Текст книги "Стихотворения (1928)"

Автор книги: Владимир Маяковский

ПОМОЩЬ НАРКОМПРОСУ,
ГЛАВИСКУССТВУ В КУБЕ,
ПО ЖГУЧЕМУ ВОПРОСУ,
ВОПРОСУ О КЛУБЕ

Федерация советских писателей получила дом и организует в Москве первый писательский клуб.

Из газет.

 
Не знаю —
                  петь,
                          плясать ли,
улыбка
            не сходит с губ.
Наконец-то
                  и у писателя
будет
          свой
                  клуб.
Хорошая весть.
Организовать
так,
      чтобы цвесть
и не завять.
Выбрать
              мебель
                          красивую самую,
обитую
            в недорогой бархат,
чтоб сесть
                 и удобно
                                слушать часами
доклад
            товарища Авербаха.
Потом,
           понятен,
                         прост
                                   и нехитр,
к небу
           глаза воздевши,
пусть
         Молчанов
                         читает стихи
под аплодисменты девушек.
Чтоб каждому
                       чувствовалось
                                               хорошо и вольно́,
пусть —
              если выйдет оказийка —
встанет
и прочитает
                    Всеволод Ивано́в
пару, другую рассказиков.
Чтоб нам не сидеть
                                по своим скворешням —
так,
      как писатель
                          сидел века.
Хочется
             встретиться
                                 с Толстым,
                                                   с Орешиным
поговорить
                  за бутылкой пивка.
Простая еда.
                     Простой напиток.
Без скатертей
                       и прочей финтифлюжины.
Отдать
            столовую
                            в руки Нарпита —
нечего
           разводить ужины!
Чтоб не было
                      этих
                              разных фокстротов,
чтоб джазы
                   творчеству
                                      не мешали, бубня,—
а с вами
              беседовал бы
                                     товарищ Родов,
не надоедающий
                            в течение дня.
Чтоб не было
                      этих
                              разных биллиардов,
чтоб мы
             на пустяках не старели,
а слушали
                  бесхитростных
                                           красных бардов
и прочих
              самородков менестрелей.
Писателю
                классику
                               мил и люб
не грохот,
                а покой…
Вот вы
           организуйте
                               т а к о й  клуб,
а я
     туда…
                ни ногой.
 

ЯВЛЕНИЕ ХРИСТА

 
Готовьте
               возы
                       тюльпанов и роз,
детишкам —
                     фиалки в локон.
Европе
           является
                          новый Христос
в виде
           министра Келлога.
Христос
             не пешком пришел по воде,
подметки
               мочить
                           неохота.
Христос новоявленный,
                                      смокинг надев,
приехал
             в Париж
                           пароходом.
С венком
               рисуют
                           бога-сынка.
На Келлоге
                  нет
                        никакого венка.
Зато
        над цилиндром
                                 тянется —
долларное сияньице.
Поздравит
                 державы
                                мистер Христос
и будет
             от чистого сердца
вздымать
                на банкетах
                                   шампанский тост
за мир
           во человецех.
Подпишут мир
                        на глади листа,
просохнут
                 фамилии
                                 на́сухо,—
а мы
        посмотрим,
                          что у Христа
припрятано за пазухой.
За пазухой,
                   полюбуйтесь
                                         вот,
ему
       наложили янки —
сильнейший
                    морской
                                  и воздушный флот,
и газы в баллонах,
                              и танки.
Готов
         у Христа
                       на всех арсенал;
но главный
                  за пазухой
                                   камень —
злоба,
          которая припасена
для всех,
               кто с большевиками.
Пока
        Христос
                      отверзает уста
на фоне
             пальмовых веток —
рабочий,
              крестьянин,
                                 плотнее стань
на страже
                свободы Советов.
 

