Текст книги "Стихотворения (1928)"

Автор книги: Владимир Маяковский

Владимир Маяковский
СТИХОТВОРЕНИЯ
1928

БЕЗ РУЛЯ И БЕЗ ВЕТРИЛ

 
На эфирном океане,
там,
       где тучи-борода,
громко плавает в тумане
радио-белиберда.
Утро.
         На столике стоит труба.
И вдруг
             как будто
                            трубу прорвало́,
в перепонку
                   в барабанную
                                         забубнила, груба:
«Алло!
           Алло!!
                      Алло!!!
                                  Алло!!!!»
А затем —
                 тенорок
                             (держись, начинается!):
«Товарищи,
                   слушайте
                                   очередной урок,
как сохранить
                      и полировать яйца».
Задумался,
                   заволновался,
                                          бросил кровать,
в мозгах
              темно,
                         как на дне штолен,
– К чему ж мне
                          яйца полировать?
К пасхе,
             што ли?! —
Настраиваю
                    приемник
                                    на новый лад.
Не захочет ли
                       новая волна порадовать?
А из трубы —
                      замогильный доклад,
какая-то
             ведомственная
                                      чушь аппаратова.
Докладец
                полтора часа прослушав,
стал упадочником
                             и затосковал.
И вдруг…
                встрепенулись
                                        восторженные уши:
«Алло!
           Последние новости!
                                           Москва».
Но то́тчас
                в уши
                          писк и фырк.
Звуки заскакали,
                           заиграли в прятки —
это
      широковещательная Уфы
дует
        в хвост
                     широковещательную Вятки.
Наконец
              из терпения
                                  вывели и меня.
Трубку
            душу́,
                      за горло взявши,
а на меня
                посыпались имена:
Зины,
         Егора,
                   Миши,
                              Лели,
                                        Яши!
День
        промучившись
                                в этом роде,
ложусь,
             а радио
                          бубнит под одеяло:
«Во саду аль в огороде
девица гуляла».
Не заснешь,
                    хоть так ложись,
                                               хоть ина́че.
С громом
               во всем теле
крою
        дедушку радиопередачи
и бабушку
                 радиопочте́лей.
Дремлют штаты в склепах зданий.
Им не радость,
                        не печаль,
им
     в грядущем нет желаний,
им…
– с е м ь   с   п о л о в и н о й   м и л л и о н о в! —
                                                                  не жаль!
 

ДАЕШЬ ХЛЕБ!

 
Труд рабочего,
                        хлеб крестьян —
на этих
             двух осях
катится
             время
                       на всех скоростях,
и вертится
                  жизнь вся.
И если
            вдоволь
                          муку меля
советская
                вертится мельница,
тебя —
            свобода,
                          тебя —
                                      земля,
никто
         отобрать не посмелится.
Набег
          дворянства
                             не раз повторен:
отбито
           и сожжено —
лишь потому,
                      что в сумках
                                           патрон
с краюхой лежал,
                            с аржаной.
Деревня
              пошла
                         ходить в сапогах.
(Не лаптем же —
                            слякоть хлебать!).
Есть сапоги.
                    Но есть…
                                    пока
рабочему
                есть хлеба́.
Добреет крестьянство
                                    и дом его,
и засухой
                хлеб
                        не покаран.
Так в чем же заминка?
                                    И отчего
хвосты
            у наших пекарен?
Спокойствие.
                     Солнце
                                 встает на заре,
а к ночи
             садится на домики,
и глядя
            на тишь,
                          ковыряют в ноздре
некоторые
                 губ-комики.
Зерно
          не посыпется в рот само,
гляди,
          чтоб леность
                               начисто смёл —
и голос надобен вкрадчивый.
Р а б о т у
                 у д в о й
                               н а   с е л е,
                                                  к о м с о м о л!
Б у д и,
            п о м о г а й,
                                р а с к а ч и в а й!
Чтоб каждый понял,
                                чтоб каждый налег,
чтоб за семь
                     ближайших суток
пошел
          на ссыпные
                             сельхозналог,
скользнула
                  по снегу
                                семссуда.
Несись
            по деревне
                              под все дымки́:
– Снимай,
                  крестьянин,
                                     с амбаров замки!
Мы —
          общей стройки участники.
Хлеб —
             государству!
                                  Н и   п у д а   м у к и
н е   с с ы п е м
                         о т н ы н е
                                          у   ч а с т н и к а!
 

