Текст книги "Эхо тайги"

Автор книги: Владислав Ляхницкий

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 24 страниц)

7

Чувство самосохранения гнало Ксюшу подальше от солдат, от села, от подполковника Горева. Чувство долга звало ее к товарищам в тайгу. Но в селе остался Ваня.

«Пошто он женился на этакой?» – задохнулась она от боли. Вспомнилось детство. Голоногая Ксюша вместе с Ванюшкой дерутся против мальчишек другого края. Вот такую Ванюшке нужно жену, чтоб стояла с мужем плечо к плечу. А эта разве посмеет?

Вот Ксюша с Ванюшкой, еще сарынятами, тащат с реки бадейку воды на полив. Вот скачут на неоседланных лошадях по степи, и встречный ветер поет им песню. До сих пор она звучит в сердце Ксюши.

Свистнули вожжи в руках Устина, и Ксюша-подросток прикрыла Ванюшку, принимая на себя удары. А эта, смазливая пышка, разве она испытала такое? Разве она способна закрыть собой Ваню от беды?

«Не такая нужна жена Ване! Не такая…»

Любовь, ревность гнали ее обратно в село. «Што я делаю? Товарищей предаю?… А иначе не могу! Я увидеть Ваню должна!» – Позабыв про всякую осторожность, побежала к дому Кузьмы. Оттуда неслись молитвы и причитания.

– Господи! Што там стряслось?…

Подбежала ко двору Кузьмы Ивановича, когда он встал на четвереньки, а его паства, воздев к небу руки, славила божью премудрость. Нестройный хор голосов сливался с гулом надвигавшейся грозы. Полил дождь. Крестясь, народ торопливо начал расходиться. В суматохе никто не обратил внимания на солдата в долгополой шинели, затаившегося у ворот.

«Вот и Ванюшка в розовой шелковой рубахе рядом с невестой». И то, что они шли, взявшись за руки, и то, что плечи их касались друг друга, придало особую порывистость движениям Ксюши. Резко положив руку на Ванюшкино плечо, она сильно тряхнула его. Ванюшка даже качнулся. Поднял глаза.

– Ты?!

– Надо тебя. Выходи быстрей! – схватив за руку, потащила его от ворот к переулку. Из переулка в поскотину. Там, среди пожелтевших берез, остановилась и сразу, без слов, обвила Ванюшкину шею руками и с силой прижалась сухими губами к его губам.

– Желанный… родной… Не могу без тебя… Не могу… Хоть железом жги. Хоть убей…

Ванюшка опешил, но с готовностью отвечал на град поцелуев. Вот уж чего не ждал. И надо ж! Свершилось! Ксюша рядом, добрая, взволнованная, покорная и властная одновременно. Любимая и долгожданная!

– Никому не отдам тебя, Ваня, никогда.

– Да как не отдашь-то? Я же женат.

– Пусть женат. Пусть. А мы будем друг друга любить. Ваня, забудь ее… Пусть еще бога благодарит, што зенки ей не выдрала. Пойдем, пойдем скорее за Выдриху…

Погромыхала гроза и умчалась куда-то за горы. Наступила таежная ночь. Ванюшка спал на шинели, укрытый полой, а Ксюша сидела рядом и тихо гладила его волосы. И было ей непонятно, как могла она раньше жить в одном селе, в одном доме с Ванюшкой и быть так далеко от него, не слышать его дыхания ночью, не ощущать его губ, не гладить его шелковистые волосы.

Нет для влюбленных лучшей крыши, чем иссиня-черный шатер бездонного неба, особенно в теплую осеннюю ночь. В такую ночь весь мир кажется удивительно-близким: и звезды, и горы, и река, что шуршит недалеко, и кедры над головой, и люди на всем белом свете – все кажется частью тебя самого. Лежишь на постели из мягких пихтовых веток, закинув под голову руки, смотришь на звезды, и тысячи дум чередой.проносятся в голове.

Когда Ванюшка проснулся, Ксюша чуть слышно спросила:

– Ваня, о чем ты грезишь. Я хочу знать, што у тебя на сердце.

– Отродясь не бывало так хорошо.

– И мне хорошо. Родной мой, такое б тебе сказала, какое никто, никогда, никому не сказывал, да слов не знаю таких. А ведь они есть, такие слова. Новая жизнь начинается, Ваня. Колчаков мы прогоним и заживем, как не снилось.