ПОЛЬЗА ЗЕМЛЕТРЯСЕНИЙ

 
Недвижим Крым.
                           Ни вздоха,
                                            ни чиха.
Но,
     о здравии хлопоча,
не двинулись
                      в Крым
                                  ни одна нэпачиха
и
   ни одного нэпача.
Спекулянты,
                    вам скрываться глупо
от движения
                    и от жары —
вы бы
          на камнях
                          трясущихся Алупок
лучше бы
                спустили бы
                                     жиры.
Но,
     прикрывши
                       локонами уши
и надвинув
                  шляпы на глаза,
нэпачи,
            стихов не слушая,
едут
        на успокоительный нарзан.
Вертя
          линяющею красотою,
ушедшие
               поминая деньки,
скучают,
              с грустной кобылой стоя,
крымские
               проводники.
Бытик
          фривольный
                               спортом выглодан,
крымских
               романов
                             закончили серию,
и
   брошюры
                   доктора Фридлянда
дремлют
               в пыли
                          за закрытою дверью.
Солнцу облегчение.
                                Сияет солнце.
На лице —
                  довольство крайнее.
Сколько
             силы
                      экономится,
тратящейся
                   на всенэповское загорание.
Зря
      с тревогою
                        оглядываем Крым
                                            из края в край мы —
ни толчков,
                  ни пепла
                                 и ни лав.
И стоит Ай-Петри,
                             как недвижный
                                                     несгораемый
шкаф.
Я
   землетрясения
                            люблю не очень,
земле
          подобает —
                              стоять.
Но слава встряске —
                                  Крым
                                           орабочен
больше,
             чем на ять.
 

ПОВАЛЬНАЯ БОЛЕЗНЬ

 
Красная Спартакиада
населенье заразила:
нынче,
           надо иль не надо,
каждый
            спорт
                     заносит на́ дом
и тщедушный
                      и верзила.
Красным
              соком
                       крася пол,
бросив
           школьную обузу,
сын
      завел
                игру в футбол
приобретенным арбузом.
Толщину забыв
                          и хворость,
легкой ласточкой взмывая,
папа
        взял бы
                     приз на скорость,
обгоняя все трамваи.
Целый день
                    задорный плеск
раздается
                 в тесной ванне,
кто-то
          с кем-то
                        в ванну влез
в плавальном соревнованьи.
Дочь,
         лихим азартом вспенясь,
позабывши
                  все другое,
за столом
                играет в теннис
всем
        лежащим под рукою.
А мамаша
                 всех забьет,
ни за что не урезоните!
В коридоре,
                   как копье,
в цель
           бросает
                        рваный зонтик.
Гром на кухне.
                       Громше,
                                     больше.
Звон посуды,
                     визгов трельки,
то
    кухарка дискоболша
мечет
          мелкие тарелки.
Бросив
            матч семейный этот,
склонностью
                     к покою
                                 движим,
спешно,
             несмотря на лето,
навострю
               из дома
                            лыжи.
Спорт
          к себе
                    заносит на дом
и тщедушный
                       и верзила.
Красная Спартакиада
населенье заразила.
 

БАЛЛАДА О БЮРОКРАТЕ И О РАБКОРЕ

 
Балладу
              новую
                        вытрубить рад.
Внимание!
                 Уши востри́те!
В одном
              учреждении
                                  был бюрократ
и был
          рабкор-самокритик.
Рассказывать
                      сказки
                                 совсем нехитро́!
Но это —
               отнюдь не сказки.
Фамилия
               у рабкора
                               Петров,
а у бюрократа —
                           Васькин.
Рабкор
           критикует
                           указанный трест.
Растут
            статейные горы.
А Васькин…
                   слушает да ест.
Кого ест?
                – Рабкора.
Рабкор
           исписал
                         карандашный лес.
Огрызка
              не станет
                              скоро!
А Васькин
                 слушает да ест.
Кого ест?
                – Рабкора.
Рабкор
           на десятках
                              трестовских мест
раскрыл
             и пьяниц
                            и во́ров.
А Васькин
                 слушает да ест.
Кого ест?
                – Рабкора.
От критик
                рабкор
                           похудел и облез,
растет
           стенгазетный ворох.
А Васькин
                 слушает да ест.
Кого ест?
                – Рабкора.
Скончался рабкор,
                             поставили крест.
Смирён
             непокорный норов.
А Васькин
                 слушает да ест.
Кого?!
          – Других рабкоров.
Чтоб с пользой
                         читалась баллада,
обдумать
                выводы
                             надо.
Во-первых,
                  вступив
                               с бюрократом в бои,
вонзив
           справедливую критику,
смотри
            и следи —
                              из заметок твоих
какие
         действия
                        вытекут.
А во-вторых,
                    если парню влетит
за то, что
               держался храбрый,
умерь
          бюрократовский аппетит,
под френчем
                     выищи жабры.
 

