. Ночевали, не разжигая костра.

Ванюшка вначале сидел, прислонившись спиной к сухому сосновому пню, и голова его устало клонилась на грудь. Чтобы не уснуть, он, что-то бурча под нос, взял в руки винтовку и стал ходить вокруг спящих.

Ночь тепла, тиха. Шелест тайги и всплески набегавшей волны успокаивали Ксюшу. Появилась уверенность, что вскоре все разъяснится. «Ваня не мог обмануть».

…Утренняя заря разлилась над горой Глядень, над кустами тальников, над туманом, плывшим над рекой, и окрасила все, как и вечерняя, в розовые нежные краски. Солнце вставало яркое. Даль светла и прозрачна. У самого горизонта высится над кипенью облаков синий двугорбый Кайрун, у подошвы которого прошло Ксюшино детство. Там развалины небольшой избушки, а на пригорке, под одинокой сосной, заботливо обложены дерном могилы отца и матери.

Ранним утром Ксюша видела, как длинноволосый по узкой тропинке ушел на склон Гляденя. Горев и Ванюшка втыкали в песок тальниковые ветки, ломали кусты. Выкопав небольшой окопчик, Горев лег в него и прицелился в сторону реки. Они явно готовились к бою. «В бою каждый ствол на учете», – вспомнила она любимую присказку Вавилы. Она еще ничего не понимала, но, кто знает, может, ее винтовка тоже пригодится.

Ксюша устроилась на самом краю невысокого обрыва. Под ним рыжая песчаная отмель. Зеленоватая вода перекатывает по ней мелкие круглые балбешки дерева, прутья. Из-за мыса по реке поднималась лодка. Большая, черная, свежей просмолки. Двое мужчин орудовали шестами. Быстро опускали их в воду, наклонялись и, перебирая руками к верхушке шеста, толкали лодку вперед. Буграми вздувались под рубахами тугие мышцы. Стоящий на корме неожиданно поднял голову и взглянут прямо в глаза Ксюше. Опешил. Зажмурился. Когда снова открыл глаза, Ксюша успела спрятаться. Он закричал на товарища:

– Шевелишься, как теля. Жми… А то идем неделю – мне уж бабы мерещиться стали. Жми, говорю.

Лодка ушла вверх по течению.

– Кого он сказал? – донесся до Ксюши голос Ванюшки.

Горев погрозил кулаком:

– Увидел тебя, растяпу, да, к счастью, принял за бабу. Приказано, не высовываться, а ты все пялишься.

– Да я и головы не поднимал.

– На прииски хлеб везут. В коммуну…

«На прииске коммуна?»

Ксюша не понимала, что творится вокруг. Она могла и день, и два выжидать зверя в засаде, могла целое лето ждать урожая на полосе, но разгадывать загадки – не в ее характере. Подмывало выскочить, подбежать к Ванюшке и протянуть ему обрывок газеты: поясни! И про коммуну на прииске поясни! И кого ждете – поясни! Но с Ванюшкой был Горев, и Ксюша только плотнее прижималась к земле.

– Плывут, плывут, – раздался с бугра звонкий голос чернявого. Высокий, с перехваченными сзади ремешком волосами, парень бежал, припрыгивая, странно подгибая длинные ноги в красных сапожках, и Ксюше казалось, что они ломаются, что парень сейчас рухнет. Но он продолжал бежать, размахивая руками. Что-то знакомое показалось в одежде красивого парня – голубая рубаха, черные брюки, красные сапоги. «Да это же рогачевские мужики под Радьджерасом расписывали так ту бандитку, Росомаху. Господи!…» Но тут внимание Ксюши привлекла черная точка на реке. Из-за верхнего мыса, вывернулась лодка. Вода была синяя-синяя, и казалось, лодка плыла прямо по небу. Маленькое черное пятнышко – на безоблачной лазури летнего неба. А по бокам ритмично вспыхивали и гасли яркие звездочки. Это солнце отражалось в мокрых лопастях весел. Гребли споро. Скоро будут здесь. Но кто это?

Между лодкой и Ксюшей в реку вдавался плоский мысок поросший густым тальником. Река подмыла берег, и кусты наклонились до самой воды.

