Текст книги "Чекисты рассказывают... Книга 2-я"
Автор книги: Владимир Востоков
Соавторы: Александр Лукин,Теодор Гладков,Федор Шахмагонов,Леонид Леров,Алексей Зубов,Виктор Егоров,Евгений Зотов,Андрей Сергеев,Владимир Листов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 21 (всего у книги 27 страниц)
12
Из показаний Гертруды Ламердинг:
«...Мне было семнадцать лет, когда я была принята в НДП. Вступая в новую партию возрождения Германии, я дала твердое слово не отказываться ни от каких партийных поручений ради общей великой цели.
Я распространяла партийную литературу в среде своих знакомых, собирала средства на партию. Когда я начала работать переводчицей, меня просили сообщать об иностранцах, приезжавших в ФРГ. Особый интерес вызывали приезжающие из социалистических стран: из Советского Союза, из Чехословакии, из Польши и Болгарии.
Когда меня направили переводчицей к инженеру Чарустину, мне намекнули, что я не должна стесняться в средствах, чтобы завоевать его доверие.
Меня связали с Эккелем, на него тоже возлагались кое-какие задачи, связанные с пребыванием в нашей стране советского инженера.
Инженер Чарустин оказался обворожительным человеком. Он интересовался музеями, книгами, нашей стариной и историей. В технике я ему не могла быть консультантом, там мои возможности не простирались далее перевода.
Я видела, что параллельно со мной кто-то тоже работает над инженером Чарустиным. Так, на заводе, куда он прибыл, его встретил глава фирмы. Ему делали очень ценные подарки. Я могу их перечислить, ибо Эккель попросил меня проследить, как распорядится своими подарками господин Чарустин. Ему были подарены магнитофон, транзисторный радиоприемник и еще какие-то мелочи.
Наутро, после посещения завода, я пришла к нему. Все подарки стояли на столе.
Он их упаковал при мне в чемодан, и мы по дороге на фирму заехали в советское торговое представительство.
Когда я рассказала об этом Эккелю, он был очень раздосадован:
– Маньяк! Он же никогда не сможет приобрести что-нибудь подобное! Не может быть, чтобы его не взволновали эти вещи. Надо помочь ему их купить...
Через некоторое время от фирмы последовало предложение инженеру Чарустину оказать помощь в технической консультации. Такого рода консультации хорошо оплачиваются. Я не очень уверена, что консультация была необходима, скорее ее придумали. Чарустин провел консультацию. Руководитель фирмы выписал ему чек на двести долларов. Чарустин взял чек и, как мне стало известно, передал эти деньги опять же в советское представительство.
Тогда Эккель попросил меня завести с Чарустиным разговоры на идеологические темы. Посоветовал начать с мелочей. Хотя бы с тех подарков, от которых он отказался... Эккелем и его шефом был продуман план разговора.
Я к тому времени уже начинала немного понимать Чарустина. Мне их план показался наивным, но я подчинилась.
Я прямо спросила Чарустина: почему он отдал свои подарки и гонорар в торговое представительство? Я попыталась уверить его, что фирма совершенно бескорыстно сделала подарки, это принято при совершении сделок на Западе.
Мне помнится, что Чарустин объяснил все это таким образом. На Западе при заключении сделок принят обмен сувенирами, да еще за счет фирм. Возможно, что это даже и узаконено. У нас, говорил Чарустин, тоже есть обычай делать подарки-сувениры при деловых взаимоотношениях. Дорогие подарки могут мешать делу, а дело у нас общее, народное.
– Вы что же, – спросила я Чарустина, – считаете, что коммунисты не вправе пользоваться технически совершенными вещами? Разве коммунист не может пользоваться лучшим в мире магнитофоном?
И тут началось. Со мной о коммунизме, как Чарустин, никто не говорил.
Господин Чарустин, вопрошала я, видели ли вы хотя бы одного нищего на нашей земле? Стало быть, говорила я, вопрос о некоторой, хотя бы и относительной нивелировке в распределении жизненных благ все же разрешен и в нашем несовершенном обществе.
Мне казалось тогда, что уже на этом пункте я его сразила. В ответ он мне задал загадку. Правда, он назвал ее «притча». Представьте, говорил он мне, дорогу. Пустынную трудную дорогу. Она каменистая, о камни разбиваются ноги. По этой трудной дороге идет человек, согнувшись под мешком с золотом. Ноша пригибает его к земле, и он готов бросить туго набитый мешок, ибо уже надвигается ночь и тогда все погибло: и ноша погибнет, и сам человек. В это время его догоняют путники, молодые, полные сил. Что делать? Бросить на землю тяжелый мешок или... Или, может быть, поделиться тем, что в мешке, с этими людьми и попросить донести. Иного выхода нет. Человек останавливает путников, отсыпает каждому по горсти золота и перекладывает мешок на их плечи. И те легко, не сгибаясь, несут эту ношу. И так они идут еще долго, пока не начинает их одолевать усталость...
