Стихотворения
Текст книги "Стихотворения"
Автор книги: Владимир Набоков
Жанр:
Поэзия
сообщить о нарушении
Текущая страница: 12 (всего у книги 16 страниц)
449. FAREWELL {*}
Farewell! Nevermore shall we meet,
we shall never touch hands – so farewell!
Your heart is now free, but in none
will it ever be happy to dwell.
One moment together we came:
time eternal is nothing to this!
All senses we suddenly drained,
burned all in the flame of one kiss.
Farewell! And be wise, do not grieve:
our love was too short for regret,
and hard as we found it to part
harder still would it be if we met.
<Ноябрь 1941>
450. MY NATIVE LAND {*}
If I do love my land, strangely I love it:
'tis something reason cannot cure.
Glories of war I do not covet,
but neither peace proud and secure,
not the mysterious past and dim romances
can spur my soul to pleasant fancies.
And still I love thee – why I hardly know:
I love thy fields so coldly meditative,
native dark swaying woods and native
rivers that sea-like foam and flow.
In a clattering cart I love to travel
on country roads: watching the rising star,
yearning for sheltered sleep, my eyes unravel
the trembling lights of sad hamlets afar.
I also love the smoke of burning stubble,
vans huddled in the prairie night;
corn on a hill crowned with the double
grace of twin birches gleaming white.
Few are the ones who feel the pleasure
of seeing barns bursting with grain and hay,
well-thatched cottage-roofs made to measure
and shutters carved and windows gay.
And when the evening dew is glistening,
long may I hear the festive sound
of rustic dancers stamping, whistling
with drunkards clamoring around.
<Ноябрь 1941>
451. THE TRIPLE DREAM {*}
I dreamt that with a bullet in my side
in a hot gorge of Daghestan I lay.
Deep was the wound and steaming, and the tide
of my life-blood ebbed drop by drop away.
Alone I lay amid a silent maze
of desert sand and bare cliffs rising steep,
their tawny summits burning in the blaze
that burned me too; but lifeless was my sleep.
And in a dream I saw the candle-flame
of a gay supper in the land I knew;
young women crowned with flowers.... And my name
on their light lips hither and thither flew.
But one of them sat pensively apart,
not joining in the light-lipped gossiping,
and there alone, God knows what made her heart,
her young heart dream of such a hidden thing....
For in her dream she saw a gorge, somewhere
in Daghestan, and knew the man who lay
there on the sand, the dead man, unaware
of steaming wound and blood ebbing away.
<Ноябрь 1941>
452. THE ANGEL {*}
An angel was crossing the pale vault of night,
and his song was as soft as his flight,
and the moon and the stars and the clouds in a throng
stood enthralled by this holy song.
He sang of the bliss of the innocent shades
in the depths of celestial glades;
he sang of the Sovereign Being, and free
of guile was his eulogy.
He carried a soul in his arms, a young life
to the world of sorrow and strife,
and the young soul retained the throb of that song
– without words, but vivid and strong.
And tied to this planet long did it pine
full of yearnings dimly divine,
and our dull little ditties could never replace
songs belonging to infinite space.
<Весна 1946>
453. THE SAIL {*}
Amid the blue haze of the ocean
a sail is passing, white and frail.
What do you seek in a far country?
What have you left at home, lone sail?
The billows play, the breezes whistle,
and rhythmically creaks the mast.
Alas, you seek no happy future,
nor do you flee a happy past.
Below the mirrored azure brightens,
above the golden rays increase —
but you, wild rover, pray for tempests,
as if in tempests there were peace.
<Весна 1946>
454. THE ROCK {*}
The little golden cloud that spent the night
upon the breast of yon great rock, next day
rose early and in haste pursued its way
eager to gambol in the azure light.
A humid trace, however, did remain
within a wrinkle of the rock. Alone
and wrapt in thought, the old gentle stone
sheds silent tears above the empty plain.
<Весна 1946>
455. IMITATION OF HEINE {*}
A pine there stands in the northern wilds
alone on a barren bluff,
swaying and dreaming and clothed by the snow
in a cloak of the finest fluff —
dreaming a dream of a distant waste,
a country of sun-flushed sands
where all forlorn on torrid cliff
a lovely palm tree stands.
<Весна 1946>
456. THANKSGIVING {*}
For everything, for everything, О Lord,
I thank Thee —
for the secret pangs of passions,
the poisoned fangs of kisses,
the bitter taste
of tears;
for the revenge of foes
and for the calumny of friends,
and for the waste
of a soul's fervor burning in a desert,
and for all things that have deceived me here.
But please, О Lord,
henceforth let matters be arranged
in such a way
that I need not keep thanking Thee
much longer
<Ноябрь 1946>
457. THE SKY AND THE STARS {*}
Fair is the evening sky,
clear are the stars in the distance,
as clear as the joy of an infant.
Oh, why can't I tell myself even in thought:
The stars are as clear as my joy!
What is your trouble —
people might query.
Just this is my trouble,
excellent people: the sky and the stars
are the stars and the sky, whereas I am a man.
People are envious
of one another.
I, on the contrary, —
only the beautiful stars do I envy,
only to be in their place do I wish.
<1947>
458. THE WISH {*}
Open the door of my prison,
let me see the daylight again,
give me a black-eyed maiden
and a horse with a jet-black mane.
Over the wide blue grassland
let that courser carry me,
and just once, just a little closer,
let me glance at that alien portion —
that life and that liberty.
Give me a leaky sailboat
with a bench of half-rotten wood
and a well-worn sail all hoary
from the tempests it has withstood.
Then I shall launch on my voyage,
friendless and therefore free,
and shall have my fling in the open
and delight in the mighty struggle
with the savage whim of the sea.
Give me a lofty palace
with an arbour all around
where amber grapes would ripen
and the broad shade fleck the ground.
Let an ever-purling fountain
among marble pillars play
and lull me to sleep and wake me
in a halo of heavenly visions
and the cool dust of its spray.
<1947>
Афанасий Фет {*}
459. ALTER EGO {*}
As a lily that looks at itself in a stream
so my very first song was your mirrored dream.
But whose was the triumph? Who gave and who took?
Was it brook from blossom or blossom from brook?
Your childish soul could so easily guess
the thoughts I was inwardly moved to express.
Though I live without you by a dreary decree,
we are one – for nothing can part you and me.
The grass on your grave in a distant clime
is here in my heart growing greener with time.
When I happen to glance at the stars, then I know
that together like gods we had looked at their glow.
Love has words of its own, these words cannot die.
Our singular case special judges will try:
in the crowd they will notice us right from the start —
for as one we will come – we whom nothing can part.
<Осень 1943>
460. «When life is torture, when hope is a traitor…» {*}
Die Gleichmössigkeit des Loufes der Zeit in allen Köpfen beweist mehr, als irgend etwas, dass wir Alle in denselben Traum versenkt sind, ja dass es Ein Wesen ist, welches ihrt träumt. [20]20
Равномерность течения времени во всех головах доказывает более, чем что-либо другое, что мы все погружены в один и тот же сон; более того, что все видящие этот сон являются единым существом. (нем.) – Ред.
[Закрыть]Schopenhauer, Porergo, II, 29.
When life is torture, when hope is a traitor,
when in the battle my soul must surrender,
then daily, nightly I lower my eyelids,
and all is revealed in a strange flash of splendor.
Like nights in autumn, life's darkness seems denser
between the distant and thunderless flashes.
Alone the starlight is endlessly friendly —
the stars that sparkle through golden bright lashes.
And all this lambent abyss is so limpid,
so close is the sky to my spirit's desire,
that, straight out of time into timelessness peering,
your throne I discern, empyrean fire.
And there the altar of all creation
stands still and smokes in a glory of roses.
Eternity dreams of itself, as the smoke-wreaths
vibrate with the forces and forms it composes.