ТРИ ТЫСЯЧИ И ТРИ СЕСТРЫ

 
Помните
              раньше
                           дела провинций? —
Играть в преферанс,
                                 прозябать
                                                 и травиться.
Три тысячи три,
                          до боли скул,
скулили сестры,
                           впадая в тоску.
В Москву!
                В Москву!!
                                 В Москву!!!
                                                   В Москву!!!!
Москва белокаменная,
                                    Москва камнекрасная
всегда
           была мне
                           мила и прекрасна.
Но нам ли
                 столицей одной утолиться?!
Пиджак Москвы
                          для Союза узок.
И вижу я —
                   за столицей столица
растет
           из безмерной силы Союза.
Где во́роны
                   вились,
                                над падалью каркав,
в полотна
                железных дорог
                                          забинтованный,
столицей
                гудит
                         украинский Харьков,
живой,
           трудовой
                          и железобетонный.
За горами угля́
                         и рельс
поезда
           не устанут свистать.
Блок про это писал:
                                «Загорелась
Мне Америки новой звезда!»
Где раньше
                   су́шу
                            китов и акул
лизало
            безрыбое море,
в дворцах
                и бульварах
                                    ласкает Баку —
того,
        кто трудом измо́рен.
А здесь,
             где афиши
                               щипала коза,
– «Исполнят
                      такие-то арии»…—
сказанием
                 встает Казань,
столица
              Красной Татарии.
Москве взгрустнулось.
                                    Старушка, што ты?!
Смотри
             и радуйся, простолицая:
вылупливаются,
                           во все Советские Штаты,
новорожденные столицы!
 

ДЯДЯ ЭМЭСПЭО

МСПО предложило вузовцам меню завтраков по… 3 рубля 50 копеек.

 
Славлю,
              от восторга воя,
дядю
         ЭМЭСПЭО я.
 
 
Видит дядя:
                   вузовцы
в голод
            знанием грузятся.
На голодных вузов глядя,
вдрызг
            расчувствовался дядя.
Говорит,
              глаза коряча:
«Вот вам —
                    завтрак разгорячий.
Черноморских
                       устриц с писком
заедайте
               супом-биском.
Ешьте,
           если к дичи падки,
на жаркое
                куропатки.
Рыбку ели?
                   Ах, не ели?
Вот
       на третье вам —
                                  форели.
А на сладкое
                     же
жрите
          это бламанже.
Не забудете
                    века
завтрак
             на два червяка!»
Что ж,
          я дядю не виню:
он
    привык к таким меню.
Только
           что-то
                     вузовцы
не едят,
             конфузятся.
«Что приуныли?
                           Бокалы не пените?!
Жир куропатки
                        шампанским полей!»
«Добрый дядя,
                        у нас
                                 стипендий
только всего —
                         25 рублей!»
 
 
Ты расскажи,
                     ЭМЭСПЭО, нам,
чтобы зажить
                      с комсомолом в ладах,
много ль
               таких
                        расцветает пионом
в расканцелярских
                              ваших садах?
Опустили бы,
                      мечтатели,
                                        головки
с поднебесий
                      на вонючие столовки.
 