Хозяин ноши надбавляет им плату за труд. Это подстегивает их слабеющие силы, но ненадолго.
Ну так что же делать? Отказаться от ноши, бросить все в пустыне или еще и еще делиться?
Я поняла, к чему была рассказана эта притча. Мне показалось, что я все же уловила в ней слабое место.
– Ну что же, – ответила я ему, – хозяин ноши поделился своими богатствами, но он сделал это добровольно.
– Правильно, – согласился Чарустин. – Добровольно. Но добровольность это только видимая. Он знает прекрасно, что если к ночи не дойдет, то пропадет и ноша и сам он погибнет. Да, – говорил мне Чарустин, – капитализм кое в чем изменил свои внешние черты за последние полстолетия.
Я пустила в ход самый сильный аргумент, которым снимали в моем кружке возможность установления коммунизма в человеческом обществе.
– Хорошо, – сказала я Чарустину. – Предположим, что на всей земле в один прекрасный день устанавливается коммунизм. Мы все должны будем работать так, как работали. Я буду переводить книги, моя сверстница будет мыть посуду в ресторане, вы, инженер, будете изобретать машины, а рабочий будет свинчивать трубы. Но все мы получаем одинаково. И даже неодинаково. Мы получаем каждый по своему желанию, все что пожелаем. Согласна. Магнитофон, который вам был подарен, можно изготовить для всех. А я хочу надеть на плечи мех голубой норки. Вы полагаете, что если каждый пожелает это сделать, то найдется для этого возможность? Или, может быть, мне захочется носить бриллианты с голубиное яйцо? Как быть с этим «я хочу!»?
Признаться, я была уверена, что против этого нет у него аргументов.
– Ни в одну ночь, ни в один день коммунизм не может родиться, – оказал Чарустин. – Коммунистом можно стать только овладев всем богатством человеческой культуры, когда не дурной вкус и не дурное воспитание будут руководить желаниями человека, а точное сознание целесообразности всякого желания и его согласованности с интересами общества. Тонкость вкуса, эстетическое восприятие мира не сводятся к норковому меху. Главная потребность человека – это поиск разума, здесь ограничений быть не может. Не отказ в силу правил общежития от излишеств, а просто тот уровень культуры, когда эти излишки оцениваются как дурной вкус, осуждаются сознанием...
Для меня в этом положении было что-то новое.
Я должна была все это пережить и обдумать.
Игра с Чарустиным начинала меня увлекать. Я нисколько не обманывалась относительно цели, которую имел Эккель и наши шефы из БНД. Устоит ли он? Там ведь речь пойдет не о подарках, а о счете в швейцарском банке.
Признаться, я даже не поняла, когда Чарустин стал мне не безразличен. Говорят, что любовь может начаться и с удивления. Я удивлялась Чарустину, он был для меня неиссякаемо интересен. Я полюбила его, а когда поняла это, то ужаснулась роли, которую должна была играть. Началась моя мука. Он мне не давал никаких оснований надеяться на взаимность. Нас разделяла пропасть, бездна, мы ни по одному пункту не могли найти согласия...
Кому-то надо было уступать.
Эккель, видно, что-то понял. Обычно он был со мной вежлив и предупредителен, а тут вдруг заявил:
– Вы что же, считаете, что можете обратить советского инженера в свою веру? Бросьте! Занятие безнадежное... Вы уложите его с собой в постель, остальное мы сами доделаем!
И хотя идеалы мои к этому времени потускнели, я смолчала: просто побоялась ответить дерзостью.
Я почти перестала встречаться с Чарустиным. А перед его отъездом подарила ему фотокарточку и написала на ней:
«Николаю Чарустину, человеку, который раскрыл мне глаза на новый мир и на человеческие чувства, любимому и дорогому человеку».
Эта фотография хранилась у него в номере.
Несколькими днями позже Эккель нанес визит Чарустину.
Тут же после свидания с Чарустиным меня навестил Эккель и показал свой фотомонтаж. Кое-что им удалось сделать... Наука нехитрая. Он потребовал, чтобы я засвидетельствовала своей подписью подлинность снимков. Я отказалась и выставила его за дверь. Без моей подписи на публикацию снимков они не могли решиться. Я пригрозила Эккелю скандалом.