And all that courses down cosmic channels,
and every ray of the mind or of matter
is but your reflection, empyrean fire,
dreams, only dreams that flit by and scatter.
And in that wind of sidereal fancies
I float like vapor, now dimmer, now brighter —
and thanks to my vision, and thanks to oblivion,
with ease I breathe, and life's burden is lighter.
<Осень 1943>
461. THE SWALLOW {*}
When prying idly into Nature
I am paticularly fond
of watching the arrow of a swallow
over the sunset of a pond.
See – there it goes, and skims, and glances:
the alien element, I fear,
roused from its glassy sleep might capture
black lightning quivering so near.
There – once again that fearless shadow
over a frowning ripple ran.
Have we not here the living image
of active poetry in man —
of something leading me, banned mortal,
to venture where I dare not stop —
striving to scoop from a forbidden
mysterious element one drop?
<Осень 1943>
Фёдор Тютчев {*}
462. NIGHTFALL {*}
Down from her head the earth has rolled
the low sun like a redhot ball.
Down went the evening's peaceful blaze
and seawaves have absorbed it all.
Heavy and near the sky had seemed.
But now the stars are rising high,
they glow and with their humid heads
push up the ceiling of the sky.
The river of the air between
heaven and earth now fuller flows.
The breast is ridded of the heat
and breaths in freedom and repose.
And now there goes through Nature's veins
a liquid shiver, swift and sweet,
as though the waters of a spring
had come to touch her burning feet.
<1944>
463. TEARS {*}
O lacrimarum fons.
Gray.
Friends, with my eyes I love caressing
the purple of a flashing wine,
nor do I scorn the fragrant ruby
of clustered fruit that leaves entwine.
I love to look around when Nature
seems as it were immersed in May;
when bathed in redolence she slumbers
and smiles throughout her dreamy day.
I love to see the face of Beauty
flushed with the air of Spring that seeks
softly to toy with silky ringlets
or deepen dimples on her cheeks.
But all voluptuous enchantments,
lush grapes, rich roses – what are you
compared to tears, that sacred fountain,
that paradisal morning dew!
Therein divinest beams are mirrored,
and in those burning drops they break,
and breaking – what resplendent rainbows
upon Life's thunderclouds they make!
As soon as mortal eyes thou touchest,
with wings, Angel of Tears, the world
dissolves in mist, and lo! a skyful
of Seraph faces is unfurled.
<Осень 1944>
464. THE JOURNEY {*}
Soft sand comes up to our horses' shanks
as we ride in the darkening day
and the shadows of pines have closed their ranks:
all is shadow along our way.
In denser masses the black trees rise.
what a comfortless neighborhood!
Grim night like a beast with a hundred eyes
peers out of the underwood.
<Осень 1944>
465. SILENTIUM! {*}
Speak not, lie hidden, and conceal
the way you dream, the things you feel.
Deep in your spirit let them rise
akin to stars in crystal skies
that set before the night is blurred:
delight in them and speak no word.
How can a heart expression find?
How should another know your mind?
Will he discern what quickens you?
A thought once uttered is untrue.
Dimmed is the fountainhead when stirred:
drink at the source and speak no word.
Live in your inner self alone
within your soul a world has grown,
the magic of veiled thoughts that might
be blended by the outer light,
drowned in the noise of day, unheard…
take in their song and speak no word.
<Январь 1944>
466. LAST LOVE {*}
Love at the closing of our days
is apprehensive and very tender.
Glow brighter, brighter, farewell rays
of one last love in its evening splendor.
Blue shade takes half the world away:
through western clouds alone some light is slanted.
О tarry, О tarry, declining day,
enchantment, let me stay enchanted.
The blood runs thinner, yet the heart
remains as ever deep and tender.
О last belated love, thou art
a blend of joy and of hopeless surrender.
<Январь 1944>
467. DUSK {*}
Now the ashen shadows mingle,
tints are faded, sounds remote.
Life has dwindled to a single
vague reverberating note.
In the dusk I hear the humming
of a moth I cannot see.
Whence is this oppression coming?
I'm in all, and all's in me.
Gloom so dreamy, gloom so lulling,
flow into my deepest deep,
flow, ambrosial and dulling,
steeping everything in sleep.
With oblivion's obscuration
fill my senses to the brim,
make me taste obliteration,
in this dimness let me dim.
<Осень 1944>
468. THE ABYSS {*}
When sacred Night sweeps heavenward, she takes
the glad, the winsome day, and folding it,
rolls up its golden carpet that had been
spread over an abyssmal pit.
Gone vision-like is the external world,
and man, a homeless orphan, has to face
in utter helplessness, naked, alone,
the blackness of immeasurable space.
Upon himself he has to lean; with mind
abolished, thought unfathered, in the dim
depths of his soul he sinks, for nothing comes
from outside to support or limit him.
All life and brightness seem an ancient dream —
while in the very substance of the night,
unravelled, alien, he now perceives
a fateful something that is his by right.
<1944>
469. AUTUMN {*}
When Autumn has just come, there is
most brief a lull: brief but divine.
All day 'tis like some precious prism,
and limpidly the evenings shine.
Where lusty sickles swung and corn-ears bent
the plain is empty now: wider it seems.
Alone a silky filament
across the idle furrow gleams.
The airy void, now birdless, is revealed,
but still remote is the first whirl of snow;
and stainless skies in mellow blueness flow
upon the hushed reposing field.
<Январь 1944>
470. APPEASEMENT {*}
The storm withdrew, but Thor had found his oak,
and there it lay magnificently slain,
and from its limbs a remnant of blue smoke
spread to bright trees repainted by the rain —
– while thrush and oriole made haste to mend
their broken melodies throughout the grove,
upon the crests of which was propped the end
of a virescent rainbow edged with mauve.
<Осень 1944>
471. TEARS {*}
Human tears. О the tears! you that flow
when life is begun – or half-gone,
tears unseen, tears unknown, you that none
can number or drain, you that run
like the streamlets of rain from the low
clouds of Autumn, long before dawn…
<1944>
Владислав Ходасевич {*}
472. THE MONKEY {*}
The heat was fierce. Great forests were on fire.
Time dragged its feet in dust. A cock was crowing
in an adjacent lot.
As I pushed open
my garden-gate I saw beside the road
a wandering Serb asleep upon a bench
his back against the palings. He was lean
and very black, and down his half-bared breast
there hung a heavy silver cross, diverting
the trickling sweat.
Upon the fence above him,
clad in a crimson petticoat, his monkey
sat munching greedily the dusty leaves
of a syringa bush; a leathern collar
drawn backwards by its heavy chain bit deep
into her throat.
Hearing me pass, the man
stirred, wiped his face and asked me for some water.
He took one sip to see whether the drink
was not too cold, then placed a saucerful
upon the bench, and, instantly, the monkey
slipped down and clasped the saucer with both hands
dipping her thumbs; then, on all fours, she drank,
her elbows pressed against the bench, her chin
touching the boards, her backbone arching higher
than her bald head. Thus, surely, did Darius
bend to a puddle on the road when fleeing
from Alexander's thundering phalanges.
When the last drop was sucked the monkey swept
the saucer off the bench, and raised her head,
and offered me her black wet little hand.
Oh, I have pressed the fingers of great poets,
leaders of men, fair women, but no hand
had ever been so exquisitely shaped
nor had touched mine with such a thrill of kinship,
and no man's eyes had peered into my soul
with such deep wisdom… Legends of lost ages
awoke in me thanks to that dingy beast
and suddenly I saw life in its fullness
and with a rush of wind and wave and worlds
the organ music of the universe
boomed in my ears, as it had done before
in immemorial woodlands.
And the Serb
then went his way thumping his tambourine:
on his left shoulder, like an Indian prince
upon an elephant, his monkey swayed.