Ванюшка и его спутники готовились к бою. Значит, плывут враги!

Ксюша тоже устроилась поудобнее. Лодка все ближе. Теперь видны фигуры людей. Что-то очень знакомое в этих людях. Особенна в том, что гребет. И в том, что правит. Солнце светит прямо в глаза, и Ксюша прикладывает ко лбу козырьком ладонь. «Батюшки мои, правит Федор, на веслах -Жура, а между ними сидит Аграфенин Петюшка! Но Ванюшка, видно, не разобрался и продолжает за песчаным бугром целиться. Ксюша хочет крикнуть ему: не стреляй! Свои! Но радость сдавила горло. Она только поднялась над кустами и, сорвав с головы платок, замахала им,

– Росомаха! – крикнул Петюшка. Эхом прокатился по воде звонкий мальчишечий голос. Сухой треск винтовочных выстрелов оборвал эхо. Медленно опустил Жура весла и боком повалился в лодку. Схватившись за плечо, опустил кормовое весло Федор, Лодка закачалась и тихо поплыла по течению.

Стреляли с тальникового мыса, что находится от Ксюши шагах в сорока. Стреляли Горев, Ванюшка и длинноволосый. Стреляли в Федора, Журу, Петюшку.

– Ур-ра, – раздалось с мыса. Горев первым выскочил в мелководье. За ним долговязый с Ванюшкой. Поднимая ноги, они бежали, разбрасывая брызги, сверкавшие на солнце каплями алой росы. А впереди на тихой глади воды покачивалась лодка. Ксюша разглядела возле лежащего на дне Журы маленький ящик, обвязанный веревкой. К другому концу веревки привязана сухая доска – на случай, если лодка опрокинется или потонет, то тяжелый ящик встанет на дно как якорь, а доска поплавком всплывет вверх.

Так возят золото. Стало быть, в лодке везли золото. Добычу коммуны!

Горев бежал самым первым. Вода доходила ему до пояса. Он держал над головой винтовку в левой руке, а правой огребался, стараясь скорее добраться до золота. Ксюша тоже добывала золото и отдавала его Ванюшке. А кому Ванюшка отдавал его? Гореву?

Ксюша упала за песчаный бугорок и увидела в прорезь прицела бородатую голову, нажала курок. И даже не стала проверять, попала ли.

Вскочила. Закусив губу, быстро перезарядила винтовку. В прорези прицела мелькнул долговязый. Он тоже торопился к лодке. Выстрел. Пуля улетела за реку. Передернув затвор, Ксюша привалилась боком к стволу сосны и, вскинув винтовку, стала выцеливать. Руки дрожали. Какое-то марево закрывало цель. Но как ветер порой разрывает туман, открывая на миг чистую даль, так рассеялось марево перед Ксюшиными глазами, и она отчетливо увидела голову долговязого. Он яростно рвался вперед, что-то крича на ходу. Торопливо, боясь, что снова зарябит в глазах, Ксюша поймала его на мушку и нажала на спусковой крючок.

Остался один Ванюшка. Что-то дрогнуло в груди у Ксюши, и ствол винтовки опустился к земле.

Жура лежал на дне. Федор, зажав левое плечо, сидел, опустив голову. Петюшка греб изо всех сил. Ободренный легкой победой, Ванюшка бежал следом. Вначале он не осознал, откуда грянули выстрелы, уложившие на речное дно его спутников. Он видел только лодку! Но, пробежав немного, замер, почуяв опасность. «Горева-то убили с берега!» Его охватил страх. Убили тех двоих и, возможно, держат на мушке его, Ванюшку. Сейчас выстрелят, а золото заберут себе.

– О-о-о, – в отчаянии заревел Ванюшка. Спасаясь от выстрела, окунулся в воду с макушкой, а загривок прикрыт прикладом винтовки.

«Все! Конец! Сколь просижу под водой?… Вынырнул – и конец…»

Ванюшка почти физически ощутил, как он поднимается из воды, и пуля расщепляет прикрывающий голову приклад.