Звезда Эккеля закатилась после разговора с руководителями разведки, закончилась и моя карьера. Меня это мало трогало, для Эккеля это могло кончиться катастрофой. И кончилось.
Естественно, что после этого я не решилась встретиться с Чарустиным. Я написала ему письмо, где все объяснила, хотя это могло грозить мне смертью.
Я просила его также подумать о возможности перебраться мне в его страну, если это не расходится резко с его желанием».
13
В органы безопасности пришел брат Гертруды Ламердинг, его интересовала судьба сестры. Он был похож на сестру. И в то же время очень некрасив. Высок ростом. Белокурые волосы. Яркий блондин, этакая «белокурая бестия». Широкие плечи, спортивная выправка, не солдатская, а именно спортивная. Легкий и энергичный шаг. Но при широких плечах и высоком росте удивительно маленькая головка с низким, невыразительным лбом.
У Гертруды синие глаза, у него – стального оттенка, оттого жесток и холоден их взгляд.
Фишер в своих показаниях указывал, что Пауль Ламердинг связан с каким-то подразделением федеральной разведки. Этих показаний было, конечно, недостаточно для того, чтобы мы могли предъявить Ламердингу обвинения.
Я был приглашен на встречу с Паулем Ламердингом.
Гость наш держался с достоинством, несуетливо и, пожалуй, даже вызывающе.
– Я хотел бы получить справку, – начал он. – Несколько дней тому назад сюда, на территорию Восточной Германии выехала моя родная сестра Гертруда фон Ламердинг. Прошел срок ее возвращения, она не вернулась. У нас в семье возникло предположение, что она арестована.
Фон Ламердинг сам дал нам возможность задать вопрос, и он последовал мгновенно:
– Простите, господин Ламердинг, откуда у вас могло возникнуть такое предположение?
Фон Ламердинг поморщился.
– Чисто следовательский вопрос. Вы ловите меня на слове. Люди внезапно и бесследно редко исчезают. Мне известно, что некоторые лица из федеральной разведки иногда давали кое-какие поручения моей сестре. Они могли втянуть ее в какое-либо дело, совершенно против ее воли или пользуясь тем, что она не ориентирована в этих сложных делах. Я забеспокоился и пришел к вам... Вас устраивает мой ответ, господин следователь? Я рассчитываю на откровенность с вашей стороны.
Этим ответом фон Ламердинг поставил моего коллегу перед необходимостью отвечать на прямо поставленный вопрос.
– Ваша сестра задержана, – ответил он. – У нас имеется материал для обвинения ее во враждебной деятельности против Германской Демократической Республики и Советского Союза. Ведется следствие...
Фон Ламердинг хладнокровно выслушал ответ следователя. Встал.
– Очень сожалею... – начал было он и осекся.
Мой коллега протянул ему пачку сигарет.
– Я не курю! – ответил Ламердинг. – От стакана воды не откажусь.
Я налил воды. Он сделал несколько глотков, прошелся по кабинету и остановился передо мной.
– Что я могу сделать, чтобы выручить сестру из беды? Я никогда не поверю, что ее обвиняют в чем-то серьезном.
– Мы исходим из ее собственных признаний.
– Бедная девочка... Что она могла наболтать на себя? Чем я мог бы ей помочь?
Следователь подумал, попросил фон Ламердинга сесть.
– Вы можете помочь своей сестре, ответив на некоторые вопросы...
– Пожалуйста.
– Вам известен Эрвин Эккель?
– Известен! – коротко ответил фон Ламердинг.
– Как знакомый вашей сестры?
– Знакомый моей сестры? О, нет! Такого рода человек не мог бы переступить порог нашего дома! Он не мог бы состоять и в числе личных знакомых моей сестры...
– Несовпадающие взгляды на жизнь или что-то другое помешало бы этому?
– Эрвин Эккель – человек не нашего круга.
– Он показывает, что знаком с вашей сестрой, что она работала по его заданиям. Вам известно, что Эрвин Эккель является агентом федеральной разведки?
– Я этого подтвердить не могу.
– Он арестован и дает показания на вашу сестру.
Фон Ламердинг пожал плечами, опустил глаза. Он, видимо, с трудом сдерживался.
– Эрвин Эккель это выдуманная фамилия, – продолжал мой коллега. – Известно, что в годы, когда Гитлер стоял у власти, он исполнял обязанности палача в Эстервегене...