A huge incarnadine but sunless sun
hung in a milky haze. The sultry summer
flowed endlessly upon the wilting wheat.
That day the war broke out, that very day.
473. POEM {*}
What is the use time and rhyme?
We live in peril, paupers all.
The tailors sit, the builders climb,
but coats will tear and houses fall.
And only seldom with a sob
of tenderness I hear… oh, quite
a different existence throb
through this mortality and blight.
Thus does a wife, when days are dull,
place breathlessly, with loving care,
her hand upon her body, full
of the live burden swelling there.
<1941>
474. ORPHEUS {*}
Brightly lit from above I am sitting
in my circular room; this is I —
looking up at a sky made of stucco,
at a sixty-watt sun in that sky.
All around me, and also lit brightly,
all around me my furniture stands,
chair and table and bed – and I wonder
sitting there what to do with my hands.
Frost-engendered white feathery palmtrees
on the window-panes silently bloom;
loud and quick clicks the watch in my pocket
as I sit in my circular room.
Oh, the leaden, the beggarly bareness
of a life where no issue I see!
Whom on earth could I tell how I pity
my own self and the things around me?
And then clasping my knees I start slowly
to sway backwards and forwards, and soon
I am speaking in verse, I am crooning
to myself as I sway in a swoon.
What a vague, what a passionate murmur
lacking any intelligent plan;
but a sound may be truer than reason
and a word may be stronger than man.
And then melody, melody, melody
blends my accents and joins in their quest,
and a delicate, delicate, delicate
pointed blade seems to enter my breast.
High above my own spirit I tower,
high above mortal matter I grow:
subterranean flames lick my ankles,
past my brow the cool galaxies flow.
With big eyes – as my singing grows wilder —
with the eyes of a serpent maybe,
I keep watching the helpless expression
of the poor things that listen to me.
And the room and the furniture slowly,
slowly start in a circle to sail,
and a great heavy lyre is from nowhere
handed me by a ghost through the gale.
And the sixty-watt sun has now vanished,
and away the false heavens are blown:
on the smoothness of glossy black boulders
this is Orpheus standing alone.
<1941>
ПЕРЕВОДЫ НА ФРАНЦУЗСКИЙ
Александр Пушкин475. «Dans le désert du monde, immense et triste espace…» {*}
Dans le désert du monde, immense et triste espace,
trois sources ont jailli mystérieusement;
celle de la jouvence, eau brillante et fugace,
qui dans son cours pressé bouillonne éperdument;
celle de Castalie, où chante la pensée.
Mais la dernière source est l'eau d' oubli glacée…
<Январь 1937>
476. «Ne me les chante pas, ma belle…» {*}
Ne me les chante pas, ma belle,
ces chansons de la Géorgie,
leur amertume me rappelle
une autre rive, une autre vie.
Il me rappelle, ton langage
cruel, une nuit, une plaine,
un clair de lune et le visage
d'une pauvre fille lointaine.
Cette ombre fatale et touchante,
lorsque je te vois, je l'oublie,
mais aussitôt que ta voix chante,
voici l'image ressurgie.
Ne me les chante pas, ma belle,
ces chansons de la Géorgie;
leur amertume me rappelle
une autre rive, une autre vie.
<Январь 1937>
477. «Je ne puis m'endormir. La nuit…» {*}
Je ne puis m'endormir. La nuit
recouvre tout, lourde de rêve.
Seule une montre va sans trève,
monotone, auprès de mon lit.
Lachésis, commère loquace,
frisson de l'ombre, instant qui passe,
Bruit du destin trotte-menu,
léger, lassant, que me veux-tu?
Que me veux-tu, morne murmure?
Es-tu la petite voix dure
du temps, du jour que j'ai perdu?
<Январь 1937>
478. «Pourquoi le vent troublant la plaine…» {*}
Pourquoi le vent troublant la plaine
va-t-il virer dans un ravin,
tandis que sur l'onde sereine
un navire l'attend en vain?
Demande-lui. Pourquoi, morose,
fuyant les tours, l'aigle se pose
sur un chicot? Demande-lui.
Comme la lune aime la nuit,
pourquoi Desdémone aime-t-elle
son Maure? Parce que le vent,
le coeur de femme et l'aigle errant
ne connaissent de loi mortelle.
Lève ton front, poète élu;
rien ne t'enchaîne, toi non plus.
<Январь 1937>
ПРИЛОЖЕНИЕ
СТИХИ {*}
Un souvenir heureux est peut être sur terre
Plus vrai que le bonheur…
Alfred de Musset
Then till the bowl! Away with gloom;
Our joys shall always last;
For hope will brighten days to come
And memory gild the past
Wordsworth
479. ВЕСНА
Улыбки, воробьи и брызги золотые…
Сегодня все с весной веселые спешат…
Осколки от теней на лужи голубые
Упали и дрожа отчетливо скользят.
Вся улица блестит и кажется лиловой…
Прорвали белый сон лазурью небеса…
Как всё, что нежит нас, и молодо, и ново!
Какие у тебя красивые глаза!
480. В ЦЕРКВИ
За дымкой ладана иконы на стене.
Певучие слова. Болезненность свечей.
Старушки грустные в платочках. А в окне
Весенняя лазурь и радость голубей.
«Ты молишься? Кому? Тому ли, Кто страдал?
Ведь мы живем с весной». И я твой взор ловлю.
Изгибы этих губ я часто целовал…
Я в ясности души читаю, как люблю…
481. ПАСХА
Сверкал на солнце гранит дворцов.
Скользили тени. Пестрели флаги.
Казалось небо из синей влаги.
Казалось счастье из счастья снов.
Ты – в белой шляпе с огнем в очах —
Ко мне прижалась; и все видали,
И все смеялись. Уста пылали;
И мы смеялись с весной в устах.
482. СЧАСТЬЕ
Я знаю: пройден путь разлуки и ненастья,
И тонут небеса в сирени голубой,
И тонет день в лучах, и тонет сердце в счастье…
Я знаю, я влюблен и рад бродить с тобой.
Да, я отдам себя твоей влюбленной власти
И власти синевы, простертой надо мной…
Сомкнув со взором взор и глядя в очи страсти,
Мы сядем на скамью в акации густой.
Да, обними меня чудесными руками…
Высокая трава везде вокруг тебя
Блестит лазурными живыми мотыльками…
Акация чуть-чуть, алмазами блестя,
Щекочет мне лицо сырыми лепестками…
Глубокий поцелуй… Ты – счастье… Ты – моя…
483. «Почти недвижна наша лодка…»
Почти недвижна наша лодка;
Твоя рука в моей грустит;
Еще мгновенье… Сердце кротко
Шепнет «люблю» и замолчит…
В атласе вод прозрачно-черных
Слезятся белые цветы.
Стрекоз фиалково-узорных
Лиловым взором ловишь ты.
Церковный колокол смеется…
Ясна – сиреневая даль…
Порой влюбленно улыбнется
Моя хрустальная печаль…
А неба свод, – в мечте безбрежной,
В мечте, где счастье вижу вновь, —
Такой глубокий, чистый, нежный!
Такой похожий на любовь!!
484. «Зовут влюбленного гвоздики…»
Зовут влюбленного гвоздики;
Зовут вербены мотыльков;
Играют солнечные блики
В траве под зеленью дубов.
В жасмине прячут орхидеи
Свои лиловые цветы…
По узкой розовой аллее
Идешь ко мне навстречу ты.
Поникли бледные гвоздики…
Жасмины тронуты тоской…
И даже солнечные блики
Бессильно блекнут пред тобой…
485. «За лесом улыбкой прощальной…»
За лесом улыбкой прощальной
Лучи золотят небеса…
Зачем, моя радость, печальны
Твои дорогие глаза?
Хочу целовать твои ручки,
Хочу в твои очи глядеть.
Смотри, разноцветные тучки
Уже начинают темнеть.