Виделась просторная изба. Пол крашеный, как у Кузьмы. По лавкам – сарынь, и все с книжками. А учит их Егоров Петюшка… То сотни плугов идут один за другим… То сразу все жнут…

Ванюшка молчал. Он тоже видел иную жизнь, о которой мечтал столько лет. Только совсем другую.

.Когда на востоке обозначилась белая полоска, Ксюша решительно поднялась.

– Вставай, идем.

– Куда?

– К нам в отряд. Я же сказала, никуда не пущу тебя. Никуда. Мы будем в отряде, как муж и жена. Навсегда. Или не согласен?

– Што ты? Да я об этом только и грезил… Надо б домой зайти, одежонку взять.

– Разве можно сейчас в село? Надевай шинель и пойдем. Прямо в отряд. Ваня, родной мой, да как же раньше-то жили в одном селе, в одном доме и… не любились. А седня!… Боже, вот она жизнь, вот оно счастье!

8

Начальник тыла генерал Мотковский докладывал Колчаку:

– По последним неполным данным, численный состав так называемых партизан от Урала до Тихого океана достиг ста пятидесяти – ста девяноста тысяч человек. Численность некоторых наиболее крупных соединений достигает десятков тысяч человек, Таковы группировка Мамонтова-Громова в Кулундинской степи, Горно-Алтайская Третьяка, Ачинск-Минусинская Кравченко и Щетинкина, Забайкальская Журавлева.

Мы отмобилизовали все, что возможно. На нашей стороне, кроме русских частей, действуют чехословаков пятьдесят пять тысяч, сербов – четыре, поляков – четырнадцать, итальянцев – две, англичан около двух, французов около тысячи человек. Кроме того, мы и атамана Семенова отозвали с фронта и двинули против красных банд наиболее боеспособные войска.

Мы передали союзникам для покрытия их расходов концессии на многие предприятия Сибири и значительную часть золотого запаса, вывезенного в свое время из Казани.

Генерал Мотковский заглянул в бумажку.

– Англии передано две тысячи восемьсот восемьдесят три пуда золота, Японии – две тысячи шестьсот семьдесят два пуда, Америке – две тысячи сто восемьдесят пудов, Франции – тысяча сто двадцать пять пудов…

Колчак медленно ходил по просторному кабинету. Высокий. Худой. В строгой форме адмирала русского флота.

Генерал Мотковский продолжал доклад:

– У союзников сейчас сложная внутренняя обстановка, и на большую помощь войсками рассчитывать трудно, хотя оружие, боеприпасы и снаряжение продолжают поступать регулярно. Но всех этих усилий недостаточно для ликвидации красных банд.

Колчак повернулся к Мотковскому и встал, заложив руки за спину, расставив ноги, как обычно стоял на мостике боевых кораблей.

– Пишите, генерал, приказ. Для резкого усиления войск, действующих против повстанческих банд, приказываю:

Параграф первый. Непосредственное командование войсками, действующими против повстанческих банд, возложить на начальника тыла генерала Мотковского.

Параграф второй. Для командования частями, непосредственно занятыми действиями против повстанческих банд, направить в распоряжение генерала Мотковского, генерала Бржезовского, генерала Евтина… передать в распоряжение генерала Мотковского дополнительно три бронепоезда…

Закончив диктовать, Колчак подошел к карте. Районы, где действовали крупные партизанские соединения, были заштрихованы. Это внутренние фронты, отвлекающие с основного фронта полки и дивизии. Местами карта словно посыпана черным горохом, и у каждой горошины – свой черный номер. Это обозначение места, где действовали партизанские отряды. Были среди них и не очень активные, такие, как отряд Вавилы Уралова, но их было много, и они тоже отвлекали силы. Повернувшись к Мотковскому, Колчак протянул ему руку.

– Теперь разрешите сказать вам чисто по-дружески. От ваших успехов в тылу зависит очень и очень многое. Не сочтите ваше назначение за обиду. Отнюдь. Это, если хотите, акт величайшего к вам доверия.

– Я так и понял. Благодарю.

– Да поможет вам бог!