– Эти превращения сегодня не столь большая редкость.
– Он показал, что ваша сестра по его заданию соблазнила одного советского инженера. Некоторые сцены засняты на кинопленку...
– Мерзость! – вскричал фон Ламердинг. – Этого не может быть!
– Все может быть, когда к делу привлекают людей типа Фишера.
– С сестрой этого быть не могло! Она могла выполнять задания из патриотического чувства, из приверженности к идее великой Германии, но... до предела, господин следователь, за это я ручаюсь...
Следователь иронически улыбнулся.
– Поручительство, я сказал бы, не очень надежное...
– Что значит в этой игре Эккель? – спросил фон Ламердинг. Выдержка ему изменила. – Карьера Эккеля закончена. Он арестован вами.
– Я могу подсказать, в каком направлении вам надо вести поиски. Есть некий Шварц... Вы знакомы с ним?
– Нет, – тут же ответил фон Ламердинг.
– У него остались некоторые документы, связанные с интересующим нас делом. Фотографии Гертруды и советского инженера, о котором шла речь... Если бы мы их получили, мы могли произвести экспертизу, не являются ли эти снимки фотомонтажом. Тогда обвинения против вашей сестры были бы сняты. Но нужны подлинники.
– Они у Шварца?
– Так показывает Фишер, так предполагает ваша сестра.
Ламердинг стремительно встал.
– Через несколько дней вы получите эти документы! Но я хотел бы поставить встречное условие: наши с вами переговоры должны остаться в тайне. Я не верю показаниям Фишера. Может быть, он или Гертруда как-то могли склонить к сотрудничеству советского инженера, но не той ценой, о которой говорит Фишер! И к тому же он действует в системе операции «Индекс». Операция «Индекс» – это сбор информации. Составляется досье на каждого человека из социалистических стран, попадающего в поле зрения федеральной разведки. Изучаются все стороны его характера, увлечения, достоинства, слабости. Может быть, немедленно это и не пригодится, но может пригодиться впоследствии. О, совсем не обязательно вербовать скомпрометированного человека, достаточно его просто-напросто осрамить и опозорить. Не сегодня так завтра, может быть, через десять лет обнаружится та клавиша, на которую можно будет нажать в своих целях. Здесь все идет в ход: и клевета, и анонимные письма, и дезинформация, и распространение фальшивых купюр и фальшивых распоряжений в банки, и подкуп...
14
Наступил подходящий момент для очной ставки Фишера и Гертруды.
Первым ввели Фишера.
Когда к нему обращался следователь, Фишер буквально вытягивался навстречу каждому его слову.
– Мне хотелось бы, – начал я, – господин Фишер, уточнить некоторые детали ваших показаний.
Фишер вытянулся в мою сторону.
– Слушаю вас, господин следователь!
– Господин Фишер, правильно ли мы вас поняли? Вы изъявили готовность говорить вполне откровенно.
– Конечно, конечно, господин следователь! Полная откровенность. Полное признание. Никаких тайн от следствия. Я надеюсь, что полное признание смягчит мою вину. И что же у меня за вина? Сегодняшние мои действия? Прошлое? Прошлому уже более двадцати лет! За давностью смягчается наказание. Я действовал лишь по приказу...
– Господин Фишер, – перебил я его. – Мне стало известно, что на новой работе вы имели неприятности. Вами были недовольны ваши хозяева из федеральной разведки.
– Мной! Недовольны?.. А бывают ли эти господа кем-нибудь довольны?
– В чем-то у вас получился срыв. В чем?
Бесцветные, студенистые глаза уставились на меня. Он явно старается понять, откуда у нас сведения, что мы знаем.
– Я умею служить, – сказал он медленно. – Я службист, господин следователь, и горжусь этим. Я был всегда на хорошем счету у начальства. Если бы вы вдруг пожелали взять меня на службу, вы убедились бы в моей исполнительности. Я не понимаю, о каких неприятностях вы говорите. Скажите мне, господин следователь, прямо: что вы от меня хотите?
– Мы вас предупреждали, что нам нужна правда. Только правда! Вы нигде в своих показаниях не лгали?
– Вам надо, чтобы я изменил показания? Пожалуйста! Я откажусь, если это вам нужно...
Я поинтересовался, где мы могли бы найти доказательства вербовки Чарустина, кинофильм, о котором он рассказывал, и прочее.
– А разве мои показания не убеждают вас? – Фишер сказал это даже с некоторой издевкой. – Вы понимаете, господин следователь, что такие вещи не являются личной собственностью. Обратитесь к господину Шварцу. Вам известен его адрес. Возможно, он передаст вам этот документ.