– А-а-а… – захлебнулся, по пояс выскочил из воды. Кашель разрывал легкие, по лицу стекала вода. И вдруг – о, чудо! – он увидел, как по мелкой воде к нему бежит Ксюша. Буйная радость охватила Ванюшку. Он не думал о том, как Ксюша попала сюда. «Она умеет плавать, она догонит лодку».

– Быстрей, быстрей! – надрывался Ванюшка. – Кто-то стрелял в меня… Там, в лодке – золото… Понимаешь?… Быстрей!

Кержачка, что взнузданная лошадь, когда поводья в руках мужика. Она обязана поступить, как ей приказано.

– Задери ты юбку, штоб за воду не цеплялась. Вот неумеха! За лодкой плыви… – злился Ванюшка на Ксюшину нерасторопность. И вдруг услышал:

– Ванька, назад! – она впервые назвала его Ванькой. – Бросай винтовку!…

Ванюшка продолжал, огребаясь свободной рукой, двигаться к лодке. Ксюшин окрик вывел его из себя.

– Приказывать? Мне?… Да ты кто? В лодке золото!

– На берег! Бросай винтовку!

– Иди ты к кобыле под хвост.

– Лодку тут не поймать. Бежим к мысу.

– Эх, умница. – Ванюшка бросился к берегу. Обогнав лодку по берегу, ее можно поймать у мыса. «Ну Ксюха! Ну голова!»

– Бросай винтовку! Ну!

«Постой, постой! – начал соображать Ванюшка. – Да не она ли убила Горева? – он быстро выпрямился – вода чуть ниже пояса, и, поливая Ксюшу отборной бранью, перехватил винтовку в правую руку.

– Я тебя, срамницу… – прицелился. Правую руку опалило огнем. Обломки приклада закачались на набежавшей волне, а ствол опустился на песчаное дно.

– На берег!… Назад!… – кричала Ксюша.

Уплывает лодка… Уплывает золото. Ксюша бьет метко и, пес ее знает, куда она выстрелит второй раз. Вне себя от ярости, выбрался Ванюшка на берег.

– Ты стреляла?

Не отвечая, Ксюша следила взглядом за лодкой. Там раненые. Нужно помочь им.

– А ну, беги по берегу, вниз по реке.

– Беги, ежели тебе надо.

– Не пытай судьбу…, Вань… Знашь, кака я…

Это Ванюшка знал и, не желая пытать судьбу, затрусил вниз по течению реки

– Быстрей…

– Сердце зашлось.

– Быстрей! Ну-у…

Ветки тальника наотмашь били по лицу. Стебли пырея цеплялись за ноги.

– Не могу я больше… упаду…

– Быстрей!

В лодке кто-то зашевелился, сел на скамейку. Блеснули на солнце весла. Ксюша всмотрелась. Жура! Слава те, господи, живой! Лодка уплывала все дальше. По быстрой струе Аксу да еще на веслах ее нипочем не догнать.

– Опоздала! – больше Ксюша ничего не сказала, только приложив к груди левую руку, безнадежно смотрела туда, куда унесла товарищей лодка.

Ванюшка кулем повалился на землю. Проклятая баба встала между ним и богатством. Срамница, забывши стыд, смела приказывать мужику. Он лежал и думал о том, что надо как-то скорее освободиться из-под Ксюшиного надзора. Надо попробовать убедить ее, что в лодке бандиты.

Но Ксюша опередила его.

– Так, Ваня, значит, к Вавиле… к товарищам шел?

«Неужто все вызнала?» – заскучал Ванюшка.

А Ксюша вспомнила, как, увидев ее, Петюшка крикнул: «Росомаха!» О росомахе и мужики в тайге толковали. Неужто ее, Ксюшу, так прозвали? И про волосы, ремешком стянутые, поминали, А сейчас вниз по реке уплывала лодка с ранеными. В жилухе скажут: «Росомаха поранила…»

Ванюшка пыхтел, как отец, хрустел пальцами. Он понял: грубостью не возьмешь. Что-то изменилось в Ксюше. Новая она, дикая, может бед понаделать. Смирив себя, ответил:

– К Вавиле… к товарищам… к кому же еще? – а ты все спортила. – Ванюшка воодушевился. Чуть приподнявшись на локте, видя растерянность Ксюши, продолжал укорять. – Ба, теперь-то я только учуял. Ты, поди, грезила, в лодке свои были? Бандиты это! – Ванюшка рассчитывал огорошить Ксюшу. Забросать вопросами и сбить с толку, как не раз сбивал прежде. Ксюша угрюмо молчала. Он привстал на колени. Встал на ноги.