9

В окно землянки заглянул рассвет и разбудил Ксюшу. Не хотелось вставать. Под боком у Ванюшки уютно. Он тихо посапывал, точно младенец. А у Ксюши на душе тревога: как объяснить Вавиле, Вере и всем остальным приход Ванюшки в отряд? Как рассказать о бабьей слабости, что дважды ставила под угрозу не только ее жизнь, но и жизнь отряда?

От этой мысли даже дыхание перехватило…

…Пришли они с Ванюшкой в отряд поздно ночью. На подходе к лагерю их остановил Федор, Поначалу обрадовался приходу Ксюши, а приглядевшись, спросил:

– Кто это с тобой?

– Ваня… Иван Рогачев. Он со мной…

– Ксюха, я должен проводить вас до Вавилы. Не серчай.

Пока шли до лагеря, Федор молчал. Только когда их окликали в темноте, он отвечал «свои» и шел молча дальше.

– Вот што, Ксюха, не след будить Вавилу – допоздна рядили и судили: где тебя искать, да кого на выручку посылать, Утресь поговорим, – и ушел в темноту.

Ксюша неслышно скользнула с постели. Заботливо прикрыла Ванюшку шинелью.

– Желанный мой, у бога выпрошенный, живинушка ты моя ненаглядная,– шептали губы, а непослушные пальцы тянули на плечи сползшие рукава холщовой рубахи, завязывали тесемки у ворота. Ксюша надела кофту, сарафан, ичиги и выскользнула на улицу.

Утро как бы не сменяло ночь, а подкрадывалось к ней, сторожко, как крадется терпеливая кошка к разнежившейся синице. Вначале чуть посветлела полоска неба на юго-востоке. Затем начала розоветь. Зарозовели вершина Каратау и нижние кромки обрывков туч, что толпой теснились у горизонта. Там, наверху, уже все пылало, а в долине еще полумрак. Серые струйки тумана лениво пробирались между стволами деревьев. За ними тянулись тонкие синеватые нити рассвета. Скрипнул в последний раз коростель, и умолк. На самой макушке высокого кедра закричала кедровка. Из прибрежных кустов радостной песней ей ответила крошка-тиньковка.

Начинался день.

– Дивно-то как! – Ксюша оглянулась. И вздрогнула, и обрадовалась одновременно. «Это хорошо, што она первая…» На тропинке стояла Вера. Щеки ее разрумянились, – видно умылась только что. Она с радостью смотрела на Ксюшу.

– Пришла? Когда? – обняла, закружила. – Ксюша, родная, как хорошо, что ты вернулась…

Ксюша чуть отстранилась от подруги.

– Пойдем на речку, мне рассказать тебе нужно… А где Вавила?

И не дожидаясь ответа, быстро пошла к Ральджерасу.

– Вера! Со мой Ваня пришел. Мой Ваня! Поняла?

– Как же это случилось?…

– Из-под венца увела…

И Ксюша торопливо, волнуясь и заново переживая случившееся, рассказала все, что произошло с ней в Рогачево. Вера не перебивала. Когда Ксюша кончила, она продолжала молчать. Молчание становилась невыносимым для Ксюши.

– Вера, да ты меня слушаешь аль нет?

– Да, да, я все поняла. Я поняла все! Он просил свидания со мной…

Вера глядела куда-то вдаль, не замечая, как оживали в лучах раннего солнца каждый кустик, каждая ложбинка, как тинькали синицы, радуясь теплому утру.

Нежность, что годами копилась в душе, гнала слова, и Вере было тепло-тепло и необычно уютно. Эту землю, это чистое небо она не променяет ни на какие дворцы.

Ксюша смотрела на подругу и не могла наглядеться. Красива была сейчас Вера. Особенно ее большие голубые глаза. Они были чуть грустные и в то же время светились радостью.

– Ксюша, ты пойдешь со мной туда… к скале, где будет ждать Валерий? Пойдешь? Спасибо тебе, дорогая!

Вавила был необычно суров. Разговаривали втроем. Вера и Ксюша сидели с опущенными головами.

– Мы решили выступать против Горева. Будем действовать по предложенному Федором плану. А на встречу с Ваницким я бы, Вера, идти не советовал. Это просто ловушка. Горев с Ваницким отпустили Ксюшу в надежде поймать вас обеих. Ты лезешь им прямо в пасть.