ЕКАТЕРИНБУРГ – СВЕРДЛОВСК

 
Из снегового,
                     слепящего лоска,
из перепутанных
                           сучьев
                                      и хвои —
встает
           внезапно
                          домами Свердловска
новый город:
                     работник и воин.
Под Екатеринбургом
                                 рыли каратики,
вгрызались
                   в мерзлые
                                    породы и ру́ды —
чтоб на грудях
                        коронованной Катьки
переливались
                       изумруды.
У штолен
               в боках
корпели,
              пока —
Октябрь
             из шахт
                          на улицы ринул,
и…
      разослала
                       октябрьская ломка
к чертям
              орлов Екатерины
и к богу —
                 Екатерины
                                  потомка.
И грабя
             и испепеляя,
орда растакая-то
прошла
            по городу,
                            войну волоча.
Порол Пепеляев.
Свирепствовал Га́йда.
Орлом
           клевался
                          верховный Колчак.
Потухло
              знамен
                          и пожаров пламя,
и лишь,
             от него
                         как будто ожог,
сегодня
             горит —
                           временам на память —
в свердловском небе
                                  красный флажок.
Под ним
              с простора
                               от снега светлого
встает
           новоро́жденный
                                    город Све́рдлова.
Полунебоскребы
                           лесами по́днял,
чтоб в электричестве
                                  мыть вечера́,
а рядом —
                 гриб,
                          дыра,
                                   преисподняя,
как будто
               у города
                             нету
                                    «сегодня»,
а только —
                  «завтра»
                                и «вчера».
В санях
             промежду
                             бирж и трестов
свисти
           во весь
                       широченный проспект.
И…
      заколдованное место:
вдруг
          проспект
                        обрывает разбег.
Просыпали
                  в ночь
                             расчернее могилы
звезды-табачишко
                              из неба кисета.
И грудью
               топок
                        дышут Тагилы,
да трубки
                заводов
                             курят в Исети.
 
 
У этого
            города
                       нету традиций,
бульвара,
                дворца,
                            фонтана и неги.
У нас
         на глазах
                        городище родится
из воли
             Урала,
                        труда
                                  и энергии!
 

РАССКАЗ ЛИТЕЙЩИКА ИВАНА КОЗЫРЕВА О ВСЕЛЕНИИ В НОВУЮ КВАРТИРУ

 
Я пролетарий.
                       Объясняться лишне.
Жил,
        как мать произвела, родив.
И вот мне
                квартиру
                               дает жилищный,
мой,
       рабочий,
                     кооператив.
Во – ширина!
                       Высота – во!
Проветрена,
                   освещена
                                   и согрета.
Все хорошо.
                    Но больше всего
мне
       понравилось —
                                это:
это
      белее лунного света,
удобней,
              чем земля обетованная,
это —
          да что говорить об этом,
это —
          ванная.
Вода в кране —
холодная крайне.
Кран
        другой
не тронешь рукой.
Можешь
             холодной
                            мыть хохол,
горячей —
                 пот пор.
На кране
              одном
                        написано:
                                        «Хол.»,
на кране другом —
                              «Гор.».
Придешь усталый,
                              вешаться хочется.
Ни щи не радуют,
                             ни чая клокотанье.
А чайкой поплещешься —
                              и мертвый расхохочется
от этого
             плещущего щекотания.
Как будто
                пришел
                             к социализму в гости,
от удовольствия —
                               захватывает дых.
Брюки на крюк,
                        блузу на гвоздик,
мыло в руку
                    и…
                          бултых!
Сядешь
             и моешься
                               долго, долго.
Словом,
             сидишь,
                           пока охота.
Просто
            в комнате
                            лето и Волга —
только что нету
                         рыб и пароходов.
Хоть грязь
                 на тебе
                              десятилетнего стажа,
с тебя
          корою с дерева,
чуть не лыком,
                        сходит сажа,
смывается, стерва.
И уж распаришься,
                              разжаришься уж!
Тут —
          вертай ручки:
и каплет
              прохладный
                                  дождик-душ
из дырчатой
                    железной тучки.
Ну ж и ласковость в этом душе!
Тебя
        никакой
                     не возьмет упадок:
погладит волосы,
                            потреплет уши
и течет
             по желобу
                              промежду лопаток.
Воду
        стираешь
                        с мокрого тельца
полотенцем,
                    как зверь, мохнатым.
Чтобы суше пяткам —
                                    пол
                                          стелется,
извиняюсь за выражение,
                                         пробковым матом.
Себя разглядевши
                              в зеркало вправленное,
в рубаху
              в чистую —
                                 влазь.
Влажу и думаю:
                          – Очень правильная
эта,
      наша,
                советская власть.
 