– Куда ты?

– Пить хочу.

– Вон попей на чистом месте, на берегу.

Таежник не пьет по-собачьи, припавши губами к воде. Таежник пьет с горсточки. И Ванюшка так пил. Уселся на корточки возле воды, нарочно, не торопясь, зачерпывал горстями воду. Нарочно, не торопясь, подносил ее к пересохшим губам.

– Хватит тебе, – окликнула Ксюша.

Ванюшка послушался. Неспешно вернулся, хотел сесть поближе к Ксюше, но та указала ему стволом винтовки на прежнее место.

– И ближе не подходи!

«Как она попала сюда? Кто ее надоумил? Горева с Валькой долгогривым убила – так это правильно. Они мне давно поперек горла встали. Но золото, золото уплыло». – При мысли о золоте подскочил, но зрачок винтовки собачьим глазом следил за ним. Ванюшка понял, не обмануть сейчас, не убежать. Надо действовать помаленьку, лаской. Супротив ласки Ксюха ни разу выстоять не могла. Сев на прежнее место, полез в карман. Не найдя кисета, крякнул с досады и заговорил:

– Ох, Ксюшенька, кака ты у меня черноброва, да ясноглаза. Смотрю на тебя и глаз отвесть не могу. Ведь баба, а стан – девкам на зависть. И гибка, што лозинка. Гляжу на тебя, и каждый раз ахаю про себя: да где я такую добыл? Да как така пошла за меня? А как вспомню твои поцелуи, объятия твои, твой шепот любовный, так скажи ажно сердце займется. И думаю про себя: «Господи, да скорей бы увидеть ее, прижаться к губам ее алым».

Говоря так, осторожно пересел чуть ближе к Ксюше…

– …Я уходил, ты, может, меня и не вспоминала, а я… по нескольку раз в день вспоминал. Кто-нибудь меня кличет: Ваня, Иван Устиныч, а я будто оглох, тебя в это время вижу. Грежу о встрече с тобой. А то вспомнишь, как мы с тобой ребятенками стрелили разом белку и спорили аж до слез: кто убил. А помнишь, ты отпросилась с нами в ночное, ка-ак села верхом на лошадь, ка-ак гикнула, а посля у костра сидели и картошку пекли. Ты, может, перезабыла все, а для меня такое слаще меда… А подходишь к нашей таежной избушке и не терпится до тебя добежать, обнять крепко-крепко… Вот как, к примеру, теперь…

Зажмурилась Ксюша. Какая женщина, даже в старости, не смахнет слезу счастья, услыша такие слова!

Ванюшка еще пододвинулся, да, видать, поторопился. Затуманенным взором Ксюша уловила это движение и отпрянула.

– Куда ты? Обратно сядь!

– Ксюшенька, обними хоть разок. Теперь из тайги уйдем – заживем, што твой царь…

– Обратно, Ваня!

– Ксюшенька, муж ведь я тебе. И люблю я тебя… Ты не знашь, как люблю. Неужто забыла ночи наши хмельные?…

Сколько надо сил, чтоб удержать себя при таких речах. Охнув Ксюша спросила глухо:

– Так, стало быть, в Рогачево, в жилухе еще колчаки? А ты меня полюбил шибче прежнего? Кого же молчишь? Как ты мне клялся, как несмышленую девку красной речью смущал. Так колчаки или нет?

– Вот пристала. Я оттуда боле недели.

– А неделю назад?

К удивлению Ксюши, Ванюшка не прятал глаз, а смотрел в упор, и взор его ясен, как тогда, когда он пересказывал ей приказы Вавилы.