– Валерий Аркадьевич человек честный, ловушек строить не будет. Он друг моего детства, и я ему безусловно верю.

– Не знал, что ты запанибрата с Ваницкими.

– Грамотный офицер нужен отряду.

– К тому же друг детства…

– Не смейся, Вавила. В нашем отряде будет сражаться Ваницкий. Представляешь резонанс?

– А если вдруг придется тебе выбирать – мы или он? Ксюша привела Ванюшку, не подумав, чем это может обернуться для отряда. А Валерий Ваницкий не Ванька Рогачев! Здесь дело серьезнее. Молчишь? Что ж, поступай по-своему. Но запомните обе: не теряйте головы, если вы еще бойцы партизанского отряда. Через три дня мы выступаем…

Ксюша сжалась от суровых слов Вавилы. Опустила голову. Вера взглянула на него в упор. И ей показалось, что на глазах у Вавилы блеснули слезы. «Трудно ему забыть Лушку».

10

Часовой заметил на гребне горы людей. Подозвал подчаска.

– К селу идут. Беги к разводящему. Докладай.

Вскоре на плотину прибежали не только разводящий и начальник караула, но прискакал и сам подполковник Горев.

– Эвон, вашескородь, теперича по склону идут.

Горев тщательно осмотрел в бинокль склон, вершину хребта. Теперь и он видел цепочку вооруженных людей. Отозвал адъютанта в сторону.

– Что вы думаете об этом, поручик?

– Я думаю, партизаны случайно демаскировали себя.

– Сомнительно. У них опытные таежники, они нашли бы скрытые подходы к селу. А тут идут открыто. Откуда у них столько сил? Несут пулемет. Нет, случайная демаскировка исключается. Но почему они лезут напрямик? После дождей река разлилась, переправа практически невозможна, хотят форсировать реку по плотине? Откуда у бандитов такая отвага? Или это отвлекающий маневр, а наступления надо ожидать со степи?

Тем временем на противоположном берегу реки отряд Вавилы в составе семнадцати человек таскал к берегу камни, сутунки, пеньки.

– Вашескородь, – доложил Гореву запыхавшийся гонец, – супротив наших окопов замечен противник. Прячется шибко, но штыки проблескивают.

«Все правильно, – подумал Горев. – На мельницу в открытую лезут, а против окопов прячутся. Хотят отвлечь наши силы к реке. Можно бы сразу перевести солдат обратно в окопы. Но пока подождем. Береженого бог бережет».

Когда стемнело, Горев послал адъютанта к мельничной плотине.

– Оставьте там полувзвод, а остальных – в окопы.

Стемнело. У мельницы началась перестрелка. Выстрелы с противоположного берега были редкие, как бы нехотя прилетит эхо залпа, и опять тихо.

Подбежав к Гореву, адъютант доложил:

– Они прыгают в воду, господин подполковник! Кажется намерены форсировать реку!

– Это абсурд! – Но от реки действительно неслись всплески, крики, сверкали вспышки выстрелов. Спрятавшись за ствол березы, Горев подал команду стрелять. Застрочили пулеметы.

– Ур-р-ра!… – донеслось с противоположного берега.

– Усилить огонь!… – горячился адъютант. – Ага, откатились канальи!

Горев продолжал сомневаться.

– И все же здесь демонстрация. Основной удар готовится со степи, но есть смысл пулеметы подержать пока здесь. Пожалуй, мы так и сделаем…

Из-за реки вновь донеслось раскатистое «ура», выстрелы, всплески воды.

– Снова атака? Ог-гонь! Пулеметы, длинными очередями с рассеянием по фронту…

На том берегу основные силы отряда расположились в лесу. Бойцы отдыхали. С Вавилой было всего семнадцать человек. Скрываясь за небольшим бугром, приложив ко рту рупоры из бересты, они что есть силы кричали ура, сбрасывали в реку собранные днем сутунки, валуны, коряги. Все это плюхалось в воду, создавало впечатление, будто прыгают люди.

– Осторожней, ребята, – уговаривал Вавила. – Не высовывайтесь, а то дурная пуля прихватит.

Во время третьей атаки Гореву показался слишком однообразным шум боя. И крики «ура» неазартны. И стрельба редкая. «Ай да Уралов! Ловко придумал».

Спросил адъютанта:

– Вы поняли смысл демонстрации?