Под негою неба березы
В оранжевом блеске стоят…
Ты плачешь? Зачем эти слезы,
Зачем этот страждущий взгляд?
И тени поплыли тревожно,
И ветер колеблет цветы.
Ты мыслишь, что счастье, возможно,
Исчезнет, как эти лучи?
Напрасно! Ведь солнце, ликуя,
И ярче, и краше взойдет;
Под жаром его поцелуя
Увядший цветок расцветет…
486. «Печали мои вечно молоды…»
Печали мои вечно молоды;
Злосчастный опал на руке…
Сжимаясь от влажного холода,
Закат отдается реке.
Стрекозы изящные, синие
Спустились на листья ольхи.,
На небе румяная линия,
На ней золотые штрихи.
Закат умирает в мерцании.
Так тихо, так сонно кругом…
Немая природа в мечтании
Чаруется собственным сном.
487. «Смеется краска, смеется линия…»
Смеется краска, смеется линия;
Ромашки шутят своим ответом.
Осколки счастья, лоскутья синие,
Куда-то мчатся, кидаясь светом;
Высоко в небе, сливаясь в полосы,
Привольно мчатся над пестрой нивой.
Как чужд мне холод родного голоса!
Слеза к ромашкам бежит тоскливо.
488. «Печаль не сильна, не горда…»
Печаль не сильна, не горда
В излюбленный музами час,
Безмолвный, бесстрастный, когда
Нет ночи, но день уж угас.
И, если закат освещает
Мечты неразлучно с тобой,
Не горе мне сердце сжимает,
Не слезы обиды немой,
Но тихим покоем ласкают
Картины промчавшихся дней,
Одна за другою играют
С уснувшей печалью моей.
Утихли с душой одинокой
И роскошь вечерних небес,
И чуть освещенный далекий
За нивой березовый лес.
489. ЛЕТНЯЯ НОЧЬ
Милая, хочешь за темными опушками
Ночью бледно-лунной обняться со мною?
Звезды и цветики кажутся игрушками,
Сказкой не то белой, не то голубою…
Эльфы с влюбленными Божьими коровками
Прячутся, целуясь, от лунных узоров.
Пляшут, кивая умильными головками,
Карлики седые вокруг мухоморов.
Травки над ручьем, будто маленькие удочки,
То взлетят игриво, то с влагой сольются.
Синеньких бабочек дразнят незабудочки,
Эльфы в незабудочках звонко смеются.
Елочки важные нежными макушками
Любят целоваться, чуть-чуть целоваться…
Милая, страшно за темными опушками
Ночью бледно-лунной со мной оставаться!..
490. «В июле я видал роскошный отблеск рая…»
В июле я видал роскошный отблеск рая:
Сжигал себя закат безумием цветным
И, радугой сплошной полнеба обнимая,
Сливался в алый луч над лесом голубым.
Не могут на земле соперничать с закатом
Ни яркостью – пион, ни нежностью – опал;
Дыханье притаив, волнением объятый,
Средь сонных скабиоз безмолвно я стоял.
Восторженной душой иль взором ослепленным,
Казалось, в небесах я Бога нахожу;
Хотелось в этот миг быть радостным, влюбленным,
Чтоб в поцелуе слить святую красоту.
Увы… Как надо мной фантазия глумится!..
Как здесь я одинок – заката бледный паж!..
Ты слишком хороша, вечерняя царица,
И слишком много грез рождает твой мираж.
Гляди, душа моя, и вы, мои надежды!
Ведь надо песни петь, ведь царствует любовь!
Я помню, я сомкнул задумчивые вежды,
И к сердцу прилила бушующая кровь.
Как эта красота меня очаровала!
Как жаждал я любви и как просил ея,
Молясь пред алтарем, где страстно догорало
Заката торжество, как и душа моя.
Как мучили меня сомненья и вопросы!
Вороны поднялись под тенью тонких туч;
Работники вдали свои точили косы,
Звучал далекий лай, блистал последний луч.
Как будто слыша вздох, я тихо обернулся,
И… я нашел ее, желанную мою…
Она близка была; я молча улыбнулся
И руки протянул, и понял, что люблю…
491. «Ты помнишь этот день? Природе, умирая…»
Ты помнишь этот день? Природе, умирая,
Лазурный поцелуй дарили небеса;
В лиловом вереске терялась золотая
Березовых кудрей увядшая краса.
Как вольно билась грудь! Прозрачно отражались
Кораллами в воде песчаные брега.
Осенние лучи задумчиво смеялись,
Сверкала в камышах ленивая река.
Чудесной тишины гармонию немую
Лишь трепет стрекозы внезапно нарушал,
Да легкий ветерок, вздыхая и танцуя,
Миражи берегов под рябью изменял.
Как жизнь была ясна! Казалось, мы забыли
Безжалостный конец и лета и мечты,
И в этот светлый миг друг друга полюбили,
Не думая о том, что ждет нас впереди.
И кончилась мечта тревогою разлуки,
И колокол в селе протяжно прозвучал;
Дрожали вдалеке торжественные звуки,
Последний поцелуй безмолвно угасал.
Ты помнишь этот день? С тобою неужели
Мы больше никогда там вместе не пройдем,
Где белые стволы и маленькие ели
В лиловом вереске раскинулись кругом;
Где тихая река так ясно отражает
Нависшие брега с зеленою листвою,
Где всюду и всегда всё та же тень витает,
Где осенью тогда я счастлив был с тобою?
492. ЛАСКА
Ласкаясь к лазури, прозрачно алея,
Стыдился, смеясь, изумительный день;
Змеей золотистой казалась аллея;
Крылом голубиным – лиловая тень.
Над мраморным фризом фонтаны вздымались;
Румяные листья, лениво кружась,
Влюблялись в тебя и на плечи спускались,
И ты их ласкала, безмолвно смеясь.
493. ОСЕНЬ
Золотился листвы изумруд,
Онемел небосклон в облаках,
Разноцветной гирляндой цветут
Георгины и астры в садах.
Надоедливый дождик порой
Паутиною мутной висит,
Забавляется ветер с листвой,
Поиграет и вновь улетит.
А порою луч солнца слегка
Обожжет поцелуем своим,
И несутся, вертясь, облака
Позолоченных листьев за ним.
Ноябрь 1915
494. «Тебя, тебя одну любить я обещаю…»
Тебя, тебя одну любить я обещаю
Всю жизнь мою, повсюду и всегда.
Скорбя, блаженствуя, тоскуя, умирая,
Я вечно буду помнить дни, когда
С тобой встречались мы среди лиловой тени
И холода осенних вечеров.
Хоть не было луны и запаха сирени
И песни молодой влюбленных соловьев,
Мы, кажется, любовь и счастие узнали.
Когда лобзания дрожали на устах
И очи темные таинственно сверкали,
Терялась жизни тьма в несбыточных мечтах.
Когда-нибудь, когда пройдут мгновеньем
И тенью пестрою все лучшие года,
Забравшись в старый парк, с печальным умиленьем
Я снова погляжу на милые места.
И снова я найду тебя в тени березы…
И я прочту в глазах и в яркости ланит,
Что все-таки сбылись несбыточные грезы,
Что все-таки тобой я не был позабыт.
495. ОСЕННЕЕ {*}
То дремлют, то шумя несутся к облакам
Нагие ветви; дождик окропляет
И хлещет лужи; мой фонарик по бокам
В молочном свете липы округляет.
Дорога медленно спускается к мосту,
За ним – гора, а там над купами сирени —
Большой балкон в заброшенном саду.
Фонарь глядит сперва на мокрые ступени,
Потом скользит по стареньким колоннам
И гаснет, наконец, исполнив свой завет.
Я жду тебя, томясь в волнении влюбленном,
Зову… но плач дождя – единственный ответ.