Свердловск,

28 января 1928 г.

СЕРДЕЧНАЯ ПРОСЬБА

 
«Ку-ль-т-у-р-р-рная р-р-р-еволюция!
И пустились!
                     Каждый вечер
блещут мысли,
                         фразы льются,
пухнут диспуты
                          и речи.
Потрясая истин кладом
(и не глядя
                  на бумажку),
выступал
               вчера
                        с докладом
сам
       товарищ Лукомашко.
Начал
          с комплиментов ярых:
распластав
                  язык
                          пластом,
пел
      о наших юбилярах,
о Шекспире,
                   о Толстом.
Он трубил
                 в тонах победных,
напрягая
              тихий
                        рот,
что курить
                 ужасно вредно,
а читать —
                  наоборот.
Все, что надо,
                      увязал он,
превосходен
                    говор гладкий…
Но…
        мелькали,
                        вон из зала,
несознательные пятки.
Чтоб рассеять
                       эту мрачность,
лектор
           с грацией слоновьей
перешел
               легко и смачно —
на Малашкина
                       с луною.
Заливался голосист.
Мысли
            шли,
                    как книги в ранец.
Кто же я теперь —
                              марксист
или
       вегетарианец?!
Час,
       как частникова такса,
час
      разросся, как года…
На стене
              росла
                        у Маркса
под Толстого
                     борода.
Если ты —
                  не дуб,
                             не ясень,
то тебе
            и вывод ясен:
– Рыбу
             ножиком
                           не есть,
чай
      в гостях
                   не пейте с блюдца…—
Это вот оно и есть
куль-т-у-р-р-ная р-р-революция.—
И пока
           гремело эхо
и ладоши
                били в лад,
Лукомашко
                  рысью ехал
на шестнадцатый доклад.
С диспута,
                 вздыхая бурно,
я вернулся
                  к поздней ночи…
Революция культурная,
а докладчики…
                         не очень.
 
 
Трибуна
              у нас
                       не клирос.
Уважаемые
                  товарищи няни,
комсомолец
                   изрядно вырос
и просит
              взрослых знаний.
 

ДЕСЯТИЛЕТНЯЯ ПЕСНЯ

 
Дрянь адмиральская,
пан
      и барон
шли
       от шестнадцати
разных сторон.
Пушка —
               французская,
а́нглийский танк.
Белым
           папаша
Антантовый стан.
Билась
            Советская
наша страна,
дни
      грохотали
разрывом гранат.
Не для разбоя
битва зовет —
мы
     защищаем
поля
        и завод.
Шли деревенские,
лезли из шахт,
дрались
             голодные,
в рвани
            и вшах.
Серые шлемы
с красной звездой
белой ораве
крикнули:
               – Стой! —
Били Деникина,
били
        Махно,
так же
          любого
с дороги смахнем.
Хрустнул,
                проломанный,
Крыма хребет.
Красная
             крепла
в громе побед.
С вами
            сливалось,
победу растя,
сердце —
                рабочих,
сердце —
                крестьян.
С первой тревогою
с наших низов
стомиллионные
встанем на зов.
Землю колебля,
в новый поход
двинут
            дивизии
Красных пехот.
Помня
           принятие
красных присяг,
лава
        Буденных
пойдет
           на рысях.
Против
            буржуевых
новых блокад
красные
             птицы
займут облака.
Крепни
            и славься
в битвах веков,
Красная
              Армия
большевиков!
 

ЛОЗУНГИ-РИФМЫ

 
Десять лет боевых прошло.
Вражий раж —
                        еще не утих.
Может,
           скоро
                    дней эшелон
пылью
           всклубит
                          боевые пути.
 
 
Враг наготове.
                       Битвы грядут.
Учись
          шагать
                      в боевом ряду.
 
 
Учись
          отражать
                         атаки газовые,
смерти
            в минуту
                           маску показывая.
 
 
Буржуй угрожает.
                            Кто уймет его?
Умей
         управляться
                              лентой пулеметовой.
 