XIV МЮД

 
Сегодня
             в седеющие
                                 усы и бороды
пряча
          улыбающуюся радость,
смотрите —
                    льются
                                улицы города,
знаменами припарадясь.
Богатые
             у нас
                      отнимали
                                      и силы и сны,
жандармы
                загораживали
                                      ворота в науки,
но
    сильны и стройны
у нас
         вырастают сыны,
но,
     шевеля умом,
                            у нас
                                     поднимаются внуки.
Пускай
            по земле
                           сегодня носится
интернационалом
                             на все лады
боевая многоголосица
пролетариев молодых.
Наших —
                теснят.
                           Наших —
                                           бьют
в озверевших
                      странах фашистов.
Молодежь,
                 миллионную руку
                                              в МЮД
защищая товарищей,—
                                      выставь!
Шествий
               круг,
                      обними фашистские тюрьмы.
Прижмите богатых
                               к стенам их домов.
Пугая жирных,
                       лейся,
                                  лава юнгштурма.
Пионерия,
                галстуком
                                пугай банкирских быков.
Они
       отнимали у нас
                                и здоровье и сны.
Они
       загораживали
                              дверь науки,
но,
     сильны и стройны,
идут
        большевизма сыны,
но
    сильны и умны —
большевистские внуки.
Сквозь злобу идем,
                               сквозь винтовочный лай мы
строим коммунизм,
                               и мы
передадим
                  борьбой омываемый
нашей
           смене —
                         мир.
 

ВСЕСОЮЗНЫЙ ПОХОД

 
В революции
                     в культурной,
смысл которой —
                             общий рост,
многие
            узрели
                        шкурный,
свой
        малюсенький вопрос.
До ушей
              лицо помыв,
галстук
            выкрутив недурно,
говорят,
             смотрите:
                             «Мы
совершенно рев-культурны».
Дурни тешат глаз свой
красотой пробо́ров,
а парнишка
                  массовый
грязен, как боров.
Проведи
              глазами
по одной казарме.
Прет
        зловоние пивное,
свет
        махорка
                      дымом за́стит,
и котом
             гармонька воет:
«Д-ы-ш-а-л-а н-о-ч-ь
         в-о-с-т-о-р-г-о-м с-л-а-д-о-с-т-растья».
Дыры в крыше,
                        звёзды близки,
продырявлены полы,
режут
          ночь
                  истомным визгом
крысьи
            свадьбы да балы.
Поглядишь —
                       и стыдно прямо —
в чем
         барахтаются парни.
То ли
         мусорная яма,
то ли
         заспанный свинарник.
Просто
            слово
                      слышать редко,
мат
      с похабщиною в куче,
до прабабки
                    кроют предков,
кроют внуков,
                      кроют внучек.
Кроют в душу,
                       кроют в бога,
в пьяной драке
                        блещет нож…
С непривычки
                       от порога
вспять
           скорее
                      повернешь.
У нас
         не имеется няней —
для очистки
                    жизни и зданий.
Собственной волей,
                                ею одной,
революционный порыв
                                     в кулак сколотив,
строй
         заместо
                      проплеванной
                                             пивной
культуру
              свою,
                       коллектив.
Подымай,
                братва,
                            по заводам гул,
до корней
                дознайся с охотою,
кто дает на ремонт
                               и какую деньгу,
где
      и как деньгу берегут
и как
         деньгу расходуют.
На зверей бескультурья —
                                           охота.
Комсомол,
                 выступай походом!
От водки,
               от мата,
                            от грязных груд
себя
        обчистим
                        в МЮД.
 

ВПЕРЕД, КОМСОМОЛЬЦЫ!