– Так точно, господин подполковник. Они бросают в воду бревешки, создают шум, отвлекают наше внимание, а удар готовят в другом месте.

– Правильно. Бесшумно снимайте солдат и ведите их за деревню в окопы. Там подпустите противника как можно ближе – и сразу из всех пулеметов. Чтоб ни один не ушел.

– Снял фуражку, перекрестился. – Сам бог шлет нам победу…

Вавила тоже отдал приказ:

– Игнат, пробирайся к нашим. Пускай они потихоньку, без шума, идут сюда, к берегу.

Когда ниже мельничной плотины собрался весь партизанский отряд, Вавила подал сигнал к четвертой атаке. Охрипшие партизаны снова закричали «ура» в рупоры. В реку полетели остатки камней и бревешек, но с противоположного берега колчаковские солдаты ответили хохотом.

– Еще поорите! А ну, поднажми, дурачье… Камушки побросайте…

Колчаковцы хохотали, а партизаны продолжали кричать «ура», стреляли, и всплески в реке раздавались все чаще. Вавила поднялся из-за бугра.

– Пора, ребята, Отомстим за товарищей!… За Лушку! – и первым прыгнул с берега.

Используя те же бревешки как плоты, часть партизан перебралась на другой берег Выдрихи. Послышались приглушенные вскрики, хрипы.

Отряд бесшумно плотиной перешел Выдриху, обогнул село и с тыла добрался к окопам. Тут уж не семнадцать человек, а все разом закричали «ура», прыгая в окопы на спины колчаковцам.

Военный устав запрещает кричать «ура» во время ночных атак. Но ни Вавила, ни Жура, ни их друзья не знали устава.

Несколько партизан не участвовали в этой атаке. Они оставались в Ральджерасе.

На поляне горел небольшой костер. Немолодой кержак с окладистой бородой, стоя на коленях, мешал веселкой кашу в ведре. Несподручно мешать левой – правая забинтована и подвязана к груди перекинутой через плечо опояской. Двое тяжелораненых бойцов дремали поодаль на подстилках.

У костра тоже шел «бой». Трое – кто с перевязанной головой, кто с забинтованной ногой – сражались в «шестьдесят шесть». С ними Ванюшка. В руках черноволосого кудрярого Митряя, как звали в отряде Митьку Головко, колода истрепанных карт, с которыми он никогда не расставался. Товарищи смеялись, что эти карты Митьке сунула под крестильную рубашечку крестная мать, когда поп вытащил его из купели. Митька не сердился на шутки. Незлобивый и смешливый, он умел ладить даже с самыми угрюмыми кержаками.

Тасуя карты, Митька спросил:

– Ваньша, как же баба-то твоя теперь? Обревелась небось?

– И тесть, поди, с винтарем по тайге тебя ищет, а винтарь-то пулей заряжен, как на медведя…

– Не нудите. Я свое еще отыграю. И вашему Вавиле припомню за измывку: вишь, подожди, в Ральджерасе посиди, нужно проверить, што ты за человек. А кого проверять? Мне рази можно теперь сунуться в село? Сказывали, тятьку выпустили и он вот-вот объявится дома. А Семша? А эта дура Дунька… Тьфу! Не, я тут останусь. Баста! Сдавай!

– А што, в Ральджерасе жить можно, – не унимался Митька. – Только бы бабу под бок, вроде Ксюхи.

– Заткнись! – Ванюшка сплюнул.

Прошло семь дней как увела его Ксюша из села. Опьяненный ее ласками и каким-то новым, неизвестным ему чувством, Ванюшка не думал о случившемся. Ему было хорошо. Дома зима не зима, лето не лето, а чуть зачнет зариться, отец разом поднимает: «Хватит дрыхнуть. Солнце-то эвон где…» И уж если не дело, так заделье найдет: хоть оглобли тесать, ходь двор подметать, аль прошлогоднее сено переметать. Это зимой. Летом еще хуже – пахать, косить… А тут спи, сколь хошь, и Ксюша рядом. Засунув пятерню под рубаху, Ванюшка поскреб грудь и сказал убеждённо:

– Жизнь у вас тут лучше некуда. Только вот харч не тот.

– Харч и у нас всякий бывает, – отозвался пожилой кержак, – Бывает и с квасом, а ежели разживемся, так и с приварком.