 
Готовится
                к штурму
                               Антанта чертова —
учись
         атакам,
                     штык повертывая.
Враг разбежится —
                               кто погонится?
Гнать златопогонников
                                     учись, конница.
 
 
Слышна
              у заводов
                              врага нога нам.
Учись,
           товарищ,
                          владеть наганом.
 
 
Не век
           стоять
                      у залива в болотце.
Крепите
             советский флот,
                                        краснофлотцы!
 
 
Битва не кончена,
                            только смолкла —
готовься, комсомолец
                                   и комсомолка.
 
 
Сердце
            республика
                               с армией сли́ла,
нету
        на свете
                      тверже сплава.
Красная Армия —
                             наша сила.
Нашей
           Красной Армии
                                    слава!
 

ХОЧУ ВОРОВАТЬ

^{(«РАБОЧЕЙ ГАЗЕТЕ»)}

 
Я в «Рабочей»,
                        я в «Газете»
меж культурнейших даров
прочитал
               с восторгом
                                  эти
биографии воров.
Расковав
               лиризма воды,
ударяясь в пафос краж,
здесь
          мусолятся приводы
и судимости
                     и стаж…
Ну и романтика!
Хитры
           и ловки́,
деньгу прикарманьте-ка
и марш
            в Соловки.
А потом:
              побег…
                          тайга…
Соблазнен.
                  Ворую!
                              Точка.
«Славное мо-о-о-ре,
Священ-н-ный Байкал,
Славный кор-р-р-рабль,
Омулевая бочка…»
Дела́,
         чтоб черти ели вас!
Чем
       на работу злиться,
пойду
          вором,
                     отстреливаясь
от муров
              и милиций.
Изучу я
             это дельце.
Озари,
           газета,
                      лучиком!!!
Кто
      писателем в отдельце —
Сонька
           Золотая ручка?
 
 
Впрочем,
               в глупом стиле оном
не могу
             держаться более…
Товарищи,
                  для чего нам
эта рокамболия?
 

ГОЛУБОЙ ЛАМПАС

В Новочеркасске на 60 000 жителей 7 000 вузовцев.

 
Чернеют
               небеса – шалаш.
Меняет вечер краску.
Шел снег.
                И поезд шел.
                                     И шла
ночь к Новочеркасску.
Туман,
           пятна.
Темно,
           непонятно.
 
 
С трудом себя карабкал
по ночи…
                по горе ли…
И что́ ни дом —
                          коробка,
черней, чем погорелец.
Город —
идет в гору.
Но лишь
              взобрался город-оборвыш —
тут тебе —
                  площадь,
                                 ширь —
                                              собор вишь!
Путь
        до небес
                      раздели́ пополам —
дотуда дойдут купола!
А за собором
                     средь сора и дерьма,
эдакой медной гирей,
стоит казак,
                   казак Ермак,
Ермак —
              покоритель Сибири.
Ермак не один:
из ночи и льдин
встает генерал Каледин.
За ним другие.
                        Из снега и тумана,
из старого времени клятого
скачут по улице,
                           по улице атамана
Платова.
Мчит на рысях
                        «краса Расеева»!
С-под шапок свисают пряди.
Може, едет и дед Асеева,
може, и мой прадед.
Из веков
              испокон,
будто снова
                    в огонь,
под бубны
                 и тулумбасы —
трется конь о конь,
золотится погон,
и желтеют
                 на ляжках
                                 лампасы.
 
 
Электро-глаз
                     под стеклянной каской
мигнул и потух…
                            Конфузится!
По-новому
                  улицы Новочеркасска
черны сегодня —
                            от вузовцев.
И вместо звяканья
                              сабель и шпор
на дурнях
                с выправкой цапли —
звенит
           комсомольский
                                    смех и спор
да мысли острее сабли.
Закройся,
                ушедших дней лабаз!
Нет
      шпорного
                     диня и дона.
Ушли
         генералы
                        в бессрочный запас,—
один на Кубани сияет лампас —
лампас голубой
                          Волго-Дона.