Зову опять… Вдруг слышу шорох платья,
И легкий смех, и нежный голос твой;
Сомкнув тогда тебя в безумные объятья,
Слагаю поцелуй мятежный и немой…
496. ЦВЕТНЫЕ СТЕКЛА {*}
1
Тихонько рыдая,
Звенит золотая
Струна.
Аллея до сада
Прозрачной прохладой
Полна.
2
Усмешкою красной
Лазури бесстрастной
Грозят
Веселые клены,
Меняя зеленый
Наряд.
3
Печальной березы
Златые угрозы
Светлы.
Под кленом багровым
Над лугом лиловым
Вдали.
4
Со звоном взлетая,
Увядшим сверкая
Крылом,
Стрекозы над нивой
Играют лениво
Вдвоем.
5
Фата кружевная —
То тень голубая,
То блик —
Осталась в аллее,
Где призрак, бледнея,
Поник.
6
Тот призрак печальный
Любви моей дальней
Мечта.
Ты помнишь, мы ждали
Туманности дали?
Уста опьяняли
Уста…
7
Ты помнишь, что было?
Как нас позабыла
Весна?..
Тихонько рыдая,
Звенит золотая
Струна…
<Февраль 1916>
497. ОСЕННЯЯ ПЕСНЯ
Мой конь летит вольней мечты;
Простор целует, опьяняя;
Душистым золотом взлетая,
Шумят осенние листы…
Осенний дух, осенний вид
Слагает грустную картину…
Ворона сизая летит,
Клюет румяную рябину.
Рубины дальнего куста
Одни огнем ласкают взоры;
Повсюду грустные узоры,
Повсюду мертвые цвета.
Вершина траурных лесов
В лазури бледной умирает.
Вздох ветра… Рощу оживляет
Игра танцующих листов.
Пусть будут мертвые листы,
В моей душе весна цветет…
Пусть конь летит вольней мечты.,
Простор поет, простор зовет!
498. «Осенний день, как старая вакханка…»
Осенний день, как старая вакханка,
Для смерти полюбил поддельные цвета.
Твой белый стан за розовой полянкой
Исчез, мелькнул и скрылся навсегда.
Звенит над лестнице балкона шаткой
Стеклянный вальс мечтательных стрекоз,
У радужных оконниц с грустью сладкой
Вдыхаю мед последних алых роз.
499. «Дрожит хризантема, грустя…»
Дрожит хризантема, грустя
В своем бледно-розовом сне..
Ее чуть коснулась мечта,
Мечта о далекой весне.
Слетела мечта, и упал
Беззвучно один лепесток…
И тихо во сне задрожал
Печальный нарядный цветок.
И дрогнуло сердце в груди,
Оно взволновалось слегка,
Узнавши печали свои
В агонии нежной цветка.
500. «Большие липы, шатаясь, пели…»
Большие липы, шатаясь, пели…
Мне больно было взглянуть назад…
Там осень грелась в моем апреле, —
Всё та же осень, всё тот же сад…
Всё та же сказка: любовь, измена…
Как скучно снова жалеть о ней!
Вот здесь когда-то цвели вербены…
Ты здесь когда-то была моей…
Как звери рвали друг друга тучи…
Впивался в сердце холодный дождь…
Как жизни крылья ломались сучья…
Шепнуло что-то: убит твой вождь…
Мой вождь – мечта, но мечта солгала,
Мой вождь – надежда, надежды нет;
В тот вечер страшный душа не знала,
Где цель, где бездна, где тьма, где свет…
501. «Раскинула осень свои паутины…»
Раскинула осень свои паутины,
Лелея свой серенький сон.
Скучающий призрак осенней картины
В душе у меня отражен.
В заброшенном сердце, где кровь задремала,
Стоит неподвижно вода;
А каждая мысль – без конца и начала,
Как длинная капля дождя.
Не верю, что ты и красавицы мая
Рассеют гнетущую мглу…
Не верю лазури далекого края…
Не верю всему, что люблю…
502. ЗИМА {*}
На опушке леса ели небольшие
Клонятся под снегом, клонятся к снегам.
По снегу полоски ярко-голубые
Тянутся красиво к солнечным лучам.
Мягкие узоры, снежные громады —
Под глубоким небом южной красоты…
Как люблю зимою нежащие взгляды
Райского безмолвья, райской чистоты.
503. «Лиловый дым над снегом крыши…»
Лиловый дым над снегом крыши
По небу розовому плыл
И друг за другом, выше, выше,
Венки мгновенные струил.
Печали думы, тихо рея
По небу розовой любви,
Исчезли, ветрено бледнея,
Как эти дымные венки.
504. «Без надежд я ждал…»
Без надежд я ждал…
Зимний день мне дал
(как намек)
Вечер скучный…
Всё не шла ты…
Спал беззвучно
Снегом сжатый
Городок.
А снежинок рой,
Реющий, немой —
Как мечта,
С лаской нежной
Пролетая,
Нежно, нежно
Трогал, тая,
Лишь уста…
505. «Тише и тише танцуя…»
Тише и тише танцуя,
Стелется снег, осыпая,
Небо и землю сливая
В сон своего поцелуя.
Белое небо тоскливо
Ближе к земле оголенной
Тянет простор усыпленный…
Нива над белою нивой.
По небу в пляске беззвучной
Бродят снежинки далеко.
Грустно душе одинокой;
Грустно и тихо и скучно…
506. «Кузнечику кузнечик звучно откликается…»
Кузнечику кузнечик звучно откликается;
Табачные цветы душистей и белей;
Влюбленная Астарта дремля улыбается
Над стройностью святой изящных тополей.
Стекает греза света с неба многострунного
И жжет его покой, как длинный поцелуй…
О ночь, уйми обманы сладострастья лунного…
Мне больно… не ласкай, мне больно… не чаруй…
Мне больно… Созерцанье в неге содрогается;
Я грезить не могу, я слишком опьянен.
Моя печаль из сердца криком вырывается:
«Зачем я здесь один, зачем я не влюблен?»
507. «Я ночью жду тебя. Осины умирают…»
Я ночью жду тебя. Осины умирают,
Беспомощно шумя туманною листвой.
Надежды то уснут, то снова заиграют.
А сердце, как волна, влекомая луной.
Я долго жду тебя. Рождается страданье.
Мне помнится обман изведанных годов.
Слился цветок с цветком, смягчились очертанья
В бездонной темноте, скользнувшей с облаков.
Грустя я жду тебя; и шепчет мне терпенье,
Что ты сейчас меня из тени позовешь,
Но слишком хорошо мечты осуществленье,
И знаю я теперь, ты больше не придешь…
508. «Бедное сердце до бледного дня…»
Ване скрутили руки и ноги,
Долго томили Ваню в остроге.
(Солдатская песня)
Бедное сердце до бледного дня,
Кажется, не доживет.
Темная бездна глядит на – меня,
Темная дума гнетет.
Сердце, молчи… Разлюбила она;
Сердце болит, не молчит…
Встретились мы у цветного окна;
Солнечный вечер забыт.
Песня звучит, как щемящий упрек,
Песня, что весело мне
Пела она, а в груди мотылек
Грезил о новой весне…
Вижу: стоит предо мною она,
Молча губами зовет…
Бедное сердце до бледного дня,
Кажется, не доживет…
509. COLLOQUE SENTIMENTAL
Под вечною дрожью осин у реки
Друг другу мигали в траве светлячки.
Луна засмеялась боязни осин;
Казалось, что встретил луну я один.
Но вдруг затревожился вздох над рекой…
Два призрака вижу под синей листвой!..
Два призрака медленно берегом шли…
Их тихие речи, как слезы, текли.
Бесцельно блуждая, шептали они,
Как шепчутся только виденья и сны:
«Гляди же; здесь прелесть минувших годов…»
– «Молчи; над могилой проходят без слов…»
– «Ты помнишь, мы здесь целовались с тобой?»