– А страшно, поди, воевать?

– Не особо. У нас командир толковый, и сами мы мужики ничего, Налетим, бывало, на колчаков, стрелим десяток-другой – и разлюбезное дело.

– И чего ты, Митряй, бахвалишься. Прежде чем налететь, надо разузнать: где колчаковцы, сколь их да где у них караулы. Без этого не возьмешь бандюг.

– На-ле-тим, – передразнил Митряя пожилой мужик с перебинтованной рукой. – Видал, што получилось намедни, как мы рты-то поразинули? Скольких недосчитались.

– Да што ты пристал? Не любо не слушай, а врать не мешай.

– И я о том же: помене болтай. Как вот наши-то седни налетят… Хоть бы все обошлось.

ГЛАВА ШЕСТАЯ

1

Притаежное – самое большое село в округе. Здесь волостная управа. Церковь. Начальная школа. Почтарь. Притаежное, как вожак в табуне, а вокруг: по пригоркам, долинам, полянам – раскинулись села поменьше, деревни, деревушки, заимки, пасеки, хутора.

В каждом селе непременно два края: в Рогачево между ними ложок; в Притаежном – речушка Гольянка, где раньше водились гольяны, а нынче только лягушки квакают. Оба склона Гольянки крутые. На одном расположились крепкие старожильческие избы из кондового леса, с кружевной резьбой по карнизам и наличникам, с ярко раскрашенными ставнями, слуховыми оконцами на чердаках, крепкими надворными службами: амбарами, амбарушками, завознями, стайками, клетями. На другом берегу – новосельские срубы кое– где еще без крыш и, конечно, без служб, разве что белешенькая, чуть закоптелая над дверью банешка приткнется где на задах огорода.

Новоселы все больше батрачили. В поле работали бок о бок с хозяевами кержаками, работу не делили, харчевались из одного котла, а приглянется новосельскому парню ядреная кержацкая девка, и парень девке приглянется. Под покровом ночи проберется он в старожильческий край на «свиданку», а утром кержачата притащат его на берег Гольянки. На дерюге какой-нибудь, потому как сам парень ни рукой, ни ногой шевельнуть не может. Приволокут и ну орать:

– Эй, новоселы пузатые! Не ваш ли залетыш?

Пойма Гольянки – место бессчетных боев. Их всегда начинали ребятишки.

– Отдай мои санки.

– А пошто на наш берег заехал?

– Ну-ка, отвесь ему!

Стук, хрясь…

– На-аших бьют!

С горы, на ходу сбрасывая полушубки, поддевки, бежали безусые парни и с ходу вступали в драку. Ребятишки убегали с поля боя и становились зрителями.

Чуть позднее, натягивая рукавицы, разминая плечи, степенно спускались бородачи из кержацкого края. Из новосельского им навстречу – безбородые мужики. И начиналась потеха. Стенка на стенку. За стенкой – толпа болельщиков и болельщиц. Правила твердые – лежачего не бьют. Кто в руку пятак зажал или хуже того – свинчатку, тому свои же ребра пересчитают. Двое на одного и не думай, задразнят; вы, дескать, и с бабой не справитесь, соседа на помощь кликать придется.

За недолгие месяцы Советской власти многое изменилось. Расейские и сибирские фронтовики держались вместе. Вместе и в Совете заседали.

Да вдруг чехи устроили переворот. В Рогачево ворвался Горев. Колчак объявился. И разделилось село. Но по-новому: не на два края, а на маленькие островки. Поп, к примеру, молит бога о даровании победы «христолюбивому воинству», а наискось, в доме безрукого Фомы, пули льют на это самое воинство.

Казалось, река Гольянка вечная грань. Рекрутов и то по разный дорогам из села выводили. Но в последнее время многое рухнуло. Тут как-то мелюзга по привычке начала заваруху.

– Эй, расейски! Вы пошто наши земли украли? Да каки вы расейски – одна татарва.

– А вы гужееды,– и ну дразниться: – Чо под хвост полез? Там теплее…

– А вы на наш берег ступили. Вдарь-ка тому сопливому.

– На-аших бьют!

Сбежались на крик мужики с обеих сторон и отодрали своих же.

В степи Горев лютует, жди его с часу на час, а они берег делить!