 
Старый быт —
                        лют.
Водка и грязь —
                          быт.
Веди молодых,
                        МЮД,
старый —
                будет разбит!
Вперед, комсомольцы,
                                    всесоюзным походом!
В окопах вражьих —
                                 переполох.
Вскипай
             в быту
                        боевая охота —
На водку!
               На ругань!
                                На грязь!
                                               На блох!
Мы знали
                юношескую
                                   храбрость и удаль.
Мы знали
                молодой
                              задор и пыл.—
Молодежь,
                 а сегодня,
                                 с этого МЮДа
грязь стирай
                     и сдувай пыль!
Проверим жизнь
                           казарм и общежитий,—
дыры везде
                   и велики, и малы.
Косматый,
                 взъерошенный быт обчешите,
заштопайте крыши,
                               чините полы!
Коротка, разумеется,
                                 смета-платьице,
но счет
            советской копейки
                                          проверьте,
правильно ль
                      то, что имеется, – тратится,
или
      идет в карман и на ветер?
Все уголки библиотек оглазейте:
может,
           лампочки
                           надо
                                   подвесить ниже?
Достаточны ли
                        ворохи свежих газетин?
Достаточны ли
                        стопки
                                   новых книжек?
Переделав того,
                          который руглив,
вылив
          дурманную
                            водочную погань,
смети,
          осмотрев
                         казарменные углы,
паутину
             и портреты господина бога!
Пусть с фронта борьбы
                                      поступают сводки,
что вышли
                  победителями
                                         из боя злого.
– Не выпито
                     ни единого
                                       стакана водки,
не сказано
                 ни единого
                                   бранного слова!
Блести, общежитие,
                                цветником опоясано,
на месте
               и урну, и книгу нашел,—
чтоб облегченно
                          сказала масса:
– Теперь
                живем
                           культурно
                                           и хорошо! —
 
 
Старый быт —
                        лют.
Водка и грязь —
                          быт.
Веди
        молодых,
                       МЮД,
старый —
                будет разбит!
 

СЕКРЕТ МОЛОДОСТИ

 
Нет,
       не те «молодежь»,
кто, забившись
                         в лужайку да в лодку,
начинает
               под визг и галдеж
прополаскивать
                          водкой
                                      глотку.
Нет,
       не те «молодежь»,
кто весной
                 ночами хорошими,
раскривлявшись
                           модой одеж,
подметают
                  бульвары
                                  клешами.
Нет,
       не те «молодежь»,
кто восхода
                   жизни зарево,
услыхав в крови
                          зудеж,
на романы
                 разбазаривает.
Разве
          это молодость?
                                    Нет!
Мало
         быть
                 восемнадцати лет.
Молодые —
                   это те,
кто бойцовым
                       рядам поределым
скажет
           именем
                       всех детей:
«Мы
       земную жизнь переделаем!»
Молодежь —
                     это имя —
                                       дар
тем,
       кто влит в боевой КИМ,
тем,
       кто бьется,
                         чтоб дни труда
были радостны
                         и легки!
 

ХАЛТУРЩИК

 
«Пролетарий
                     туп жестоко —
дуб
      дремучий
                      в блузной сини!
Он в искусстве
                        смыслит столько ж,
сколько
             свиньи в апельсине.
Мужики —
                 большие дети.
Крестиянин
                   туп, как сука.
С ним
          до совершеннолетия
можно
          только что
                           сюсюкать».
В этом духе
                    порешив,
шевелюры
                 взбивши кущи,
нагоняет
              барыши
всесоюзный
                    маг-халтурщик.
Рыбьим фальцетом
                                бездарно оря,
он
    из опер покрикивает,
он
    переделывает
                           «Жизнь за царя»
в «Жизнь
               за товарища Рыкова».
Он
     берет
               былую оду,
славящую
                 царский шелк,
«оду»
          перешьет в «свободу»
и продаст,
                 как рев-стишок.
Жанр
         намажет
                       кистью тучной,
но узря,
             что спроса нету,
жанр изрежет
                      и поштучно
разбазарит
                   по портрету.
Вылепит
              Лассаля
                            ихняя порода;
если же
             никто
                      не купит ужас глиняный —
прискульптурив
                         бороду на подбородок,
из Лассаля
                  сделает Калинина.
Близок
            юбилейный риф,
на заказы
                вновь добры,
помешают волоса ли?
Год в Калининых побыв,
бодро
          бороду побрив,
снова
          бюст
                   пошел в Лассали.
Вновь
          Лассаль
                        стоит в продаже,
омоложенный проворно,
вызывая
              зависть
                           даже
у профессора Воронова.
 