– «Я помню лишь то, что забыто мечтой;
Я помню лишь слезы и темные дни…»
– «Гляди, как и прежде, на небе огни
И жемчуг огромный, луна, – как тогда…
Скажи, ты забыла минувшее?» – «Да».
– «Итак, для тебя я уже больше не свет,
Не жизнь, не любовь и не счастие?» – «Нет…»
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Безмолвно… Под дрожью осин у реки
Друг другу мигают в траве светлячки.
510. СТОЛИЦЕ
Цепи огней желтовато-лиловых…
Алая точка, скользящая вдаль…
Волны стальные в гранитных оковах…
Звезды колеблют всю ту же печаль.
Где-то смеются и где-то тоскуют;
Здесь же пустыня и тени могил;
Только безумно друг друга целуют
Облики снов у гранитных перил.
Нет… это люди. Увидеть их надо
Ближе… В их страсти я счастье найду…
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Бледные губы и тусклые взгляды…
Жутко и больно… Я тихо пройду…
511. «Ты помнишь, как в парке, средь неги ночной…»
Ты помнишь, как в парке, средь неги ночной,
Под шорох акаций, под блеском луны,
Ворвавшись в сердца к нам могучей волной,
Слагались и плыли влюбленные сны?
Ты помнишь, как в темной траве светлячок,
Любовью сияя, к нам в очи глядел?
(Казалось, звезды золотой огонек
Ночные цветы целовать прилетел.)
Когда мы расстались, я долго блуждал
По милым местам, где мы были вдвоем,
В траве светлячок тот же самый сиял
Своим одиноким знакомым огнем.
И больно мне было припомнить опять
Минувшее счастье былых вечеров,
И страстно тебя мне хотелось позвать,
Хоть знал я, что будет напрасен мой зов…
512. «У дворцов Невы я брожу, не рад…»
У дворцов Невы я брожу, не рад,
Что доносится гул и звонки трамвая;
Боязливо барки в реке скрипят,
Полуволны плещут, гранит лаская;
Золотые змейки дрожат в качелях
Фиолетово-черной воды, а там,
Где созвездья тонут в лучистых трелях,
Отвечает безбрежность моим мечтам.
513. «Нас бархатная ночь окутала тенями…»
Нас бархатная ночь окутала тенями…
С листвою лип тревожно ветер говорил…
Ты уст моих коснулась жаркими устами…
Как я любил тебя, о Боже, как любил!
Я помню, я твердил, что это увлеченье
Не улетит с минутою, родившею его;
Что полное любви короткое мгновенье
Создаст мне жизнь, всю жизнь из света своего.
Ты отвечала мне, что это лишь мечтанья,
Что лучше не мечтать, а мирно жить без грез,
Что пусть теперь горят безумные лобзанья,
Что пусть потом придет пора безумных слез.
Ты не могла понять, что неизменным вечно
Хранить в душе твой взор я должен и могу.
Девиз твоей любви – мгновенно и беспечно;
Моей любви девиз – всю жизнь тебя одну.
514. СОН {*}
Играют камни алой краской
Под плеском розовой волны;
Дыханьем роз, душистой лаской,
Холмы прибрежные полны.
Еще румянит луч усталый
Небесный свод своим огнем,
Когда на этот берег алый
Приходим мы с тобой вдвоем.
Песок сейчас же заполняет
Следы шагов водой морской,
Шептаться в небе начинает
Звезда неясная с другой.
Вокруг твоих кудрей алеет
Большой венок душистых роз…
Чуть слышно в море волны реют,
Как будто эхо наших грез.
515. «Я помню, что были томительно-сладки…»
Я помню, что были томительно-сладки
Черемухи вздохи, что звуки дремали,
Что странные чувства меня волновали…
Те чувства – загадки.
Безмолвно звезда в небесах
Скользнула, бледнея. Сияла луна,
Была ее радость жемчужно-ясна.
Струилась в небесных бездонных волнах
Тишина.
Да… Счастье… Я вспомнил… Я был не один…
Блаженство и радость томительно-жарко
Сплетались в сердцах наших радугой яркой
Своих паутин.
Черемуха млела, и было темно;
И душу в порыве божественных сил
К цветам неземным поцелуй уносил.
Те чувства – загадки. Я знаю одно:
Я любил.
516. «Гиацинты запахом страстным…»
Гиацинты запахом страстным
Опьяняют вечернюю мглу.
Мы – в мираже розово-красном.
Я – у ног твоих. Я люблю…
На колени ручки лениво
Ты сложила и в окна глядишь
И как будто искрой тоскливо
За нерадостным чем-то следишь.
В темно-синих окнах, однако,
Отражения только видны.
Но, быть может, в томности мрака
Ты находишь волшебные сны.
Ты мечтаешь: было бы лучше,
Если бы ты не любила меня,
Если этой ночью грядущей
Ты навек не была б мне дана?
Без ответа нежная сила;
Без ответа и ласки мои.
Ты лениво ручки сложила
И теряешься взором вдали…
Ты, быть может, мыслишь: напрасно
Так безумно тебя я люблю?
Гиацинты белые страстно
Опьяняют вечернюю мглу.
517. «Горе сегодня и глубже и проще…»
Горе сегодня и глубже и проще.
Помнишь ли ты кружевных мотыльков?
Сколько летает их в солнечной роще,
Белых с узором из черных кружков!
Иволги в песни лучи превращают.
Ветер скользит по зеленой струне.
Плавно растут и сверкают и тают
Белые замки в лазурной стране.
Как заиграют весенние трубы!
Только вернись к кружевным мотылькам!
Как я прижму ненасытные губы
К полуоткрытым, горячим губам!
518. НАША ЗВЕЗДА {*}
Как полночь пробьет, отодвинь занавески
И в небо морозное долго гляди…
И знай: наши взгляды встречаются в блеске
Далекой, далекой, но общей звезды.
Быть может, тогда пред задумчивым взором
Всё то, что любишь, всё то, чего нет,
Одержит победу над долгим простором,
Тихонько войдя в этот маленький свет.
А звездочке пылкой, наверно, приснится,
Что в юность, в мечты и она влюблена,
Увидя, что в грустных очах отразится
Любовь у тебя и любовь у меня.
519. ЛУННАЯ ГРЕЗА {*}
Проходит лунный луч. В покоях опустело;
Но нет, не говори, что умер старый дом…
В безмолвии ночей душа живет без тела…
Есть жизнь отпетых дней в безмолвии таком.
Гадают вслух часы… Иль карлик в звучной зале,
Сапожками стуча, куда-то пробежит.
А старенький романс по клавишам рояля,
Стараясь не уснуть, крадется и дрожит.
Проходит лунный луч, как белая старушка…
Теперь из всех картин освещена одна.
Я вижу девочку над розовой подушкой
Всю в розовых цветах… Не знаю, кто – она.
Мне страшно; ты бледна. Как будто сзади кто-то
За нами всё следит и всё чего-то ждет;
И мучит аромат, что сладок, как дремота…
Гляди, гелиотроп задумчиво цветет.
Гляди, цветок упал из книжечки раскрытой,
И ныне он воскрес без влаги и весны…
Мы странники, мы сны, мы светом позабыты,
Мы чужды и тебе, о жизнь в лучах луны!
<Июль 1916>
520. ЛУННЫЙ СВЕТ
Ты – в дремоте любви; я целую глаза;
Под губами трепещут ресницы;
Расплелись на подушке твои волоса
И власа неизвестной царицы.
Нет… Я знаю: те пряди царицы-луны,
Расплетенные ласками ночи…
Ты раскрыла глаза… потемнели они…
Я люблю эти темные очи.
Я люблю целовать тебя так горячо
В эту ямочку около шейки…
О, приблизь твои губы… еще… и еще…
Эту ночь мы удержим навеки!