«Раз так глядит, стало быть, не врет»,– уверяла она Арину, хотя и тогда чувствовала: в чем-то крепко врал ей Ванюшка. А глаза были ясны, с тем самым прищуром, за который любила их Ксюша. Только сегодня они без смешинки, колючие.

– У нас сын, Ксюха…

– Замолчи!

– Эка, уж рот открыть не дает. Подумай, кого не быват между женой и мужем. У других стены трещат и печка идет ходуном, а перемелется…

Ксюша оказалась как бы в нескольких измерениях сразу. Она слушала Ванюшку и одновременно переживала те события, которые произошли пять лет назад, год назад, вчера, сегодня. Вот они с Ариной и Ванюшкой бегут в тайгу. Вот Ванюшка стреляет в Журу. Когда это было?

– Я же муж тебе, Ксюшенька. Ты любила меня аль врала?

– Любила, Ваня. Даже сказать не могу, как любила.

– А нынче што? Разлюбила вдруг? Кто тебе эти… – Ванюшка мотнул головой в сторону уплывшей лодки, – и кто тебе я?

– Это ты об Журе, о Петюшке. Они товарищи мне. Роднее родных.

– А я тебе муж али нет?

– Сама не пойму, кто ты есть.

– Так разойдемся миром,– и приподнялся, намереваясь юркнуть в густую траву.

– Стой! – ствол винтовки рывком поднялся на уровень Ванюшкиной головы.

– Тише ты, лихоманка. У нас с тобой одна постель.

Как стегнули Ксюшу.

– Не постель соединяет, Ваня, людей. С Вавилой, с Верой… Аграфеной, Федором мы вместе мечтали о счастье для всех. И воевали, чтобы добыть это счастье. Лушка, Егор, Михей жизни не пожалели. Смерть приняли. А думали бы только об себе, сидели бы по избам и целы были бы. Я тоже людям счастья хотела. И нам с тобой ох, как хотела, Ваня, счастья. И было бы оно, было! Да ты не понял думки людей, не подсобил. А теперь, Ваня, пусть люди судят нас. На миру-то правда видней. Иди!

– Куда?

– Вперед! В жилуху!

– Сдурела.

– Иди!

Ванюшка оглядывался. Приходилось его поторапливать, но долго идти и сама не смогла.

– Садись, – опять наступило отчаяние. – Обскажи ты мне, как это все получилось. Баб все обманывают – так, видно, и будет вестись, хотя и грезила я, што наша с тобой любовь, горючими слезами обмытая, будет без обмана. Не вышло. Видать, и такая любовь для мужика не святыня. – Не Ванюшку допытывала. Себя пытала, свои заветные думки перебирала. – Вавила так бы Лушку не обманул. Потому как он настоящий мужик. Ты меня обманул. Любовь нашу обманул. Товарищей обманул.

– Не обманывал я никого. Откель ты такое в голову свою вбила? Чист я. И не было в лодке никакого Журы.

– Не было? Может, и лодки не было?… И реки не было?… А все мне пригрезилось?

– Отведи ты от меня винтарь, а то долго ль до беды, затрясется палец, нажмешь курок невзначай. Потом всю жизнь каяться станешь.

– Стану, Ваня. И дрогнет палец – каяться мне всю мою жизнь. И не дрогнет палец – тоже каяться.

– Иди сюда, обниму.

– Не двигайся!

Эх, если бы Ксюша могла себе ответить на этот вопрос. Десятки раз задавала она его сегодня себе и не находила ответа. Глаза его были дороже, чем прежде, кудри казались красивее. И тянуло к нему, на его широкую грудь, в объятия его крепких рук во много раз сильнее, чем прежде. Любовь это? Конечно, любовь, ненасытная, вечная. Так почему же тогда не верится ни одному его слову? Почему же растет враждебность и злость?

– Ты мне скажи, куда ты ходил, когда мне сказывал, будто к Вавиле?

– К Вавиле и есть.

– Стало быть, к Вавиле ходил?

– И все как есть передавал, как Вавила приказывал, стало быть… Куда ты меня ведешь?

– К людям, Ваня. Многое сама решала, ни у кого совета не просила, а теперь, кажись, запуталась. Пущай люди решат, што и как, а я никого не пойму, – Говорила монотонно, как семя сыпала в кучу.