 
По наркомам
                     с кистью лазя,
день-деньской
                        заказов ждя,
укрепил
             проныра
                           связи
в канцеляриях вождя.
Сила знакомства!
                            Сила родни!
Сила
         привычек и давности!
Только попробуй
                           да сковырни
этот
       нарост бездарностей!
По всем известной вероятности —
не оберешься
                      неприятностей.
 
 
Рабочий,
               крестьянин,
                                  швабру возьми,
метущую чисто
                         и густо,
и месяц
             метя
                     часов по восьми,
смети
          халтуру
                       с искусства.
 

ГАЛОПЩИК ПО ПИСАТЕЛЯМ

 
Тальников
                 в «Красной нови»
                                              про меня
пишет
           задорно и храбро,
что лиру
               я
                  на агит променял,
перо
        променял на швабру.
Что я
         по Европам
                            болтался зря,
в стихах
              ни вздохи, ни ахи,
а только
              грублю,
                           случайно узря
Шаляпина
                 или монахинь.
Растет добродушие
                                с ростом бород.
Чего
        обижать
                      маленького?!
Хочу не ругаться,
                            а, наоборот,
понять
           и простить Тальникова.
Вы молоды, верно,
                              сужу по мазкам,
такой
         резвун-шалунишка.
Уроки
          сдаете
                     приятным баском
и любите
               с бонной,
                              на радость мозгам,
гулять
           в коротких штанишках.
Чему вас учат,
                        милый барчук,—
я
   вас
         расспросить хочу.
Успела ли
                 бонна
                           вам рассказать
(про это —
                  и песни поются) —
вы знаете,
                 10 лет назад
у нас
         была
                  революция.
Лиры
         крыл
                 пулемет-обормот,
и, взяв
            лирические манатки,
сбежал Северянин,
                               сбежал Бальмонт
и прочие
              фабриканты патоки.
В Европе
               у них
                        ни агиток, ни швабр —
чиста
          ажурная строчка без шва.
Одни —
             хореи да ямбы,
туда бы,
              к ним бы,
                             да вам бы.
Оставшихся
                     жала
                              белая рать
и с севера
                 и с юга.
Нам
       требовалось переорать
и вьюги,
              и пушки,
                            и ругань!
Их стих,
             как девица,
                               читай на диване,
как сахар
               за чаем с блюдца,—
а мы
        писали
                    против плеваний,
ведь, сволочи —
                           все плюются.
Отбившись,
                   мы ездим
                                   по странам по всем,
которые
             в картах наляпаны,
туда,
        где пасутся
                           долла́рным посевом
любимые вами —
                             Шаляпины.
Не для романсов,
                            не для баллад
бросаем
              свои якоря мы —
лощеным ушам
                         наш стих грубоват
и рифмы
               будут корявыми.
Не лезем
               мы
                    по музеям,
на колизеи глазея.
Мой лозунг —
                       одну разглазей-ка
к революции лазейку…
Теперь
           для меня
                          равнодушная честь,
что чу́дные
                  рифмы рожу я.
Мне
       как бы
                  только
                             почище уесть,
уесть покрупнее буржуя.
Поэту,
           по-моему,
                           слабый плюс
торчать
             у веков на выкате.
Прощайте, Тальников,
                                    я тороплюсь
а вы
       без меня чирикайте.
С поэта
             и на поэта
                              в галоп
скачите,
             сшибайтесь лоб о лоб.
Но
     скидывайте галоши,
скача
         по стихам, как лошадь.
А так скакать —
                          неопрятно:
от вас
          по журналам…
                                  пятна.