Мне не хочется блеска грядущего дня
С беспокойством работы и скуки;
Я хочу, чтобы вечно глядела луна
На твои обнаженные руки.
Ты уснула опять; я целую глаза;
Под губами трепещут ресницы…
Собирая свои голубые власа,
Ждет луна воцаренья денницы.
521. «Как губы горят!.. Доканчиваем речи…»
Как губы горят!.. Доканчиваем речи,
Какие утром не смеем мы вести.
Бросает к тебе на трепетные плечи
Луна младая прозрачные цветы.
До боли ясна жемчужная улыбка;
Боюсь я тонкости в облике луны.
Ты слышишь… Грустит неведомая скрипка
И мучит страстною звучностью струны.
Пусть вечность глядит, как огненные нити
Плетут безумство, притягивая нас.
О, звезды очей, приблизьтесь и светите;
Хочу вас видеть и видеть только вас.
522. «Ты помнишь, как губы мои онемели…»
Ты помнишь, как губы мои онемели
Со вздохом любви у тебя на руке?
Как ночь колебала, любуясь в реке,
Двойные алмазы своих ожерелий?
Мы ждали как будто, и тени синели
И ждали чего-то на лунном песке.
Проснулись у тополя в каждом листке
Движенья зефира и огненной трели.
То пел неземной соловей в вышине;
И ночь встрепенулась со страстной улыбкой,
С улыбкой в алмазах и с грезой в огне;
И тени наполнились музыкой зыбкой
В душистой траве. Ты прильнула ко мне
Губами, всем телом и ласкою гибкой…
523. «В ту ночь я только мог рыдать от наслажденья…»
В ту ночь я только мог рыдать от наслажденья…
В ту ночь в твоей крови я сжег свою мечту…
Какие это всё безумные виденья!
Страну, где я любил, я ныне не найду…
Любил ли я тогда? Но вспомни: струны пели,
Роняли небеса безмолвную звезду…
Потом… потом с тобой мы странно опьянели…
От счастья умереть мы, кажется, могли.
Над бездной красоты мы медленно летели…
Мы в эту ночь всю жизнь мгновением сожгли!
Но миг исчез… Лучи с печалью пробужденья
На мягкие ковры задумчиво легли…
Какие это всё безумные виденья?
524. «Окутали город осенние боги…»
Окутали город осенние боги
Своей паутиной сырой;
Гляделись фонарики в лужи дороги;
Я с праздника ехал домой.
Бездомная женщина в вымокшей шляпе
Шла мимо, шла будто во сне;
Собачка бездомная с кровью на лапе
Беспомощно жалась к стене.
Нагнулась та женщина к бедной собаке;
Дух ночи две тени сливал;
Несчастная взором терялась во мраке,
А пёсик ей руку лизал.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Остались уколы той встречи случайной;
Остались в душе навсегда
Какая-то горечь, какая-то тайна,
Какая-то к миру вражда…
525. «Этот вечер лучистый грустил над людьми…»
Этот вечер лучистый грустил над людьми,
Над блуждавшими скучно, без страсти.
Опирался он локтем на спинку скамьи,
Волновался и думал о счастье.
По тропинке, как встарь, проходила она;
Только платье одела иное.
Он сказал, что вернулась любовь, как весна,
И сравненьем опошлил былое.
Он бледнел и неловко ее целовал;
Но она отходила и вяло
Удивлялась, каким он неискренним стал,
И прическу рукой поправляла.
Обнимая ее и стараясь любить,
Он шепнул сладострастное слово…
Зарыдала она, что он мог изменить
Неизменному духу былого.
Потемнело в душе; он «прости» произнес;
С нею вечер весенний остался;
Всё глядела она: от лучей и от слез
Он, согнувшись, как тень удалялся…
526. «Ивы тихо плакали… В озеро туманное…»
Ивы тихо плакали… В озеро туманное
Вечер уронил кровавое кольцо.
Девушка вся в белом и стройная и странная
Вышла помечтать на белое крыльцо.
Девушка печальная, ты меня не слышала…
Я запел о счастье небывалых грез…
Только твой платочек, что ты когда-то вышила,
Из руки прозрачной ветер мне принес…
527. «Небрежно он сорвал и бросил незабудку…»
Небрежно он сорвал и бросил незабудку;
Она ее поймала; он даже не видал.
Она в слезах шепнула бедненькую шутку…
Хотела рассмеяться… Он холодно молчал.
Она ждала так мало: только быть бы вместе,
Дотрагиваться только бы до руки его…
Однажды он ушел надолго и без вести;
Пришел… она простила, не помня ничего…
Он ей сказал: «прощай же, пора нам расставаться».
И бросил на вопрос бессмысленный упрек.
Она глядела смело, стараясь улыбаться…
От розы на груди сорвался лепесток…
528. «Красота! Красота! В ней таинственно слиты…»
Красота! Красота! В ней таинственно слиты
Беспредельность надежд и воздушность лучей,
Но черты молодые печалью сокрыты…
О, знакомая грусть злато-черных очей!
Я люблю красоту, как манящую тайну;
Я найду красоту без друзей и без слов,
Но она, обернувшись, с улыбкой случайно
От меня отойдет, как мираж – от шагов.
Я пройду, где мгновенье бессмертья коснется…
От лазури ночной отделится звезда.
Доплывет до лазури и с нею сольется
Неоконченный сон и грехов красота.
529. «Я что-то не понял и где-то утрата…»
Я что-то не понял и где-то утрата;
Но помнит разгадку не я, а другой.
Приснился мне ландыш поблекший и смятый,
И смятый, казалось, моею рукой.
Стараюсь припомнить, стараюсь напрасно.
Сегодня я вновь этот сон увидал:
Ты тихо рыдала от боли неясной —
Утешить хотел и с тобой зарыдал.
Ты знаешь? Поищем на старом балконе;
Поищем средь пыли знакомых дорог,
Поищем в звездах на родном небосклоне
Всё то, что я вспомнить сегодня не мог.
Найдем ли? Ведь, если мы встретимся снова,
Где каждый цветок голубая мечта,
Невольно проснется готовое слово:
«Былого, увы, не вернуть никогда».
Ты чувственной тенью ко мне приходила,
Ты тайной чудесной казалась мне.
Теперь… Наша страсть нам сердца осушила,
И горько подумать о свежей весне.
Теперь… Ты близка мне, теперь ты родная.
О Боже, как странно тогда я любил!
Любимую душу не видя, не зная!
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Я что-то не понял, я что-то забыл.
530. «Когда моя рука во тьме твою встречает…»
Когда моя рука во тьме твою встречает,
Когда мои мечты звучат в твоих словах,
Когда душа болит и все-таки прощает,
Когда я узнаю себя в твоих слезах,
Когда от пустяка страдаю и ревную,
Когда хочу наш день божественно продлить,
Когда хочу с тобой и солнце поцелуя,
И думы разгадать, и горе разделить —
Я громко говорю, чтоб все меня слыхали,
Отважно, радостно и гордо говорю:
«Я знаю, я постиг все тайны и печали,
Я знаю жизнь теперь, я знаю, я люблю».
531. «Хочется так много, хочется так мало…»
Хочется так много, хочется так мало…
Хочется улыбки сбыточного сна;
Хочется, чтоб взором ты мне отвечала
На вопрос безмолвный: любишь ты меня?
Хочется так много, хочется так мало…
Хочется, чтоб сердце мысли унесло;
Хочется, чтоб тихо ты мне целовала
Жаркими губами бледное чело.
Хочется так мало, хочется так много…
Хочется экстаза огненных ночей;
Хочется увидеть жизнь свою и Бога
В черных бриллиантах любящих очей.
Хочется так жарко, хочется так страстно
Хоть услышать эхо плача своего…
Хочется бесцельно, хочется напрасно…
Бешеный порыв и… больше ничего.