– Сдурела!… Не пойду я!… Не надо мне никаких людей!

– Пойдешь, потому как у меня винтовка в руках. Оторви-ка пуговку от штанов. Рви, рви, тебе сказала! Я пленных колчаков так водила. Рви, говорю, а не то пулю пущу. Знашь меня, я зря не клянусь. Все рви. До конца. Опояску на землю брось.

Срамно подчиняться бабе. Покрутил Ванюшка плечами, потряс головой, и только после третьего понукания пошел, одной рукой поддерживая черные суконные брюки, заправленные в яловые сапоги, другой отгоняя комаров.

Ксюшу комары то ли не тревожили, то ли она не ощущала укусов. Ее сейчас собаки кусай, и то бы не сразу ощутила. Шла в броднях, как ходила везде, в черной широкой юбке до пят, в серой кофте, с винтовкой наперевес. Мысли роями, неслись: «Што же такое произошло с Ванюшкой? Што получилось в жилухе? Здесь, на реке?»

Столько времени Ксюша, не щадя ни себя, ни Арину, трудилась ради победы! Мыла золото, добывала пушнину. Счастлива была, когда Ванюшка говорил, как благодарны ей товарищи, как помогает она им в их борьбе. А теперь выходит – все это обман! Выходит зря они с крестной и Ваней-маленьким прятались в тайге, таились, как преступники, работали, как каторжные, не разгибая спины, света белого не видя от усталости! Да на кого же они работали? Кому добывали золото? А Ваня? Кто же он-то? «Соскучился я, ажно сказать тебе не могу как. Жил в отряде и каждую ночь тебя видел во сне. Вот те пра. Увижу, ну словно живую. И голос услышу. Утром прошусь у Вавилы: «Отпусти ты меня, Христа ради, домой», а он: «Нельзя, тут дела по горло». И впрямь, ночью караулы несешь. Днем отоспаться надо, так непременно или тревога, или учение, или – того хуже – в разведку пошлют. Скажи ты, в отряде полно люду, а как разведку нести, так непременно мне. Да, я забыл, Вера послала тебе письмо».

Письмо Ксюша перечитала несколько раз. Вера писала, что таежной жизни наступает конец, что соскучилась, но все еще надо золото. В нем, мол, наша победа…

Очнулась от дум. Крикнула Ванюшке:

– Кто тебе письма писал?

– Какие еще письма? – хорошо знал – какие, но унаследовал отцовскую привычку переспрашивать, выгадывать время для раздумья.

– А те, што ты приносил мне то от Вавилы, то от Веры?

– Ежели от Вавилы, так, стало быть, и писал их Вавила. Ежели от Веры – так Вера.

И опять посмотрел Ксюше прямо в глаза. А про себя подумал: «Толковые письма Яким, знать, писал, ежели она до сих пор ничего не поймет».

– А как же теперь ты в Журу и Федора стрелял?…

– Сдурела баба. Белены ты объелась, што тебе Федор грезится? Ты смотри у меня, я ревнив.

– Как ты с Горевым стакнулся? Враг же он.

– С каким Горевым?

– С бородачом. Ты же сам его Горевым кликал.

– Брось дурить. Это Корев, новый помощник Вавилы. А ты его шлепнула.

– А ежели он помощник, так пошто он в своих стрелял?

– Снова за рыбу деньги!

Взглянула Ксюша в широко открытые глаза Ванюшки, на его немного растерянную улыбку и сказала раздумчиво:

– Может, и правда, Вавила тебя послал?… Должно, и впрямь грежу я?

Ванюшка принял слова Ксюши как амнистию, бросился было к ней, но она неожиданно грозно прикрикнула:

– Стой!

Ванюшка отпрянул, наткнулся на сушину и сел. Сникнув, смотрел, как Ксюша, глядя прямо перед собой, непрерывно теребила ремень у винтовки. В жизни не видел Ванюшка, чтоб Ксюшины пальцы без надобности, без дела двигались, не видел такой суровости у нее на лице и того, как бился у нее на щеке какой-то желвак.

