Текст книги "Стихотворения"

В. Сирин. Гроздь. Берлин: Гамаюн, 1923 (сборник вышел в декабре 1922 г.). Несмотря на то что сборник вышел на месяц раньше «Горнего пути» (январь 1923), в него входят ст-ния, написанные позже (в основном с июля 1921 по апрель 1922 г., в «Горнем пути» – с начала 1918 до июня 1921 г.). Из 36 ст-ний сборника только 7 вошли в Стихи 1979. Сборник был подготовлен к печати стараниями отца поэта В. Д. Набокова и Саши Черного (А. М. Гликберга), когда сам Набоков еще учился в Кембридже. В некрологе «Памяти А. М. Черного» (1932) Набоков вспоминал с благодарностью: «Он не только устроил мне издание книжки моих юношеских стихов, но стихи эти разместил, придумал сборнику название и правил корректуру. Вместе с тем я не скрываю от себя, что он, конечно, не так высоко их ценил (вкус у А. М. был отличный), – но он делал доброе дело и делал его основательно» (Набоков III. С. 704). Все рецензенты отметили традиционализм и вторичность поэзии Сирина:

Плохо не то, что стихи В. Сирина ультраэстетны, а то, что они затасканы и эстетны по-плохому. Для Сирина «новый мир – кощунственен», потому что пытается он спастись от него, оградиться и создать себе свой собственный иной мир или, точнее, видимость такого мира. Однако для подобного кардинального задания Сирин недостаточно самостоятелен и недостаточно силен. И его мир смахивает скорей на посредственную бутафорию. Все его эпитеты взяты от раннего символизма (багряные тучи, лазурные скалы, лазурные страны, лучезарные щиты, полнолунья и т. д.), многие строки навеяны Блоком. <…> Но ведь мало «заключать» в стихи хотя бы самые красивые изыски! Перечитываешь «Гроздь» и тут же забудешь – стихи расплываются, без остова они – остается лишь привкус слащавости и оперности. А жалко <…> в Сирине есть, несомненно, поэтическое дарование, поэтическая культура, техника. Отдельные строки это явно доказывают.

(А. Б<ахра>х <Рецензия> // Дни (Берлин). 1923. № 63, 14 января)

К. Мочульский отметил, что появление Сирина на исходе большой художественной культуры и его сознательное наследование «отцам» – Пушкину, Тютчеву, Фету, Блоку – преждевременно состарило его как поэта: такие «рано умудренные юноши» этой культурой «насквозь пропитаны и отравлены»,

<и>х стихи сразу рождаются уверенными: они в силу своего рождения владеют техникой и хорошим вкусом. Но наследие давит своей тяжкой пышностью: все, к чему ни прикасается их живая рука, становится старым золотом. Трагизм их в том, что им, молодым, суждено завершать. <…> У них отнят дар непосредственности <…> осознание себя как поэта, размышление о поэзии, о творчестве – симптом зрелости, идущей к закату. <…> Мотив пушкинского памятника – лейтмотив поэзии Сирина. Он называет свой стих «простым, радужным и нежным», «сияющим», «весенним»; в нем его возлюбленная обретает бессмертие. Но это блеск не рассвета, а заката. У стихов Сирина большое прошлое и никакого будущего.

(К. В. <Мочульский>. В. Сирин Гроздь. Берлин: Гамаюн, 1923 // Звено (Париж). 1923. № 12, 23 апреля)

Только у В. Амфитеатрова-Кадашева классичность поэзии Сирина вызвала восторг:

«Гроздь» – блестящее доказательство, что надежды, возбужденные первыми опытами молодого поэта, не остались неоправданными. <…> Сирин – поэт светлый, певец Божественной Ясности, Золотой Гармонии. В дни, когда весь мир, все искусство охвачено бешеным устремлением к Дисгармонии, к Хаосу, – он хочет меж безобразного и безобразного разрушения форм воздвигнуть строгий и чистый воздушный замок поэзии внутренне классической.<…> Эта влюбленность в «улыбку детскую земли», это радостное приятие мира, в котором сквозь многопеструю ткань фактов поэт прозревает стройное Единство, – лейтмотив Сирина. Верящий в гармонию, жаждущий некоей полноты и знающий, что такая полнота – неоспоримо существующая реальность, Сирин никогда не отравляется горечью сомнений, муками разрыва между творческим «я» и миром. Зло и смерть – продукты этого разрыва – для просветленной мысли и просветленного духа Сирина кажутся призраками, нереальным, мороком <…>. Сирин не замыкается в тесный круг холодного одиночества, не стремится к мировому разладу – просто и благостно сливает он себя с бытием – и в этом оптимизме, в этой вере– главное, неодолимое очарование его поэзии.

(Вл. Кад. <Владимир Амфитеатров-Кадашев>. <Рецензия> // Сегодня (Рига). 1923, 25 февраля; цит. по: Классик без ретуши. Литературный мир о творчестве Владимира Набокова: Критические отзывы, эссе, пародии / Под общ. ред. Н. Г. Мельникова. М.: Новое литературное обозрение, 2000. С. 22).

Г. Струве в обзоре нескольких стихотворных сборников, вышедших в 1922–1923 гг. («Тяжелая лира» Вл. Ходасевича, «Tristia» О. Мандельштама и «Двор чудес» И. Одоевцевой) отметил немногочисленные достоинства Сирина («техническое умение, и острое чувство языка, и вескость образов»), некоторые мелкие погрешности («местами известная сентиментальность и слащавость, доходящая даже до безвкусия (второе ст-ние „На смерть Блока“), перегруженность деталями („Ночные бабочки“)»), и назвал «главный грех Сирина» – чисто внешний подход к миру, бедность внутренней символики, отсутствие подлинного творческого огня:

Он должен вырваться из плена придавившей его ладони, попытаться сбросить с себя мир, слишком тяжелый, одновременно холодный и пышный, громадой льдов заслоняющий иное бытие. Сирину нужно освободиться от пут логичности, связующей творческую свободу. От чтения его стихов – часто хороших, умелых стихов! – становится тяжело и душно, хочется какого-то порыва, зияния – хотя бы ценой нарушения гармонии. <…> Но будущее Сирина все впереди, и верится, что он не совсем еще запутался в сетях своего пышного, павлиньего мира. Об этом свидетельствуют некоторые из его последних стихов, не вошедшие в «Гроздь».

(Струве Г. Письма о русской поэзии. II // Русская мысль (София). 1923. Кн. I–II)

О «поверхностной переимчивости» Сирина писал также Роман Гуль:

Небольшая, но очень скучная книжка. По прочтении в памяти не остается ничего – ни яркой образности, ни интересной музыкальности, ни темы даже. Но надо сказать: ничто и не шокирует. Рифмы аккуратны, размеры подобраны, всё на месте. Это – хороший образец поэта «первого ученика». Видно знание поэтических приемов и поэзии старых поэтов. Все отпечатано по изношенным клише. Нигде, ни в чем нет бьющегося «своего» пульса. <…> Гладенько и ровненько. Но и не свеже. Внешняя затертость стихотворной формы гармонирует вполне с темами. Поэт – в мелочах. Кажется, что дальше «голубой гостиной» путешествий не было. А вряд ли сейчас это может служить темой. К тому же «мелочи» Сирина и не «прелестны» и не «воздушны», а по старомодному скучны. Жаль, что «Гроздь» – вторая книга стихов. Было бы лучше, если б она была – первая.

(Г. <Р. Гуль>. <Рецензия> // Новая русская книга (Берлин). 1923. № 5/6).

(Р. Гуль и Г. Струве считают «Гроздь» второй книгой стихов, а «Горний путь» – первой потому, что в нее вошли более поздние ст-ния).