532. «Бывало, в лазури бегут облака…»
Бывало, в лазури бегут облака,
Находят на солнце, и радостный день
Темнеет мгновенно и гаснет слегка,
И тени сливаются в общую тень.
Так в нашей любви замелькает, бывало,
Пустячного спора мгновенная тень.
Она мимолетно, случайно упала;
За нею прекрасней покажется день…
533. «Шепни мне слово, то слово дивное…»
Шепни мне слово, то слово дивное,
Но тихо его шепни;
Оно святое, оно наивное,
Как первый цветок весны.
Я вижу снова дорогу пыльную…
Мы молча с тобой идем…
Я помню, песню искал я сильную
И в слове нашел одном…
То слово – первое слово нежное,
Из белых слогов – оно;
Оно младое, оно безбрежное;
Как небо, всегда одно.
534. КОНТРАСТЫ
Я плакал без горя; ты вдаль загляделась…
Мы были одни с тишиной;
Зеленой рекою мы медленно плыли;
Мы счастливы были…
Мы молоды были с тобой…
Я горько смеялся; ты рвала ромашку —
Летали кругом лепестки.
Над сердцем разбитые клятвы кружились…
Мы молча простились
Неясным движеньем руки…
Усмешки сквозь горе и слезы сквозь счастье
Проходят своим чередом.
Так дождь благодатный бывает весною,
Так солнце порою
Смеется осенним лучом.
535. ДВА МГНОВЕНЬЯ
Хохочет гул людской, и смех его так груб,
Что мы ушли на брег к безмолвию мороза.
Дрожа касаюсь и твоих очей и губ,
А губы у тебя как огненная роза.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Скользит вечерний час, в июльском сне грустя.
Облокотилась ты на белые перила;
И даже пальчик твой не смею тронуть я,
Так нежен дальний луч над розовой могилой…
536. «Солнечно-нежные губки…»
Солнечно-нежные губки
Слушали песню в крови —
Звук вдохновенный, но хрупкий,
Как одуванчик любви…
Ныне, когда налетает
Времени ветреный дух,
Вдруг одуванчик теряет
Весь свой серебряный пух…
Бледные нежные губки!..
Мало я чувствовал их!..
Мало я знал этих хрупких
Песней в крови молодых…
537. «Сядь поближе ко мне. Мы припомним с тобой…»
Сядь поближе ко мне. Мы припомним с тобой,
Как друг друга любили мы мало…
Дай мне ручки свои, а ресницы прикрой,
Чтоб мечту наша жизнь не пугала.
Мы припомним с тобой тот запущенный сад,
Где гвоздики цвели запоздало.
Ты грустишь… Твои ручки и губы дрожат,
Иль в былом ты печаль увидала?
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Да, мы мало любили увядшие дни,
Дни осенние, дни золотые…
Но мы были вдвоем, и мы были одни…
Так к чему же упреки немые?
Вечереет в душе… Не грусти, не грусти…
Ты не помнишь, как ты говорила,
Что ты счастье нашла, что я счастлив, как ты…
Ты не помнишь… Но это ведь было.
538. «Я буду слезы лить в тот грозный час страданья…»
Я буду слезы лить в тот грозный час страданья,
И плакать всей душой, и плакать как дитя,
И, может быть, тогда чуть слышно сквозь рыданья
Шепну, что умерла любимая мечта.
Но нет; я пред тобой не буду унижаться,
Не упрекну тебя, в чем упрекать могу;
И не скажу тебе, что больно расставаться,
Как не скажу о том, что я тебя люблю.
539. «Аккорды, как волны и призрак разлуки…»
Аккорды, как волны и призрак разлуки —
Увядший давно голубой василек…
Как сердцу несносны знакомые звуки!
Как душу тревожит любимый цветок!
Под траурной тенью гнетущей утраты
Мечты разбудил лепесток василька,
Мечты разбудили аккордов раскаты,
Мечты о былом и мечты без конца…
Услышу ль я песню, блуждая по нивам?
Быть может, тогда аромат васильков
Мне в сердце внесет с безнадежным мотивом
Всю радость, все слезы минувших годов.
Быть может, забуду могучие звуки?..
Забуду когда-то любимый цветок?..
Аккорды, как волны и призрак разлуки —
Увядший давно голубой василек…
540. «Довольно и прости; ответа мне не надо…»
Довольно и прости; ответа мне не надо;
Ты будешь нежно лгать, как ты всегда лгала;
Но вечно будет тлеть разбитая лампада
Всего, что ты шутя мне некогда дала.
Минувшее мое, счастливые мгновенья
Не в силах ты отнять, не в силах я забыть…
Теперь, когда не жду ни слез, ни наслажденья,
Могу взамен тебя былое полюбить…
541. «Мне странно увидать оглядкой от разлуки…»
Мне странно увидать оглядкой от разлуки,
Как просто в первый день любили мы с тобой,
Как, за руки держась, раскачивали руки,
Бесхитростно бродя под липовой листвой.
Теперь… я жду, чтоб дни моим губам вернули
Не только бархат губ, но бархат белых плеч;
И мне не жаль, что в прошлое скользнули
Безбурье первых грез, невинность первых встреч.
542. «Не надо лилий мне, невинных белых лилий…»
Не надо лилий мне, невинных белых лилий,
Нетронутых судьбой и выросших в глуши;
Добытые людьми, они всегда хранили
Холодную любовь и замкнутость души.
Хочу я алых роз, хочу я роз влюбленных;
Хочу я утопать в душистом полусне,
В их мягких лепестках, любовью упоенных,
В их нежности живой, в их шелковом огне.
Что лилия пред ней, пред розой темно-алой?
Для розы я живу, и вся она моя;
Она мне отдалась, любила и страдала…
Она – моя навек… а лилия – ничья…
543. «Если, бывало, проводишь весь день…»
Если, бывало, проводишь весь день
Лежа на мягком диване,
Это – не скука и даже не лень;
Это – избыток желаний.
«Гордость увенчана, – греза поет, —
Близко, что прошено страстью».
Нет настоящего; сердце живет
Жизнью грядущего счастья.
544. «Я стремлюсь всеми силами к счастью…»
Я стремлюсь всеми силами к счастью,
Но тебя не умею любить;
Не могу возвышаться над страстью,
А трудов не могу не забыть…
Ты пойми… Разглядеть я стараюсь
Очертания рая во мгле,
Но к заветным цветам устремляюсь,
Как пчела на оконном стекле.
545. ЛЕТНИЙ ДЕНЬ
Кто золото в роще рассыпает изящной, огненной рукой? Лиловая птичка пролетает и звонко шутит над другой… Сегодня твои я вспомнил очи… (Будь сильным, сердце, не грусти!) Какое-то имя всё не хочет уснуть в моей больной груди. То ласковых розовых букашек мне счастье принести молю, то, лежа в траве среди ромашек, в лазури сны свои ловлю… Струится душистая прохлада… Листва березок надо мной – янтарные грозди винограда во влаге жарко-голубой…
546. «Жду на твоем пороге, в грядущем грезой рея…»
Жду на твоем пороге, в грядущем грезой рея…
Радостное сердце млеет и стучит…
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Нет никого. Как тихо! Зову тебя бледнея…
Голос так нежданно, странно так звучит…
Боже, как больно сердцу в молчанье жутком таять!!
В окна струится ночь. На розовом столе —
Белый букет сирени. Фарфоровый китаец
Медленно кивает – призрак в алой мгле…
Понял измену, понял. Банальную записку
Грустно разрываю. Сяду у окна,
Буду не думать. Жалко. Ведь счастье было близко…
Так всегда бывает. Жизнь – как сон – вольна.
Белая ночь родилась в кровавой колыбели…
Город, усыпая, бредил и вздыхал…
Только тобой не жил ли и шел я не к тебе ли?
Губы не твои ли в грезах целовал?..