Боль тянула Ксюшины челюсти, и она тихо, медленно сказала:

– Иди!

Таежное разнотравье выше Ванюшкиной головы. Медвежьи пучки, голубые метелки борцов. В такой траве – что в воде: идешь, а руками перед собой траву раздвигаешь, словно плывешь по озеру между кувшинок. А Ванюшке надо еще руками брюки поддерживать. Приходилось плечом раздвигать траву, а верхушки ее обвивали шею, пучки бросали за ворот колючие семена, они прилипали к потной спине и противно щекотали.

Прежде настойчивость Ксюши приходилась Ванюшке по вкусу. Бывало, скажет:

– Ксюха, я ненадолго вернулся, ты не ходи сегодня золото мыть. Останься разок. На речку пошли б. Под черемушник.

– Родненький, заждалась я тебя, глаза просмотрела, думки разные грудь теснили, но ты, Ваня, пока отдохни, отоспись, а я… – добавляла взволнованно: – Вернусь, и ночка вся наша.

– Так усталая же придешь.

– Э-э, Ваня, мою любовь не пригасит никакая усталость.

Раньше Ксюшина настойчивость давала Ванюшке лишнее золото. А сейчас он проклял эту не бабью настойчивость. И шел, не смея присесть, чувствуя, что должен выполнить Ксюшину волю. Иначе… Что случится иначе, Ванюшка не знал, но испытывать судьбу просто трусил. Трусил и шел, пробивая плечом дорогу в синецветном таежном дурнотравье. Впереди речка. Студеная. Быстрая. Прыгает по камням. Ванюшка резко к реке. «Там, где вал повыше, покруче, кинусь в воду, и ищи-свищи». Но Ксюша словно прочла Ванюшкины мысли и отрезала дорогу к воде. Винтовка наизготовку, и проклятый черный зрачок прямехонько смотрит в лоб.

– Отведи ты винтарь, еще выстрелит ненароком… Если б не кобенилась да шла за мной, мы бы уже подходили к лагерю Вавилы.

– Иди вдоль речки, другой брод поищем. А про Вавилу… Молчи уж.

Слева пенилась и шумела речка. Справа стояли кусты тальников. Ксюша шла шагах в пяти позади Ванюшки. Не спускала глаз с него и все вспоминала их бегство в тайгу.

…Когда вышли из землянки Аграфены, начинался буран. Пуржило сильно. Сделав большой крюк вокруг села, Выдриху переходили не в обычном месте. Арина провалилась в полынью. Пока вытаскивали, переодевали, Ванюшка ворчал, торопил. Велел бросить мокрые вещи у полыньи. Дальше шли все так же торопливо. На привалах костра не разжигали. Пришли в Ральджерас, откопали две избушки, проверили лабазы – порох, мука и другие припасы были целы. На вопрос, когда придут свои, Ванюшка отвечал хмуро: «Придут, кого тростишь? Вавила настрого приказал: ждать в Ральджерасе. Ксюху, мол, береги пуще глаза, и уж ежели што, то один выходи».

Про то, что ему одному выходить, повторил несколько раз. Бураны тогда начались, прямо свету не видно: за ночь по три раза вставали дверь да трубу отгребать. Чуть промешкаешь, и дым повалит в землянку. Как бураны кончились, Ванюшка надел лыжи и ушел. Вернулся через неделю с плохонькой винтовкой-сибиркой и топором.

– Нашел Вавилу.

– Где?

– Сказывать не велел. Ты же знашь эту самую подполью. Передай, грит, Ксюше: пусть добывает пушнину. Мы тут у одного начальника за белку, за горностая, за соболя можем винтовки купить и патроны.

– Но пошто они наказы с тобой посылают? Шли бы сюда, в Ральджерас.

– Нельзя. Вавила меня курьером сделал. Сполняй, што приказано. Давай-ка пушнины добудем. А ежели б еще золотишка намыть… За золото можно и пулеметы купить.