– А почему бы и нет? – ответил я. – А пока мы обратились к Гертруде Ламердинг.
Фишер откинулся на спинку стула. Мы ждали, что он скажет. Он это понял и тоже молчал. Молчание затягивалось. Если бы он был уверен, что его показания не разойдутся с показаниями Гертруды, зачем бы ему сейчас так упорно молчать?
– Господин Фишер. Мы вам сейчас предоставим возможность изложить свои показания, касающиеся Гертруды Ламердинг, в ее присутствии.
– Я вас еще раз спрашиваю, господин следователь, какие вам нужны показания?
– Нужна правда и только правда!
– Эта формула для всех судов! И ни один суд не искал правды. Правда лишь то, что хотят считать правдой! Что вы хотите, господин следователь, считать правдой?
– Действительно ли вы засняли кинофильм, о котором говорили нам?
– Как вам нужно?
– Вы показывали правду или нет? Вот что нас интересует...
– Правду... – процедил сквозь зубы Фишер.
Мой коллега снял трубку и попросил привести Гертруду Ламердинг.
– Она арестована? – вырвалось у Фишера.
Ожидание длилось довольно долго, во всяком случае вполне достаточно, чтобы Фишер успел обдумать сложившуюся ситуацию.
Наконец послышались шаги за дверью, и в кабинет следователя вошла Гертруда.
Фишера словно ударило электрическим током. Гертруда поздоровалась, а он вдруг крикнул:
– Как ты сюда попала, как они тебя заманили?
Гертруда окинула его холодным взглядом и отвернулась.
– Я слушаю вас, – обратилась она к нам. – Это, вероятно, очная ставка.
Бледное, землистое лицо Фишера не могло изменять окраски, но вдруг он осунулся, сник и сгорбился. Несколько оправившись от волнения, Фишер ровным, спокойным голосом начал рассказывать. Он полностью повторил свои прежние показания.
И вот он, главный вопрос, ради которого и устроена очная ставка.
– Расскажите, Фишер, в присутствии Гертруды Ламердинг, каким образом вы засняли фильм... кадры, которые могли скомпрометировать инженера Чарустина и Гертруду Ламердинг?
– Я дал задание Гертруде Ламердинг соблазнить инженера Чарустина. Фотографирование велось...
Он замолк.
– Как велось? – воскликнула Гертруда. – Как велось? Вы расскажите, кто делал фотомонтаж, где вы взяли всю ту порнографию, которая вами была предъявлена Чарустину?
Кто из них говорит правду? Или, может быть, вся эта сцена искусно разыграна для нас, чтобы спасти действительно завербованного агента. Если считать, что она – агент федеральной разведки и все рассказанное о ее чувствах к Чарустину – сентиментальная выдумка, то и тут есть логика... Ну хотя бы в том, что она по служебной своей обязанности должна спасти Чарустина любой ценой.
Нет, Гертруда говорит правду. А Фишер поставил простейшую задачу. Как это раньше не пришло в голову мне и моим коллегам: это просто попытка оговорить, оклеветать человека.
Почему же именно Чарустина? И это объяснимо. Из-за него рухнула карьера, потеряны последние крохи с господского стола. Месть за провал!
Он вдруг поднял глаза на Гертруду и бросил ей:
– Вы, кажется, упрекнули меня, что я палач! Да, я палач! Я приводил приговоры в исполнение, а выносились они вашим отцом, Гертруда... Это не Ламердинг! Вы считаете своим отцом Эриха фон Ламердинга? Он убит в Сталинграде. Ваш отец жив, хотя вы и ваша семья его второй раз умудрились похоронить.
Фишер обернулся к моему коллеге.
– Пишите протокол. Я расскажу еще об одном псевдониме...
Двумя днями позже мне принесли одну из вечерних газет, издающихся в ФРГ. В газете сообщалось, что в автомобильной катастрофе погиб преуспевающий коммерсант Пауль фон Ламердинг, сын бывшего генерала Эриха Ламердинга, участника восточного похода.
Автомобиль Пауля фон Ламердинга марки «Мерседес-300» следовал в Гамбург. На окраине города в него врезался на полной скорости тяжелый грузовик. Пауль фон Ламердинг умер сразу, шофера грузовика не нашли. Он выскочил из кабины и скрылся.
Далее шло сенсационное повествование о семье Ламердинга, удивительно схожее с тем, что нам рассказал Фишер во время очной ставки с Гертрудой.