Из сухого кедрового чурбана сделали лоток для промывки золота, отлили из свинца пуль для сибирки, и Ксюша ушла в распадки попытать счастье на золото. Снега в тайге аршина четыре, земля под такой шубой талая целую зиму, и ключи бегут талые в снеговых берегах. Вода в них кажется черной-черной, как деготь. Ванюшка снова к Вавиле сходил, принес кайлу и лопату. Под весну Ксюша наткнулась на ключик, прорезистый, узкий, затерявшийся меж высоких гор. Промытая проба показала золото. Пришлось перебраться с Ральджераса сюда, поближе к золоту.

Мыли с азартом. Каждый вечер, добавляя в мешочек намытое золото, Ванюшка подмигивал то Арине, то Ксюше и спрашивал: «Фунт будет?» – «Да нет еще, Ваня. До фунта далеко», – отвечали женщины. «Не так уж далеко. А ежели еще пофартит с самородком!»

«Фунт будет?» Этот вопрос он задавал и тогда, когда женщины отвечали ему: «Што ты, Ваня, давно перевалило за фунт. Когда к Вавиле пойдешь?» – «Как сойдет снег, по первой сухой тропе и пойду. Ох, и обрадуется Вавила… – и непременно хохотнет в конце: – Девоньки, фунт-то будет? Ха-ха».

Потом перестал прихохатывать, и складки раздумья легли между бровей.

Уводя Ксюшу с прииска, Ванюшка думал: хоть с месяц ее в тайге продержу, оклемаюсь, может, пушнины малость добудем, а там что бог пошлет. К удивлению, главная опасность шла от Арины. Та, бывало, сидит молчит, или хлопочет у печурки, да вдруг выпалит:

– Третий месяц идет. Забыли, Ксюха, твои товарищи про тебя.

– Они не могут, крестна, забыть.

– Не забыли б, так весточку дали. Сами прибегли бы десять раз пораспрошать, попроведовать, какого ни на есть гостинца принесть. Так-то люди живут.

– Ох, и упряма ты, крестна, заладила, как глухарь на току. Вера сказывала: которые шибко за революцию, так в подполье и по шесть лет, и по восемь сидели. Печатали листовки, а другие их разносили. Мы тут пушнину добываем, на золото оружие покупают. Плохо тебе тут живется?

– А сладко? Одна, как перст. Закроешь глаза, и такое мерещится…

И тогда Ванюшка понял удивительное свойство человеческой натуры. Убеждая других, человек прежде всего убеждает себя. Чем чаще шли эти споры, тем тверже становилась Ксюша.

– А весточку, крестна, Ванюшка приносит.

– Так это же не весточка, просто так.

– А тебе кого надо? Вера сказывала…

Если б ведала Вера, как обернулись ее рассказы о героизме подпольщиков, какую крепость в душе Ксюши соорудили против воркотни крестной.

Когда тропы подсохли, Ксюша напомнила:

– Пора тебе к нашим, Ваня. А может, вместе в жилуху сходим. Я тоже шибко по людям соскучилась.

– И не думай! Вавила наказывал беречь тебя пуще своего глаза! Да и тяжела ты стала.

Арина напекла духовитых лепешек. Ксюша положила в мешок копченого мяса. В самодельную замшу из шкур косуль завернули, шесть соболиных шкурок. Из такой же замши сшили добротный пояс-мешок и в него ссыпали золото. Фунта два, а то и побольше.

– Ваня, ты разузнай хорошенько, где теперь Красная Армия? Где колчаки? Скажи Вавиле: золото надо, пусть пришлет сюда мужиков десяток. Пусть, ежели сможет, Вера книжку мне пришлет…

Многое наказывали Ванюшке Ксюша с Ариной.

– Передай поклон Вавиле, еще поклон Вере, Аграфене… Петька, поди уж большой стал. Посмотреть бы на них.

Ксюша напрягла голос, чтоб перекрыть шум реки:

– Иван, когда с первым золотом уходил, ты кому его отдал?

– Конечно, Вавиле. Не бабе ж прохожей, – и, обернувшись, посмотрел на Ксюшу сердито, без ухмылки. И снова пошел вперед, одной рукой поддерживая брюки, другой отмахиваясь от комаров. Росла ярость. «Дура, а пытает так, што сил боле нет, – сплюнул зло. – Кому отдал первое золото? Ха!»